Текст книги "Алые звезды Прованса"

Автор книги: Ксения Баженова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Часы
Поселок Лихнево, начало 1980-х

Колеса равномерно стучали по шпалам. Из этого звука складывалась мелодия, под которую и задремал мальчик на скамейке в почти пустом вагоне поздней электрички. Лампочки тускло светили с потолка, двое работяг в заляпанных глиной кирзачах молча пили «Жигулевское», заедая его разделанной на газете воблой, да несколько усталых пассажиров клевали носами в ожидании своей остановки. К моменту, когда поезд добрался до Лихнева и машинист объявил конечную, попросив всех освободить вагоны, Ваня проснулся и рассматривал свое отражение в стекле. За окном плыла холодная осенняя ночь.

Выйдя на перрон, он зябко поежился, завернулся поплотнее в пальто, покрепче замотал шарф и, опустив голову, быстро пошел по мокрому тротуару, стараясь не наступать в лужи, покрытые желтыми листьями. Листья напомнили ему сокровища, таящиеся на дне морей и океанов, и он сразу подумал о деньгах. Мальчик приоткрыл полу пальто, залез во внутренний карманчик. Три свернутые десятки были на месте.

* * *

Дед жарил оладьи. Едкий запах использованного несколько раз прогорклого масла расплывался по кухне.

– Дедуль, а почему мы никогда не съездим навестить маму?

– Нет у нее места, чтобы нам остановиться.

– Так до Москвы недалеко. Погуляли бы днем, а вечером домой.

– Нет у нее времени гулять, сынок. – Дед часто называла его сынком, Ваня уже привык.

– Ну а что она нас не навестит?

– Так времени нет у нее, – повторил дед.

– Она что же, без выходных работает? Почему мы тогда так бедно живем?

– Чего ты привязался, что да что?! Няням приезжим мало платят, а кто без рекомендации, так вообще. Вот подожди, она пообвыкнется… Да вот на день рождения твой она посылала на подарок.

– Ага. Только мы ничего не купили. На жизнь оставили.

Дед вдруг матюкнулся и стал тереть руку. Неосторожно перевернутый оладушек плюхнулся в масло, и брызги от него обожгли ему кожу.

Ваня соскочил со стула.

– Больно, дедуль? Давай помогу. – Он забрал у него лопатку и стал рассматривать маленькие красные пятнышки. Оглядел искореженные артритом пальцы и подумал, что когда вырастет большим, заработает кучу денег, и дед вообще ни в чем не будет нуждаться.

– Может, помазать чем?

– Да что ты как девчонка?! – Дед выдернул руку. – Ну-ка лучше переверни оладьи, а то подгорят. В следующий раз придется на новом масле сделать. И иди горло пополощи.

Ваня болел. Дед сделал ему, как он это называл, «фронтовой» компресс с добавлением спирта и обмотал шею шарфом. Ваня пристроился на краю пожелтевшей от старости сидячей ванны и с обидой думал: «Вот, мама уехала в Москву, зарабатывать деньги, а я все хожу в одних и тех же ботинках и зимой, и весной, и осенью. Сколько уже прошло времени с тех пор, как она нас оставила? Год? Да, почти. Прошлый Новый год они впервые отмечали с дедом вдвоем. Тогда у него настроение было хорошее. Она обещала скоро приехать. Но нет ни ее, ни денег, которые, как утверждает дед, она поехала зарабатывать. Деньги, конечно, ни при чем, но просто если бы они приходили от мамы, это стало бы хоть каким-то подтверждением того, что она о них помнит. А он все ходит и ходит в этих старых промокающих ботинках. И даже заболел».

– Ваньк! Ты чего там? Полощешь?

Он влил в себя раствор соды с йодом и, поурчав, выплюнул.

– Полощу!

Когда он вышел из ванной, дед поставил на стол тарелку с подгоревшими оладьями.

– На, ешь.

– А ты?

– Да не лезет чего-то. Пойду на работу. – Дед уже несколько лет числился пенсионером, но работал охранником в центральной поликлинике.

– Дед, может, мне тоже работать пойти. На почту, например.

