Текст книги "Сердце королевы"

Автор книги: Кристина Кашор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Часть вторая
Загадки и бардак
(Сентябрь)

Глава восьмая

Какой-то чудесный человек отскреб с каменного пола ее кабинета Данжолову кровь – всю, до последней капли. Даже приглядевшись, Биттерблу не увидела ни следа.

Она еще раз прочла хартию, внимательно, усваивая каждое слово, а потом подписала. Теперь медлить было бессмысленно.

– Что нам делать с его телом? – спросила она Тиэля.

– Его сожгли, ваше величество, – ответил тот.

– Что? Уже? Почему мне не сообщили? Я хотела присутствовать на церемонии.

Дверь в башню открылась. Явился Помер, библиотекарь.

– Боюсь, тело могло не дождаться сожжения, ваше величество, – объяснил Тиэль. – Сейчас ведь только сентябрь.

– И церемония ничем не отличалась от любой другой, ваше величество, – добавил Раннемуд с подоконника.

– Дело не в этом! – воскликнула Биттерблу. – Тлен побери, это ведь я его убила. Я должна была присутствовать на сожжении.

– Вообще-то, на самом деле не в порядках монсийцев сжигать мертвых, ваше величество, – встрял Помер. – У нас никогда не было такой традиции.

– Чепуха, – отрезала Биттерблу, не на шутку расстроенная. – Мы все устраиваем огненные церемонии.

– Полагаю, перечить королеве недипломатично. – Неприкрытая издевка в голосе Помера так удивила Биттерблу, что она посмотрела на него внимательней.

Он не достиг еще и семидесяти, но кожа его была бумажно-тонкой, словно у девяностолетнего старца. Разноцветные глаза, всегда сухие, подслеповато моргали. Один был зеленым, как водоросли, другой – синевато-багровым, точно того же оттенка, что и его сжатые губы.

– Многие в Монси действительно сжигают мертвецов, ваше величество, – продолжал Помер, – но это не по-монсийски, как, уверен, известно вашим советникам. Таков был обычай короля Лека. Это его порядки мы чтим, сжигая мертвых. До правления короля Лека монсийцы заворачивали тело в ткань, вымоченную в настое трав, и в полночь закапывали в землю. Так поступали еще во времена, когда появились первые летописи. Те, кому это известно, соблюдают традицию.

Биттерблу вдруг подумала о кладбище, которое видела почти каждую ночь, и о конструкторе Айвене, заменившем арбузы надгробиями. Какой смысл смотреть, если все равно не видишь?

– Почему тогда мы не возобновили монсийскую традицию?

Вопрос она обратила к Тиэлю, который стоял перед нею с видом терпеливым и обеспокоенным.

– Полагаю, не хотели расстраивать людей без причины, ваше величество.

– Но чему здесь расстраиваться?

На это ей ответил Раннемуд:

– Незачем бередить раны тех, кто горюет, ваше величество. Если людям нравятся огненные церемонии, почему бы не позволить их проводить?

– Но разве это прогрессивное мышление? – озадаченно спросила Биттерблу. – Если мы хотим забыть Лека, почему бы не научить народ монсийскому способу хоронить мертвых?

– Это ведь мелочь, ваше величество, – сказал Раннемуд. – Она едва ли имеет значение. Зачем напоминать людям об их горе? Зачем намекать им, что они, быть может, неправильно почтили своих умерших близких?

«Это вовсе не мелочь, – подумала Биттерблу. – Это традиция, это уважение к народу, это необходимо, чтобы возродить в монсийцах чувство общности».

– А мою мать сожгли или закопали в землю?

Этот вопрос, казалось, одновременно напугал Тиэля и ошарашил его. Он с размаху рухнул в кресло, стоящее перед столом, и ничего не ответил.

– Король Лек сжег тело королевы Ашен, – сообщил библиотекарь, – глухой ночью на самой высокой точке галереи Чудовищного моста, ваше величество. Так он предпочитал проводить подобные церемонии. Полагаю, ему нравилась грандиозность атмосферы и то, как зрелищно огонь освещает мосты.

– Присутствовал при этом хоть кто-нибудь, кому было не все равно? – спросила она.

– Насколько мне известно, нет, ваше величество, – ответил Помер. – По крайней мере, меня там не было.

