Текст книги "Горец II"

Автор книги: Кристофер Лоуренс Макнамара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

13

…Знал Катана, что ему следует сказать. И сказал, успокоив дыхание, чтобы голос его звучал, как прежде.

– И для этого – тоже. Воин должен уметь не только геройски умереть, но и выжить, когда это нужно. Сейчас – нужно!

Клеймора вздернул бровь:

– И легко нам будет жить после ТАКОГО?

Но сейчас уже все его доводы разбивались о твердость Катаны, как волны о гранит прибрежной скалы.

– Достоинство – это жить, когда подобает жить, и умереть, когда подобает умереть… Именно так – а не наоборот!

И, видя, что упорство младшего поколеблено, старший добавил:

– Воин должен знать, что иногда в бою приходится жертвовать немногими, чтобы спасти многих. Это – нелегко. На такое дело всегда выкликают добровольцев, сознающих, на что идут…

Молчание.

– Да, мы сейчас – это «многие», – ответил Катана на незаданный вопрос. – А Священный отряд – «немногие», добровольцы. И все это уже поняли, кроме тебя. Пойми же и ты: наша жизнь теперь ценнее, чем их смерть… и чем наша смерть, если уж на то пошло.

И тут сзади, с большим недолетом, разорвался снаряд бомбарды.

Несмотря на недолет, сомнения исключались: стреляли по ним. Больше не по кому было стрелять на равнине.

Клеймора вздрогнул всем телом. Катана даже головы не повернул. Он почти обрадовался взрыву, ставшему необходимым аргументом.

– И теперь лишь от тебя зависит, будет или не будет их гибель бесцельной, – продолжал он с прежней невозмутимостью.

– Ну, так что ты выбираешь, воин?

Вместо ответа Клеймора повернулся всем корпусом и зашагал в прежнем направлении.

Катана поспешил за ним.

Гвардеец растерянно крутил в руках перерубленный ремень футляра Стекол Дальнего Зрения.

В любое другое время он бы искренне восхитился глазомером вождя, верностью его руки. Не всякий сумел бы столь же точно отделить футляр от ремня коротким ножевым лезвием, как Черный Воин – эспадоном! – на всю длину клинка!!!

Но сейчас восхищение не шло в душу. Отталкивалось от нее, как капли воды – от смазанного жиром пера болотной птицы.

И даже не потому, что гвардейцу трижды за последнюю минуту дано было понять: жизнь его висит на волоске.

Совсем не поэтому…

Вот отчего, когда Крагер всех Крагеров, сочтя, что артиллеристы недостаточно проворно заряжают орудия, единым взмахом меча располовинил тело ближайшего из них, – гвардеец злобно сощурился.

Хотя вина артиллериста, пожалуй, действительно имела место. И, пожалуй, остальные в самом деле после этого быстрее изготовили бомбарды к стрельбе.

Но все равно: гвардеец знал, что он – не единственный, чьи веки сейчас сузил злобный прищур.

Пока что они сдержались – и он, и все остальные.

Пока.

После первого же выстрела Крагер всех Крагеров убедился, что далекие фигурки находятся вне пределов досягаемости огня их бомбард.

Значит, тем более недосягаемы они для автоматов.

Зря он зарубил артиллериста. Кстати, это оказалась единственная потеря Крагеров во втором бою.

Зря не потому, что жаль, а потому, что напрасно! Беглецов все равно не достать.

Только потерял лицо. Сам, за здорово живешь, испортил впечатление, которое произвела на остальных воинов победа над уцелевшим меченосцем Махайры.

Как кстати тогда это получилось. А теперь…

Теперь он кожей чувствовал, как упираются в него недобрые взгляды окружающих.

Нет, не все, конечно, смотрели так. К тому же никто из смотрящих не осмелился встретиться глазами с ним, а тем более – выразить недовольство вслух.

Он справится с ними. Легко справится… наверное. И все же…

И все же лучше бы этих взглядов не было. Ведь не бывало же их раньше!

