Текст книги "Само собой и вообще"

Автор книги: Кристине Нёстлингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Нелегко оставаться хладнокровным, когда покидаешь место, где родился и вырос. Сантименты не захлестнули меня с головой только потому, что мне предстоял тяжелый разговор с мамой. Из дома уже вынесли почти все вещи, когда я наконец сказал:

– Мама, мне нужно с тобой поговорить!

– О чем? – спросила она, помогая Шустрику завязывать мешок с игрушками.

Хотя я заранее точно обдумал, что скажу и как скажу, но неожиданно не смог произнести ни звука. У меня пропал голос! Мама сказала:

– Если ты опять насчет комнаты, тут уж ничего не поделаешь! – И еще: – Может, через год-другой переедем в другую квартиру, если магазин будет приносить больше денег!

Если магазин будет приносить больше денег! Вот это уже совсем не смешно. Магазинчик болен с самого рождения, и если он через год-другой не отдаст концы, это будет чудо! Со злости на эти пустые обещания я снова обрел голос и сказал, что переезжаю к папе. И что Вильма не возражает. И что от папиной квартиры ближе до школы (на самом деле для меня это совершенно не важно).

Мама спросила, всерьез ли я это говорю, и села на огромный пластиковый пакет с игрушками Шустрика. Под ее весом мешок сильно осел, потом с треском лопнул, и из него посыпались погнутые и помятые игрушки. Шустрик зарыдал и стал орать, что «противная мама» поломала его «любимые вещи». Мама встала с мешка, схватила телефон и побежала на кухню. От волнения она запуталась в длинном телефонном шнуре и чуть не упала, но удержалась на ногах и с грохотом захлопнула за собой кухонную дверь. Правда, все можно было легко услышать и через пять закрытых дверей, так громко орала она на папу. А Шустрик, само собой, вообще ничего не понял и снова начал вопить, что мы все гадкие и противные. У меня, честное слово, не хватило духу объяснить ему, что к чему. Я взял свою заранее собранную дорожную сумку и ушел. Карли проводила меня до остановки трамвая. Для нее мое решение не было неожиданностью, мы обсуждали его несколько дней. Карли всякий раз говорила, что мама меня не отпустит. Она и сейчас не изменила своего мнения и на остановке сказала мне:

– Мама будет бороться за тебя, как львица. Спорим, самое позднее послезавтра ты снова будешь у нас?

– С тобой я больше не спорю, – ответил я. – Ведь ты все равно не платишь, когда проигрываешь!

Тут подъехал трамвай, и я сел в него. Карли осталась на остановке и помахала мне вслед.

На прощанье она хотела поцеловать меня в щеку. Но ей это не удалось, потому что я быстро отдернул голову. Во-первых, между Карли и мной поцелуи, само собой, просто вообще не приняты, а во-вторых, сейчас она не должна так себя вести! Сначала отнимает у меня комнату, а потом, надув губы, изображает боль разлуки!

Если уж ей так важно, чтобы я остался с ними, могла бы взять Шустрика к себе! А с Вуци обниматься еще где-нибудь… Ну да хватит об этом, сестринская любовь тоже ведь не безгранична.

Моя новая жизнь началась хорошо и, кажется, не обещает ничего плохого. У меня есть все что нужно и сколько угодно свободы. Утром Вильма на машине отвозит меня в школу. Она работает совсем близко от нашей школы. Но все равно это очень мило с ее стороны, потому что работа у Вильмы начинается только в половине девятого. А из-за меня она приходит на полчаса раньше. Но никакого шума по этому поводу не устраивает, сказала только:

– Буду и уходить на полчаса раньше, тоже неплохо!

Всю вторую половину дня в квартире стоит мертвая тишина. Никакого хнычущего Шустрика, никакой музыки из комнаты Карли. Замечательное ощущение! Я здесь уже три дня, и мы каждый вечер ходим в какой-нибудь итальянский ресторан.

И никакая мама не врывается в полночь ко мне в комнату и не верещит: «Ани, сейчас же прекрати читать, иначе не выспишься!»

Сегодня утром Вильма, как всегда, довезла меня до школы. Я вышел из машины и тут же заметил Паули, который во все глаза таращился на Вильму.

