Текст книги "Искажение"

Автор книги: Кристина Двойных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Кристина Двойных
Искажение

Мы живем на тихом островке невежества посреди темного моря бесконечности, и нам вовсе не следует плавать на далекие расстояния.

Г. Лавкрафт

МОРАЛЬНЫЙ УЩЕРБ

Вагончик скрипел и переваливался с боку на бок. Кожаные ремешки, свешенные с потолка, дергано пошатывались в такт. Они напоминали затейливые удавки. Кроме меня в вагончике сидели двое азиатов и пожилая женщина с прической, напоминавшей облачко сахарной ваты.

Старая ветка метро Будапешта большой популярностью не пользовалась – разве что среди туристов, желающих прокатиться от центра до площади Героев, или местных, направляющихся на оздоровление в купальни Сеченьи. Мне не было дела до героев и до термальных вод. Где-то на этой ветке находился срез, который мне уже битый час не удавалось отыскать.

Я отвернулась к окну и принялась гипнотизировать собственное отражение на фоне темноты туннельчика. Удивительно, как мне удалось прошмыгнуть мимо контролеров без билета: выглядела я так неважно, что не могла не вызвать подозрений. Осунувшаяся, со следами грязи на лице и диким колтуном волос, кое-как закрученным на затылке. В сочетании с испачканным, но все еще пышным розовым платьем, безвкусной толстовкой и потрепанной книгой сказок я могла запросто претендовать на звание Мисс Городская Сумасшедшая.

В груди защекотал рождающийся смех, но я смогла его только сдавленно выкашлять. Старушка с ореолом сахарной ваты отодвинулась подальше, опасливо поглядывая на меня через отражение. Наверняка решила, что у меня туберкулез.

Хотелось провалиться сквозь землю. Сквозь пол скрипучего вагончика, сквозь рельсы и культурные слои к центру земли, где слепая принцесса пыталась найти истину. Нашла ли? Не помню. Но эта сказка точно была злой, так что вряд ли.

Хотелось спрятаться от недружелюбной реальности в межпространство – и прежде, чем спуститься в метро, я пыталась сделать это. Проблема состояла как раз в том, что раньше мне ничего делать и не нужно было. Просто позволить межпространству утянуть себя. Не держаться за ускользающую материальность. Перестать быть ее безраздельной частью, вынужденной повиноваться законам физики и здравого смысла.

Но больше это не срабатывало. Видимо, открытия последних дней прибили меня к реальности дополнительным грузом, преодолеть который даже межпространству пока не удавалось. Или – пессимистично, но готовой стоит быть ко всему, – что-то из произошедшего в Лабиринте лишило меня способностей. И никакая я больше не аномалия.

Я поймала себя на том, что шепчу в грохочущую темноту: пожалуйста, сработай. Пожалуйста, не оставляй меня здесь. Пожалуйста, я изо всех сил стараюсь не поддаваться панике, но с каждой неудачей это все сложнее.

Сообщество городских сумасшедших мира определенно получит достойное пополнение в моем лице. Но не сейчас, говорила я себе, чуть попозже. И все упрямее призывала невидимую магию метро, раньше срабатывавшую незаметно и по наитию.

Почему метро? Когда я задала этот вопрос Данте, он сказал, что дело в том, что метро – система, придуманная людьми в соответствии с понятными им законами реальности. Смысл этой системы такой: подземный поезд доставляет тебя из точки А в точку Б в кратчайшее время. Но когда ты начинаешь использовать метро не по правилам, ездя туда-сюда, делая пересадки и намеренно пропуская поезда без цели куда-то в итоге добраться, реальность реагирует на это специфически: в очередной раз, когда поезд выплывает из темноты туннеля, ты оказываешься на станции метро, находящейся в совершенно другой стране. Возможно даже на другом континенте. Это называется – нащупать срез. И этим пользовалась Анджела Боттичелли, заставляя меня и других курьеров возить сомнительные посылки сомнительным личностям по всему миру.