Все эти мысли он додумывал уже на ходу, устремляясь в погоню за Катаной и за его спутником. Вот еще забота – спутник какой-то…

…И снова могучая, почти осязаемая плоть музыки наполнила зал. Но был ли это зал оперы?

И Вагнер ли писал эту музыку?

Плащи, мечи, алтарь, сложенный из нескольких глыб дикого камня… Но все это другое.

– Помни причину… – произнес чей-то голос.

Обряд подходил к концу. Зачерпнув бокал священного вина, первосвященник выплеснул его на алтарь. И исчезло вино в голубой вспышке…

(Там, где-то невообразимо далеко, оно сейчас должно было выплеснуться на другой алтарь.

Сейчас…

Но не только пространства не существует для Высокого Знания. Времени

– тоже не существует.

Поэтому нельзя сказать наверняка, пролилось ли вино на плиты шумерского храма, на липкую от запекшейся крови жертвенную плаху, венчающую пирамиду ацтеков, – или же капли его упали на алтарь одной из христианских церквей.

А может быть – омочили они простертые над дарохранительницей руки проповедника «Вестителей Армагеддона», призывающего свою паству в поход на зону F-6, против нечестивцев, мешающих свершиться правосудию Господнему?

Все может быть…)

Теперь на алтарь ступили Клеймора и Катана. И сложил руки первосвященник, готовясь произнести последние фразы.

Трое же священников низшего ранга, обеими руками вознеся перед собой церемониальные мечи, хором запели молитву.

Голубые искры посыпались с трех никогда не точенных клинков, сливаясь друг с другом, объединяя свой свет… И вот уже в свете этом становится различим лесистый склон, одинокая скала над ним, а еще выше – узор незнакомых созвездий…

Другая сторона мечевого лезвия.

Земля!

Гулко хлопнула за спиной дверь зиккурата, распахнутая пинком…

…Только в Святом Месте может свершиться Обряд. В месте, где Знание

– или Вера – обретает материализацию, превращаясь в Силу.

И нет в мире сил, способных действовать рядом с этой Силой.

Все это знал Черный Воин – вот почему он спешил перехватить беглецов до того, как они достигнут зиккурата.

Но на каждые два его шага они, не отягощенные броней, делали три. Поэтому не удалось не только перехватить их, но даже и приблизиться на дистанцию верного выстрела.

И не было у Крагера Крагеров сомнений в том, что он опоздал. Входную дверь он пнул уже просто так, утоляя бешенство.

Это было единственное, что он еще мог сделать. Внутри Зиккурата у него отнималась способность вредить.

Впрочем, и враги его ничего не могли бы с ним сделать в зиккурате.

И он шагнул внутрь.

Охрана последовала за ним.

Он увидел, как свет, ворвавшийся в распахнутые двери, сотнями бликов отразился в глазах множества людей, стоящих у задней стены.

Жены и дети мятежного клана. Все-таки успели укрыться…

Ну ничего, они еще подохнут здесь от голода и жажды… Если, конечно, не пожелают выйти наружу – на верную смерть!

А еще он увидел далеко впереди три фигуры с ритуальными мечами в руках.

– Священники… – пробормотал он.

Двоих, стоящих на алтаре, он, конечно, тоже увидел.

И опустился Крагер всех Крагеров прямо на пол, прислушиваясь к звучанию Древнего Языка. Звеня бесполезным оружием, уселась вслед за ним и вся свита.

И никто из гвардейцев не заметил, что – не считая погибших – отсутствует среди них еще один человек…

14

Двое, стоявшие на глыбах алтаря, даже не обернулись посмотреть, что творится сзади.

Это их не касалось…

– Древняя сила пробудилась в тебе… – сказал старший из них.

– Да. В тебе и во мне, – ответил ему младший.

И оба замолчали, прислушиваясь к речи первосвященника.