– Кто это? – спросил он меня. – Это же не твоя мама, верно?

– Просто одна подружка, – ответил я. Потому что у меня нет ни малейшего желания трезвонить на всю школу про изменения в моей жизни.

– Твоя подружка? – пролепетал он, совершенно сбитый с толку.

Во дает! Я же совсем не это имел в виду! С чего он взял, что у меня есть подруга? Да еще такая! Ладно, Вильме только двадцать восемь, а выглядит она еще моложе. Ей легко можно дать года двадцать два – двадцать три. А через ветровое стекло так вообще лет двадцать. Но все равно это просто бред! На большой перемене Паули шептался с одноклассниками, они качали головами, должно быть, не верили ему.

Тогда Паули громко, чтобы я тоже мог слышать, сказал:

– Да я все видел собственными глазами! Классная чувиха!

Завтра утром этот идиот увидит собственными глазами нечто еще более классное! Завтра я на прощанье подарю Вильме нежный поцелуй! Чтобы Паули снова было, о чем пошептаться!

После школы мы с Вуци и Карли пошли в кондитерскую. Мне хотелось выспросить у Карли подробности разговора папы и мамы. Я знал, что они встречались в кафе, но папа сообщил мне только, что мама «пока что» согласна с моим временным местожительством. Больше он ничего не сказал, хотя я и донимал его расспросами. Я думал, что мама наверняка рассказала Карли об этом разговоре. Но сестру переполняли собственные переживания, так что выяснить мне ничего не удалось. Дела у бедного поросенка действительно идут хуже некуда. Во-первых, уже ясно, что ей придется либо остаться на второй год, либо пересдавать два экзамена. Для Карли это что в лоб, что по лбу, две переэкзаменовки осенью ей никак не осилить!

У моей сестры голова просто не приспособлена к учебе. Не буду хвастаться, но она необразованней, чем я, который на три класса ее младше.

Во-вторых, ей приходится каждое утро ездить в школу вместе с Шустриком и всю дорогу в набитом трамвае терпеть его нытье.

В-третьих, теперь ей часто приходится сидеть с Шустриком по вечерам. В этом, правда, ей помогает Вуци. Мама ведь вечером уходит. С неким доктором Цвикледером. Он консультирует маму насчет налогов, но Карли думает, что речь тут идет о чисто личных делах. Потому что налоги такой лавчонки, как у мамы, незачем обсуждать во всех деталях по три раза в неделю. Карли эти вечерние встречи не по душе. Не в принципе, а просто потому, что ей не нравится Цвикледер.

В-четвертых, мама, когда она дома, все время хмурая и печальная. Чтобы заснуть, она принимает две таблетки снотворного. Иначе тяжелые мысли о магазине не дают ей расслабиться. А Тереза-Шарлотта, как сказала Карли, больше знать ничего не хочет о шерсти и вязании и требует назад деньги, которые она внесла в дело. И она имеет на это право, потому что так составлен договор, заключенный между ней и мамой!

В общем, как ни крути, дело дрянь! Но это еще не повод, чтобы Карли с ненавистью смотрела на меня и говорила: «А ты вовремя почуял, что к чему, и успел смыться!»

Ну вот, приехали! Сначала прогоняют меня, игнорируя мои самые насущные потребности, а потом утверждают, что я удрал сам, по чисто эгоистическим соображениям! На самом деле я – чистый финансовый плюс в мамином бюджете, потому что папа все равно переводит маме столько денег, сколько было решено при разводе, а судья включил в эту сумму и расходы на меня!

Я только хочу знать, думает ли мама так же, как Карли. С тех пор, как я ушел из нашего опустевшего дома, я маму больше не видел.

Вчера я решил зайти в вязальный магазин. По мнению Вильмы, мне не стоит уклоняться от встреч с мамой. У мамы, сказала она мне, жизнь тяжелая. А то, что она – хорошая, понимающая женщина, заметно уже по тому, что она не стала тащить меня к себе назад силой. А вполне могла бы, считает Вильма. Но мама не сделала этого, потому что любит меня.

