Текст книги "Критическая Масса, 2006, № 4"

Автор книги: Критическая Масса Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Кровь и песок. Елена Фанайлова о путешествии в Танжер

В Танжер мы с подругой, помешанной со времен студенчества на мавританской Испании, отправились с европейской туристической группой из Коста-дель-Соль. Было начало октября. Стояла жара. Сначала мы долго ехали на автобусе по андалузскому побережью. Потом пересекали Гибралтар на пароме. На таможне нас вели гуськом, как животных. Потом (опять долго) стояли в стеклянном и металлическом коридоре, он неумолимо нагревался, хотелось спать, мы встали в шесть утра. В очереди были люди в мусульманской одежде. Она была темной, коричневой, черной, серой, белой и закрытой. Волны били в борт. Гибралтар, Лабрадор. Слепящий свет шел от океана. Было жарко, было светло, было туманно, однако светло. Туманно, туманно, светло, светло, пронизывающе зябко и жарко, тошнило, подкатывало, как на волнах, как в теле зараженного брюшным тифом писателя, который решил, что реальность (Африки, в его случае) важнее профессии. Боулз умертвил этого героя за ненадобностью миру, убил свою часть. Он плохо описал траур, но очень хорошо – сопутствующее ему освобождение. Некоторые потерявшие близких сходят с ума и ебутся как подорванные, уже безлично. Уходят от мира. Слева оставалась гора Гибралтар, а потом довольно скоро показалось гористое африканское побережье. Я послала sms Скидану: Саша, не могу поверить, я в Танжере. Он ответил: передай привет Полу и его слепящей тьме.

О Боулзе в Танжере можно не думать специально. Просто все, что ты видишь вокруг, является им. Я не искала дома Боулза, госпиталя Боулза, могилы Боулза, каких-то специально указанных им на письме знаков, меморий, мест преткновения. Времени на это было не положено, поняла я с тоскою: если кто-то отстанет от гида, дела его не будут хороши. Нас быстро вели по асфальтовому коридору от пристани до набережной, она же – длинная улица вдоль берега. Первое, что мы увидели в городе – вереницу белых грязноватых двухэтажных колониальных отелей, совершенно прекрасных, идеальных в своих человеческих пропорциях. Эти отели видят Порт и Кэтрин Морсби незадолго до того, как (последовательно) погибнуть и подвинуться рассудком, в фильме Бертолуччи, когда они сходят с трапа корабля. То есть эти отели видит любой, кто прибывает в Танжер морем. Верблюды на длинном побережье двигались как во сне. Народ – тоже. Рамадан, объяснил местный гид, довольно противный малый, позволявший себе скабрезные шутки, а пожилые англичанки из нашей группы подхихикивали, рамадан, горожане выйдут из домов с наступлением темноты. Это довольно волнующее чувство, стоять на берегу Африки. Свет там ярче, безжалостнее, чем в Европе, морские волны длиннее. Пара парней катались на серфе. Еще пара медленно двигалась вдоль океана без явной цели. Окраины Танжера, спускающиеся к воде, застраиваются панельным жильем. Король начал, рассказывает гид, большое строительство жилья. Много людей заняты на стройках, но сейчас рамадан. Нас повезли по городу. Народ очень даже ходил по делам. Редкие местные европейцы, и мужчины, и женщины, были одеты как арабы: в длинные темные плащи с капюшонами и хлопковые штаны. Эта одежда спасает от жары и ветра. На ногах либо кроссовки, либо местные сандалии с ремешком, охватывающим большой палец. Мы заглядывали в волшебные подворотни, где пахло мочой и разложением. Многие кафе были закрыты навсегда. Мы спустились к площади с фонтаном и прошли в торговую часть города, в узкие, пестрые от ковров, свисающих с балконов, улицы, похожие на Стамбул и Тбилиси. В турпрограмму входило посещение аутентичного ресторана. Заведение было дивным, старинный особняк с бело-голубыми изразцами в орнаментах, на его ступенях мальчик лет десяти, пораженный какой-то аутентичной же болезнью, полуслепой, пытался продавать игрушечных верблюдов. Ему давали деньги из жалости. Его товарищи-попрошайки присоединились к нашей туристической веренице несколько позже, когда мы совершили положенные по программе обирания богатеньких европейцев покупки в лавках: кожевенной, мануфактурной, парфюмерной и серебряной. Я купила кожаные сандалии родом из Феса, мифического города национального освобождения, где разворачивается действие «Дома паука» и где ныне, похоже, производится все торговое достояние Марокко, и черный плащ для Скидана, потому что у Боулза такой имелся наверняка. Нам показали волшебные ковры, которые ткутся вручную по старым бедуинским образцам. Никто из наших европейских спутников не был настолько состоятелен, чтобы позволить себе подобную роскошь. Потом мы опять шли по узким, для одного почти человека, улицам. Местная старуха брезгливо ткнула пальцем в спину молодую англичанку, этим пальцем как-то сильно поведя вправо и так отодвинув чужестранку с пути. Мальчишка лет двенадцати сказал что-то ужасное, типа «рака», прямо в лица трем двадцатилетним датчанкам, они курили. Гид настоял, чтобы они погасили сигареты, потому что рамадан, и надо уважать обычаи страны, а у нас есть и синагога, и католический храм, нет никакого религиозного противостояния, и они затушили бычки о камни улицы, но окурки не бросили, взяли с собой. Банда малолетних преступников шла за нами до самого парома, выклянчивая деньги и пытаясь продать разный мелкий хлам со словами: в Испании нет такой туалетной бумаги. Похоже, они делятся с гидами. В отличие от Порта Морсби, оказавшегося в такой же ситуации, я не утешаю себя мыслью, что все страдание мира делится меж людьми поровну, понятно же, что кому-то его достается намного больше, мне было неприятно принадлежать к благополучному миру, и эти наглые малолетки прямо-таки тыкали мне в нос своим безжалостным превосходством неимущих и жадных оторв.

