Текст книги "Аттила"

Автор книги: Кристофер Харт

Соавторы: Уильям Нэйпир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Мальчик ничего не ответил.

– Тебе повезло, что мы оказались рядом. Они бы разорвали тебя пополам.

Тут мальчик заговорил.

– Они бы даже не подошли ко мне.

Офицер ухмыльнулся. Помолчав немного, он поинтересовался:

– А этот мужчина, которого ты уложил?

– Самооборона.

Офицер кивнул. Это и так было достаточно ясно.

– Я не собирался его убивать, – выпалил мальчик.

Офицер с некоторым удивлением заметил, что в глазах мальчика блестят слезы – не такой уж он крепкий орешек, каким пытается казаться.

Офицер еще раз кивнул.

– Все в порядке, сынок. Такое случается. Ты отлично оборонялся.

Мальчик попытался вытереть нос связанной рукой, но у него ничего не получилось. Если он начнет шмыгать носом, офицер услышит, а этого ему не хотелось.

Они повернули налево, на Vicus Longus, и вышли на долгий подъем к Палатину. Им пришлось снова проходить мимо похожего на огородное пугало проповедника, и мальчик взглянул на него с испугом, даже с ужасом.

– Псих, – бросил трибун.

– Ты христианин? – спросил мальчик.

Трибун ухмыльнулся.

– Мы теперь все христиане, сынок. Много это нам помогло.

Наконец пьяные толпы на улицах начали рассеиваться. Они все шли, и тут увидели центурию пограничных войск. Те с любопытством смотрели на странного, маленького, с торчащими волосами, полуголого связанного пленника.

– Я бы тебя развязал, если б знал, что ты не попытаешься снова сбежать, – значительно мягче сказал офицер.

– Обязательно попытаюсь.

– В этом я не сомневаюсь.

– И у меня получится.

– Тоже возможно.

Мальчик посмотрел на офицера, и они, кажется, едва заметно улыбнулись друг другу.

– Так ты что… хотел добраться до дома?

Мальчик не ответил. Вместо этого он неожиданно задал вопрос:

– А сам ты откуда?

– Ну, – сказал офицер, – отец мой тоже был солдатом, а он родом из Галлии. А я служил в Legio II Augusto, в Британии, в Карлеоне. Вряд ли ты о нем слышал.

– Слышал, – отозвался мальчик. – Это на западе провинции, пограничная крепость для защиты от силурийских племен.

Офицер удивленно рассмеялся.

– Откуда, во имя света, тебе это известно?

Мальчик не ответил на вопрос.

– А что ты делал в Британии?

Офицер вдруг засомневался – а стоит ли столько болтать? Что-то в этом мальчишке есть такое… необычное.

– Ну, моя мать из кельтов. Отец женился на ней там, так что я, надо полагать, полукровка. Но мы все кельты под римскими шкурами – во всяком случае, нам нравится так думать. Мы – я и мои парни – до недавнего времени там и служили. А потом…

– А потом император отозвал британские легионы домой? Потому что Рим попал в беду?

Придержи коней, – небрежно бросил офицер. – Рим не мой дом. Мой дом – Британия. Да и все равно, с Римом еще не покончено. Нам уже приходилось иметь дело с племенами похуже готов. Помнишь Брения и его галлов? Они разграбили сам Рим. А Ганнибал? А кимвры?

– Так почему же Палатинские гвардейцы не защитили Рим? Их там, в лагере, тридцать тысяч!

– Клянусь яйцами Юпитера, ты и вправду все знаешь! Тогда тебе известно, что мы, пограничные войска, думаем о Палатинских гвардейцах здесь, в Риме. Немного… размякли, скажем так. Слишком много теплых купален и слишком мало настоящих сражений.

– А в Британии все еще сражаются?

– Теперь все больше и больше, – уныло признался офицер. – Пикты все время устраивают вылазки на севере, а еще есть пираты-саксы по всему восточному и южному побережьям А от нашего наместника на Саксонском берегу толку не больше, чем от дырявого ведерка. Так что да, в Британии тоже забот хватает. Но теперь, – тут он заговорил с нетипичной для него нерешительностью, – им… им просто придется позаботиться о себе самим.

Мальчик обдумал услышанное, а потом спросил:

– А какая она, Британия? Твоя страна?

– Моя страна? – Голос офицера потеплел. – Моя страна прекрасна.

– Моя тоже, – сказал мальчик.

– Расскажи мне о ней.