Кстати, о любви! Любовь папы и Вильмы что-то не слишком похожа на медовый месяц воркующих голубков. Я живу здесь всего неделю и уже не раз чувствовал приближение кризиса в их отношениях, дважды они даже слегка поругались! Вильма отнюдь не такая терпеливая, как наша мама. Если ее в папе что-то не устраивает, она сразу же весьма темпераментно сообщает ему об этом. Папа сказал мне, что они с Вильмой должны сначала притереться друг к другу и научиться спорить цивилизованно. Они ведь живут вместе только с тех пор, как переехали на эту квартиру. Встречаться вечером, а в полночь снова расставаться, сказал он, гораздо легче, чем по-настоящему жить вместе.

А Вильма сказала мне, что за несколько недель, прожитых в новой квартире вместе с папой, она открыла в нем черты, о которых и не подозревала все три года их знакомства. Судя по тону, эти черты ее не очень-то обрадовали. Я сильно удивился, узнав, что они с папой «близко» знакомы уже три года, и сказал об этом Вильме. После этого мы долго говорили о ее отношениях с папой. Бедная Вильма испытывает сильнейшее чувство вины перед мамой. Она заверила меня, что целый год не поддавалась на папины ухаживания, потому что не хотела ставить под удар семью с детьми. И только когда ей стало ясно, что брак моих родителей все равно дышит на ладан, она перестала испытывать угрызения совести.

Но вернемся к маме и к моему визиту в магазин.

Я подождал перед магазином, пока внутри не осталось покупателей. Ждать пришлось довольно долго, потому что эти дуры-клиентки не просто покупают пару клубков шерсти, они еще листают журналы по вязанию, просят маму нарисовать им выкройку и объяснить, как вязать узор. Так может продолжаться целую вечность. Наконец магазин опустел, и я вошел внутрь. Мама старательно делала вид, будто между нами ничего не произошло и все супер-о’кей. Я отвечал тем же. Потом из квартиры в магазин спустился Шустрик, который никак не мог справиться с задачей по арифметике. Я объяснил ему решение, а когда закончил, в магазине снова была покупательница. А вслед за ней приперлись еще две. Тогда я ушел, потому что не имело никакого смысла сидеть там и смотреть, как мама растолковывает им вязание узоров. Но теперь, по крайней мере, я точно знаю: мама на меня не сердится!

Папа – очень хороший человек. И Вильма – очень хороший человек. Но еще, глядя на папу и маму, я понял, что два хороших человека не обязательно будут гармонировать друг с другом. И с каждым прожитым здесь днем мне становится все яснее: из папы и Вильмы тоже не получается гармоничной пары. В первые вечера после моего переезда они великолепно владели собой, но теперь, когда, так сказать, снова настали будни, они этим больше не утруждаются. А пьесу, которую они разыгрывают, я выучил еще дома. И в некоторых сценах вполне мог бы суфлировать!

Папа говорит: «Ну, главное, у мадам есть причина поворчать!»

Вильма говорит: «А чего ты злишься? Посмотри хоть раз в зеркало на свое лицо!»

Папа говорит: «Мое лицо – это мое личное дело!»

В этом месте, если бы Вильма забыла текст, я мог бы продолжить: «Но только до тех пор, пока я не обязана на него смотреть!»

А потом папина реплика: «Ладно, могу уйти, раз тебе мое лицо мешает!»

И еще раз за Вильму: «Ну, здорово! Нашел наконец причину для ухода!»

И вот я теперь думаю: что же я могу вынести из этих новых наблюдений за семейной жизнью?

Что все мужчины и женщины, когда ссорятся, употребляют одни и те же слова? Или что мама с Вильмой – психологические близнецы?

Наверно, мне надо испробовать затычки для ушей! Но они страшно раздражают. Однажды, еще дома, я заткнул уши затычками, потому что Карли на всю громкость врубила романтическую попсу, прямо как на стадионе. Затычки, конечно, заглушают окружающие шумы, зато человек начинает очень хорошо слышать самого себя, а это ужас как противно. Во мне что-то стучало и шуршало, тикало и шелестело, звенело и ворчало. Наша Бабушка, которая всегда спит с затычками, потому что живет на шумной улице, сказала, что это пройдет, это только сначала трудно, а через несколько дней я привыкну к своим внутренним шумам и перестану их слышать. Но тогда я бы и Шустрика выдержал! И можно было не переезжать к папе и не расстраивать маму до такой степени.

