Текст книги "Дочь кузнеца"

Автор книги: Кристина Стайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Кристина Стайл
Дочь кузнеца

1

На северо-западе суровой северной страны Киммерии неприступной громадой возвышалась гора Бен Морг, которую киммерийцы называли также Горой Крома, ибо веровали, что их грозных бог-воин обитает на ее вершине. Место это было для них священным, и поэтому возле самого подножия Бен Морга издавна хоронили прославленных вождей многочисленных варварских племен. Киммерийцы, потомки великих атлантов, были варварами, не имели письменности, и никто из них уже не помнил своих корней: тысячелетняя история их народа, хранимая лишь в памяти старейшин, передавалась из уст в уста, превратилась в свод красивых и благородных легенд.

Одна из таких легенд гласила, что Стоячий Камень, возведенный в самой середине Поля Вождей, появился тут в несказанно далекие времена, когда Имир, Ледяной Гигант, бог извечных врагов киммерийцев – ваниров, попытался поработить Киммерию. Суровый Кром, который редко заботился о своих воинственных детях, тогда рассвирепел, оторвал от горы кусок черной скалы и швырнул в Имира. Скала глубоко вонзилась в землю и осталась там навсегда. С тех самых давних пор киммерийцы приходили к этому святилищу, чтобы приносить жертвы своему гневному богу.

Вот и ныне возле Стоячего Камня собрались лучшие воины племени канахов, чтобы напоить Крома горячей кровью огромного белого козла с длинными витыми рогами. Вождь племени, Канах Канах, занес над животным остро отточенный нож и, обратив взор на вершину Бен Морга, воскликнул:

–　Великий Кром! Прими нашу жертву! С этим сердцем мы отдаем тебе наши сердца! Этой кровью мы посвящаем тебе нашу кровь!

С этими словами он одним ударом рассек грудь козла, вырвал из его груди сердце и бросил его к подножию обломка черной скалы. Камень покрылся множеством красных брызг, а дымящаяся кровь, которая густым потоком хлынула из глубокой раны, мгновенно впиталась в землю.

–　Жертва принята! –　провозгласил вождь, и воздух огласился торжествующими криками могучих воинов племени.

Вечером того же дня в небольшом селении, приютившемся на опушке глухого леса в предгорьях северной Киммерии, гудел грандиозный пир. Да и как было не праздновать, когда храбрые воины не только сумели отбить стремительное нападение ваниров, но и погнали грязных псов до порога их собственного дома, сожгли маленькое пограничное селение и вернулись с богатой добычей! Вернулись все!

Столы вынесли из домов, и каждый хозяин не поскупился на угощение. Жареные на кострах козьи туши, огромные котлы с мясной похлебкой, свежие румяные лепешки, выдержанный мед лесных пчел – от снеди ломились толы. Все были пьяны и счастливы. Обычно молчаливые, сегодня крепкие киммерийские мужчины говорили много и охотно, рассказывая женщинам, старикам, детишкам, да и друг другу о славной битве, жар которой еще не остыл в их крови. Могучие кулаки с грохотом опускались на отскобленные добела столы, и деревянные миски с едой и ковши, наполненные хмельным питьем, высоко подпрыгивали под восторженный гул благодарных слушателей.

Среди молодых воинов выделялся один, не сказавший за время пира ни слова. Его, конечно, тоже радовала победа, и он, как и все, внес в разгром ваниров свою лепту. Об этом говорили и свежие раны на плечах и руках, и помятая вражьими клинками кольчуга, и холодный блеск горевших от общего возбуждения ярко-синих глаз. Но у него была своя причина печалиться.

Когда-то давно, когда он был еще мальчишкой, в схватке с врагом во время такого же набега северных соседей погиб его отец, сильный мужественный воин и прекрасный кузнец, ремесло которого, казалось, благословили и сам великий Кром, и все Светлые Боги. Не было в округе умельца, равного ему. Хороший кузнец – мастер на все руки. Он ведал все тайны ремесла: и руду умел добывать, и как железо из нее извлечь знал, и как закаливать металл, и как сделать из него нож, наконечник для стрелы, топор, гвоздь, а самое главное – настоящий боевой меч. Изготовленные им доспехи, мечи и ножи честно служили воинам-канахам до сих пор. Но ничто не может жить вечно, даже металл, а выковать новое оружие теперь было некому.