И весь оставшийся путь они с любовью, в подробностях, описывали друг другу свои страны.

Мальчику понравилось то, что он узнал о Британии: много места, хорошая охота и никакой замысловатой кулинарии.

– Ну что ж, – сказал офицер, глядя, как его люди развязывают мальчика и передают его дворцовой страже, – В следующий раз не забудь: придержи свои гордость и гнев. Терпение – это великая военная добродетель.

Мальчик слабо улыбнулся.

– Пожмем руки, – предложил офицер.

Они пожали друг другу руки. Потом офицер рявкнул приказ, и его люди выстроились в шеренгу.

– Так, парни, наша ночная стража почти завершилась. Через два дня мы отправляемся в Павию, под начало полководца Стилихона. Так что, пока есть время, попробуйте самых знаменитых римских шлюх!

Услышав такую замечательную новость, все солдаты вскинули кулаки вверх и заорали «ура!». Потом повернулись и ушли в ночь. Мальчик долго смотрел им вслед.

Его отмыли и сопроводили назад в комнатенку, а за дверью поставили постоянного часового. Мальчик лег и провалился в неглубокий, прерывистый сон.

6
Меч и пророчество

Жарким утром он метался в беспокойной дреме, и тут его разбудили негромкие голоса у постели. Аттила открыл глаза.

Возле кровати стояла Серена, а за ее спиной – сам полководец Стилихон.

– Ну, мой маленький волчонок, – улыбнулся полководец, – какую головную боль ты устроил всей империи.

Аттила ничего не сказал и не улыбнулся в ответ.

Серена наклонилась и положила прохладную руку ему на лоб.

– Глупый мальчик, – произнесла она.

Он хотел посмотреть на нее сердито, но не смог. У нее такие нежные глаза.

– Держи, – сказал Стилихон, бросив что-то на кровать. – Это тебе. Только пообещай, что больше не будешь пытаться убежать. – Теперь он говорил сурово, по-солдатски. – Обещаешь?

Аттила посмотрел на небольшой сверток, снова взглянул вверх, встретился взглядом с полководцем и кивнул.

Стилихон поверил.

– Откроешь, когда мы уйдем.

Серена наклонилась, поцеловала его, кивнула мужу и вышла.

Стилихон немного помялся, потом сел на небольшой деревянный табурет, довольно неуклюже для человека с такой солдатской выправкой. Он умостил локти на коленях, положил подбородок на сжатые кулаки и долго и внимательно рассматривал мальчика. Тот терпеливо ждал.

– Завтра я уезжаю на север, в Павию, – произнес Стилихон. – Серена останется здесь, во дворце. – Он еще немного помолчал, потом добавил: – Войска готов под началом Алариха перегруппируются. Ты о нем слышал?

Аттила кивнул.

– Но ведь он тоже христианин?

– Христианин. Он пообещал – если будет грабить Рим, не тронет ни камня, ни плитки из христианских строений. – Стилихон улыбнулся. – Хоть что-то. Скоро готские армии вообще ничего не будут грабить, тем более Рим. Но… – и великий полководец вздохнул. – Мы живем в трудные времена.

Аттила опустил взгляд. Он чувствовал неясную вину.

Стилихон пытался подыскать правильные слова. Каким-то образом он чувствовал – все, что он скажет сейчас мальчику, имеет очень большое значение. Почти как… как будто он никогда больше его не увидит. Как говорится в тех древних «Сивиллиных книгах»…

Он выкинул из головы все мысли о навязчивых книгах и заговорил медленно и осторожно, как мог бы говорить с Галлой:

– Трудные времена. Странные времена. – Тяжело посмотрел на мальчика и сказал очень просто: – Делай то, что правильно, Аттила.

Мальчик вздрогнул. Эти слова удивили его.

Стилихон продолжал, глядя прямо в глаза мальчику:

– Я всегда служил Риму, хотя в моих жилах течет кровь варваров. Но с другой стороны, все мы когда-то были варварами. Чем был сам великий Рим во времена до Нунны, и Ромула, и Древних Владык? Так, деревня на холме.

Мальчик неуверенно улыбнулся. Он не привык к тому, чтобы полководец так рассуждал.

– Что, кроме Рима, существует, чтобы сдержать этот кровавый поток? Чтобы продолжить… историю? Без Рима мир опять превратится в место, заросшее темными лесами, полное колдовства, легенд и привидений, рогатых воинов, человеческих жертвоприношений и ужасных саксонских пиратов… Без Рима мир опять превратится в мир без истории. Ты понимаешь, о чем я говорю, мальчик?