Поезд вдруг ускорился. Вагончик перестал трястись и кряхтеть, и пошел гладко, уверенно. Духота, набившая тесные составы старой ветки Будапешта, исчезла, и я почувствовала, что прямо надо мной включен кондиционер. Я держала глаза закрытыми, пока поезд не остановился. Приятный женский голос объявил станцию на японском.

Магия метро сработала.

Киото! Подхватив «Последние чудеса» под мышку, я протиснулась через пассажиров к выходу и оказалась на станции, название которой не узнаю до тех пор, пока не выучу японский. Или хотя бы не удержу в памяти иероглифы до следующего выхода в интернет. Я была здесь раньше, и даже смутных воспоминаний пока хватало, чтобы удерживать меня от падения в уныние.

Если бы только у меня был журнал, где Нана описывала рабочие срезы! Я еще не путешествовала из Будапешта в Амстердам, поэтому кто знает, сколько промежуточных срезов нужно будет пройти, и сколько времени это займет. Мой план был дурацким, требующим огромной доли везения, – но пока он был всем, до чего я додумалась. Прежде чем выстраивать стратегию по спасению Данте, мне нужно не умереть с голоду. Собраться с силами. И желательно заменить бальное платье на что-то менее броское.

Следующий срез удалось найти через полтора часа. Я шагнула на мраморную станцию и, увидев военные рельефы и замысловатые мозаики с румяными рабочими в углублениях на потолке, поняла, что нахожусь в Москве. Чутье подсказывало, что здесь мне нужно пропустить несколько поездов. Я сделала это с большим удовольствием, сидя на лавке и заново привыкая к чувству стабильной опоры под ногами.

Еще через пару часов, уже плохо соображая от голода и усталости, я вышла на станции Ватерлоо, почти в самом центре Амстердама. Глаза щипало от радости, что первый этап моего плана позади, и жалости к себе, потому что, сколько этапов этого плана ни преодолевай, это не меняло его безнадежности. Но если не цепляться ни за что, ко дну идешь неминуемо. А мне еще было ради чего барахтаться.

Воздух Амстердама был прозрачный и теплый, и в нем уже неуловимо чувствовалось что-то печальное – не иначе как тайное предзнаменование осени. Я приблизительно помнила, куда идти, и так, на энтузиазме, преодолела несколько разбитых каналами квартальчиков. Здесь было красиво. Узкие домики со лучковыми фронтонами плотно прижимались друг к другу, парадные двери были украшены замысловатым декором и вазонами, и целые цветочные клумбы свисали из каждого окна. Работая курьером, я всегда сетовала на нехватку времени и невозможность насладиться каждым городом, куда меня заносило. Теперь время было, но тяга к местным красотам поубавилась. Я мчалась мимо них быстрым шагом, и все фронтоны, все садовые гномы и украшенные гирляндами почтовые ящики сливались для меня в пеструю, блестящую, бессмысленную полосу.

Наконец, до исторического музея Амстердама остались пустяки: пройти пару сувенирных лавок и кофейню, куда я приезжала весной на встречу с Хендриком Ван Дейком, и повернуть за угол.

Меня колотила дрожь одновременно от предвкушения и страха провала. Ладонь, сжимавшая корешок «Последних чудес», вспотела. Готова ли я? Повезет ли мне? И будет ли считаться маловероятный успех моей затеи действительно везением?

Я сделала шаг, второй. Ощущение, что я делаю что-то опасное, перешло на физический уровень. Сначала мне просто заложило уши – а затем кто-то словно просунул в них невидимые спицы и надавил. Голова едва не взорвалась от боли. Я закричала – беззвучно, потому что в легких вдруг не стало воздуха. Все вокруг стало ослепительно белым, а затем, через считанные мгновения агонии, вернулось в изначальный вид. Боль ушла. Теперь о ней напоминали только темные пятна, пляшущие перед глазами.

Не понимая, что только что произошло, я подняла выроненную книгу и стряхнула пыль с обложки. Пытаясь сморгнуть пятна, я и не заметила, как завернула за угол, к музею. У входа была припаркована знакомая черная Тесла.