Пришло время сменить тему, ибо ее встревожил пустой взгляд Тиэля. Он выглядел так, словно его душа покинула тело.

– Зачем вы пришли, Помер? – резко спросила Биттерблу.

– Многие забыли монсийские обычаи, ваше величество, – уперто продолжал Помер. – Особенно здесь, в замке, где влияние Лека было самым сильным, и особенно те жители города и замка, кто не умеет читать.

– Все в замке умеют читать, – возразила Биттерблу.

– Вот как? – Помер приблизился к столу, уронил на него небольшой кожаный сверток и закончил движение поклоном, превращая жест уважения в пародию на самое себя.

Потом он развернулся и вышел из комнаты.

– Что он вам передал? – спросил Раннемуд.

– Вы лгали мне о статистике грамотности, Раннемуд? – перебила Биттерблу.

– Конечно же нет, ваше величество, – возмутился тот. – Все в замке умеют читать. Как вам доказать? Провести еще один опрос на эту тему?

– Да, еще один опрос – и в замке, и в городе.

– Отлично. Новый опрос, чтобы развеять клевету нелюдимого библиотекаря. Надеюсь, вы не станете требовать от нас опровержений на каждое его заявление.

– Про похороны он оказался прав.

– Мы никогда и не скрывали правду о похоронах, ваше величество, – с долготерпеливым вздохом заметил Раннемуд. – Ведь мы с вами впервые обсуждаем этот вопрос. Так что же все-таки он вам дал?

Биттерблу потянула за ленту, которой был перехвачен свиток, и тот развернулся на столе.

– Еще одну бесполезную карту, – сказала она, снова свернув ее и отпихнув в сторону.

Позже, когда Раннемуд ушел на очередную встречу, а Тиэль, прямой как палка за своей конторкой, повернулся спиной к ней и мыслями очутился где-то далеко, Биттерблу незаметно сунула маленький свиток в карман платья. Это была вовсе не бесполезная карта, а замечательная и практичная миниатюра всех главных улиц города, идеально подходящая для ношения при себе.

Тем вечером, выбравшись в восточный город, она отыскала кладбище. Дорожки были освещены, но тускло, а луна пряталась за облаками, так что надписи на кладбище разобрать не получалось. Бродя среди безымянных мертвецов, Биттерблу пыталась придумать, каким боком втиснуть «разницу между сожжением и погребением» в свой список загадок. Уже не первый раз ей казалось, что «прогрессивное мышление» слишком часто требует избегать вообще любого мышления – особенно в тех случаях, когда хорошенько поразмыслить было бы, пожалуй, полезно. Что там Данжол говорил насчет хартии: это гарантия того, что королева обойдет его вниманием? Бессмысленно отрицать, что недостаточный интерес к делам Данжола стал причиной больших бед. Может, есть и другие люди, к которым следовало бы приглядеться?

На пути попалась могила с рыхлым холмиком земли. Здешний обитатель умер совсем недавно. «Как грустно, – подумала Биттерблу. – В мысли о том, что тело умершего навсегда скроется под землей, есть что-то ужасно печальное, но одновременно правильное». Впрочем, погребальный костер казался ей не менее печальным. И где-то глубоко в душе Биттерблу верила, что провожать умерших пламенем – тоже правильно.

«Никого, кто любил маму, не было рядом, чтобы проводить ее. Она сгорела совсем одна».

Биттерблу ощутила, как ноги прорастают в землю кладбища, словно она обернулась деревом и не могла пошевелиться; словно ее тело стало надгробным камнем, твердым и тяжелым.

«Я бросила ее на поругание лицемерной скорби Лека… Хватит так думать, – вдруг оборвала она себя, вспыхнув от ярости. – С тех пор прошло много лет».

– Искра? – произнесли у нее за спиной.

Обернувшись, она встретилась взглядом с Сапфиром. Сердце попыталось вырваться из груди и застряло в горле.

– Почему ты здесь? – воскликнула она. – Неужели Тедди…

– Нет! – поспешил ответить Саф. – Не тревожься. Тедди чувствует себя сносно – для человека, которому вспороли брюхо.

– Почему тогда? – повторила она. – Ты что, могилы грабишь?