Здесь живут люди, способные легко и без особой даже злобы и усилья, без страсти, воткнуть тебе ножик в спину. Ножик, вилку. Такого типа народ я видела лишь однажды, в раскаленном летнем Волгограде, бывшем Сталинграде, когда спускалась с товарищами к Волге, было под сорок жары, как в Танжере, и нас провожали глазами, следили за нами из своих кривых подворотен сухие, как богомолы и тараканы, исступленные мелкие мужики, сожженные алкоголем, но не утратившие боевой холодной ярости. Она подпитывается жарой и сводящими с ума ветрами из пустыни. Вторая мировая надломила дух европейцев, в корне изменила их миропонимание, они уже никогда не смогут быть такими же жестокими, как арабы, чтобы держать последних в повиновении. Жители Танжера пользуются этим знанием.

На этой земле я удостоверилась в том, что подозревала давно. Пол Боулз написал тот образ прозы, который полностью соответствует ландшафту и проживающему в нем антропосу. Так обычно поступал со своею профессиональной жизнью Платонов; подозреваю, примерно так работал Камю в «Постороннем». Беспощадная география, антропогеометрия, внешний и внутренний пейзаж беспредельно безжалостных человеческих существ, Боулз просто воспроизводит его, будучи совершенной сверхчувствительной нервной машиной, для такого письма недостаточно быть почтенным этнографом, которым он, конечно же, тоже являлся, нужно нечто большее, что ли, медиумизм, назовем это так в отсутствие более точного термина. Он затронул и присвоил миф крови и почвы, но чужой крови и почвы. Жестокость его письма – не персональная жестокость человека по имени Пол Боулз, она объективна для мира, который он выбрал для жизни, она – его составляющая. Этот тип жестокости, возможно, не всегда легко принять европейцу. Это нелегко понять, но легко увидеть из заснеженной России, с ее другим типом зла, у нас это зло скорее воплощается в полюсе холода, в адском льду заполярных лагерей, но что хорошо видно в письме Боулза, что было уроком всем нам, сначала группе питерских товарищей, влюбившихся в английскую версию, а потом благодарным читателям их переводов в «Митином Журнале»: писателю лучше быть жестоким. Точным. Стертым, безразличным, безличным. Свидетельствовать. Давать миру быть таким, как он есть: невыносимо жестоким, солнечным, ледяным. Смотреть на эту жестокость открытыми глазами, спалить себе сетчатку. Последние дети распадающейся империи, в девяностые мы обрели возможность защищать мораль и гуманизм с голоса Пола Боулза: доводя посулы и обманы гуманизма и морали до абсурда, до тошноты, до самоотвращения.