Мало-помалу мне все это начинает надоедать! Полчаса назад вернулся домой папа, десять минут назад – Вильма. И что мы имеем? Ну, догадались? Правильно, ссору! Потому что Вильма позвонила папе в офис и попросила его по дороге домой купить колбасы и пива, поскольку ей пришлось задержаться сверхурочно. Папа отказался идти в магазин и еще возмущался, что ему придется ехать домой на трамвае. Дело в том, что обычно Вильма заканчивает работу раньше папы и заезжает за ним на своей машине. Они оба считают своим долгом беречь окружающую среду и не загазовывать понапрасну воздух двумя машинами.

Вильма как молния ворвалась в квартиру и сразу предложила всесторонне обсудить папино поведение. Но папа сказал только:

– Да не нервничай ты так! Пойдем лучше в ресторан. Ну такой уж я, не люблю ходить по магазинам.

– Да уж! Ты настоящий мачо, черт возьми! – прошипела Вильма.

Папа в очередной раз сказал:

– Ну, главное, у мадам снова есть причина поворчать!

За этим последовали «кислое лицо» и «личное дело», которым является кислое лицо, а потом – что он мог бы уйти, если ее не устраивает его лицо, а потом – как это здорово, что он наконец нашел причину для ухода.

И тут папа ляпнул:

– Ну ты, корова, да послушай меня хоть разок!

Те же самые слова, какие он сказал маме, когда они ссорились из-за меня, Бимса и вызова в школу, и с той же самой интонацией!

Вильма – просто невероятно – ответила на это:

– Послушать? Да как же можно требовать этого от коровы?!

Может, Вильма брала уроки у моей мамы?

Не мало-помалу, а безумно быстро мне все это надоело окончательно!

Последняя точка над «i» была поставлена, когда ко мне в комнату заглянула Вильма. Уже в плаще. Этим она отличается от мамы. Мама после ссоры всегда оставалась дома, подавленная и печальная, а Вильме, наоборот, хочется светской жизни.

– Ани, скажи, пожалуйста, твоему отцу… – начала она.

Но я прервал ее:

– Я вам все равно не курьер!

Скорее всего, она не поняла, что я имею в виду. Но по крайней мере подождала столько, сколько мне понадобилось, чтобы побросать в сумку самые необходимые вещи. Потом Вильма отвезла меня на новую квартиру к маме. По дороге она сказала, что ей ужасно жаль, что все так вышло. Я уверен, она сказала это всерьез. Как и то, что я могу в любое время вернуться. Даже если папа однажды уйдет, и Вильма будет жить в квартире одна. Она, по-видимому, считает такой исход возможным! Во время разговора до меня вдруг дошло, что я, по существу, поселился на квартире вовсе не у папы, а у Вильмы. Квартиру снимает она. По-моему, невероятно тактично, что она ни разу этого не подчеркнула. Если бы я это знал, то никогда бы не попросился к ним жить!

Мама чуть не заплакала, когда открыла дверь и увидела меня. Ей еще нужно было пришить рукава и воротник к какому-то пуловеру, но она махнула на это рукой и взялась печь в честь моего «возвращения на родину» бисквитный рулет.

Карли, бессовестная, объявила, что она выиграла наше пари. Хотя мы, во-первых, вовсе и не спорили, а во-вторых, я пришел добровольно, мама не тащила меня домой силой.

А Шустрик изо всех сил старается стать мне пристойным соседом. По комнате он ходит на цыпочках. Только умудряется при этом опрокинуть большую банку со стеклянными шариками. А когда ему удается провести тихо целых две минуты, он гордо объявляет:

– Смотри, ради тебя я молчал целый час.

Серьезные намерения
Рассказывает Шустрик

Мама обещала подарить мне на день рожденья роликовые коньки. Но на самом-то деле они мне просто вообще не нужны. Там, где мы теперь живем, перед домом на роликах не покатаешься. Там ходит слишком много людей и ездит слишком много машин. И парка, где можно покататься, поблизости нет. В том парке, который есть, дорожки посыпаны гравием. Само собой, мне просто вообще не нравится здесь жить! Во всем огромном доме нет ни одного ребенка. А детей, которые живут в соседних домах, я не знаю. И не знаю, как с ними познакомиться. Они не играют перед своими домами, как там, где мы жили раньше.