Аттила неуверенно кивнул. Они смотрели друг другу в глаза. Мальчик опустил взгляд первым.

– Кто-то говорил мне, – нерешительно начал он, – кто-то говорил, что все римляне – лицемеры, и они ничем не лучше других. Они все толкуют о варварах, приносящих человеческие жертвы, и о том, как все это отвратительно, и как им нужен римский закон, и цивилизация, и все такое – но что такое римские арены, как не одно огромное человеческое жертвоприношение?

– Кто тебе это сказал? – нахмурился полководец.

Аттила замотал головой.

Стилихон даже не стал пытаться вытягивать имя из этого маленького мула. Он вздохнул и произнес:

– Мы веками жили в борьбе, мы, римляне. Мы не мягкий народ. Нет совершенного общества; суди общество по его идеалам. Мы создали законы, мы установили пределы. Гладиаторов больше нет – ты знаешь об этом. Христианская вера рассказала нам о чувстве вины – это, вероятно, неплохо. Теперь на арене казнят только преступников и военнопленных, и они этого заслуживают. И хозяин больше не властен над жизнью и смертью своих рабов. За их убийство его могут далее привлечь к суду. Столетия борьбы – и все действительно меняется к лучшему. Ты можешь сказать то же самое про жизнь и законы в землях варваров?

Аттила молчал.

Возможно, это бесполезно. Стилихон немного подумал и снова заговорил, тоном, который мальчик не понял;

– Пророчества исполняются. – Он говорил тихо, с глубокой печалью. – И в наши дни двенадцать столетий, предсказанных Риму, окончатся. Мы можем уничтожить все следы пророчеств – мы даже можем сжечь «Сивиллины книги», как приказали сильные мира сего. Но сами пророчества останутся. Убеждения – это сила, истинная сила. Армия, которая верит во что-то, всегда разобьет армию, которая ни во что не верит, и не имеет значения, насколько велик перевес сил. Но во что верим мы? Верим ли мы все еще в Рим? Или мы верим в те древние, непреклонные Книги, которые утверждают, что Риму предназначены двенадцать сотен лет? – Он покачал головой. – Я бы их все сжег, и дело с концом.

Воцарилась тишина.

– Но это не может быть концом всего. Не может все это быть напрасно. Не может! – Голос Стилихона возвысился до страдальческого крика, он сильно стиснул кулаки. – Эти двенадцать долгих столетий мук и жертв не могут потеряться во времени, как сухие листья на ветру. Боги не могут быть так жестоки. Что-то должно выжить.

Он понизил голос.

– Прости, я… я говорю довольно бестолково. – Он сжал губы, но не выдержал и заговорил снова. – Верующие, те, кто защищает то, что в сердце своем считают верным, всегда восторжествуют. Я видел небольшой, уставший отряд окровавленных, измученных сражениями солдат, окруженных врагами, численностью в десять, в двадцать раз превосходящих их. Но те солдаты были преданы друг другу. Они верили в себя, и друг в друга, и в своего бога. Я видел отряд всего в шестьдесят человек, пехотинцев, защищенных лишь легкими доспехами, вооруженных всего лишь щитами, копьями да мечами – ни дротиков, ни метательных снарядов, ни артиллерии, ни кавалерии, ни лучников, ни даже времени, чтобы установить шесты и раскидать заградительные шары с шипами. И все же я видел, как они, сцепившись щитами, сцепившись копьями, устояли против тысячи верховых воинов, и ушли с поля битвы окровавленные, но не покорившиеся. Непобежденные. – Стилихон кивнул. – Я это знаю, потому что был одним из них.

Армия, которая верит в свое дело, всегда победит армию неверящих дикарей, тех, что верят лишь в пламя и меч. Помни об этом, Аттила.

Полководец встал и снова вернулся к своим отчужденным манерам

– Ты должен во что-то верить. Поэтому верь в правое дело.

Он шагнул к двери и в последний раз оглянулся. Потом кивнул в сторону свертка на кровати.

– Можешь открыть его сейчас.

Дверь за ним закрылась.

Мальчик развернул сверток и увидел завернутый в тонкую промасленную льняную ткань меч необыкновенной красоты. Он был длиной с его руку, с золотым орнаментом на рукоятке и обоюдоострым лезвием, отлично наточенным.