Из русских на него мне кажется более всего похожим Владислав Ходасевич, когда смотрится в зеркало. Может быть, еще Георгий Иванов.

тема/ литература: новое имя

«Тогу носить не по понятиям – биксячья какая-то кишка». Писатель Адольфыч о реализме, морали и культовости в ЖЖ

Одним из главных литературных событий уходящего 2006 года стал киносценарий «Чужая», выпущенный издательством Ad Marginem и читающийся как самостоятельное произведение. Брутальный и стилистически безупречный текст, получивший подзаголовок road action, на самом деле представляет собой портрет 1990-х, точнее, одной из характерных ипостасей той эпохи. Криминальный страт постсоветского социума показан здесь изнутри, с использованием аутентичной бандитской фени и привлечением специфических реалий, известных не всякому специалисту. Точная фиксация живой речи, ничуть не уступающая по качеству опытам Владимира Сорокина, производит ударный эффект в сочетании с динамичным сюжетом, построенным вокруг заграничного трипа четырех рыцарей организованной преступности. Путешествие заканчивается для них катастрофой: причиной ее становятся действия героини, которую планировалось сделать заложницей. Роль «Чужой» в контексте освоения русской прозой новых языков и предметных областей трудно переоценить. Автор сценария, киевлянин Владимир Нестеренко, знаком с описываемым не понаслышке. В его активе – профессиональное устранение локальных проблем альтернативными методами (в частности, рэкет и разрешение конфликтов) в составе соответствующих киевских группировок, а также непосредственное знакомство с местами лишения свободы. Ныне писатель подвизается в качестве редактора узкотематического глянцевого журнала и получает почетный пенсион от бывших коллег по контролю за справедливостью. Настоящая фамилия литератора публике не сообщается (Нестеренко – псевдоним). Пользователям Живого Журнала создатель «Чужой» известен как юзер adolfych (отчество Адольфыч , в отличие от фамилии Нестеренко не являющееся выдумкой, фигурирует также как часть литературного имени). ЖЖ Адольфыча уже давно приобрел культовый статус у определенной части праворадикального сообщества. По просьбе «КМ» в конце декабря я связался с Владимиром Нестеренко по электронной почте. Результатом нашей переписки, продолжавшейся несколько дней, стала нижеследующая беседа.

Кирилл Решетников

Предыстория «Чужой» в каком-то виде уже фигурировала в пересказе московских журналистов, но не думаю, что она всем известна. Скажите, пожалуйста, как возникла идея этого сценария?

Идея сценария возникла у моего знакомого, Дмитрия Кузина, проживающего в Лос-Анджелесе, бывшего москвича, выпускника ВГИКа. Он посмотрел «Бумер» (я в то время еще не видел, не слежу и сейчас за новинками литературы, музыки и кинематографа) и захотел снять что-то в Америке, «типа „Бумера“, только по-настоящему». Вот так была сформулирована идея. Из «Бумера» я взял четырех пацанов, которые куда-то едут, больше ничего.

Кузин – режиссер? Снял ли он что-нибудь в итоге?

Кузин – режиссер и продюсер, снять у него не получилось, он охладел к «Чужой» и заинтересовался темой Ирака и вообще унасекомливанием Джорджа Буша-мл., президента США. Для него я написал сценарий «Порно для патриотов», про пытки в тюрьме Абу-Граиб, судьба сценария и фильма мне неизвестна. «Чужую» же выложил в открытый доступ в Интернет, где она и пролежала три года, пока не попала благодаря Георгию Мхеидзе на глаза Ad Marginem.

Я понимаю, что при общении знакомых людей могут возникать любые идеи, и все же сценарий предложили написать именно вам. У вас были предшествующие литературные опыты?

Да, у меня были предыдущие лит. опыты, в свободном доступе лежали и лежат мои рассказы, пьеска «Светская жизнь» (в Театре.doc вроде бы ея читали под названием «Новый год»), Кузин ознакомился и проникся доверием.

Вы – автор, идущий исключительно «от жизни», от знания того, о чем пишете, или у вас есть также художественные стимулы – например, написать или придумать лучше, чем кто-нибудь другой?