Рано погиб кузнец, не успел ничему толком обучить своего единственного сына. Кузнечное дело передавалось только по наследству, вот и жило теперь селение без мастера, а кузница уже многие годы стояла остывшая и заброшенная. Молодой воин часто приходил к ней, и ему казалось, что он слышал голоса предков, мучительно терзавшие его душу. Он все не мог забыть, как совсем еще малым мальчишкой бегал в кузницу, где дружно и весело работали дед, которого до самой смерти не покидала могучая сила, да отец, тогда молодой и жизнерадостный.

В горне ярко горело сильное пламя и светился раскаленный металл. У массивной наковальни, как божественные исполины, стояли дед – мастер – с малым молотом в руках, и отец – подмастерье – с большим молотом. Сначала это удивляло мальчика: ему казалось, что главному мастеру в руке огромная кувалда лучше ладится. Но позже, насмотревшись на кузнецов, он все понял: малый молот, словно играя, пробегал по поковке и показывал, где и как по ней надо ударить, чтобы получилась задуманная вещь, большой же молот, словно все понимал сам, послушно проходил по следу малого, как бы подчиняясь его воле.

Смотреть, как работают дед и отец, было самым любимым занятием для мальчугана. Высокие, статные, сильные, в длинных кожаных передниках, через высокие лбы – тонкие ремешки, чтобы густые черные волосы не лезли в глаза, руки в кожаных рукавицах легко управляются с тяжелыми молотами, которые, с гулким грохотом опускаясь на наковальню, выбивают множество ярких веселых звездочек – такими запомнил из мальчик на всю жизнь. Именно такие, черные от копоти и окалины, мокрые от пота, но счастливые от собственной радостной усталости, являлись они ему, уже взрослому и прославленному воину, в его беспокойных снах, словно вопрошая, неужто перевелись в их роду умельцы и навсегда умолкла слава мастеров.

–　Ниун, дружище, –　прервал его тягостные раздумья высокий мужчина средних лет, лицо которого было испещрено шрамами. –　Что задумался? Давай выпьем. Если бы ты не снес рыжую башку тому вонючему псу, не сидеть бы мне рядом с тобой. Вот это был удар! –　воскликнул он, повернувшись к окружающим. –　В жизни не видел такого! А уж я-то, поверьте, пустил немало крови этим отродьям Нергала!

Ниун улыбнулся, явно польщенный словами бывалого воина, и, подняв ковш, сделал большой глоток.

–　Так-то лучше, –　оживился его собеседник. –　Поверь, ты хороший воин, а с годами станешь великим. Тебя ждет слава. И богатство.

–　Все мы воины. А вот кузнеца среди нас нет, –　снова нахмурился Ниун. –　Кто сделает нам новое оружие? А щиты? Кольчуги? –　Он помолчал и решительно закончил, стукнув кулаком по столу: –　Я буду кузнецом, как отец.

–　Опять ты за свое! Кто возьмется тебя учить? Во всей округе –　ни одного бездетного мастера. Ты хоть знаешь, как руду искать? А работать молотом? то-то. Сам не справишься.

Ниун поморщился, словно у него вдруг заныли все полученные в сегодняшнем бою раны. Горькие слова болью отозвались в его сердце. Все справедливо. Он, конечно, дневал и ночевал в кузнице, но ничего так и не изучил основательно, сам, своими руками, даже кривого гвоздика не выковал. Молодой воин задумался, стараясь вспомнить, что успел узнать от отца.