Он фыркнул:

– Не пори чепухи. Просто срезаю дорогу. С тобой все хорошо, Искра? Прости, если помешал.

– Ничего.

– Ты плачешь.

– Ничего подобного.

– Ясно, – мягко сказал он. – Наверное, дождем накапало.

Вдалеке зазвенели городские часы, возвещая полночь.

– Куда ты идешь? – осведомилась Биттерблу.

– Домой.

– Хорошо, идем.

– Искра, я тебя не приглашал.

– Ты сжигаешь тех, кто умер? – спросила она, игнорируя его слова и первой направляясь к выходу с кладбища. – Или закапываешь в землю?

– Ну, зависит от того, где я, так? По лионидской традиции – людей хоронят в море. По обычаям Монси – в земле.

– Откуда тебе известны старые монсийские обычаи?

– Я мог бы задать тебе тот же вопрос. Не ожидал, что ты знаешь. Хотя я всегда ожидаю от тебя неожиданного, Искра, – добавил он. В его голосе зазвучала какая-то измученная усталость. – Как поживает твоя матушка?

– Что? – встрепенулась она.

– Надеюсь, твои слезы никак не связаны с ней. Она здорова?

– А! – Биттерблу вспомнила, что она же булочница из замка. – Да, у нее все хорошо. Мы виделись вечером.

– Значит, не в ней дело?

– Саф, – сказала она. – Не все, кто живет в замке, умеют читать.

– Чего?

Она не знала, зачем говорит об этом теперь, не знала, зачем вообще об этом говорить. До сей минуты она даже не осознавала, что верит в это. Просто ей нужно было сказать ему что-то правдивое – правдивое и грустное… Потому что весело врать сегодня ночью было слишком печально и больно – каждая ложь жалила, словно булавка.

– Я как-то раз говорила, что под королевской крышей все умеют читать, – сказала она. – У меня появились сомнения.

– Понятно, – осторожно произнес он. – Я еще тогда знал, что это чушь. И Тедди тоже. Зачем ты признаешь это теперь?

– Саф, – сказала она, остановившись посреди улицы, чтобы заглянуть ему в лицо. Ей нужно было знать прямо сейчас. – Зачем вы украли ту горгулью?

Он усмехнулся, но в этой усмешке совсем не было веселья.

– Что это ты сегодня задумала, Искра?

– Ничего я не задумала, – несчастным тоном ответила Биттерблу. – Просто хочу, чтобы хоть в чем-нибудь был смысл. Вот, – добавила она, вытащила из кармана небольшой сверток и сунула его Сафу в руки. – Это от Мадлен.

– Еще снадобья?

– Да.

Стоя посреди улицы и задумчиво глядя на сверток со снадобьями, Саф, казалось, пытался для себя что-то решить. Потом взглянул на нее:

– Может, сыграем в игру? Правда в обмен на правду.

Биттерблу идея показалась крайне неудачной.

– Сколько раундов?

– Три, и мы оба поклянемся отвечать честно. Ты должна поклясться жизнью своей матушки.

«Что ж, – подумала она. – Если надавит слишком сильно, я смогу солгать, ибо моя мать мертва. Он и сам солжет, если придется», – упрямо добавила Биттерблу. Ей хотелось убедить ту частичку себя, которая вскинулась, настаивая, что в такую игру дóлжно играть по-честному.

– Ладно. Зачем ты украл горгулью?

– Нет, сначала мой черед, ведь это я предложил игру. Ты шпионишь для королевы?

– Великие моря! – воскликнула Биттерблу. – Нет.

– И это твой ответ? Нет?

Она мрачно взглянула в его ухмыляющееся лицо.

– Я не шпионю ни для кого, кроме себя, – добавила Биттерблу, слишком поздно поняв, что такая формулировка неизбежно делает ее шпионкой королевы. – Моя очередь. Горгулья. Зачем? – спросила она, раздосадованная тем, что пришлось соврать так рано.

– Гм, давай-ка двигаться, – сказал он, махнув рукой на дорогу.

– Увиливать от ответа – не по правилам.

– Я и не увиливаю. Просто хочу ответить так, чтобы не обвинить никого другого. Лек воровал, – сказал он внезапно, ошарашив ее таким продолжением. – Если ему что-то нравилось – ножи, одежда, кони, бумага, – он это забирал. Он крал чужих детей. Уничтожал чужую собственность. Еще он нанимал людей строить мосты и не платил им. Нанимал художников для украшения замка – и им тоже не платил.