Я – реалист, не социалистический и даже не критический, я акын – что вижу, о том пою. Немного, конечно, приукрашивая и слова в предложениях переставляя – чтобы было интересней читателю. Художественный стимул есть – чтобы не пришлось краснеть, точнее – чтобы не вынесли вердикт «балабол». Те люди, мнение которых мне действительно важно, – их примерно пять-семь человек, из лично знакомых, но, допускаю, их больше, просто не знаком. А так, амбиции – «написать лучше всех и т. д.» – я ведь читал в детстве, в школе, в институте и потом тоже читал, пока не обломался, не охладел. Писателей много, среди них присутствуют графы, бароны, маркиз еще один, ученые присутствуют, герои войн и просто гении. То есть – «лучше всехЪ» я не замахиваюсь, пишу как получится и что получится – просто я вычеркиваю много, чтобы не позориться, может быть, поэтому читать не тяжело и объемы невелики. А «лучше кого-нибудь» – здесь я не оперирую, на этом поле. Все, что я хотел доказать себе и окружающим, я доказал в 30 лет, а мне уже значительно больше. Не соревнуюсь, кто лучше и т. д.

В «Чужой» материал вам известен досконально, а как с тюрьмой Абу-Граиб в упомянутом вами «Порно для патриотов»? Или вы и там бывали? Всегда ли вам обязательно видеть, чтобы петь?

Кузин нанял местного американского урку, который должен был адаптировать тюремные реалии, и еще пару человек, которые адаптировали к реалиям армейским. А все остальное… Увы, большой разницы нет, у нас или у них – только дайте понять жлобью, что им ничего не будет, если они немного развлекутся, посмеются над беспомощними людьми, ну, может быть, одного-двух немножко попытают или убъютЪ. То есть я, конечно, акын, но акын-путешественник, видел всякой сволочи достаточно, чтобы можно было интерполировать.

Могу предположить, что понятие профессионализма в литературе для вас лично не обладает ценностью, и вам не важно, закрепится ли за вами статус писателя в сознании более чем пяти-семи человек. Это так?

Профессионализм важен, но статус «профессиональный писатель», «профессиональный поэт»… Воображение рисует нам анекдотических персонажей, в беретах, с длинными волосами и безумным от алкоголя взглядомЪ, пишущих про цемент, подвиг майора ФСБ и сочиняющих поэму о корпоративном празднике в честь основания фирмы каким-то заграничным негодяем. Т. е. «написано профессионально» – это мне нравится, а «профессиональный писатель» – не совсем.

Кем вы ощущаете себя как автор – бесстрастным фиксатором, пусть и погруженным в происходящее, или все-таки отчасти моралистом? Возможны ли для вас всерьез такие, скажем, посылы: «это – жлобы», «это – хороший человек», «так поступать плохо, а так – хорошо»?

Не ощущаю себя ни бесстрастным фиксатором, ни отчасти моралистом. Рассказы или, допустим, та же «Чужая» – они представляются абсолютно аморальными, не раз уже это «выписывали» критики и комментаторы. Но дело в том, что они вполне моральны, просто написаны были не для всех. Вот я дал «Чужую» на рецензию в лагерь особого режима – он там в «Чужой» в конце описан – и дедушки, точнее, те из них, кто умеет читать, вынесли вердиктЪ: «Хорошая история, жизненная. ТАК И НАДО СУКЕ». Чему я несказанно рад. Разумеется, посылы «это жлоб», «так хорошо, а так плохо» для меня вполне возможны, более того – ими я руководствуюсь в повседневной жизни и творчестве. Но это не означает, что я хочу кого-то перевоспитать или указать в жизни дорогу. Я этой дороги сам толком не знаю, куда уж указывать. Просто рассказываю историю максимально правдоподобно, а мораль – она сама себя проявит, хоть узкокорпоративная, хоть христианская. Она вообще, эта мораль, исключительно юркая сущность – пролезет в любую дырочку, потому что без морали никакое более-менее долгоживущее объединение граждан жить не может, съедают друг друга, а я ведь именно о гражданах пишу, а не о родной природе.

В «Чужой» человека, которому подчиняются пацаны, зовут Рашпиль. Это слово в качестве имени бандита есть в давней повести Юрия Коваля «Приключения Васи Куролесова», а еще был фильм, где Рашпиля играл Лев Дуров. Это совпадение?

Никакого Васи Куролесова я не знаю и знать не желаю, что-то помню смутно, каких-то псов в мешке. Рашпиль – именно Рашпиль из-за характера и из-за шрамов на лице. Совпадение чистой воды.