Руду добывали на обширном болоте, затерянном в дремучих темных лесах. Черная с красными примесями она лежала под корнями чалых болотных деревьев. Да и не только по виду, но и по весу умел определить руду опытный мастер: взвесив на руке по горсти разной земли, он безошибочно говорил, есть в ней железо, ибо земля с металлом гораздо тяжелее.

Накопав достаточное количество железной земли, ее прожигали на костре, чтобы удалить все лишнее, золу толкли и просеивали, пока не оставался лишь черный порошок, в котором и содержалось железо. Чтобы из порошка выварит металл, строили специальные печи, которые ставили на самой окраине селения, желательно возле реки или ручья. Именно поэтому кузнецы всегда селились особняком – и вода рядом, и грохот не беспокоит соседей, да и огонь, если вдруг что с печью случиться, не затронет их дома. Хороший мастер всегда о людях думал.

Печи эти сооружали из камней, соединенных смесью песка и глины. Снизу, чтобы поступал воздух, подводили глиняные трубки, к которым примыкали мехи из выдубленной кожи. Печь загружали отборным древесным углем и порошком из железной руды, добавляли песок и мытую в воде золу. И только потом разжигали огонь, произносили нараспев заклинание и начинали варить – плавить – металл.

Это было великим мастерством, граничившим с магией, и лишь с годами, учась у отцов и дедов, можно было овладеть им, научиться ремеслу так, чтобы руки сами знали, что делают. Поспешишь – получишь хрупкий, жесткий металл, который превратится под молотом в груду осколков. Чересчур помедлишь – вовсе не выйдет железа, спечешь порошок в никчемные куски. А главное – в печь нельзя заглянуть, потрогать металл: готов ли? Это тайна великая, и лишь опытному мастеру доступна она.

Помнил Ниун и разговор отца с дедом о закалке поковок, да по малолетству тогда, к сожалению, не все из него понял, а теперь и спросить не у кого. Поковки калили по-разному: в проточной и стоячей воде, в топленом жиру лесных вепрей или даже в их тушах, а иногда и в жиру козьем. Но не то было главным, в чем калить, а то, какие слова при этом наговаривал кузнец. И для каждого дела – свое заклинание: и когда держали железо в огне, и когда вынимали его, и когда калили. А ведь не только сами слова важны. Поторопишься, скажешь их слишком быстро – и пропала работа, ломким окажется клинок, пропадет воин с таким никудышным оружием. Но и медлить сверх меры нельзя: растянешь слова – и будет изгибаться меч, как полоса ткани, ни рубить, ни колоть им нельзя...

Кто же согласится обучать всему этому чужака? Нет, только плоти от плоти, крови от крови своей можно доверить такую тайну. И лишь если обидели Боги, не дали сына, мог мастер подыскать себе преемника на стороне. Но и тогда он должен признать пришлого сыном, взять его в семью. А кому это надо? Кузнецы – народ крепкий, сильный и, как правило, детьми не обиженный. У всех есть сыновья под стать отцам – мускулистые, широкоплечие, статные. Они-то и наследуют дело.

Ниун снова тяжело вздохнул, и это не ускользнуло от его наблюдательного собеседника.

–　Оставь, не печалься. Что поделаешь, раз так решили Боги? Видно, не молот тебе суждено держать в руках, а меч. Двадцать пятую зиму вот-вот тебе встречать. Не поздно ли начинать чему-то учиться?

–　Не поздно. Откуда тебе знать, что решили Боги? Прадед мой был кузнецом, дед, отец. И я им стану.

–　У всех наших соседей есть сыновья. Никто тебя не возьмет.

–　Киммерия велика. Даже если мне придется обойти ее всю, я все равно добьюсь своего!

Молодой варвар даже не подозревал, насколько был прав, говоря о том, что его страна велика. Просто ему, не видевшему на своем коротком веку почти ничего, кроме потоков крови, как врагов, так и друзей, да собственного селения с его спокойной и размеренной жизнью, время от времени нарушаемой вражескими набегами, весь мир казался огромным. И прекрасным. В его сильном молодой теле горячим ключом была жизнь, руки не боялись никакой работы, а разум был открыт для новых знаний. Но знал он пока очень и очень мало. Выросший на самом севере Киммерии, он даже толком не видел собственной родины, ибо никогда еще не покидал своих гор.