– Детям по закону можно работать только с четырнадцати лет. Ты учись хорошо, самое главное. И спортом занимайся. А то вон совсем расклеился, будто девчонка какая сопливая. Мы в войну босиком бывало километры проходили, и ничего. Справимся как-нибудь. – Он снова погладил Ваню по голове.

– Возвращайся побыстрее, дедуль.

– Я сегодня еще к Михалычу зайду вечерком.

– Ну хорошо. – Иван любил заснуть, когда дед задерживался у какого-нибудь своего приятеля, а потом, проснувшись, обнаружить, что тот дома, и почувствовать себя любимым и защищенным.

Ваня съел оладьи. Во рту остался горький привкус. Развел себе еще кипятка с содой и пошел в ванную. Там, глядя в зеркало, он вытягивая вперед язык и проводя по нему верхними зубами, стал счищать с него налет. Движения получались смешные. «А вдруг мама умерла! – Эта страшная мысль, до сих пор никогда не приходившая ему в голову, вынесла его из замкнутого кафельного пространства в комнату. – Ну, конечно! Как еще можно объяснить ее глухое молчание! Ее долгое отсутствие! И денег никаких нет от нее! А подарок на день рождения?! Может, дед сам нашел эти деньги и сказал, что от нее? Просто не хотел меня расстраивать, вот и молчал!» – Не сдерживая рыданий, Иван бросился перерывать ящики в дедовской тумбочке, полки в шкафу, полки на кухне, и в коробке на антресолях нашел то, что искал. Нет, не совсем то. Искал он свидетельство о смерти, какие-то документы, а нашел несколько поздравительных открыток. Со стандартным набором слов и обратным адресом…

Ваня взял одну себе, а коробку засунул на место. Он разглядывал знакомый почерк и думал: «Ну вот, значит, все хорошо. А если дед не хочет ехать, то он поедет один и сделает маме сюрприз. Как раз сейчас будут выходные». – Он пошел собираться. Надел школьные брюки, не в трениках же ехать, рубашку, теплую кофту, теплые носки на нем уже были, и горло замотанным оставит, а перед мамой шарф снимет, чтобы быть красивым и не жаловаться, что он болеет – нельзя ее расстраивать. Старательно причесался около зеркала. Потом сел и стал писать записку. «Дорогой дедуля. Не волнуйся. Я поехал к маме. В воскресенье вернусь. Ваня». Ну вот, кажется, все. Он уже представлял, как обрадуется она, рисовал в своем воображении разные варианты встречи, подготавливал фразы, ответы на всякие возможные вопросы, рассказывал, как он хорошо учится, но внезапно от его хорошего настроения не осталось и следа: «Неужели он приедет к маме без подарка!». Деньги, ему нужны деньги. Он снова полез к деду в шкаф, где тот среди простыней и наволочек хранил в коробочке из-под конфет «Южные орехи» их небольшие сбережения. Одна десятка, трешка и несколько купюр по рублю. Трешка только на проезд. «В Москве же еще метро, – рассуждал он. – И сколько оно стоит, неизвестно. Надо было, конечно, лучше подготовиться, узнать сколько что стоит, подкопить денег. Только откуда их взять? Вот пошел бы давно на почту работать, переубедил бы деда. Что это за закон такой про четырнадцать лет. Если он взрослый парень, ему надо семье помогать. Что же, придется ждать целых два года? Ему уже двенадцать, а он еще ни разу не был в Москве… Нет, десятку он взять не может. Тогда денег в коробке почти не останется. Но он же вернет. Откуда он их возьмет, чтобы вернуть. Все, решено, он вернется и уговорит деда устроить его на работу».

Внезапно его размышления прервал резкий звонок в дверь. Мальчик быстро спрятал коробку обратно и раздосадованный и удивленный, кто это может быть, пошел открывать. На пороге стоял его друг Колька. Сиял, как начищенный самовар.

– Болеешь? А чего в школьных брюках? – Не спросив разрешения войти, он вломился в прихожую.

– Да чай на треники пролил. А надеть больше ничего нет. – И пока Коля снимал ботинки, Ваня быстро засунул сухие штаны под диван, а записку смял и выкинул в мусор. – Ты чего довольный такой?