Все черные Теслы, должно быть, выглядят одинаково. Номера, который мог бы подтвердить мои замешанные на чистой надежде предположения, я не помнила. Но по какой-то причине увиденного было достаточно, чтобы адреналин в крови подскочил. Я чувствовала себя очень решительной и собранной, заходя в музей.

Улыбчивый администратор вручил мне листовку со схемой залов и сообщил, что сегодня посещение основной экспозиции и фотовыставки «Дети дороги» на минус первом этаже бесплатно. Пока что все складывалось настолько хорошо, что я гнала прочь желание этому удивляться. Если окажется, что удачу можно отпугивать мыслями, я себе этого не прощу.

Перед залом с фотовыставкой я заглянула в уборную и попыталась привести себя в порядок. Несколько раз умылась, смыла с рук грязь, расчесала спутавшиеся волосы пальцами и наново собрала в пучок. Получилось что-то между «какой ужас» и «сейчас так носят». Цвет моего лица был равномерно-асфальтовым, если исключить темные круги под глазами. Полностью осознавая бесполезность этого, я с силой похлопала себя по щекам, призывая хоть какой-то румянец. Я должна была выглядеть нормально. Если не выспавшейся, то хотя бы не умирающей.

Удивительно, но он оказался именно там, где я ожидала его встретить. Когда я спустилась на минус первый этаж, он стоял спиной к лестнице перед огромной черно-белой фотографией. Две цыганские девочки лет пяти, увешанные украшениями с головы до ног, с вызовом смотрели в кадр. Возможно, в другой день меня заинтересовала бы эта фотовыставка. Но не сегодня.

Я подошла к Хендрику Ван Дейку и встала рядом, делая вид, что заворожена хмурыми черно-белыми девочками. И когда он повернулся ко мне, я встретила его непринужденнейшей из улыбок.

– Привет. Помните меня?

На секунду мне удалось застать его врасплох. Но, похоже, Ван Дейк очень любил сюрпризы.

– Клара-курьер, – хмыкнул он, и меня мысленно передернуло, потому что я видела больше, чем должна была за этой довольной улыбкой.

Он готовился заключить сделку с Анджелой Боттичелли. Эта эстетка собиралась отдать меня Ван Дейку в обмен на оригинал «Пшеничного поля с воронами». В общем-то, эта сделка уже состоялась, просто никто из ее участников, кроме меня и Данте, об этом не помнил. Нам удалось сбежать из аукционного зала в межпространство, и реальность отредактировала воспоминания всех, кто там остался. Поэтому Хендрик все еще считал себя хозяином положения. Он предполагал, что я ничего не знала о его планах и своей в них роли.

Но мои воспоминания трехдневной давности никуда не делись. Я помнила. Как меня разыграли на аукционе, словно какое-то антикварное кресло. Как притащили странного доктора с чемоданчиком, забитым специальным седативным, которое сделало бы меня послушнее. Как цинично Анджела называла этот кошмар «повышением». И как Хендрик целился из пистолета в грудь Данте, загородившего меня собой. Последний фрагмент вспомнился особо остро.

Вот бы сломать корешком «Последних чудес» этот крючковатый нос. Поджечь зажигалкой Женевьевы эти чертовы бакенбарды.

– Какими судьбами в Амстердаме? – Ван Дейк даже не представлял, что происходит с ним в моем воображении.

– У меня выходной, – беззаботно ответила я. – Решила последовать вашему совету и заглянуть на выставку. Конечно, не ожидала вас здесь встретить.

Ожидала. Надеялась. Рассчитывала на это.

Ложь прозвучала из моих уст настолько естественно, что я невольно этому удивилась. Наверное, когда все вокруг тебя только и делают, что лгут, скрывают и недоговаривают, ты невольно втягиваешься в эту игру, и вот уже играешь в нее наравне с остальными.

– Кстати, раз уж мы встретились… – Моя роль была шита белыми нитками, но невозможность отступить от сценария вынуждала и дальше изображать версию Клары, от которой тошнило. – Синьора Боттичелли рассказала, что скоро я буду работать на вас.

– Вот как, – поднял брови Хендрик. – Я полагал, она пока держит это ото всех в тайне. Раз уж мы не договорились окончательно.