– …Большая миссия возложена на вас, но и могущество ваше будет немалым… – говорил тот. – Дар Воскрешения будет дарован вам… Однако помните: возможности его велики, но не безграничны. Даже Воскрешение не поможет тому, чей сосуд мыслей будет отделен от тела…

– "Сосуд мыслей" – это «голова», в переводе на человеческий, – прошептал Катана заговорщицким тоном. – Любит старик цветисто выразиться…

Его товарищ вымученно улыбнулся. Это была первая его улыбка с тех пор, как они оставили Священный отряд, обреченный погибнуть, прикрывая их отход.

– Знай: сейчас мы отправляемся. Это просто. Куда проще, чем будет вернуться сюда опять, – продолжал Катана.

Он говорил со все той же шутливой интонацией, хотя на душе у него тоже кошки скребли.

– Мы всегда будем вместе? – спросил у него Конан с затаенной мольбой.

– Позови меня – и я приду. Быстро, очень быстро… – ответил Катана, и Конану стразу стало легче.

Однако Катана тут же развеял эту легкость:

– Но все-таки будь готов действовать в одиночку. Просто на всякий случай… Ведь ты можешь и забыть о том, что меня можно вызвать, просто назвать мое имя. Да и само имя это ты можешь забыть… И меня самого забыть можешь, если уж на то пошло…

– Ни-ког-да! – раздельно произнес Конан. – Никогда я не забуду тебя или имени твоего, Рамирес!

Рамирес грустно улыбнулся:

– Это не от нас с тобой зависит, сынок… мы мало знаем о том, что может случиться при такой переброске.

– Ты хочешь сказать, что память…

– Я этого как раз говорить не хочу, но придется. Высокое Знание не дает ответа, что происходит с памятью. Уничтожить ее целиком невозможно, но…

– Но?

– Но можно стереть часть воспоминаний – или даже все – на время. Причем на очень большое время…

Катана снова улыбнулся:

– Не вешай нос, сынок! Возможно, и минует нас чаша сия! Никто ведь ничего не может сказать о том, что происходит впервые…

На время… Причем на очень большое время…

Именно это и произошло с обоими! Точнее, со всеми, кто в разные сроки после них совершал подобный бросок!

…Только и оставалось у них, что смутное чувство общности друг с другом… Да еще – гораздо менее смутное, но тоже неоформленное – чувство отторжения от тех, кто воспитывает своих детей в собачьих норах…

Откуда они-то взялись, как попали на эту планету? Или, проиграв сражение в одном из миров, воины-убийцы переместились в другой?

Но ведь в том мире они вроде бы оказались победителями? Значит, не оказались…

Датворт… Вэселек, прозванный на Зайсте «Толедо-Саламанка»… Крюгер…

Крагер!

И надо же, чтобы разгадка пришла так поздно, когда он остался один, когда истрепанные старостью нейроны мозга уже почти не способны к умственной работе, а дряхлые мышцы – к боевой!

Впрочем, как знать… Возможно, в этом была скрыта некая мудрость.

Мудрость борьбы со Злом, даже если природа его тебе неизвестна…

Первосвященник еще что-то говорил, но Конан уже не слушал его.

Взглядом, в котором смешались надежда и тоска, он обвел задымленные стены зиккурата. Последнее, что ему дано было увидеть на родной планете.

– Я вернусь сюда… – прошептал он. – Я вернусь… Вернусь обязательно…

Глаза его были мокры от слез.

Катана утвердительно кивнул:

– Конечно, вернешься! Ведь тебе дано Воскрешение!

Лоб юноши прорезала поперечная морщина:

– Это что-то вроде колдовства, да?

– Ну… Считай, что так, – Катана двусмысленно улыбнулся. – Хотя на самом деле это относится к области Высокого Знания. А там, куда мы отправляемся, одни будут называть это колдовством, другие – наукой, и все они будут правы и неправы одновременно.

Он глубоко вздохнул всей грудью.

– Ладно. Мне пора идти.

И он шагнул под тусклые огоньки чужих звезд.

– До встречи-и-и… – голос его возвысился и исчез за гранью слуха.

Кажется, он звучал уже ОТТУДА.

А со стороны казалось, что Катана исчез, растаял во всплеске голубой энергии.