– Представляешь! Историчка сказала, что в следующую пятницу мы едем на экскурсию в Москву.

– Правда, что ли?

– Ну да! Здорово?! Я решил, что надо тебе заранее сказать. Ну как ты тут?

– Да хорошо. Слушай, уроки скажи, раз пришел.

– Ага. – Коля многозначительно посмотрел на тарелку с остывшими оладьями. – Чайку бы. На улице мерзло, жуть.

Разогревая еду, Ваня думал о том, как все удачно сложилось. За неделю он точно успеет подготовиться и узнать, сколько все-таки стоит проезд в метро. Еще нужно подумать, как остаться в Москве, когда экскурсия закончится. Наверное, все-таки придется посвятить Колю в свои дела. Или нет… Хорошо, что деньги на дорогу туда не понадобятся, а обратно он поедет на электричке. И подарок. Надо придумать, что маме купить, чтобы ей очень понравилось. Ну ладно, время обо всем подумать еще есть.

* * *

За выходные мальчик совершенно поправился и в понедельник пошел в школу. Все эти дни он думал только о том, где достать денег. Вернувшись после уроков домой, он залез в кухонный буфет и из-за упаковок с хозяйственным мылом и пакетов с мукой достал небольшой деревянный ящичек, в котором дед прятал всю оставшуюся память о бабушке. Обычно женщины не дожидались своих мужей и сыновей с фронта. А тут наоборот. Почти перед самым окончанием войны дед попал в госпиталь с тяжелым ранением и потом поехал выздоравливать к сестре, у которой в то время жила его годовалая дочь, Ванина мама. Там они и получили похоронку.

Несколько медалей, изящные часики, подаренные дедом своей будущей жене в день свадьбы, небольшая стопка открыток, писем, пожелтевших фотографий и листочек с окончательным приговором – вот и все содержимое ящичка. Иногда дед доставал их, рассматривал, потом снова бережно складывал и убирал в буфет. В последний раз совсем недавно. Значит, долго сюда не заглянет. Если Ваня возьмет десятку из коробки, то, во-первых, ему может не хватить, во-вторых, дед и заметит быстро, и без денег останется. А вот если взять что-нибудь из вещей? Сдаст на время за деньги, а потом выкупит и вернет, потому что обязательно найдет себе работу, что бы там ему ни говорили про законы и учебу. Перебирая дедовы сокровища, Иван думал, что лучше взять, орден или часы. И выбрал часы – тоненькие, позолоченые, с давно остановившимися стрелками.

Скоро он уже пересекал местный рынок. Шел мимо полупустых, покрашенных коричневой блеклой краской рядов, со скучающими торговками картошкой, морковью и поздней переросшей зеленью. Комиссионка, «Продукты», «Рыболов-спортсмен», «Хозяйственный»… За неказистыми домиками, за полуржавыми гаражами в покосившемся сарае жил старый цыган Шандор. Его знал весь поселок, но мало кто хотел связываться с этим молчаливым человеком с высоким тяжелым горбом, с коричневым лицом, изрезанным морщинами. Сажали спекулянтов, фарцовщиков, расхитителей казенного имущества, торговцев валютой, проворовавшихся и не хотевших делиться директоров магазинов и овощных баз. Шандора же не трогал никто. Он существовал, как отдельный мир, как человек-невидимка, как неприкасаемое государство. И казалось, что жизнь идет своим чередом, все на земле меняется, и только этот цыган и сарай существуют вечно.

Ваня очень боялся. Боялся быть выгнанным, похищенным, обманутым. В детстве, когда дедова сестра брала его на выходные в свой домик с маленьким палисадником, он, гуляя во дворе, едва завидев в конце улицы компанию цыган, убегал домой – вдруг поймают и утащат. Она рассказывала много разных историй, как цыгане воруют детей и как могут заговорить и обобрать, будто липку. Целый табор их жил на соседней улице. Дом на участке стоял огромный, но мальчик все равно удивлялся, как в него помещается столько народу. Иногда, гуляя по проселочной дороге, он все же доходил до него и, если ворота стояли открытыми, что чаще всего и случалось, прячась в стороне за кустами, с любопытством и страхом быть застигнутым, наблюдал, как резвятся, дерутся и носятся друг за другом изгвазданные, но довольные и свободные цыганские дети. Чужих, измученных и несчастных среди них явно не наблюдалось. Но на всякий случай Ваня все же убегал домой, едва завидев разноцветную толпу.