Я пожала плечами.

– Мне кажется, для себя она все уже решила. И, честно говоря, я этому рада. Смена обстановки никому не помешает. Для вас я тоже буду доставлять посылки?

Заинтересованность в глазах Ван Дейка сменилась настороженностью, и он подождал, пока охранник, обходящий зал, пройдет мимо, прежде чем заговорить снова.

– Я надеялся на более полезное применение твоим талантам, Клара. Я известный человек в узких кругах, и многих настолько смущает моя свобода передвижения, что временами они весьма настойчиво пытаются ее отнять.

– О, – только и сказала я.

– Поэтому мне нужна ты. Сопровождать меня, быть рядом, чтобы, так сказать, моя свобода передвижения оставалась абсолютной. Даже в самые неспокойные времена.

Хендрик закончил фразу со смешком, от которого у меня заскрежетало под ребрами. Этот человек – с его легкой манерой вести разговор, смешными бакенбардами и брошью-ящерицей на лацкане пиджака – был очевидно богат и очень опасен. И враги у него, похоже, подобрались такие же – не удивительно, что Хендрику так нужна девочка, способная буквально вытащить его из самых экстремальных ситуаций. Удобнее, чем дюжина телохранителей, и гораздо эффективнее.

Анджела Боттичелли не только отняла у меня мою жизнь, и не только отравила то, что от нее оставалось, – похоже, ко всему она еще и впутала меня в дела мафии.

– Класс, – улыбнулась я, пока ужас и голод в моем животе сцепились в смертельной схватке. – Я еще в музей Ван Гога сегодня собиралась. Вот только билет для меня оказался дороговат, а кошелек остался в Праге.

Хендрик Ван Дейк отреагировал ровно так, как я и рассчитывала. Перед моим носом раскрылся распухший от банковских карт бумажник, а затем хрустнула лимонно-желтая купюра.

– Ни слова больше, – великодушно хмыкнул Ван Дейк, протягивая мне двести евро. – Считай, что это тебе аванс.

Я боялась, что мне придется изображать неожиданную радость, но голод сделал ее подлинной.

– Ох! Мне ужасно неловко, но я очень вам благодарна… – Пустой желудок тихонько застонал, когда я представила, как врываюсь в ближайший Макдональдс. – Спасибо. Увидимся!

Хендрик Ван Дейк поймал меня за запястье – прямо как в том зале в стиле рококо, когда я пыталась улизнуть после его приглашения на танец. И точно так же, как тогда, меня задавила волна паники. Наверное, подобное чувствуют дикие животные, которые, не колеблясь, отгрызают себе застрявшие в капкане лапы.

Но дежавю испытала только я. Хендрик благополучно вытеснил все воспоминания обо мне на том балу. Сама реальность его заставила.

– Поторопись, – сказал он, продолжая добродушно улыбаться. Наверняка думал, как это презабавно, что я иду смотреть на картины, за одну из которых он планировал выменять меня у Анджелы. Возможно ведь, что вместо оригинала «Пшеничного поля с воронами» в выставочном зале уже висит подделка. – Музей Ван Гога работает до шести.

Я привыкла испытывать страх в присутствии Ван Дейка, но теперь осознала еще и свою ненависть к нему. Она была как вспышка, не ослепляющая, но проясняющая. Как загоревшаяся лампочка в темном подвале посреди обманчивой пустоты. Как еще один слой межпространства, открывшийся с запозданием, уже когда я решила, что больше ничего здесь не увижу.

Ван Дейк дал мне денег, но для него это ничто. Он собирался забрать у меня гораздо больше. Двести евро – смешная компенсация за моральный ущерб. Но меня все устраивало при условии, что это последняя моя с ним встреча. А с Анджелы Боттичелли за свой моральный ущерб я еще обязательно спрошу. Я буду не так голодна и не так отчаянна – и она не отделается так легко.

– Успею, – заверила я Ван Дейка, совсем не мягко высвобождая руку из его хватки. – Если потороплюсь.