И Клеймора остался на алтаре один.

Он понимал, что стоять ему здесь, одному, недолго – считанные мгновения. Но именно в эти мгновения на его плечи упал непомерный, хотя и не имеющий веса, груз.

Страх… и горе… и горечь разлуки…

Он едва не соскочил с алтаря.

В этот миг к нему и шагнул первосвященник. И руны Древнего Языка слетали с его тонких, блеклых от старости губ:

Жалобам муж не должен

Всем предаваться сердцем:

Сам он сыскать сумеет,

Как исцелиться в скорби!

А потом, прервав руну, заговорил уже обычным голосом:

– Помни причину происходящего, сын мой… Никогда не забывай о ней.

И исчез в голубой вспышке Конан, прозванный Клейморой. Исчез с гордо поднятой головой, исчез, расправив плечи, будто пал с них громадно-невесомый груз.

А где-то в ином мире – через мгновение по собственному счету, но Бог весть когда по счету Зайста – обрел жизнь Конан Мак-Лауд.

…И отступило время.

Скрылось, как не бывало,

За островами Ночи…

Договорил первосвященник последние слова руны. И только тогда, расстегнув застежку на горле, уронил свое облачение.

Ибо завершен был Обряд.

Множество парных огоньков – словно глаза волчьей стаи – смотрели на него со стороны той стены зиккурата, в которой был прорублен вход.

И вздрогнул старик, вдруг ощутив себя просто человеком, а не первосвященником. Хотя и в этом случае не угрожало ему ничто.

Крагер всех Крагеров усмехнулся плотоядно-красными губами и встал – только зазвенели доспехи его и поднимающейся свиты.

На Обряд он смотрел, не мигая, а сейчас моргнул в первый раз.

И затмилась на миг одна пара волчьих огоньков.

Он шагнул к выходу. Но еще прежде, чем он успел подойти к двери, она распахнулась сама.

Сразу за порогом стоял человек. Должно быть, это именно он пнул дверные створки.

Нет, не один он был, стоящий за дверью! Весь отряд Крагеров выстроился снаружи.

Третий из отрядов. Семь с лишним сотен уцелевших – рядовые бойцы.

И впереди – тот, кто распахнул дверь, – гвардеец. Тот, кого не досчитались бы в зиккурате, если бы вздумали считать присутствующих.

Ни у одного не видно автоматов. Но в руках – боевые цепы с девятью шипастыми шарами на каждом.

В руках же гвардейца – меч. И перерубленный ремешок все еще болтался на его шее.

Дальнейшее произошло мгновенно. Гвардеец уже занес свой меч, Черный Воин – даже не обнажил еще.

Но велико было его умение, сильна и быстра рука…

Полетели в темноту сброшенные ножны, глухо звякнув об алтарь. И одновременно, перекрестным движением, метнулись навстречу друг другу сверкающие полосы эспадонов.

Тут же, лишь на миг опоздав, ударили изнутри автоматы личной гвардии.

И – ничего.

Ничего… Только две мощные вспышки полыхнули над порогом там, куда пришлись клинки. И множество ярких, но мелких искорок там же, над порогом,

– все, что осталось от роя пуль.

Мечи по дуге отскочили обратно, вырвались из не готовых к этому рук. Пули же просто исчезли: ни рикошета, ни осколков свинца…

И никто не упал.

Они забыли. Да и где им было помнить – тем, кто внутри, и тем, кто снаружи…

Отказ от применения силы на Священной земле – не просто один из Запретов. Он кое-чем подкреплен, кроме Права и Обычая…

Верно сказано: «Нет в мире сил, способных действовать рядом с Силой».

Граница же полной власти Силы – порог.

Черный Воин захлопнул дверь – благо можно было это сделать изнутри. Хотел запереть ее на засов – но испокон века не имели засовов двери зиккурата.

Поднял эспадон. Оглянулся через плечо, уже без всякой улыбки.

Со страхом и надеждой смотрела на него свита. С гневом и ненавистью – те, что сгрудились у дальней стены.