– Ясно, – протянула Биттерблу, размышляя над скрытым смыслом этой тирады. – Вы украли со стены замка горгулью, потому что Лек не заплатил мастеру, который ее сделал?

– В общем и целом.

– Но… что вы с ней сделали?

– Мы возвращаем вещи законным владельцам.

– Значит, где-то живет скульптор, которому вы носите горгулий? На что же они ему теперь?

– Не спрашивай, – сказал Саф. – Я никогда не понимал, на что они вообще. Они же жуткие.

– Они прекрасны! – возмущенно возразила Биттерблу.

– Ладно, ладно! Пусть так. Жутко прекрасны. Я не знаю, что он собирается с ними делать. Он попросил нас добыть лишь несколько его любимых.

– Несколько? Четыре?

– Четыре с восточной стены, две с западной и одну с южной, но этих мы пока еще украсть не сумели. Может статься, и не сумеем. С тех пор как мы украли последнюю, часовых на стенах прибавилось. Должно быть, наконец заметили пропажу.

Заметили, потому что Биттерблу им сказала? Не ее ли советники распорядились усилить стражу? Но зачем им это делать, если они не поверили, что горгулий и вправду крадут? А если поверили, то почему солгали?

– Где бродят твои мысли, Искра? – спросил Саф.

– Значит, к вам обращаются жители, – повторила Биттерблу. – Указывают вещи, которые украл Лек, а вы их выкрадываете и возвращаете обратно?

Саф внимательно посмотрел на нее. Сегодня в его выражении лица было что-то новое. От этого почему-то становилось страшно. Его взгляд, всегда тяжелый и подозрительный, стал мягче; касаясь ее лица, капюшона и плеч, этот взгляд словно пытался проникнуть в ее сущность.

Ей стало ясно, что именно. Саф решал, доверять ей или нет. Когда он вынул руку из кармана и протянул ей маленький сверток, она вдруг почувствовала: что бы это ни было, она не хочет знать.

– Нет, – сказала Биттерблу, отталкивая его ладонь.

Он настойчиво ткнул сверток ей в руки:

– Да что с тобой такое? Разворачивай.

– Слишком много правды, Саф, – попыталась объяснить она. – Мне с тобой потом не рассчитаться.

– Ты что, прикидываешься? Если да, то выходит глупо. Ты спасла Тедди жизнь, – это мне с тобой вовек не рассчитаться. Тут нет никакого ужасного секрета, Искра. Там написано лишь то, что я уже и так тебе рассказал.

Биттерблу было неловко, но, положившись на его слова, она развязала сверток. В нем лежали три сложенных листка бумаги. Она подошла поближе к фонарю и застыла, стремительно мрачнея, ибо бумага в одно мгновение рассказала ей тысячу вещей, о которых не говорил Саф.

Все три листа занимала таблица, состоящая из трех колонок. В левой колонке не было ничего сложного – обычный алфавитный список имен. В правую колонку были занесены даты; все они приходились на время правления Лека. Содержимое ячеек средней колонки, предположительно совпадающих с именами слева, описать одним словом было уже не так просто. Напротив имени «Алдерин, крестьянин» было написано: «Три пастушьих собаки, одна свинья». Потом имя «Алдерин, крестьянин» появилось снова, и напротив него стояло: «Книга „Традиции поцелуя в Монси“». Напротив имени «Аннис, учительница» значилось: «Греттель, девять». Напротив «Барри, торговец красками»: «Чернила, всех видов, так много, что не счесть». Напротив «Бессит, писец»: «Книга „Монсийские шифры и коды“»; бумага, так много, что не счесть».

Она держала в руках опись. Вот только людей – «Мара, одиннадцать», «Кресс, десять» – в средней колонке было не меньше, чем книг, бумаги, скота и денег. Почти все, перечисленные в описи, оказались детьми. Девочками.

И это было далеко не все, о чем рассказал список, ибо Биттерблу узнала почерк. Узнала даже бумагу и чернила. Такие подробности обычно откладываются в памяти, если случается зарезать ножом лорда. Запоминаешь, как, прежде чем убить, обвиняла его в краже книг и скота у подданных. Она поднесла список к носу, уже зная, как пахнет эта бумага – точно так же, как хартия, составленная жителями Данжолова города.