Покидая зал с фотовыставкой, я едва сдерживалась, чтобы не перейти на бег. Моя миссия была выполнена: я раздобыла денег и, если продержусь до ближайшего кафе, не умру сегодня от голода.

Я поела в Макдональдс и взяла еще пару чизбургеров с собой – больше из страха, что снова проголодаюсь, хотя умом я уже понимала, что они в меня не влезут. Купила джинсы, футболку и клетчатую рубашку, заодно открыв, что, возможно, отсутствие вкуса у меня – не следствие посещения Лабиринта, а врожденный недостаток. Я переоделась в туалете кофе-шопа и избавилась от платья, затолкав его в мусорный бак. После чего выпила два эспрессо и, преисполненная энергии, деть которую пока было некуда, долго бродила по улочкам, пропахшим каннабисом, и даже немного наслаждалась местным колоритом. Когда стемнело, я капитулировала перед своей усталостью и задремала на лавке рядом с площадью Рембрандта, подложив под голову «Последние чудеса».

А разбудили меня искажения из трех межпространственных коридоров, которые все это время оставались открытыми.

ДОЗОРНЫЙ ДОМ

Доза адреналина, попавшая мне в кровь, оказалась несоизмеримой с преодоленной высотой. Я просто свалилась с лавки. Но секунду назад я была свято уверена, что скатываюсь с края платформы под поезд. В ушах шумело, сердце бешено колотилось. Приземление на плечо оказалось не очень удачным.

Доля везения на сегодня закончилась. Теперь придется разбираться с тем, что осталось.

Медленно поднявшись, я огляделась: что же случится дальше?

Я больше не могла перемещаться в межпространство самостоятельно. Я больше не видела его, проходя через срезы. Сегодня мне пришлось воспользоваться тремя – и трижды межпространство ускользало от моего восприятия, делая магию перемещения бесшовной и практически незаметной. Но никто не закрыл межпространственные коридоры. Никто не уничтожил порожденные межпространством искажения – оттиски моих воспоминаний о реальности, – и теперь они пришли, чтобы найти свое место рядом со мной.

Подсвеченная фонарями площадь расплывалась перед глазами. Рембрандта на постаменте сменил советский солдат с винтовкой, а ночных дозорных у изножья – танкисты и летчики с рельефа из московского метро. Я быстро подняла распластанные «Последние чудеса» и выпавшие из них страницы дневника Финеаса Гавелла; вовремя, потому что бетонные плиты начали проседать под моими ногами. Переместившись в безопасность на газон, я наблюдала, как посреди площади Рембрандта появляются ступеньки, уводящие под землю, в темноту.

Через секунду это уже был спуск на старую ветку метро Будапешта – характерно узкий, обрамленный желтыми перилами. Несмотря на ночь и неровный свет фонарей, с темнотой в этом спуске было что-то не то. Она подступала неестественно, со второй ступеньки, и была густой настолько, что спрятаться в ней могло что угодно. Я не спустилась бы туда ни за что на свете.

Сердце все еще билось так, словно я только что завершила марафон. Инстинкты вопили мне бежать, но я понимала, что это бесполезно. И даже если я закрою глаза, пытаясь спастись от искажений, они проникнут и по ту сторону век.

Они всегда до меня доберутся.

Беспомощность наполнила мои глаза слезами, и я крепко зажмурилась, стараясь хотя бы не дать себе разрыдаться посреди пира галлюцинаций.

Стоило закрыть глаза, и в нос ударил запах сырой земли, мха и влажных камней. Я снова находилась в Лабиринте, на стыке реальности, межпространства и бесконечной тьмы.

Из всего этого не было выхода. Последние двенадцать часов я только и делала, что надеялась. Надеялась, что справлюсь, что придумаю гениальный план и спасу Данте. Даже мечтала, как прослежу, чтобы Анджела получила по заслугам.

А ведь это было так наивно с моей стороны. Не стоило позволять себе заходить так далеко в мечтаниях. Я потеряла связь с межпространством. Я вымотана. И, как это ни прискорбно, я не могу спасти даже саму себя.

Перед глазами взметнулась призрачная вуаль, и я, не понимая, частью какого мира она является, взмахнула рукой в попытке ее прогнать.