И бесстрастен был взгляд священников.

– Начинайте Обряд! – рявкнул он во всю глотку.

– Здесь не кричат, воин. Не кричи же и ты, – спокойно сказал первосвященник.

15

"…Истинно говорилось о Крагерах: «Право и Обычай у них свои, а иных они не признают».

Но поняли многие из них, что не признавать обычаи всех остальных людей – значит в скором времени отказаться и от обычаев собственных.

Помогла это понять победа, которая была не победа. И поступки вождя – победителя, что держал себя не так, как должно вести себя победителю.

И не как должно предводителю держал он себя…

Осознав же все это – бросили Крагеры наземь оружие Запрета.

И изгнали в иной мир тех, кто противился этому.

И ненавистно стало им имя свое.

С тех пор и доныне зовутся они Хагены, ибо Хаген было малое имя того, кто поднял меч на Черного Воина. И стало малое имя – именем клановым.

И смешались Хагены с теми, кого прежде стремились истребить под корень.

Не стало зло – добром, а ярость – спокойствием. Не меньше воевал клан Хагенов, чем самые худшие из его соседей, не менее жесток был и вспыльчив.

Но и больше – не намного…

И перестали они смазывать ядом свои мечи и острия шаров на боевых щитах. А эфесы мечей начали отделывать костью бычьей.

Убитых врагов же – хоронили теперь.

А еще говорят, что…

Вот что гласили сказания. Но многое осталось неизвестным для их составителей…

Например, они считали, что «иной мир», куда изгнали противящихся, – синоним смерти. И оборот этот употребляли лишь по традиции, вроде как «жезл свинца и пламени» – для обозначения Запретного оружия.

И когда говорили, что Хаген на Черного Воина «поднял меч», – не знали они, что не удалось ему тот меч опустить…

И не знали – почему.

– …Сэр! Проснитесь, сэр!

Нерешительный голос вклинивается в видения, пытаясь вернуть к реальности. Напрасно!

Потому что ТА реальность реальнее ЭТОЙ. Потому реальнее, что важнее, и еще потому, что многое объясняет – многие ключевые моменты ЭТОЙ реальности.

Наконец, потому, что ТАМ он был молод, ЗДЕСЬ же – стар; и жизни ему оставалось на донышке – как последний глоток в бутылке.

Впрочем, если все, что видится ему – правда, то его в тот момент уже не было ТАМ. Следовательно, не мог он это видеть!

Однако – видел. Видит.

…Отчаявшись, удаляется служитель.

Первосвященник, хотя он и оборвал, поставил на место пытающегося повысить голос, – не мог отказать. Обряд свершается над всеми, кто желает того.

Другое дело, что раньше таких случае не было вовсе, а теперь вот – второй раз за день.

Но это, действительно, другое дело.

Единственное, что мог сделать первосвященник – вернее, человек в первосвященнике, а не сан его, – это не читать прощальную руну.

И не пели молитвы трое священнослужителей.

Это заметил Крагер всех Крагеров, но лишь алогубая улыбка появилась под орлиным шлемом. Словно позабавило его нарушение обряда, а не ввело в гнев.

Нет, не улыбка – просто в попытке изобразить ее скривились мясистые губы. На настоящую улыбку эта гримаса походила не более, чем походит на нее широкий алый след клинка на перерезанном горле.

Все-таки мало радости Черному Воину от того, что провожают его таким образом. Совсем не до забавы ему.

Ему и остальным.

Остальным…

Крагер всех Крагеров… Не много же воинов его клана с ним осталось, не многими он предводительствует.

А все прочие… Вот они стоят, наблюдая через порог, – Крагеры, еще не ставшие Хагенами. Помешать – не пытаются, да и невозможно это в зиккурате, в чем только что они сами убедились.

Просто смотрят.

Пожалуй, это в первую очередь для них – остающихся, а не для этих – уходящих, допускается нарушение обряда. Но так ведь всегда и бывает…

Совсем не все равно, что делать с телом сраженного неприятеля – устроить ему почетное погребение, как достойному противнику, или оставить валяться, подобно падали.