Один из разрозненных кусочков головоломки встал на место.

– Это список вещей, украденных Леком? – дрожащим голосом спросила Биттерблу.

– Конкретно эти украл кое-кто другой, но наверняка для Лека. Все, что есть в этом списке, Леку нравилось коллекционировать, а девочки развеивают любые сомнения, разве нет?

Но почему Данжол не мог просто сказать ей, что воровал у своих горожан для Лека? Что его погубила жадность короля? Зачем было скрываться за намеками, если он мог защитить себя истиной? Она бы приняла к сведению эту защиту, несмотря на его мерзкие повадки, даже на его безумие. И почему подданные Данжола упомянули в хартии пропавший скот, но умолчали о пропавших дочерях? Биттерблу было известно, что Лек похищал людей из замка и из города. Это о них говорили сказочники в своих историях. Но она не подозревала, что его злодеяния расползлись до самых отдаленных имений.

И это было еще не все.

– Почему возвращать все эти вещи приходится вам? – спросила она с почти лихорадочным жаром. – Почему этот список оказался у вас, а не у королевы?

– А что может королева? – удивился Саф. – Все это было украдено в годы правления Лека. Королева простила все преступления, совершенные в годы правления Лека.

– Но ведь не преступления самого Лека!

– Да разве Лек хоть что-то делал для себя сам? Ты ведь не думаешь, что он носился по стране, разбивая окна и воруя книги? Я же сказал, все это украл другой человек. Кстати, тот самый лорд, который на днях пытался похитить королеву и оказался вместо этого нанизан на вертел, – добавил он так, словно этот факт должен был ее позабавить.

– Но зачем такие сложности, Саф? Если бы эти люди подали список королеве, она нашла бы законный способ обеспечить им возмещение.

– «Королева мыслит прогрессивно», – оттарабанил Саф, – ты разве не слыхала? Ей недосуг возиться со всеми списками, какие ей стали бы присылать. А мы, если хочешь знать, справляемся совсем неплохо.

– Сколько же этих списков?

– Мне кажется, каждый город в королевстве мог бы составить такой, если попросить. А тебе?

Перед глазами Биттерблу плыли бессчетные имена детей.

– Это неправильно, – не отступала она. – Наверняка всему этому можно найти решение в рамках закона.

Саф взял бумаги у нее из рук.

– Если это хоть немного успокоит твое законопослушное сердце, Искра, – сказал он, сворачивая их, – нельзя украсть то, чего не можешь найти. Не так уж часто нам удается отыскать хоть что-нибудь из этих списков.

– Но ты же только что сказал, что вы неплохо справляетесь!

– Уж лучше, чем справилась бы королева, – вздохнул он. – Я ответил на твой вопрос?

– Какой еще вопрос?

– Мы в игру играем, помнишь? Ты спросила меня, зачем я украл горгулью. Я ответил. Теперь, надо думать, моя очередь. Твои родители участвовали в сопротивлении? Поэтому твой отец погиб?

– Я не понимаю, о чем ты. В каком сопротивлении?

– Ты что, не слышала о сопротивлении?

– Быть может, я знаю это под другим названием. – Она в этом сомневалась, но в данный момент ей было все равно, ибо мысли по-прежнему занимала предыдущая тема разговора.

– Ну, тут никакой тайны нет, так что расскажу бесплатно. Когда был жив Лек, в королевстве действовало движение сопротивления. В него входили те немногие, кто знал, что он из себя представляет, – или, по крайней мере, иногда знал и хранил это знание на бумаге. Они старались распространять его, напоминать друг другу правду всякий раз, когда Лекова ложь побеждала. Самыми могущественными среди них были те, кто читал мысли, ведь они всегда наперед чуяли намерения Лека. Многих участников сопротивления убили. Лек знал о них и без устали пытался стереть с лица земли. Особенно тех, кто читал мысли.

Теперь Биттерблу слушала очень внимательно.

– Ты и правда не знала, – сказал Саф, заметив ее интерес.