Он был из превосходной стали и очень старым – gladius hispaniensis или испанский меч, чудесно изогнутой, опасной формы: лезвие сначала было выпуклым, потом сужалось, а острие было исключительно длинным. Никакой щит, никакие доспехи не устоят против прямого удара из-под руки таким мечом. Аттила снова завернул его в защитную промасленную ткань, положил под подушку и начал грезить наяву.

В конце концов он встал и вышел во внутренний дворик. Как оказалось, остальные дети-заложники уже слышали о его побеге. Они были в восторге. Гегемон, жирный мальчик-бургунд с вечно сонными глазами, подошел к нему вразвалочку в саду, где они играли под тутовыми деревьями, и спросил, правда ли это.

Аттила насторожился. Эти неуклюжие, плохо соображающие германские дети уже не раз задавали ему вопросы. Правда ли, что гунны мажутся жиром вместо того, чтобы одеваться, и никогда не моются? Правда ли, что гунны едят только мясо, а пьют только сброженное кобылье молоко? Правда ли, что гунны – потомки ведьм, которых выгнали из христианских земель и которые совокуплялись с демонами ветров и пустынь? «Да, – серьезно отвечал он всегда, – это чистая правда».

Гегемон дал понять Аттиле, что теперь он может присоединиться к их шайке. «Хоть ты и гунн».

Но мальчик продолжал держаться в стороне, гордо и отчужденно, как всегда.

Он немного понаблюдал за германскими детьми, которые играли в солдат и громко кричали среди розовых кустов под жарким итальянским солнцем, и отвернулся от них.

Вечером к нему явился совсем другой посетитель. Аттила уже засыпал, когда раздался стук в дверь. Впрочем, это был просто знак приличия, потому что дверь тут же распахнулась, и в комнату вошел высокий, худощавый Евмолпий, один из главных дворцовых евнухов.

Он остановился у изножья кровати мальчика

– Сообщение от Серены, – холодно произнес Евмолпий. – Не смей больше с ней разговаривать. И с полководцем Стилихоном тоже, если вам когда-нибудь доведется встретиться.

Аттила уставился на евнуха.

– Что ты хочешь сказать?

Евмолпий неприятно усмехнулся.

– Прошу прощения, видимо, ты еще слишком плохо знаешь латынь, чтобы понять даже такой простой приказ. Повторяю: ты больше никогда не должен разговаривать с Сереной. Никогда в жизни.

– По чьему распоряжению? – спросил мальчик, приподнимаясь на локте.

– По личному распоряжению Серены, – пожал плечами Евмолпий. И добавил для собственного удовольствия: – Она говорит, что считает твое общество… безвкусным.

Он зашел слишком далеко.

В комнате на долю секунды повисла оглушающая тишина, потом Аттила пронзительно закричал:

– Ты лжешь! – выскочил из кровати и налетел на остолбеневшего евнуха, стиснув зубы и молотя его кулаками.

Часовой, услышав вопли евнуха, ворвался в комнату, оторвал разъяренного мальчика от воющего Евмолпия и швырнул на пол. Потом повернулся к евнуху, лежавшему поперек кровати, и присвистнул.

– Клянусь медными яйцами Юпитера, – выдохнул он.

Евнух выглядел так, словно его терзал каледонский охотничий пес.

– Нечего стоять там и ругаться, – пробормотал Евмолпий сквозь кровь, льющуюся из его разбитого рта, и прижал трясущуюся руку к горлу, куда мальчик сильно укусил его. – Позови лекаря.

Этой ночью, впервые, Аттилу заперли на замок, а у двери поставили трех часовых.

Он все равно не мог уснуть. Сердце его бешено колотилось, переполненное черной яростью; которая не даст ему спать долгие годы.

На следующее утро Стилихона неожиданно вызвали в Палату Императорской Аудиенции, как раз перед отбытием в Павию.

Явившись туда, он увидел, что на троне сидит не император, а принцесса Галла Плацидия. Гонорий уже успел уехать в свой безопасный и надежный дворец среди болот Равенны.

Галла была ослепительна в своей мантии, золотой и – что особенно скандально – с императорским пурпуром. По обеим сторонам ее чересчур разукрашенного мраморного трона (из чистейшего каррарского мрамора) стояли оба самых верных дворцовых евнуха – сам Евмолпий и Олимпий.

Стилихон старался особенно не вглядываться, но даже с того места, где он стоял – низко и довольно далеко, как смиренный проситель у самого подножья ступеней, ведущих на возвышение – он видел, что у Евмолпия на щеке несколько швов, а шея почему-то замотана льняной тканью. В добавление ко всему, и Евмолпий, и Олимпий были… накрашены. Они подвели глаза углем, как шлюхи с дальних улочек Субурры, или восточные деспоты, или египетские фараоны у тех древних, притесняемых народов, что верили, будто их правитель – бог.