Большая, красивая, полудикая страна напоминала гигантскую чашу, сотворенную руками Богов. Стенки ее – горы, окружавшие Киммерию со всех сторон, словно заботливые руки, а дно – прекрасная долина, заснеженная долгой зимой и расцветавшая всеми возможными и невозможными красками стремительной весной и коротким, но всегда жарким летом. Правда, Боги, создавая эту страну, поскупились на краски, и большую часть года здесь преобладали цвета серые – величественные каменные глыбы и низкие тяжелые тучи, зеленые – хвойные деревья и бурые – непроходимые топи. И только с приходом тепла словно невидимая рука проводила по всей этой картина мягкой кистью, окуная ее то в киноварь, то в охру, то в индиго.

Зима подходила к концу, и Ниун решил не ждать первых весенних дней, а отправляться в путь прямо назавтра. Идти по снегу, покрытому довольно прочным настом, было гораздо легче, чем по вязкой чавкающей жиже, в которую превращались лесные тропы, когда лето ненадолго вступало в свои права в северной стране.

Молодой варвар привык обходиться малым, и поэтому, едва рассвело, быстро собрал дорожный мешок, положив в него только самое необходимое, взял большой охотничий нож, меч, лук со стрелами, надел штаны и куртку из тщательно выделанного козьего меха, сапоги из толстой, но мягкой кожи и, в последний раз окинув взглядом свой опустевший дом, тронулся в путь.

Ниун шел быстро, не оглядываясь, и старался не думать о покинутом селении. Он уговаривал себя, что его поиски обязательно увенчаются успехом, что рано или поздно он вернется домой настоящим мастером, что снова заиграет огонь в кузнице на берегу ручья, весело зазвенит молот, бьющий по наковальне. Эти мысли придавали ему сил, и узкая тропа в глухом лесу, уводившая его все дальше и дальше от прошлой жизни, казалась ему широкой дорогой, в конце которой путника ждала его заветная мечта.

2

Через два дня пути лес начал редеть, и зоркие глаза киммерийца разглядели вдали низкие крыши домов, стоявших на окраине деревни. Он прибавил шагу, и вскоре чуткие ноздри уловили запах кипящей мясной похлебки – дома были совсем рядом.

Киммерийцев, как тех, кто обитал в горах, так и жителей равнины, трудно было назвать гостеприимными. Суровая жизнь приучила их встречать чужаков настороженно, но к своим соплеменникам они относились с неким подобие дружелюбия, и поэтому взгляд женщины, вышедший на порог ближайшего дома, хоть и был пронзительно пристальным, но не выражал враждебности.

–　Кто ты? –　прямо спросила она. –　Что ты здесь ищешь?

–　Ниун. Мое селение лежит в двух днях пути к северу. Ищу кузнеца. Где его дом?

Женщина кивнула, видимо, удовлетворенная ответом, и молча указала на противоположный край деревни. Похоже, и здесь люди не отличались разговорчивостью. Ниун поспешил в указанном направлении, и вскоре до его ушей донесся знакомый перестук молотов. Сердце молодого воина учащенно забилось, и он приготовился вести нелегкий разговор с мастером. Однако долго им беседовать не пришлось. Кузнец, высокий и очень крепкий, как и все, кто избрал для себя это ремесло, выйдя на порог, смерил Ниуна изучающим взглядом и сурово спросил:

–　Зачем ты пришел? У тебя есть ко мне дело?

Мастер чем-то напомнил Ниуну погибшего отца, и он, неожиданно для себя смутившись, ответил:

–　Я Ниун. Моя деревня осталась без кузнеца много лет назад. Я его единственный сын. Отец не успел обучить меня ремеслу, но голос предков повелевает мне найти учителя и продолжить их дело. Вот я и отправился в путь.