– Понятия не имела, – призналась она. – Значит, поэтому Лек сжигал одну за другой печатные лавки родителей Тедди, да? И поэтому ты знаешь про похороны в земле. Твоя семья входила в это сопротивление и хранила записи о старых традициях и всяком таком. Верно?

– Это твой второй вопрос?

– Нет. С чего бы мне тратить вопрос на то, что и так уже понятно? Я хочу знать, почему ты вырос на лионидском корабле.

– А, ну, это легко, – сказал он. – Мои глаза поменяли цвет, когда мне исполнилось полгода. Само собой, в то время здесь правил Лек. Одаренные в Монси не были свободны, но, как ты уже догадалась, мои родители участвовали в сопротивлении. Они знали, что он за человек, – по крайней мере, большую часть времени знали. А еще им было известно, что в Лиониде Одаренные свободны. Поэтому они отвезли меня на юг, в Монпорт, тайком пронесли на борт лионидского судна и оставили на палубе.

У Биттерблу отпала челюсть.

– То есть бросили? С незнакомцами, которым ничего не стоило вышвырнуть тебя за борт!

Он с легкой улыбкой пожал плечами:

– Они не могли придумать ничего лучше, чтобы спасти меня от службы у Лека, Искра. А когда Лек умер, моя сестра все силы бросила на мои поиски – хотя знала обо мне лишь три вещи: возраст, цвет глаз и название корабля, на котором меня оставили. И кстати, лионидские матросы не вышвыривают младенцев за борт.

Они свернули на улицу Лудильщиков и остановились у двери лавки.

– Их уже нет в живых, да? Твоих родителей. Лек их убил.

– Да, – подтвердил Саф и, заметив выражение ее лица, потянулся к ней. – Искра, ты чего… не печалься. Я их совсем не знал.

– Пойдем внутрь, – сказала она, отталкивая его руку.

Биттерблу не могла даже выразить ему свое сожаление, настолько ее бесила собственная беспомощность. За некоторые преступления королеве вовеки не выплатить достаточной компенсации.

– Нам остался еще один круг, Искра, – напомнил он.

– Нет. Хватит.

– У меня приятный вопрос, честное слово.

– Приятный? – фыркнула Биттерблу. – И что же ты считаешь приятным вопросом, Саф?

– Я спрошу о твоей матушке.

Врать на эту тему у нее сейчас не было никаких сил.

– Нет.

– Да ладно тебе. Расскажи, как это.

– Что «это»?

– Когда у тебя есть мать.

– С чего ты решил задавать мне такие вопросы? – с усталым раздражением огрызнулась она. – Что тебе в голову взбрело?

– Да что ты так на меня взъелась, Искра? Мне-то вместо матери досталась Пинки, которая учила меня взбираться по канату с кинжалом в зубах и мочиться на людей с верхушки мачты.

– Гадость какая.

– Ну? О том и речь. Твоя матушка, уж наверное, не учила тебя никаким гадостям.

«Знал бы ты, о чем спрашиваешь, – подумала она. – Если бы у тебя было хоть малейшее представление, с кем ты разговариваешь». В его взгляде она не заметила ни сентиментальности, ни боли. Саф, видимо, вовсе не готовился поведать ей душераздирающую историю малолетнего матроса на чужеземном корабле – матроса, которому так не хватало матери. Ему было просто любопытно; он хотел послушать о матерях, и больно от этого вопроса было одной Биттерблу.

– Что ты хочешь о ней знать? – спросила она чуть более терпеливо. – Это слишком расплывчатый вопрос.

Он пожал плечами:

– Сойдет все, что расскажешь. Это она тебя читать научила? Когда ты была маленькая, вы делили жилье и трапезы? Или замковые дети живут в яслях? Она рассказывает тебе о Лиониде? Это у нее ты научилась печь хлеб?

Биттерблу перебрала в уме все, что он сказал, и разум затопили образы. Воспоминания, порой совсем расплывчатые.

– В ясли меня не отдавали, – честно ответила она. – Большую часть времени я была с нею. Кажется, читать она меня не учила, зато научила многим другим вещам. Она объяснила мне арифметику и рассказала все про Лионид. – И тут Биттерблу произнесла еще одну истину, которая пришла внезапно, словно удар грома. – Мне кажется… я уверена… читать научил меня отец!