Но не все равно – живым. Мертвым-то как раз – все равно…

К сожалению, это было самое большее (и одновременно – самое меньшее), что мог сделать первосвященник.

Как воин на Святой Земле лишен права вредить, так священнослужитель – права отказывать.

И вся Сила стоит за этим правом…

…Директору даже не потребовалось объяснений – он все понял сразу же, как только увидел, что служитель возвращается в одиночестве.

– Ну, что? Не удалось разбудить?

– Не удалось, – ответ был лишним, как, впрочем, и вопрос.

– Почему?

Вместо ответа служитель выразительно щелкнул пальцем по горлу.

– Опять сердечные капли, похоже, принимал…

«О Господи, снова нализался старикашка! Боже, до чего мне надоел этот „Спаситель Человечества“!»

И директор сам направился к ложе.

Один за другим, попарно вставали на алтарь Крагеры. Встречали они момент переноса никак не с меньшей твердостью, чем Катана, и с большей, чем Клеймора.

Но – мертвой казалась эта твердость…

Первым, одновременно с предводителем, встал человек, чье малое имя было Датворт. Прозвище же у него, как и у прочих было обычным: Эспадон.

Встал – и исчез вслед за Черным Воином.

А последнему не хватило пары. Он ступил на алтарь один.

Малое имя его было Вэселек, прозвище же – Толедо-Саламанка. Потому что, единственный из всех, он бился узким мечом с одноручной рукоятью и сложной, ажурного плетения, гардой.

Впрочем, владел он им – дай Бог всякому так эспадоном управиться…

16

– Проснитесь, пожалуйста, мистер Мак-Лауд…

И снова чей-то голос – уже не столь робкий, но вкрадчивый и почтительный до приторности – вклинивается в видения.

Прочь, голос!.. Еще не все досмотрено…

Еще не все, хотя осталось совсем немногое. Явственно истончается ткань видения, становясь почти прозрачной.

Итак…

Холод и тайна обитают в межзвездных глубинах. Даже когда пронзает пространство невидимый меч Силы – много неожиданностей поджидает его.

Ибо Время не отступило, что бы ни говорил первосвященник.

И Расстояние – тоже не отступило. Точнее, отступило, но – не совсем.

Крепка твердыня островов Ночи. Однако даже ей не остановить Силу. Не остановить. Но задержать ее, исказить ее путь – способна она…

Не только память оказалась стертой у тех, кто шагнул через бездну. Развеяло их по временам и странам – так, что никто не попал в одно и то же место одновременно с другим.

С учетом обретенного ими бессмертия все это оказалось восстановимо: и память, и связи между ними.

Но долго пришлось им рыскать по планете, прежде чем встретиться.

Одни искали встречи для единения. Другие – для убийства.

Все. Видение стало совсем прозрачным – заколебалось и развеялось, как дым.

Хотя у него оставалось впечатление, что это еще не совсем конец. Что-то он еще должен был узнать… Совсем немного, но…

Но теперь вкрадчивый голос – единственная реальность, остающаяся доступной.

– Мистер Мак-Лауд… Проснитесь, мистер Мак-Лауд…

Директор уже собирался с максимальной деликатностью потрясти старика за плечо, когда тот вдруг открыл глаза.

В глазах его была пустота, но не обычная пустота дряхлого беспамятства, а словно… Нет, директор не смог бы ее описать.

Он отшатнулся, как от удара. На миг ему показалось, что он смотрит в два глубоких колодца, а там, вместо дна, вспыхивают далекие искорки мечей и льется кровь…

Впрочем, он быстро овладел собой:

– Опера закончилась, сэр.

Старик обвел глазами зал. Пуста уже была не только сцена, но и зрительские ряды.

– Что… Где я? – он еще не пришел в себя.

Директор не стал отвечать: вопрос явно был риторическим.

Некоторое время Мак-Лауд сидел неподвижно, потом резко встряхнулся.