В соседнем доме есть один мальчик моего возраста. Я видел его пару раз на улице, он мне понравился. Но он прошел мимо, а на меня даже не посмотрел. Карли сказала, что мне нужно написать записку и повесить ее в соседнем доме у входа. Написать надо так:

Карли при этом так по-дурацки ухмылялась, что я догадался: про записку она говорила не всерьез.

Я здесь знаком только с одной собакой. Она всегда бегает по нашему переулку. Без поводка. Кто ее хозяин, я не знаю. Мама сказала, что собаку гладить нельзя, она может меня покусать. Но она наверняка не покусает, она уже издалека начинает вилять хвостом, завидев меня.

Самое противное в новой квартире то, что она очень далеко от моей школы. Мне приходится ездить на двух трамваях. Сначала на одном, потом на другом. Карли со мной по дороге, и мы ездим вместе. Но по утрам она всегда не в духе и твердит, что из-за меня опаздывает. Потому что на пересадке я не могу быстро добежать до другого трамвая. Вообще-то я могу бежать даже быстрее Карли, только вокруг всегда очень много людей, и они загораживают мне дорогу.

А еще Карли плохо обо мне говорит! Недавно мы пересаживались с трамвая на трамвай и встретили ее одноклассницу. Она очень милая и добрая. Она сказала Карли:

– У тебя такой прелестный братишка!

– Прелестный? – ответила Карли. – Могу одолжить тебе этого прелестного на недельку, потом окажешься или убийцей, или самоубийцей.

И Ани тоже не лучше. Теперь он снова живет у нас. Мама попросила меня вести себя тихо, когда Ани дома, и не мешать ему. Я очень стараюсь, но он вечно недоволен. Если мне совсем немножко хочется с ним поговорить, он сразу начинает ругаться и требовать, чтоб я замолчал.

А чтобы не брать меня с собой в школу – ему со мной тоже по дороге, – он уходит из дома на пятнадцать минут раньше.

Карли жалуется маме, что Ани всегда «отлынивает» и я все время «вишу у нее на шее». Но теперь они оба мне не нужны! Я могу и один доехать до школы. Я доказал это вчера.

Дело было так: утром, когда я встал, Ани и Карли еще спали. Я подумал: «Отлично, теперь ванная в моем распоряжении, и никто не прогонит меня от раковины».

Потом я умылся и почистил зубы, а они все еще были в кроватях. Я пошел к Карли и тянул ее за ногу, пока она не проснулась.

– Вставай сейчас же, – сказал я ей, – а то в школу опоздаем.

Она повернулась на другой бок и пробормотала:

– Оставь меня в покое, мне сегодня в школу не надо!

Тогда я побежал к Ани и стал тормошить его. Ани в последнее время просто вообще слегка спятил.

Уже который день притаскивает в нашу комнату всякие странные вещи. Доски, веревки, рейки и палки, одеяла и куски картона. Приволок даже старый пляжный зонт вместе с подставкой, который стоял во дворе у мусорных баков. В стене вокруг кровати Ани проделал дрелью дырки. В некоторые дырки он ввинтил крючья. Только он не говорит мне, что же из всего этого получится.

Ани я растормошил, но он сказал, чтоб я убирался вон. Сегодня ему тоже не надо в школу. Там сегодня учительская конференция.

Потом я пошел в мамину комнату. Мама уже сидела за рабочим столиком, пришивая к пуловеру воротник. Она сказала, что ей нужно торопиться. Заказчица придет за пуловером в девять часов, как только магазин откроется. И если мама не успеет, эта дама устроит скандал.

Мама все-таки хотела отвезти меня в школу на машине. Но тогда бы она не закончила пуловер. Я сказал, что и один доеду. Потому что уже четыре недели тренировался вместе с Карли. Я пообещал маме, что буду очень-очень внимательным.

– Я найду дорогу даже во сне, – сказал я.