Кузнец посмотрел на широкие плечи Ниуна и могучие руки, покрытые шрамами, на видавшие виды оружие и сказал:

–　Ты воин.

–　Воинов у нашего племени много, а вот кузнеца нет. Отец погиб слишком рано.

–　Я не возьму тебя. У меня трое сыновей, и мое дело находится в надежных руках. Но могу тебе дать совет. Через три дома отсюда живет мастер Отнар. Зайди к нему. Может, ты сумеешь с ним договорится.

С этими словами кузнец повернулся к Ниуну спиной и, пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку, вошел в кузницу. Посчитав разговор оконченным, он спешил вернуться к работе.

Слова кузнеца удивили Ниуна. Мастер Отнар? У них в деревне два кузнеца? Но почему тогда второй живет в самой середине селения? Или он уже стар, не имеет ни сыновей, ни учеников, и поэтому его кузница остыла? Впрочем, что толку задавать вопросы самому себе. Надо найти Отнара и все узнать у него.

Дом мастера Отнара он нашел быстро. Тот был явно выше и просторнее соседских, вокруг располагались еще какие-то постройки, но они не имели никакого отношения к кузнице, и Ниун решил немного понаблюдать со стороны, прежде чем начать разговор с мастером. Вскоре из дома вышел пожилой мужчина маленького роста, щуплый и чуть сутулый, невзрачный. Единственное, что в его лице бросалось в глаза, – это тяжелая, заметно выступавшая вперед челюсть. Взглянув на ее, Ниун понял, что Отнар принадлежит к племени мурохов. Не зря его соплеменники посмеивались: "Хорошие женщину у мурохов и на охоте полезные – любого зверя своей челюстью напугают". Узкие плечи и тонкие руки старика никак не подходили кузнецу, даже бывшему. Отнар и не был кузнецом, но мастером его называли не зря. Он выделывал меха, и во всей округе в этом ремесле не знал себе равных.

Маленький человечек подошел к бревенчатому настилу, внимательным взглядом окинул груду лежавших на нем свежевыделанных шкурок, взял одну из них и осторожно запустил узловатые пальцы в густой мех, чтобы проверить, достаточно ли он мягок и плотен, затем встряхнул так, что ворс пошел волнами, и подул, пристально всматриваясь в подшерсток. Похоже, такой осмотр не удовлетворил его, и он, поднеся шкурку ко рту, прикусил мездру зубами: опытный мастер мог легко определить плотность меха и, кажется, остался доволен: ни малейшего запаха тления, а значит, мездра очищена хорошо, и шкурка послужит долго.

Умение выделывать мех, как и многие другие ремесла, передавалось в Киммерии от отца к сыну. Но, видимо, Отнар разгневал великого Крома, и жена мастера несколько лет подряд исправно рожала дочерей. А теперь ей уже поздно думать о новых детях, и, похоже, скоро селение останется без умелого меховщика, а его жителям придется идти на поклон к соседям, поневоле соглашаясь на вовсе не выгодный для себя обмен: хорошая шкура стоила дорого. Конечно, у Отнара были ученики – дети из многодетных соседских семейств, но он доверял им лишь отдельные операции, а обучить главным заклинаниям и всему делу в целом ему было некого.

Помрачнев от тяжелых дум, стареющий мастер отправился проверить, как работают подмастерья. Проходя мимо длинных деревянных корыт, где в дождевой воде с солью отмачивали свежеснятые шкуры, Отнар ненадолго задержался, чтобы потрепать по щеке одного из подмастерьев и погладить по голове другого. Работа здесь была очень тяжелой, соль разъедала кожу, и мастер искренне жалел мальчишек. "Надо поменять их местами с мездровщиками, хоть ненадолго, а то совсем без рук останутся", – подумал он и двинулся дальше.