И вот сейчас он шел к одному из тех, кого так боялся малышом. В окне покосившегося сарая, за задернутыми занавесками прятался желтый домашний свет, все как у обычных людей: окно, шторы, абажур, лампа. Ваня осторожно подкрался и хотел заглянуть в узкую щель. Подойти ближе мешала куча дров, наваленная у стены. Мальчик встал напротив и думал, с какой стороны удобнее зайти, чтобы подобраться к окну. В этот момент кто-то больно схватил его за ухо:

– Ты что тут высматриваешь, а?! – Обладательницей сиплого злого голоса оказалась молодая цыганка. Пока она тащила его к двери, Ваня успел разглядеть густую челку, сильно накрашенные глаза, прямой нос с живыми ноздрями, двигающимися в такт шагам и яростно втягивающими воздух, и верх черного бархатного пиджака, густо покрытого разноцветными бусами. – Ну-ка пойдем разберемся! – Она втащила совершенно не сопротивляющегося Ваню на крыльцо и втолкнула в дверь. В конце концов, он же все равно шел именно сюда, так какой смысл упираться. Ведь мог струсить и развернуться, а так доведет дело до конца. – Шандор, смотри, какой чаворо [1]1
  Мальчик (цыган.).


[Закрыть]к тебе пожаловал. Вынюхивал что-то под окном. – Она отшвырнула парня к стене и, закурив папиросу, глубоко затянулась и закашлялась.

– Много куришь, Зора. – Доплыл до Вани из глубины комнаты усталый и спокойный голос. Шандор сидел за круглым столом, низко склонив голову к настольной лампе, и что-то зашивал. Ваня рассматривал его затылок, перевитый седыми густыми кудрями.

– Разберись-ка лучше с этим. – Она кивнула на мальчика и захлопнула за собой дверь, оставив едкий и ароматный запах папирос. Но, кажется, дальше крыльца не ступила. Шагов, спускающихся по лестнице, Иван не услышал. Зато снова из глубины комнаты донесся голос цыгана:

– Украл чего?

– Почти. – Часы запульсировали во вспотевшем кулаке.

– Интересно. – Шандор выпрямился, насколько позволил ему горб, вздохнув, отложил работу в сторону, и в Ваню уперлись черные глаза, веки вокруг них со всех сторон были исчерчены резкими, летящими в разные стороны морщинами, будто кто-то бросил на них палочки микадо [2]2
  Японская игра.


[Закрыть].

– Я дома их взял. Но верну потом.

– Показывай, что там у тебя.

Ваня подошел к столу и, наконец, выпустил из сжатого кулака влажные от испарины часы. Они облегченно звякнули о деревянную поверхность.

– Материны? – Золотистый браслет сверкнул в грубых мозолистых ладонях, палец с большим круглым ногтем провел по стеклу циферблата.

– Бабушкины. – И, не зная зачем, добавил: – Она умерла. На войне убили.

– Значит, память? – Шандор положил часы обратно на стол. – Нехорошо.

– Я верну, честное слово, – осмелел Ваня, испугавшись, что дело сорвется. – Скоро.

– А деньги откуда возьмешь?

– Газеты пойду разносить.

– А что же до этого не пошел?

– Мне деньги срочно понадобились. Я маме подарок хочу купить.

– Ладно. Смотри. Твое дело. Вижу, ты неплохой парень. Так вот, не вернешь часы, до конца жизни мучиться будешь. Решай. Если заберу их сейчас, назад пути нет. Но ты еще можешь передумать.

– Берите! – спешно ответил обрадованный Ваня.