У подъезда мне встретилась знакомая собака. Я вынул из портфеля школьный завтрак. Жалко, что мама дала мне бутерброд с сыром. Собаки обычно равнодушны к сыру, они больше любят колбасу. Я положил бутерброд возле двери. Чтобы никто не видел, как я кормлю собаку своим завтраком.

Однажды какая-то старуха заругалась на меня и сказала, что так делать грешно. Почему грешно, я не знаю. Съела ли собака бутерброд, я тоже не знаю. Днем там уже ничего не было. Но ведь бутерброд могла выкинуть и дворничиха.

Я остался без завтрака и пошел в булочную купить рогалик. Там мне пришлось ждать целую вечность, потому что взрослые всегда норовят оттеснить детей назад, а сами лезут вперед. Когда я наконец купил рогалик, было уже полвосьмого. Я пулей помчался к остановке, потому что трамвай как раз подъезжал. Я влез в него и стал около дверей, чтобы не пропустить остановку, на которой мне выходить. И не пропустил! Вышел и спустился по эскалатору вниз, а потом снова поднялся наверх, к остановке трамвая № 1.

Я, конечно, знаю, что на этой остановке останавливается не только 1-й, но и 44-й. Такая остановка называется сдвоенной. Но я об этом забыл, потому что торопился в школу и обрадовался, что на остановке уже ждет какой-то трамвай. Я сел в него, а вместе со мной вошло еще много людей, все они были гораздо больше меня, и поэтому я не увидел, что это 44-й!

Трамвай был набит битком! Меня зажали, как сардину в банке. Если бы я мог смотреть в окно, то наверняка бы заметил, что сел в неправильный трамвай. Но окно заслоняли люди, и поэтому я спросил одного дяденьку, когда же будет остановка «Дорнбахерштрассе». Тут мне и объяснили, что я еду не в том трамвае. И пропустили меня к дверям. И еще объяснили, как мне вернуться обратно. Только я не понял.

Я вышел из трамвая и просто вообще не мог понять, где нахожусь! Но я увидел, что перед одним домом стоит такси. Внутри сидел водитель. Я подошел к нему и спросил, как мне добраться до Дорнбахерштрассе. Водитель начал объяснять, и тут из дома вышел дяденька и направился к нам. Это был пассажир, которого ждал водитель. Мне ужасно повезло! Дяденька сказал, что подвезти меня до школы для него совсем небольшой крюк! И пригласил меня в машину!

К школе я подъехал как раз вовремя. Ну и вытаращились все на меня, когда я вылезал из такси! Обычно ведь такого не бывает. Я немножко расхвастался. Просто так, шутки ради! Сказал, что мой папа оплачивает такси, чтобы я не ездил на этом дурацком трамвае! И что с сегодняшнего дня я всегда буду ездить в школу на такси!

Это я дурака свалял, ведь сегодня-то я приехал не на такси. И все смеялись надо мной и спрашивали, не кончились ли у моего папы деньги. Я сказал:

– Само собой, не кончились! Но сегодня у таксистов забастовка!

Думаю, они поверили. Но что мне сказать завтра? А, ладно! Завтра просто скажу, что на трамвае ездить веселее!

Из тех странных вещей, про которые я не понимал, зачем они нужны, Ани построил себе нору. Так он называет хижину, которая окружает теперь его кровать. Она похожа на хижины очень бедных людей в Южной Америке, которые иногда показывают по телевизору. Только те хижины из жести, а Ани построил свою из картона. Чтобы нора лучше держалась, он через всю комнату натянул шнуры и подвесил к ним стены. А угловая опора – старый пляжный зонт. В стенах Ани пришлось просверлить ужасно много дырок. Потому что стены у нас плохие и часто ему не удавалось прочно вкрутить крюк в просверленную дырку. А крючья эти были нужны для того, чтобы натянуть шнуры.

Мама считает, что нора просто отвратительна, но не осмеливается сказать об этом Ани. Мне нора тоже не нравится, но еще хуже, что Ани построил ее, чтобы меня не видеть и меньше слышать. Якобы хижина почти звуконепроницаема.

А Карли сказала мне:

– Не ной, а радуйся, что он не построил эту хижину для тебя и не засунул тебя туда!