Проза и сценарно-драматические вещи – это для вас два принципиально разных способа писания или вы их для себя не разделяете? Как вы решаете, будет ли сейчас пьеса или рассказ? Или это происходит спонтанно?

Я не разделяю прозу и драматургию. А рассказ получится или пьеса – зависит от того, сколько интересных диалогов можно задействовать без вреда для тела текста. Если много – получается пьеса, если герои мычат – то, соответственно…

Какова ваша самоидентификация сейчас? В смысле – как бы вы себя назвали одним-двумя-тремя словами?

Если назвать себя одним словом, то я бы выбрал слово «пенсионер», если двумя – «работающий пенсионер».

Как вы начали писать? Скажем так: когда и как вы поняли, что можете и будете не просто что-то записывать, а этим заниматься?

Лет пять назад я получил от государства выговор, причем там было поражение в правах – в частности, следовало после восьми вечера быть дома. И проверяли, потому что, по мнению одной ветви власти, другая ветвь со мной обошлась слишком мягко. Ходили, проверяли, короче – «плели лапти», опять упаковать. Тут семья, я их давненько не видел, жена дизайнер, у нее был компьютер, стал нажимать на клавиши, вспоминать буквы, а потом решил вспомнить сочинительство, я когда-то писал в самиздат, в перестройку, в 88-м, кажется, до 90-го. Потом подключился к интернету, и вуаля. А то, что я буду этим заниматься… Дело в том, что чем бы я ни захотел заняться – у меня всегда получается. Трезво оцениваю свои шансы и то, что не получится, – сразу отметаю, «лишнего не прошу» от жизни. Например, заниматься писанием в советское время я бы не стал – заведомо не получилось бы, а к карьере диссидента я как-то не готов был.

А что писали в самиздат?

Рокенрол. Субкультура. Контркультура. Панки. Хотел написать «хуянки», но решил, что это неформатЪ. Фанзины. У Кушнира (не знаю, насколько он сейчас известен, но он очень хорошо исследовал тему рок– и около-самиздата, перестроечного и частично доперестроечного, он московский деятель культуры) есть неплохая книга «Золотое подполье»1 – там можно ознакомиться, у меня текстов тех, разумеется, нет. Но вот самую короткую рецензию на первый концерт Бориса Гребенщикова в Киеве я помню: «При ближайшем рассмотрении Бог оказался рыжеватым евреем среднихЪ лет». До сих пор горд.

Все Ваши вещи, известные мне – о прошлом. А о настоящем, о 2000-х пишете?

Пишу, в ЖЖ есть, короткие совсем сценки, зарисовки – готовлюсь написать что-нибудь более-менее серьезное, больше чем на полстраницы, страниц на десять. Про Пата и Паташона, можно набрать в поисковом окне, у меня в ЖЖ в юзинфо, и выскочит несколько.

Роман могли бы написать?

Мог бы, если бы был договор с издательством и т. д. Роман – это много работы, нужно сосредоточиться, все бросить остальное, халтурить не хочу – чего-то душа не принимает такой способ заработка, стыдно. Все-таки я литературоцентричный гражданин, советский, уважаю русскую (даже не знаю как в моем случае – русскоязычную, что ли) литературу. То есть – перешагнуть через свою нелюбовь много писать могу, но только зная, что это нужно кому-то, хотя бы увидит свет. Так как-то.

Ваши рассказы, отобранные для «Критической Массы», написаны как бы в жанре «воспоминания». Это не совсем «акынский» подход – скорее былинный. Впечатление такое, что вы «со своей стороны» последовательно воссоздаете картину эпохи. Как хотите, но вы – просто летописец на ниве малой прозы…

Насчет летописаний… Ну было, я и Нестеренко-то придумал, как Нестора летописца… Но я не претендую на какое-то серьезное исследование вроде «истории махновского движения» и т. д. Вспоминаю себя, вспоминаю, какие у меня тогда были взгляды, какие были взгляды у других, кто как БЫ поступил в какой ситуации. Выделяю БЫ, потому что настоящих событий я не описываю по понятным причинам (срока давности еще не истекли и не все герои умерли). Я все же придумываю много, а вот то, что воспринимается как летопись, достоверно – это мне плюс, или как говорят некоторые люди – «считается».