Цыган встал. Он оказался довольно высоким. Или мальчику так показалось в сравнении с ним самим. Одет в свободные черные шаровары, светлую рубашку со стоячим воротничком и меховую облезлую жилетку. Следуя за Шандором взглядом, Ваня отметил про себя скромную обстановку и вспомнил, что ему говорила бабушкина сестра – будто у цыган везде висят ковры, лежит много наворованных украшений и стены увешаны картинами в золотых рамах. Здесь же стояли стол и платяной шкаф, за одной цветастой занавеской, куда зашел Шандор, видимо, пряталась кровать, за другой, наверное, кухня. На стене в полосатых обоях вместо картин на большом гвозде висели гитара и несколько черно-белых фотографий в строгих коричневых рамках. У двери – вешалка, под ней стояла пара заляпанных грязью высоких ботинок на шнурках. Вскоре хозяин вернулся и протянул мальчику несколько десятирублевых бумажек.

– Спасибо, – улыбнулся тот и спрятал деньги в карман. – Я за часами скоро вернусь.

– Бог в помощь, чаворо, Бог в помощь. – Цыган похлопал его по затылку и открыл дверь.

«Ну вот, совсем не страшно», – радостно подумал очутившийся на крыльце Ваня и огляделся. Зоры уже не было. Засунув одну руку в карман с десятками, а другой поплотнее прижав пальто, он отправился домой.

Вино
Франция, городок Ситэ, начало 1990-х

– …И вот расстилается равнина, на ней горят рыжие костры, чуть выше, на окружающих ее холмах и горах, светятся желтые огоньки маленьких городков, а над ними, высоко в черном-черном небе сияют голубые звезды. Их так много, что небо похоже на светящееся сито! А внизу все равно ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Наш караван стоит за кострами, как раз у начала холмов, и если не знать, что он там, никогда не догадаешься. Зрители уже собрались. Ночь холодная, и Рашель варит для всех в больших медных кастрюлях какао. Гости сидят, завернувшись в куртки или пледы, в руках дымящиеся кружки. Закутаются и молчат. Смотрят в небо или на огонь. Улыбаются. Я люблю их в эти минуты разглядывать. Мне кажется, что они абсолютно счастливы в этот момент. И вдруг все восхищенно вздыхают, потому что тихо, потом все громче и громче из темноты начинают петь скрипки и раскрываются полотна шатра…

– Эй, Мари! – Девочка резко обернулась и пронзила окликнувшего злыми зелеными глазами. Тот, на всякий случай, про себя сплюнул через плечо: «Ну и смотрит эта Мари, чистая холера».

– Что?! – спросила она, недовольная тем, что ее так грубо вырвали из другого мира. Хотя сразу поняла, раз пришел, вернее приперся этот пьянчужка-поляк, придется идти за дедом. Вечно они вместе напьются дешевого пойла, а она потом расхлебывай. Только она деда может утихомирить, если что. В барах ему никто уже давно просто так не наливает. Прошли те времена, когда местные завсегдатаи питейных заведений стремились попасть за один стол и выпить с потомственным дворянином. Теперь могут ему купить только кофе, воды или сигарет, да и то из уважения и любви к его почившей супруге. А так он всех уже достал. Что все-таки алкоголь делает с человеком! Вот вырасту, никогда в жизни не буду пить. Даже вино. – Размышляла Мари, зло вышагивая впереди Бо. Последний день летних каникул. Завтра в школу. Они, трое друзей, встретились на площади и сидели у фонтана, и Тони рассказывал им с Максом про свое лето. Везет ему, всего каких-то пару недель побудет в их дурацкой школе, а потом снова поедет с родителями на гастроли. Он говорит, что в этих гастролях детей учат прямо в автобусе. В следующий раз Тони вернется, может быть, только через месяц, или два. И они будут слушать его истории уже в их домике на колесах, потому что станет холодно. Прицеп постоит во дворе Тониного дома совсем немного и снова тронется в путь. А она останется здесь. Она, так мечтающая хоть раз поехать с ними. Но не бросать же деда и маму. И потом, отец никогда ее не отпустит, ибо «нечего шляться с этими уличными шутами». Он крайне отрицательно относится к ее дружбе с Тони.