Как думаем мы сейчас про наших императоров, промелькнуло в голове у Стилихона.

Когда мужчина у власти начинает краситься, наступает время тревожиться. А евнухи Галлы обладали очень большой властью. Стилихон поклонился и стал ждать.

Наконец Галла обратила на него внимание.

– Ты был в храме и уничтожил последние Книги?

– Да, ваше величество.

– Языческим предрассудкам не место в христианской империи вроде нашей. Ты согласен со мной?

Стилихон слегка наклонил голову.

– Мы встретимся с епископом Рима и ведущими священниками, – продолжала Галла. – Мы четко объясним им, что пора положить конец подобным пессимистическим предрассудкам прошлого. Рим теперь – христианская империя и находится под защитой Бога. Все эти древние свитки – не более, чем бредовые речи старой ведьмы из пещеры.

Воцарилась неловкая тишина. Галла обожала неловкие паузы. Они подтверждали ее власть. В Палате Императорской Аудиенции никто не имел права говорить, пока к нему не обратятся с Императорского Трона.

Что сказал бы в этом случае Цицерон? – кисло подумал Стилихон. Этот великий оратор? Несмотря на все свои напыщенность и эгоизм – последний великий голос Свободного Рима. Тот, кто умер за свои ораторские таланты, чьи отрубленные голову и кисти рук доставили в мешке Марку Антонию, этому вечно вдрызг пьяному распутнику и хвастуну. Его жена Фульвия – нынче состоявшая в третьем браке – выхватила голову Цицерона из мешка и плюнула на нее, потом вытащила изо рта его язык и проткнула своей шпилькой. Прекрасный пример для подражания всем римским женщинам

Стилихон ждал, думая о своем.

Наконец Галла произнесла:

– Напомни мне, Стилихон, как звали того вождя варваров, что разбил три легиона Публия Квинтилия Вария в лесу Тевтобург, во время выдающегося во всех других отношениях правления императора Августа?

– Действительно выдающегося, – отозвался полководец, – поскольку во время правления Августа родился Христос.

Галла медленно закрыла глаза и снова их открыла.

Стилихон настороженно смотрел на нее.

– Его звали Арминий, ваше величество. Это латинский вариант его настоящего имени, Герман, что значит – «человек войны». Войска называли его Герман-германец.

– Арминий, – кивнула Галла. Разумеется, она и сама это знала. – Двадцать тысяч солдат вместе с семьями и слугами вырезаны за два или три дня в темных лесах Германии. Должно быть, это было ужасно. Самая страшная катастрофа, когда-либо приключавшаяся с римскими армиями.

Стилихон находился в нерешительности, пытаясь понять, что она задумала. Но это невозможно – с тем же успехом можно пытаться угадать, когда змея укусит в следующий раз.

– Самая страшная, – согласился он. – Во всяком случае, после Ганнибала и Канн, когда шестьдесят тысяч человек погибли в одном…

Галла не интересовалась военно-историческими воспоминаниями Стилихона.

– Этого Арминия воспитали – воспитали и обучили – в самом Риме, верно?

– Да, ваше величество.

– Как и другого врага Рима, Югурту из Нумидии?

– Насколько мне известно, так, ваше величество.

– А тебе не кажется, что Арминий, как и Югурта, находясь с ранних лет в Риме и наблюдая за муштрой солдат на Марсовом Поле, сумел понять своего будущего противника и то, как он действует? И поэтому, когда он напал на них в том ужасном, лишенном солнца лесу в темном сердце Германии, он обладал огромным преимуществом? Благодаря тому, чему научился в столице врага мальчишкой?

Вот теперь Стилихон понял, в чем заключается ее игра, и в глубине души испугался за волчонка.

Он заговорил очень медленно:

– Думаю, это маловероятно, ваше величество. В конце концов…

Галла вскинула руку вверх. Она рке сказала все, что хотела.

– Ты можешь идти.

Стилихон, не мигая, выдержал тяжелый взгляд Галлы гораздо дольше, чем это считалось вежливым. А потом, вопреки этикету Палатина, повернулся спиной к монаршему присутствию и вышел, не поклонившись.

Галла напряглась от гнева, вцепившись в подлокотники трона, белая и холодная, как чистейший каррарский мрамор.