– Эй, эй, полегче!

Незнакомая девушка втащила меня в бледный круг света от ночного фонаря и, вцепившись пальцами мне в плечи, что-то спросила. От удивления, что галлюцинации отступили, и неожиданности я не расслышала ни слова. У девушки были короткие белые волосы, слегка завивающиеся возле ушей, такие же бледные брови и ресницы, и удивительные, инопланетянские глаза: темно-карие радужки заполняли почти весь разрез. У нее было лицо человека, которому не все равно, и это предопределило мое отношение к ней с первой секунды.

– Ты ангел? – спросила я решительно. Титул Мисс Городской Сумасшедшей будем моим.

– Что? Нет, – засмеялась девушка, предусмотрительно не убирая рук с моих плеч – если бы она сделала это, я, возможно, пересчитала бы брусчатку под ногами собственным лицом. – Меня зовут Сага. Ты в порядке?

Я глядела на нее во все глаза, не вполне веря, что она не исчезнет, стоит мне на миг отвлечься. Сага была высокой, выше меня на полголовы, и казалась абсолютно неземной, а неверное желтоватое освещение площади Рембрандта в ее присутствии навевало мысли о церковных свечах. Совершенно неожиданно в ночном амстердамском воздухе повеяло не каннабисом, а ладаном.

Она правда не ангел?

– Нет. Я совсем не в порядке.

– Слушай, я знаю, что с тобой произошло, – доверительно шепнула Сага, сопровождая меня обратно к лавке, где все еще лежали недоеденный чизбургер и детская пачка сока. – Мы вместе со всем разберемся, я обещаю. Ты только не волнуйся.

В каждом ее движении сквозила заботливая сила, руки, поддерживавшие меня, были как объятия теплого пледа. И если существовала любовь с первого взгляда, то к Саге я с первого взгляда воспылала доверием. В борьбу с ним тотчас же бросился весь мой горький опыт, но тем временем я безропотно позволила Саге усадить меня на лавку и поправить сбившийся набок капюшон.

– Тебе сейчас кажется, что весь мир сошел с ума, – сказала она. – Дело в том, что сегодня в метро ты нащупала срез… Отыскала тайный маршрут между двумя городами, которые на самом деле метро совсем не связаны. В это сложно поверить, но…

Так, стоп. Этот этап я уже проходила. На станции метро в Киото. Когда меня, потерянную и потерявшую больше, чем я тогда могла представить, встретил Дмитрий.

– Погоди, я в курсе про срезы, – перебила я, и заботливая Сага вмиг стала растерянной.

– Откуда?

Лишенный теплых покровительственных ноток голос зазвучал отрезвляюще. Сага на секунду прищурила свои удивительные глаза.

– Погоди, я же тебя знаю! – воскликнула она с такой радостью, будто разгадала сложный ребус. – Я же видела тебя… точно! В старом особняке Гавелла. В Праге.

– Ты тоже работаешь на Анджелу?

– Нет, я с Дозорными. – Как будто я знаю, что это означает. – А ты, получается, одна из ее курьеров?

Откат после ангельского появления Саги был тяжелым. Я почувствовала себя вдохновленной проповедью прихожанкой, вышедшей из церкви в мир, полный горя и жестокости, и предсказуемо почувствовавшей себя обманутой.

– Бывший ее курьер, – коротко поправила я.

Сага хмыкнула и достала из кармана своей джинсовой в мелкий белый горошек куртки пачку сигарет.

– Не знала, что вам можно увольняться.

– Я сбежала.

– О… ну, не удивительно. Мы уже делали ставки на то, как долго продержится ее маленький бизнес.

Я окончательно убедилась, что ее глаза столь удивительны благодаря необычным линзам. Прости, Клара, ангелов не существует. Пока только демоны, встречавшиеся тебе на пути, оказывались настоящими.