Насколько я понял, важным моментом было подключение к Интернету. Это было важно только в плане обнародования текстов или для самого сочинительства сетевая среда сыграла какую-то роль?

Тексты нескольких рассказов были написаны сразу по подключению к сети – когда я узнал, куда можно чего-нибудь вывесить. Сеть сыграла большую роль во включении неработавших ранее участков головного мозга. А среда свою роль сыграла, конечно – общение очень важный фактор. Общение с теми людьми, у которых можно чего-нить почерпнуть, поскольку в обычной жизни их встретить сложно, и даже в Телевизоре они не бывают.

ЖЖ для вас – это что-то спонтанное, побочный продукт жизни в реале или все-таки некая деятельность? Вы вот в ЖЖ культовая персона, но вы же, наверное, не планировали ею становиться? Примеряете на себя тогу стихийного лидера некоторого сообщества или просто получаете удовольствие (или не получаете)?

Я вам отвечу как мущина мущине. Телки. Там много хороших телок. ЖЖ – прекрасная среда, где можно посторонних исключать из своей жизни. Опять же – сколько умных людей вы можете встретить за три часа? Как правило – ни одного. В ЖЖ можно триста. Или пятьсот. То есть – если уметь пользоваться и не особо погружаться в ЖЖ-отношения. Послал по известному адресу, если просят какого-то особого внимания, и все на этом – ЖЖ полезная вещь. Не какой-то отвлеченный блогсервис, а именно ЖЖ в том виде, в котором он есть сейчас – бесплатный, без зайобывающей рекламы, со сложившимся сообществом. С большим сообществом тоскующих по родному языку эмигрантов, россиян, лишенных свободы слова и т. д. Никем я не планировал становиться, просто поступал так, как поступал всю жизнь. А тогу носить не по понятиям – биксячья какая-то кишка.

Скажите, пожалуйста, пару слов об истории вашего юзерпика. Кто этот мощный старик, изображенный на нем?

Это Джефф. В 95-м, что ли, году ему было 92 года. Самый старый наркоман в Лондоне. Его в больнице, видимо, держали эксперимента ради. Мой приятель вступил в спор с неграми в пабе и в процессе спора поломал ногу. Вот он в больнице познакомился с Джеффом и прислал мне фотку. Там он с ним и еще каким-то иностранцем, но я лишних отрезал. Думаю, что он умер, иначе бы об этом уже писали: «Сто лет исполнилось Джеффу Доу, полинаркоману, его жизнь в корне изменила мнение медицины о вреде наркотиков».

Как в вашем восприятии соотносятся известность в ЖЖ и вне его? Что для вас важнее? Не смущает возможная репутация субкультурного человека, которой чревата ЖЖ-шная культовость?

Культовость – для лохов. А также для тех, кому эта культовость нужна, например, женщины не любят. Для меня ЖЖ – это инструмент и как бы клуб, где я могу пообщаться с друзьями и посмотреть на клоунов и говорящих животных, женщин с бородой и т. д. Спокойно отношусь.

Если верно, что в вашем существовании есть, так сказать, особая «сфера письма» (в которой пребывают рассказы, сценарии и пьесы), то относится ли писание в ЖЖ к этой сфере? Спрашиваю, потому что как минимум стилистические схождения между некоторыми вашими постами и остальным прослеживаются.

Разумеется. Интернет вообще учит краткости изложения – как жалобы. На одной странице следует разместить всю трагедию твоей жизни, потому что две страницы читать не будут. Я в ЖЖ вывешиваю зарисовки-заготовки-кусочки и т. д. Тренируюсь, короче говоря.

«Я» в ваших рассказах – это вы или более обобщенный персонаж? А Адольфыч в ЖЖ – это совсем-совсем не персонаж, это строго настоящий вы, да?

«Я» – это более обобщенный персонаж. То есть не все автобиографично, но это вполне конкретный персонаж, со своей системой ценностей и т. п. Это личность, не вполне я, но и не разные лица, персонаж один во всех рассказах. Адольфыч в ЖЖ, конечно, тоже персонаж. Есть большая доля моей личности, но тоже не вполне я – Адольфыч честнее. Он пенсионер, человек трудной судьбы, режущий порою правду-матку.