Поляка звали Борисом, но все давно называли его Бо. Вот от него и шло главное искушение. Весь городок знал, что дедушке наливать нельзя ни при каких обстоятельствах, и лишь Бо, как только раздобудет денег, так сразу напоит деда, не в силах устоять перед его уговорами. Зарабатывал Бо на разном – кому забор починит, кому дров для камина наколет, кому кусты подровняет и на подобном другом. Деду он не мог отказать по вполне понятной причине: еще маленьким мальчиком Бо служил в их бывшем родовом поместье, расположенном в большом парке на окраине городка. Дом был продан за долги, и Бо уже много лет жил в крошечной комнате, которую снимал на чердаке дешевой гостиницы, и, как мог, старался облегчить тягость существования бывшему своему господину. Сам он пил не то чтобы много, но пьянел быстро, при этом был тихий, работящий, аккуратный, и горожане часто обращались к нему за помощью. Высокий, худой и сутулый Бо, с волосами, свисающими ниже ушей сальными сосульками по сторонам прямого пробора, в вечном потертом вельветовом пиджаке с замшевыми заплатками на локтях, подшаркивал стертыми каблуками коротких ковбойских сапог следом за Мари, и, вдыхая длинным, угреватым и слегка раздваивающимся на конце носом побольше воздуха, старался вернуться в состояние, в котором находился до того, как к нему около полудня зашел мсье де Бриссак. «Ох уж эта Марийка, – думал он, еле поспевая за тонкой, уверенно двигающейся фигуркой в коротком прямом сарафане из синего хлопка и в спортивных мальчиковых сандалетах с ремешками на липучке и на резиновой подошве. – Двенадцатилетняя пигалица, а ведет себя совсем как взрослая! И мсье, главное, слушается только ее. Наверное, потому что любит. Больше любить-то ему некого».

У площади Мари резко обернулась и снова зыркнула: куда, мол, дальше? Бо показал кивком на бар на углу главной площади. Мать стригла девочку под Мирей Матье. Эта стрижка и темный цвет волос делали особенно выразительными ее болотно-зеленые глаза, тонкий прямой нос и белую фарфоровую кожу. Вообще она слыла бы красавицей, если бы не ломаная угловатость движений, сбитые локти и коленки, мальчишеские замашки и дружба только с парнями. Надменно изогнутые, всегда немного сжатые в уголках губы, и никаких кукол, никаких бантиков и рюшечек. Стрижка, кстати, ей самой очень нравилась. Потому что если Мари что-то не нравилось, то вы узнали бы об этом первыми. Хотя в нужных обстоятельствах она умела смолчать, и на самом деле никто не знал настоящую Мари. Ни закадычные друзья, Тони и Макс, ни мама, ни дед, ни тем более отец.

На этот раз дела обстояли хуже, чем обычно. Потому что обычно она приходила за дедом, который мирно храпел на стуле в уголке какого-нибудь бара, где никто не мог его растрясти, или он просто не хотел оттуда уходить. Мари нужно было его немного потормошить и позвать домой. После чего он промаргивался и послушно шел, держась за руку внучки и пошатываясь. Они тихо прокрадывались с черного хода в его каморку за папиным магазином, и Мари укладывала деда в кровать, ставила рядом кувшин воды, закрывала дверь на ключ и уходила. Сейчас же, когда они с Бо пришли за дедом, сын хозяина бара, изобразив сочувствие на лице, констатировал, что, к его огромному сожалению, ему пришлось вызвать полицию, он очень сочувствует, но мадемуазель придется отправиться в участок. Вдобавок к сказанному он достал счет за нанесенные убытки и заявил, что намерен отправить его отцу Мари, как единственному платежеспособному члену их семьи. Мари очень просила этого не делать и отдать бумагу ей, и клялась всеми французскими святыми оплатить ее, но хозяин бара, поместив счет обратно в ящичек по ту сторону барной стойки, вежливо, но твердо ответил:

– Сожалею, мадемуазель, но кроме мсье, никто не сможет возместить мне эти непредвиденные расходы.