Ненависть, которую я обнаружила в себе ранее, вновь пустила обжигающие корни в моей груди. Делали ставки. Пока Шейн резал руки, не в силах вспомнить о смерти Захара. Пока Женевьева отбивалась от домогательств уродов, которым мы доставляли посылки. Пока Нана и Оскар молчали, обремененные каждый своей ношей. Все мы варились в адском котле, некоторые из нас не догадывались, откуда все эти огненные брызги и жарища, Анджела занималась бизнесом, а некие Дозорные, возможно, знавшие обо всем, что происходило в Особняке, – делали чертовы ставки.

– Я поняла, что ты и твои друзья-Дозорные очень весело проводили время. А теперь, может, объяснишь, кто вы вообще такие? Кто ты такая? И как ты меня нашла?

Уловив в моем тоне гнев, Сага заметно расстроилась, но, отложив сигареты, постаралась ответить по существу:

– Я кастигар ордена Дозорных.

Кастигары. Вигилары. В записях Финеаса были эти слова! Где-то в мире уже больше ста лет существовал целый орден, занимающийся пространственными аномалиями. И теперь этот орден в лице высокой девушки со странными линзами настиг меня.

– У нас произошел переворот пару дней назад, – продолжала Сага, хрустя пачкой сигарет. – Анджела Боттичелли переманила на свою сторону одного из старших Дозорных, Дмитрия Соболева, а остальным затыкала рты деньгами. Старшие Дозорные не реагировали на нарушения, а от нас, новичков, истинное положение дел скрывалось. Так было бы и дальше, если бы Ласло не узнал правду. И когда мы поняли, что происходит, нам ничего не оставалось, кроме как устранить стариков от власти.

– И что вы будете теперь делать? – спросила я, немного удивленная совпадением: целых две структуры – особая служба доставки Анджелы Боттичелли и старый коррумпированный орден Дозорных – разрушились практически в один день.

– Мы собираемся навести порядок, – с готовностью сказала Сага, как будто этот ответ давно вертелся у нее не языке. – Держать пространственных преступников подальше от реальности. Держать все срезы под контролем. И искажения тоже.

– Значит, ты здесь из-за моих срезов… – Я заметила, что статуя Рембрандта, точнее, советского солдата, превратилась в бесформенную массу перед новой порцией метаморфоз, и во мне зажглась надежда. – Поможешь закрыть оставшиеся после них коридоры?

– Коридоры, оставшиеся после твоих трех срезов, детка. – Сага впечатленно присвистнула. – И два из них – абсолютно свеженькие. До сих пор я считала, что в Амстердам можно попасть исключительно через Тюнель. Конечно, тебе, должно быть, сейчас вообще хреново из-за искажений, но это мы поправим. А два новых среза за день – это очень круто.

– Спасибо, – неловко пробормотала я. На постаменте над медленно плавящейся военной инсталляцией стоял бронзовый Ван Дейк, баюкающий в руках огромную ящерицу. Следовало поторопиться. Я поднялась, и Сага, печально вздохнув, спрятала так и не распакованную пачку сигарет в карман.

– Ты права. Уже полдесятого. Надо поторопиться, чтобы успеть заскочить во все последние вагоны в нескольких временных зонах… Кстати, я же забыла спросить твое имя.

Я выкинула холодные остатки чизбургера в урну и подняла «Последние чудеса».

– Клара.

Сага посмотрела на меня со смесью удивления и восторга. С ее линзами это выглядело впечатляюще.

– Клара? Данте рассказывал о тебе! Ты та самая девочка-аномалия. Божечки, я так рада знакомству! – Она схватила мою руку и энергично ее затрясла. – Я, конечно, забегаю наперед, но Дозорные были бы очень не против заполучить тебя в свои ряды.

Большинство ее слов после «Данте» пролетели мимо моих ушей. Я непроизвольно сжала пальцы Саги.

– Откуда ты знаешь Данте? – ахнула я, разом вспоминая все недели и месяцы, когда он не появлялся в Особняке, и соединяя крохи информации невидимыми нитями. – Он один из Дозорных?

– Не совсем. Но он часто бывает у нас. Он что-то вроде вольного посетителя. Но давай отложим вопросы на потом, ладно? – Сага утешающе погладила меня по плечу. – Обещаю, когда мы разберемся с твоими искажениями, я приведу тебя в безопасное место, где ты найдешь ответы на все свои вопросы. Но сначала – искажения.