– О, прошу простить… – он издал неловкий смешок. – Кажется, я…

– Вы слегка прикорнули, мистер Мак-Лауд. Ничего страшного, с кем не бывает…

Мак-Лауд снова коротко хихикнул.

– Да. Действительно. Вижу, я уже совсем старенький…

И после паузы:

– Наверное, пора мне умирать…

Он с большим трудом поднялся, опираясь на спинку кресла и отказавшись от услужливо протянутой руки. Шатаясь, направился к выходу.

От чего он шатался: немощь сыграла свою роль или выпивка?

Сыграла свою роль…

Директор нахмурился. Ему вдруг, ни с того ни с сего, показалось, что Мак-Лауд сейчас тоже «играет роль».

Игрой было нарочито слабоумное хихиканье, походка враскачку, старческая немощь.

Хотя, с другой стороны, – зачем это ему? Да и вообще – какая разница?

Среди молодежи было популярно выражение «двигаться на автопилоте». Мак-Лауд не прибегал к таким сравнениям. Но действительно – он отдался на волю своего тела, как тяжелораненый полагается на волю несущей его лошади, вручая ей свою судьбу…

И сейчас руки его автоматически вели машину (да, он сам еще водит машину! Не так и дряхл он, оказывается…), а мозг был занят другим.

Что недослушал он? Что все-таки ему предстояло узнать?

И действительно ли это важно для него?

Где-то далеко едва различимый голос начал читать размеренно, словно смакуя строки древней летописи:

«…А еще говорят, что…»

Сосредоточенность давалась ему очень дорогой ценой. Поэтому несколько минут спустя ему и самому было мудрено ответить – дослушал ли он этот голос до конца?

И если да, то что говорил голос?

Быть может, вскоре это вновь всплывет в памяти. Или нет.

Катана сказал: «Позови меня – и я приду. Быстро…»

– Катана! – произнес он вслух, подсознательно надеясь на чудо.

Но ничего не произошло. Да ведь и не могло произойти, если вдуматься…

Когда человека призывают – делают это по имени, а не по прозвищу. Но он не помнил теперь имени Катаны – так же, как раньше не мог вспомнить прозвища.

А главное – давно был мертв Катана. Уже около пяти веков прошло с того дня, как Мак-Лауд нашел его обезглавленное тело у подножья полуразрушенной башни.

Тогда он тоже не знал его прозвища. Да и сам Катана – все ли он вспомнил тогда, что было с ними прежде?

Нет ответа. И не будет. Ничего не осталось теперь от Катаны, даже костей в могиле.

Единственное, что осталось все-таки, – это меч его, тоже называвшийся катаной…

"Катана… Так называется «средний меч», располагающийся между «большим» и «малым» мечами – о-дати и ко-дати. Самое распространенное оружие самураев, начиная с первых веков второго тысячелетия н.э. Употреблялась в качестве двуручного меча и для работы одной рукой в паре с боевым ножом вакадзиси. Этот стиль называется риото-дзукай…

(Никогда ему не давался этот стиль. Ну что же, зато кое-что другое ему удалось.

Ведь сколько мастеров – столько и стилей на свете…)

…Гарда, именуемая цубой – обычно небольшая, округлая, бронзового литья. Длина клинка… Вес… Угол изгиба… Форма рукояти…"

И в конце статьи – краткая фраза, которая словно бы и не к месту совсем:

«Меч окружается глубоким почитанием…»

Это в нем опять пробудился специалист. Антиквар, эксперт, торговец оружием…

Такие статейки он по роду своей деятельности читал не раз. Но сам – не писал.

Рука не поднималась…

Пусты твои знания, антиквар. Пусты и суетны.

Будь ты только антикваром – никогда бы тебе не понять, отчего при слове «катана» перед глазами твоими встает уже образ не птицы, а рыбы. Сильной, упругой рыбы, которая, блестя серебристой чешуей, ровно движется против течения.

Ибо не сводится понимание меча к количеству проковок, которое выдержал клинок, к материалу и форме гарды и прочим ВЕЩЕСТВЕННЫМ вещам…