Как оцениваете русский ЖЖ вообще? Я лично все ЖЖ делю на необязательные (обычные, заурядные…) и творческие/харизматические, представляющие собой проект (вы или Вербицкий, например). При этом дневники писателей скорее не являются отдельным проектом (Лукьяненко, скажем), а вы – исключение…

Разумеется, я разделяю хорошие проекты и всякий скам2 , мудака Вербицкого, например, или Лукьяненко, этого нудного халтурщика-олигофрена. Надеюсь, я доступно изложил свою точку зрения?

Кажется, вы, в отличие от некоторых, не боретесь с политкорректностью, а просто ее игнорируете. А с вами пытались бороться сознательные граждане, противники фошызма ? Имею в виду любые (публичные) проявления, кроме пикировки в ЖЖ – с ней все ясно.

Политкорректность – хорошая штука. Придумана, чтобы не обижать людей. Но, опять же – какое она имеет ко мне отношение? Я ведь не хожу по улицам и не призываю кого-нить бить. Не нравится – выключи монитор. С выходом книги, скорее всего, начнут бороться – там много просторечных выражений и тому подобного. Но я физически нахожусь в резервации, в Украине, у нас нет и, надеюсь, не будет кампаний по борьбе с чем угодно. А если что, суд, например – я готовЪ. Принять мученический венецЪ. Уплатить штраф. Или даже, страшно сказать, год условно. Положыть живот на алтарь.

Какие чувства вызывает у вас медийная реакция на «Чужую», лихорадочный к вам интерес, глянцевая раскрутка? Есть ощущение долгожданного успеха? Или уже раздражает, может быть?

«Из Пскова мы, на говорящую собачку посмотреть» © – это половина журналистов. А вторая половина – это те, кто рассмотрели в «Чужой» что-то интересное. Вот со второй половиной я и переписываюсь подробно, как с вами.

Замечаете ли в этой связи разницу в журналистском поведении на Украине и в Москве?

Да, конечно. Украинские СМИ написали на меня одну рецензию (поругивають), один минирепортаж – бесстрастно более-менее, но ни о чем, и одно интервью попытались взять, но журналист сходу меня огорошил внезапным заявлением: «Мне известно, что во времена Буравчика вы носили кличку Валидол». Что в итоге привело к тому, что я поиздевался над ним несколько дней, а потом послал по известному адресу. Вывешивал в ЖЖ ссылку. Остальное – перепечатки из российских СМИ. Все это позволяет мне сделать вывод, что журналистика и в целом литература в Украине развита лучше и не ведется на всякую белиберду, которая интересует северо-восточных соседей. Тем более что аффтор свой, земляк, из Киева, а что хорошего может быть из Киева?

Как вам Москва по недавним визитам?

Москва изрядно обыдлела. По улицам ходят лица с лицами землепасов и скотоложцев. Все они приехали за лучшей жизнью, чем изрядно затруднили жизнь москвича. А в целом – как всегда – быстро, жестко, слезам не верим, бьем с носка.

Как продвигается работа над фильмом по «Чужой»? Какие у вас требования к экранизации?

Даже и не знаю, как вам ответить. Я не вполне уверен, что должен отвечать я, а не Михаил Котомин и Александр Иванов из Ad Marginem, без которых ничего бы не было. То есть – работа идет, занимается этим Алексей Агеев, продюсерская компания «Инмошен». Мы с ним контактируем, адаптирую текст к кино. Ожидаю хорошего фильма, быстрого и жесткого. Кстати, в «Чужой» события заняли ровно две недели. К экранизации особых требований нет – по-моему, чем проще, тем лучше. Лишь бы адекватных людей показать, без маникюра. А то вот помню, Тальков, певец, в каком-то фильме главаря рэкетиров изображал. С патлами, чуть ли не с серьгой в ухе, короче – угорали мы когда-то с пацанами. Да почти над всеми фильмами угорали, над «Бригадой», какие там еще были…

Сборник издавать не собираетесь?

Собираюсь в Ad Marginem. В новом году. Кстати – с Новым годом!

Беседу вел Кирилл Решетников

1 См .: Александр Кушнир. Золотое Подполье. Полная иллюстрированная энциклопедия рок-самиздата. История. Антология. Библиография. 1967—1994. Нижний Новгород, 1994 (примеч. ред ).

2 Скам – от англ. scum (отбросы; пена, накипь) (примеч. ред ).