– Хорошо, – сказала я, старательно игнорируя то, что брусчатка у меня под ногами превращается в расписные полы зала в стиле рококо. – Веди.

***

Сага знала множество маршрутов и с радостью разделила мою ответственность, активно советуя и предлагая, пока мы не сошлись на варианте, который устраивал нас обеих. В итоге мы решили вернуться в Будапешт через Стамбул, а затем пройти мой сегодняшний путь повторно, уничтожая оставшиеся в межпространственных коридорах искажения. Небольшой крюк позволил бы сэкономить время на поиске обратных срезов, которых на пройденных участках могло и не оказаться.

Первый срез прошел удачно – перед глазами на миг вспыхнуло то, что я могла бы назвать границей между реальностью и межпространством, – и вагончик фуникулера Тюнель остановился на станции Бейоглу.

– Все нормально? – спросила Сага. Кажется, за тот час, что мы знакомы, я услышала от нее этот вопрос не менее пяти раз.

– Не смогла разглядеть межпространство, – призналась я. – А у тебя все получилось?

– Угу. Искромсала наших с тобой двойников и кучу искажений помельче. Там столько статуй и картин. Оказывается, ты большая любительница искусства.

– Это обманчивое впечатление. – Я поежилась, вспомнив о злосчастном «Пшеничном поле с воронами».

– То есть, ты не любишь искусство? – подняла бровь Сага, опираясь спиной на расписанную в турецком стиле стену.

Знает ли она об исчезающем Лабиринте в Особняке Гавелла и о том, что эта странная конструкция делает с теми, кто туда попадает? Я была мало в чем уверена и до того, как Данте рассказал, что меня стерли из реальности, а теперь дела с этим обстояли еще хуже. Даже собственное имя – мое ли? – звучало как повод для дискуссии. Люблю ли я искусство? Или просто привыкла к нему?

– В Особняке довольно много картин, – ответила я, ясно показывая, что не хочу говорить об этом. – Возможно, я попросту насмотрелась на них, пока там жила.

И, чтобы сгладить резкость, я спросила:

– Слушай, а что у тебя за оружие? Ну, из света. Которым ты разрушаешь искажения.

– Бродэкс.

– А что это? Какая-то… булава?

– Викингская боевая секира, – пояснила Сага, кажется, ничуть на меня не обидевшись. – Видимо, эта штука в межпространстве, которая создает для нас оружие, решила, что, раз я шведка, это будет забавно подчеркнуть.

– О. – Неожиданно для себя я поняла, что улыбаюсь. – Это мило. У меня просто кинжал.

Был. До того, как его свет искрошился о живую тьму.

Интересно, что «эта штука в межпространстве» пыталась подчеркнуть, создавая для меня кинжал? Что она подразумевала, вручая Данте боевую косу?

– Кинжал – это тоже круто, – заверила меня Сага, неправильно поняв мою озадаченность. – Наверняка с ним не чувствуешь себя так глупо, как когда тебе предлагают рубиться с искажениями топором на длинной ручке. Серьезно, я даже сходила на несколько уроков исторического фехтования, чтобы не растерять в межпространстве всю самооценку.

Из тоннеля медленно выплыл вагончик, и мы забрались в него. Через еще две поездки туда-сюда на подземном фуникулере поезд доставил нас в Будапешт, на синюю ветку, работавшую только по будням. Поскольку я понятия не имела, какой сегодня день, было неплохо внести хотя бы эту крошечную ясность – не суббота и не воскресенье.

Мы перебрались на старую ветку, где оставался вход в первый из межпространственных коридоров, открытых мною сегодня.

Когда дверцы вагона сошлись, и кряхтящий от историчности поезд двинулся в темную неизвестность, Сага, вопреки ожиданиям, даже не подумала о том, чтобы взять меня за руку. Я решила, что она сделает это непосредственно перед срезом – чтобы все искажения, проникшие в реальность, потянулись за мной в межпространство, где их можно будет уничтожить.