В довольно просторном помещении стояли узкие деревянные скамьи с укрепленными на них скобами. Верхом на скамьях сидели мездровщики и медленными осторожными движениями водили по скобам шкурками, сдирая с них жир и не срезанные кусочки мяса и сухожилий. Эта работа требовала пристального внимания. Шкурку обязательно надо было брать левой рукой за середину, а правой – за заднюю лапу, чтобы мездрить ее против ворса. Если подмастерье ошибался, шкурка оказывалась безнадежно испорченной. Посмотрев, как работают мальчики, и пробормотав только ему ведомое заклинание, помогавшее в работе, Отнар поспешил в противоположный конец помещения, где в глубоких почти квадратных корытах квасили очищенные подмастерьями меха.

Для закваски требовалась особая смесь, и мастер никому не открывал ее секрета. Отнар опустил руку в корыто, достал пригоршню закваски, лизнул ее и выплюнул обратно. "Светлые Боги, – мысленно взмолился он, – пошлите мне сына! Маленького, розовощекого, или взрослого, сильного. Пусть не кровного! Я назову его сыном и передам ему дело всей моей жизни!

Выйдя на улицу, мастер огляделся по сторонам и собрался было пойти домой, как заметил смотревшего в его сторону молодого красавца-воина. "Кром великий! Митра всемогущий! Неужто вы наконец-то откликнулись на мои мольбы?" – мелькнуло в голове у изумленного меховщика, и он, дрожа от волнения, поспешил навстречу гостю.

–　Откуда ты, сын мой? –　вскричал Отнар. –　Ты пришел ко мне? Входи скорее в мой дом!

Ниун удивился такому радушному приему, но вида не подал и ступил на порог.

–　Жена! –　возбужденно крикнул меховщик. –　Собирай на стол! У нас гость! –　Затем, повернувшись к молодому человеку, сказал: –　Присаживайся. Расскажи мне о себе.

–　Я Ниун. Пришел с севера. Хотел, чтобы кузнец взял меня в ученики, а он послал меня к тебе.

–　И правильно сделал! –　воскликнул Отнар, вскакивая со скамьи. –　У него трое сыновей, все красавцы и силачи, один к одному. А у меня, –　тут мастер тяжело вздохнул, и глаза его подернулись печалью, –　у меня пять дочерей... Кому я передам дело?

–　Мне? –　Только сейчас Ниун сообразил, почему хозяин так приветливо встретил его.

–　Конечно же! Я назову тебя сыном и обучу всему, что знаю сам. Это дело прибыльное, хозяйство у меня крепкое, ты не будешь знать нужды.

–　Но я вовсе не собирался становится меховщиком. Мои предки были кузнецами, и я хочу продолжить их дело. Они постоянно взывают ко мне!

–　Погоди, не спеши с решением. Поживи у меня, осмотрись, подумай. –　Отнар на мгновение замолчал и вдруг встревожено улыбнулся. –　У тебя есть семья? Жена, дети?

–　Нет, я один.

Старик облегченно вздохнул:

–　Я покажу тебе своих дочерей. Поверь, ты нигде не найдешь более милых, добрых и работящих девушек. Хоть я и богат, но никогда не баловал их сверх меры. Они прекрасно умеют вести хозяйство, прясть нитки из шерсти, ткать полотно, шить... из любой из них получится прекрасная жена.

Не дав гостю опомниться, Отнар громко позвал:

–　Девочки! Пойдите сюда! Познакомьтесь с нашим гостем!

В комнату, робко потупив глаза, медленно вступили одна за другой пять миловидных девушек, очень похожих друг на друга. Видимо, их мать принадлежала к другому племени, и, по счастью, дочери не унаследовали черты отца. На розовых пухлых щечках играли веселые ямочки, губы, яркие и влажные, манили и обещали сладкие поцелуи, руки, трепетно перебиравшие грубую ткань юбок, подрагивали, не то от волнения, не то от врожденном игривости, что мешала им долго стоять на месте.

–　Дочери твои прекрасны, но... –　начал было гость, однако хозяин перебил его.

–　Я уже говорил: не торопись с решением. Поживи у меня. Ты шел долго, устал, наверное, в дороге. Вот и отдохни.