Но такого мама никогда бы не позволила! Я же не какой-нибудь кролик, которого можно засунуть в клетку!

Ну почему я не младший брат Вуци? С ним мне было бы гораздо лучше. Вуци всегда приветлив со мной. И даже помогает мне с домашними заданиями. А если я попрошу, он играет со мной в «малефиц» или «черного Петера» [4]4
  Популярные в Австрии игры. «Малефиц» – настольная с кубиком и фишками, «черный Петер» – карточная.


[Закрыть].

Он гораздо приветливее со мной, чем Ани и Карли. Но теперь я боюсь, что Вуци к нам никогда больше не придет. Я тайком подслушал, что Карли рассказывала Ани. Оказывается, Карли любит какого-то Конни. Но и Вуци тоже любит. И она сказала Ани, что, наверное, можно любить двоих сразу. Ани на это сказал, что, наверное, можно, но Вуци этого не захочет. Так же, как мама не захотела, чтобы папа любил еще и Вильму. А Карли сказала, что Вуци не обязательно знать, что она любит этого Конни. И Ани обещал ей, что ничего не расскажет Вуци.

Но Вуци все-таки узнал, и виновата в этом мама. На самом-то деле она совсем ни при чем, потому что тоже не знала про Конни. В общем, она сказала Вуци, чтобы он не гулял с Карли каждый вечер, ведь Карли нужно учить уроки и вовремя ложиться спать. Чтобы не получать совсем уж плохих отметок.

Но вечером с Карли был вовсе не Вуци, а Конни! И тут Вуци понял, что у Карли есть еще один друг, и очень огорчился. И ушел домой.

Я позвонил ему сегодня днем. Он обещал, что придет ко мне. Но прозвучало это не по-честному. И голос у него был все еще печальный.

Доктор Цвикледер мне нравится, даже очень, потому что когда он приходит к маме, то всегда мне что-нибудь приносит. И обычно он приходит веселый. Только когда говорит с мамой о магазине, на лбу у него появляются озабоченные морщинки. По мне, так пусть приходит каждый день. Но только днем! А уходить с мамой по вечерам незачем! И целовать ее тоже! А он целует. Я узнал это. Случайно, не нарочно! Однажды ночью я проснулся от хлопка. Это, конечно, хлопнула дверь большой машины Цвикледера. Я встал с кровати и подошел к открытому окну. Мама и Цвикледер стояли около нашего подъезда. И Цвикледер целовал маму. Как в кино! Долго-долго, обняв ее обеими руками. При этом у него с головы слетела шляпа. Но Ани и Карли я ничего не рассказал! Они тоже все держат от меня в строгом секрете. А Цвикледер, само собой, им просто вообще не нравится. Если бы они узнали про поцелуй, то, конечно, стали бы ругать маму.

Со мной недавно произошла потрясающая история! Вот как все было: мама снова ушла с Цвикледером. Поужинать в ресторане. Перед уходом она хотела уложить меня спать, ведь Карли и Ани говорят, что они с этим не справляются. Но это совершенная неправда! Я просто не хочу идти спать раньше, чем они! Карли всегда очень громко включает телевизор, и поэтому я не могу заснуть, у меня вся кровать трясется, когда гангстеры стреляют друг в друга.

И почему я должен прямо сейчас идти спать? Только потому, что мама собралась в ресторан? В общем, я пошел в туалет и сказал, что это надолго. У меня часто бывают запоры, и я могу очень долго просидеть в туалете. Я подумал, что мама не станет столько ждать.

Мама хотела зайти ко мне. И тогда я заперся на задвижку. На дурацкую старую задвижку. Мама правильно говорила, что пользоваться ей нельзя, потому что она сломана. Но я об этом не подумал, я подумал только, что не хочу, чтобы мама волокла меня в постель.

Мама велела Карли отбуксировать меня в кровать, когда я закончу со своими делами, и ушла. Когда за ней хлопнула входная дверь, я решил выйти из туалета. Хотел повернуть эту дурацкую задвижку, а ручка вдруг отвалилась! Я стал орать, и звать Ани и Карли, и колотить в закрытую дверь. Сперва они меня не слышали. Я совсем охрип, когда они наконец пришли. А в маленьком туалете уже не осталось воздуха для дыхания! Теперь все говорят, что это я только вообразил. Но я же не дурак! Я точно помню, что мне было нечем дышать!