Она отвернулась, зажав голову в ладонях. Ей вспомнилось: вот они сидят за столом в маминых покоях, и Лек помогает ей складывать буквы. Вспомнилось ощущение маленькой пестрой книжки в руках; вспомнился его голос, как он подбадривал ее, как хвалил и гордился, когда ей удавалось с трудом произнести слово.

– Дорогая! – говорил он. – Ты чудо. Ты просто гений. – Она была так мала, что приходилось стоять на стуле на коленях, чтобы дотянуться до стола.

Это воспоминание совершенно сбило ее с толку. На мгновение, застыв посреди улицы, Биттерблу потеряла почву под ногами.

– Можешь задать мне задачку на арифметику? – дрожащим голосом попросила она Сафа.

– Чего? – переспросил он. – В смысле, вроде «сколько будет двенадцать на двенадцать»?

Она испепелила его взглядом:

– Это оскорбление?

– Искра, – сказал Саф, – ты что, окончательно рехнулась?

– Разреши мне здесь переночевать. Мне нужно поспать. Можно мне здесь поспать?

– Что? Нет, конечно!

– Я не буду ничего вынюхивать. Я не шпионка, помнишь?

– Я не уверен, что тебе вообще стоит заходить, Искра.

– По крайней мере, дай мне увидеться с Тедди!

– А как же последний вопрос?

– Будешь мне должен.

Сапфир поглядел на нее с сомнением. Потом, вздохнув и покачав головою, достал ключ, приоткрыл в двери щель размером с Искру и жестом позвал ее внутрь.

Тедди лежал на койке в углу, вялый, словно опавший лист, на который всю зиму валил снег, а потом всю весну лил дождь. Однако он был в сознании, и при виде Биттерблу его лицо расплылось в нежнейшей улыбке.

– Дай мне руку, – прошептал он.

Она подала ему свою крохотную, но крепкую ладонь. У него самого руки были длинные, прекрасной формы, с выпачканными в чернилах ногтями. И – бессильные. Ей пришлось помочь ему донести свою руку туда, куда он ее потянул. Тедди поднес ее пальцы к губам и поцеловал.

– Спасибо тебе за то, что сделала, – прошептал он. – Я знал, что с тобой нам повезло, Искра. Надо было нам назвать тебя Удачей.

– Как ты себя чувствуешь, Тедди?

– Расскажи мне историю, Удача, – прошептал он. – Расскажи что-нибудь из того, что слыхала в городе.

В мыслях у нее сейчас была только одна история – о том, как восемь лет назад королева Ашен бежала из города с принцессой Биттерблу. О том, как она крепко обняла принцессу и поцеловала ее, опустившись на колени посреди заснеженного поля. А потом дала ей нож и велела бежать вперед, сказав, что пусть она пока лишь маленькая девочка, но у нее сердце и разум королевы – полные сил и чувств – и они помогут ей пережить грядущее.

Биттерблу отняла руку, прижала пальцы к вискам и потерла их, размеренно дыша, чтобы успокоиться.

– Я расскажу тебе про город, в котором река прыгает с обрыва и отправляется в полет, – сказала она.

Через какое-то время Саф потряс ее за плечо. Вздрогнув, она проснулась и поняла, что задремала на жестком стуле. Затекшая шея немилосердно ныла.

– Что? – встрепенулась Биттерблу. – Что случилось?

– Ш-ш-ш! Ты что-то кричала, Искра. Тревожила сон Тедди. Я решил, тебе снится кошмар.

– А… – До Биттерблу постепенно дошло, что у нее чудовищная мигрень. Потянувшись, она опустила косы, обернутые вокруг головы, расплела волосы и потерла пульсирующий затылок. Тедди спал рядом, едва слышно посвистывая с каждым вздохом. Тильда и Брен поднимались по лестнице на верхний этаж. – Кажется, мне снилось, как отец учит меня читать, – расплывчато объяснила Биттерблу. – У меня от этого голова разболелась.

– Странный ты человек, – сказал Саф. – Ложись на полу у камина, Искра. И уж, пожалуйста, пусть тебе приснится что-нибудь хорошее – детишки хотя бы. Я найду тебе одеяло и разбужу перед рассветом.

Она легла и уснула, и ей снилось, что она – дитя в объятиях матери.