Киммерийский обычай позволил по-разному выбирать себе жену. Можно было просто заплатить выкуп отцу приглянувшейся девушки, можно было отработать за нее какой-то срок, который назначал отец прелестницы, можно было выкрасть невесту, причем ее согласие ничего не значило, а можно было и провести с ней ночь под кровлей ее собственного дома, и тогда долг чести обязывал назвать ее прилюдно своей женой.

Старый меховщик надеялся, что горячая кровь гостя взыграет, и кто-нибудь из его очаровательных дочерей разделит с ним ложе, и тогда северянин войдет в его семью на законных основаниях, и дело не пропадет, переданное в родные руки. Это, конечно, нельзя было назвать честным по отношению к молодому воину, но Отнар уже и не надеялся вымолить милости у Богов, и его можно было и понять, и простить.

Ниун не догадывался, какие мысли бродят в голове у радушного хозяина и, зная, что наутро все равно продолжит свои трудные поиски, согласился остаться в доме меховщика на ночь, проклиная себя за уступчивость.

Гостя устроили в отдельной комнате, приготовив ему пышное ложе, устланное самыми лучшими шкурами, какие только нашлись в доме, а уж Отнар знал в этом толк. Ниун и правда устал, и лишь стоило ему коснуться щекой мягкого, шелковистого меха, как он провалился в пустоту. Сон его оказался крепким и не принес столь долго мучивших Ниуна сновидений.

Тихий шорох разбудил молодого воина, и он, резко поднявшись, сел на своем великолепном ложе. В окно светила полная луна, освещавшая комнату достаточно ярко, чтобы разглядеть, что на пороге стоит одна из дочерей хозяина, едва прикрытая полосой какой-то тонкой ткани. Чудесные черные волосы, распущенные по округлым плечам, источали тонкий, едва уловимый аромат.

–　Зачем ты пришла? –　изумленным шепотом спросил Ниун.

–　Ты пленил меня, воин. Я полюбила тебя с первого взгляда, –　ответила девушка, смущенно опустив ресницы. –　Можно я погорю с тобой? Только поговорю и уйду. –　В ее дрожащем голосе было столько мольбы, что Ниун не мог ответить ей отказом.

–　Присаживайся... Но что скажет твой отец, если застанет тебя в комнате у мужчины?

–　Все так крепко спят, что никто ни о чем не догадается.

Юная прелестница кривила душой: она прекрасно знала, что отец, затаив дыхание, стоит за дверью и ждет удобного момента, чтобы войти и благословить молодых на долгую совместную жизнь.

–　Ты так хорош, воин, –　сказала девушка, садясь на край ложа. –　Ты, наверное, видел так много... Расскажи мне о себе.

Ниун начал рассказывать о своем северном крае, о том, как любил и почитал отца, как горько оплакивал его раннюю гибель, как поклялся отомстить ненавистным рыжим псам за смерть отца, как верно выполнял свою клятву, обильно проливая кровь врагов, но в середине рассказа вдруг осекся и замолчал, почувствовав, что восторженная слушательница прижимается к нему все сильнее и сильнее, что ее нежная белая рука касается его плеча, груди, живота, скользит ниже... Язык северянина прилип к гортани, кровь ударила в голову, он готов уже был прижать к себе теплую и податливую ночную гостью, как неожиданно скрипнула половица, и он понял, что за дверью кто-то стоит. Возбуждение, охватившее его, мгновенно схлынуло, и Ниун оттолкнул от себя соблазнительницу.

–　Нет! –　вскричал он. –　Я человек чести, а жениться на тебе вовсе не собираюсь. Уходи. Девушке не место на ложе мужчины.

Дочь меховщика всхлипнула, вскочила на ноги и бегом бросилась из комнаты. Ниун вдруг понял, какую ловушку приготовил для него хитрый Отнар, и, не дожидаясь утра, оделся, взяв свой дорожный мешок и решительным шагом ступил за порог дома, где чуть не попался в ловко расставленные сети.