Мари могла бы еще поуговаривать его и поплакать, однако это было не в ее правилах. За пару разбитых стаканов никто бы здесь своим и слова не сказал. Видно убытки действительно оказались серьезными и ее титулованный дед уже всех достал, особенно молодых, перенимающих дела своих родителей. Она даже не стала спрашивать, что произошло. Снова злобно и повелительно стрельнула зеленым глазом в Бо, который увядшим растением болтался в сторонке, не произнося ни звука, и мотнула головой в сторону выхода. Бо потрусил за ней. В полиции им дедушку не выдали. Спасибо, хоть разрешили Мари с ним поговорить. Конечно, все их знали. Но из-за материальных претензий со стороны хозяина бара в данном случае деда полагалось выпустить только под залог и передать платежеспособному члену семьи. То есть отцу.

Вообще в маленьких старых городках почти все друг друга знают не в одном поколении, большинство жителей в них все равно что дальние родственники, поэтому, несмотря на отягчающие обстоятельства, мсье де Бриссака все же не поместили за решетку к антисоциальным элементам, а выделили ему пустой кабинет и заперли в нем на ключ.

– Немножко побуянил, но потом успокоился, – сообщил Мари пожилой усатый полицейский, открывая дверь. – Я вас закрою, мадемуазель. Постучитесь, когда захотите уйти. А то мсье уже порывался сбежать.

Дед лежал на пластиковой лавке и, заложив руки за голову, смотрел в зарешеченное окно, даже не обернувшись на скрежет ключей.

– Grand papa! – Мари кинулась к деду.

– А, это ты, Мари! – Он поднялся. – Как хорошо, что ты пришла. Пойдем отсюда поскорее.

– Никуда мы не пойдем. – Она плюхнулась на стул и тоже уставилась в окно. – На этот раз отделаться легко не удастся.

– А где этот бездельник Бо? – Дед будто и не услышал фразу, сказанную внучкой. Он пытался поправить прическу, глядя на свое отражение в стекло. Потом стал оглаживать и заправлять в брюки старую рубашку, безуспешно пытаясь повернуть манжеты так, чтобы не видно было протертостей на них. – Запонка потерялась, черт бы ее побрал.

– Бо со мной.

– Ну вот и хорошо. Сейчас устрою ему выволочку за то, что по его вине оказался в столь щекотливой ситуации… Ну? – Он многозначительно посмотрел на Мари. Его седая голова тряслась, бледное узкое лицо, местами изрисованное красной сосудистой сеткой, выражало недоумение и ожидание. – Я готов.

– Дедушка, во-первых, при чем тут Бо? – раздраженно ответила внучка. – Во-вторых, я уже тебе сказала, что мы никуда не пойдем. Мне заявили, что отпустят тебя только с отцом. И надо будет уплатить за все, что ты там попортил.

– Уплатить?! За что?! Я случайно уронил пару стаканов. Ну зеркало еще вроде задел. Ненарочно. Этот жадина Эд на старости лет из-за каждой копейки готов удавиться. А ведь были времена, когда его жена посылала нам свежайшие круассаны к завтраку и не просила ни сантима.

– Там был его сын.

– Ах, ну да, ну да. Я помню. У нынешней молодежи нет никакого уважения к титулам и возрасту. – Мсье де Бриссак нетерпеливо переминался у двери. Ботинки его были пыльными, шнурки оборваны, и кожа их в некоторых местах треснула от слишком долгой носки. – Так пусть бы Бо и заплатил. Я возместил бы ему.

– У Бо нет денег! И у тебя тоже. Тебе это прекрасно известно! – Мари вскочила и заходила по комнате, размахивая руками в такт своим словам. – Сколько раз я просила тебя перестать пить! И вот теперь придется во все это втягивать отца!

– Я не пил! Мы культурно сидели с друзьями в баре. Говорили о поэзии, искусстве! Меня угощали обедом! Шампанским! Пусть Бо пойдет и решит как-нибудь этот вопрос!

– О Боже! – Мари топнула ногой. – Я не могу больше все это слушать. Сколько можно жить иллюзиями! Я пошла за отцом. Слышишь? Ты сам виноват!

– Украли запонку… Точно украли, бездельники! Фамильную драгоценность! – Дед теребил манжету, не глядя на внучку.

– Да кому нужна твоя дурацкая запонка. – Мари вздохнула, сильнее обычного сжала губы и громко постучала в дверь.