Когда я понял, что Ани и Карли не знают, как быть, я заплакал. Испугался, что могу задохнуться в этой вонючей клетушке! Но потом Ани здорово придумал. Он сказал, чтобы я сел на унитаз и подтянул ноги, тогда он не сделает мне больно. А потом ударил по двери и выбил ее нижнюю часть. С сильным треском. Я вылез наружу. Теперь у нас странная дверь в туалет! Если там кто-то сидит, его ноги видны почти до колен. Мама звонила нескольким столярам, но у них нет времени на такие пустяки, как дверь туалета с квадратной дыркой. Один столяр предложил маме купить новую дверь. Мама отказалась. Слишком дорого, сказала она. Ну вот, теперь у нас даже на такое не хватает денег!

Карли нашла гадкое письмо. От Терезы-Шарлотты. Она написала, что мама должна выплатить ей много-много денег, и очень быстро. Иначе она подаст на маму в суд.

Карли сказала мне, что сумма такая, как если бы сложить все мои карманные деньги за четыреста лет! И если на маму подадут в суд, она проиграет, и наше имущество опишут и отнимут у нас все, вплоть до кроватей и школьных вещей.

Мама думает занять денег у доктора Цвикледера. Карли этим страшно возмущалась. Не при маме, а позже. Из-за этого даже вытащила Ани из его логова.

– Нечего прятаться в этой пещере, когда все идет наперекосяк, – объявила она.

Карли рассказала Ани о письме и о деньгах и что мама будет просить деньги у Цвикледера. Ани это не взволновало.

Но Карли считает, что Цвикледер даст такую сумму, только если он хочет жениться на маме. А хуже этого ничего быть не может! Деньги надо найти где-то еще. Иначе мама действительно выйдет замуж за Цвикледера. Из одной только благодарности или вроде того.

– Я раздобуду деньги! – сказала Карли. А потом сказала, что Ани и я должны пойти вместе с ней, потому что втроем мы сильнее.

Мы поехали к папе на работу. Ани всю дорогу твердил, что ничего не получится, потому что он точно знает: у папы, само собой, просто вообще нет таких денег.

– Тогда пусть возьмет кредит для мамы, – сказала Карли.

Папа очень удивился, когда мы заявились к нему в офис. Карли объяснила ему, зачем мы пришли. Ани оказался прав: у папы нет столько денег! И взять кредит он не может. Потому что не смог бы по нему расплатиться. Он все еще выплачивает кредит, который мама взяла для вязального магазина. И должен платить алименты на нас. А сам он денег, к сожалению, не печатает. Маме вообще не нужно было открывать этот дурацкий магазин! Папа всегда был против. Всегда знал, что там никаких денег не заработаешь! Но это неправда. С тех пор как мама работает в магазине целый день, дела идут гораздо лучше. Карли сказала об этом папе, но он покачал головой и не поверил.

Ани встал и сказал, что уходит, потому что мы только зря теряем время. Карли согласилась с ним и тоже встала. Я бы еще побыл у папы, но Карли схватила меня за руку и стащила со стула. Я даже не успел поцеловать папу на прощанье.

А на обратном пути Карли заставила меня дать клятву, что я не скажу маме о том, как мы ходили к папе. Карли думает, мама рассердится, что мы ходили к нему просить денег.

– У мамы, – сказала она, – есть гордость!

Значит, теперь все-таки придется взять деньги у доктора Цвикледера. Я попробовал представить себе, как все будет, если мама вправду выйдет за него замуж. Может, вовсе и не так ужасно, как считает Карли. Цвикледер рассказал мне однажды, что у него большой дом, с садом. Если мы туда переедем, я смогу играть в саду. А на улице перед домом кататься на роликах. И у Ани будет отдельная комната. Но Цвикледер еще сказал, что у него есть сын. Он уже большой, ровесник Карли. Доктор Цвикледер тоже разведен. Почему его сын живет у него, а не со своей мамой, я не знаю.