Текст книги "Надеюсь и люблю"
Автор книги: Кристин Ханна
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Роза склонилась и прикоснулась к бледному лицу дочери.
– Я помню, как ты влюбилась в этого человека, похожего на ангела. Я знала, что это событие будет отмечено фейерверком. А как же иначе? Впрочем, я догадывалась, что его последствия будут преследовать тебя всю жизнь. Я сказала тогда, что он не слишком хорош для тебя, но ты только рассмеялась и попросила меня не беспокоиться. Как будто мать в состоянии не беспокоиться по такому поводу!
Ее пальцы задержались на бледной, прохладной щеке дочери.
– Ты думала, что я не могу этого понять. Но на самом деле я единственная тебя понимала. – Роза печально улыбнулась. – Ты обещала, что не сделаешь ошибки, помнишь? Но я по твоим глазам видела, дорогая, что ты уже ее сделала.
Глава 10
Неожиданно резкая боль пронзала его при каждой фразе Розы. Лайем замер в кресле, вслушиваясь в слова, старясь вникнуть в смысл пауз и недоговоренностей.
Судя по всему, любовь Микаэлы к Джулиану была какой-то особенной. Впрочем, для Лайема это не явилось сюрпризом. Разве что-нибудь в судьбе этого человека могло вписываться в рамки обычного?
И снова бриллианты и агаты.
Лайем задавал себе вопрос: почему он позволял жене скрывать от него такие серьезные вещи? И дело не только в личности Джулиана – она втайне хранила свидетельства своей прошлой любви. У нее были воспоминания, которыми она не захотела с ним поделиться. А он довольствовался лишь малостью. Разве имело значение то, что он любил ее, вернул способность радоваться жизни? Почему он никогда не задумывался о том, что в сердце Микаэлы был собственный тайный источник радости?
Возможно, в глубине души он боялся разговора на эту тему, страшился ее искреннего ответа. Поэтому предпочитал существовать в спасительной пустоте вакуума, мириться с тяжелым грузом незаданных вопросов и невыслушанных ответов.
Но что делать теперь, когда ему все стало известно? Разве может он по-прежнему верить в ее любовь – после того как увидел, что она все эти годы прятала от него? Теперь он стал сомневаться в том, что ощущение близости ее тела вызовет в нем ответный жар.
Вдруг Роза обернулась, и Лайем, вздрогнув, понял, что она давно перестала говорить с дочерью. В палате повисла мертвая тишина, если не считать монотонного жужжания медицинской аппаратуры.
– Она больше не моргала, доктор Лайем.
Он поднялся и быстро преодолел несколько метров, отделяющие его от кровати. На этот раз, взглянув на жену, он увидел перед собой чужую, незнакомую женщину. Он взял ее за руку и медленно прижал к своей груди.
– Она никогда не рассказывала мне об этом, Роза. Почему я позволял ей держать в тайне от меня такую важную вещь?
Роза стояла совсем близко, ее седовласая голова почти касалась его плеча.
– Ты никогда не знал нужды, – ответила она просто. – Ты закончил Гарвард, стал доктором. Тебе непонятна жизнь, которую ведут люди нашего круга. У Микаэлы были грандиозные мечты и никаких шансов осуществить их. Даже ее родной отец не хотел помочь ей. Много лет назад я пришла в Санвиль на сбор яблок. Мой отец умер от лихорадки, когда мне едва исполнилось одиннадцать. У нас не было денег на лекарства и на то, чтобы оплатить визит доктора. Мне до сих пор мерещится по ночам убогий палаточный лагерь сезонных рабочих, насквозь пропитанный запахом гниющих фруктов. Мы жили в бараке без водопровода, вдесятером в комнате не больше этой палаты. Помню старый продавленный матрас и нестерпимую духоту. Эту духоту невозможно забыть.
Я встретила мужчину, который помог мне вырваться из барака. Это был чужой мужчина – готова покаяться в своем грехе, – но тогда мне было все равно. Я любила его. Матерь Божья, я доходила в своей любви до самозабвения, как бывает довольно часто, если женщина любит чужого мужа! – Роза склонилась над кроватью Микаэлы. – Боюсь, я сама внушила дочери мысль, что женщина всю жизнь готова ждать любимого мужчину… Мне очень жаль, – помолчав, добавила она смущенно, убирая со лба прядь волос. – Не думаю, что тебе хотелось узнать так много. Боюсь, теперь ты будешь дурно думать обо мне…
– Ах, Роза, думаешь, я не понимаю, как тяжело любить того, кто принадлежит другому?
– Она вышла за тебя замуж.
– Да, мы прожили вместе много лет, и нам удалось создать семью. Со временем я забыл о том… о чем мне надлежало помнить. Но в глубине души я всегда знал, что в сердце Микаэлы есть уголок, куда мне ход заказан. А ведь я так сильно любил ее, и Джейси, и Брета. Она казалась вполне счастливой. Может быть, отчасти так и было. Нечто вроде – «я потеряла все, а это то, что у меня осталось».
– Это не так, можешь мне поверить. Она была совершенно счастлива с тобой.
– А я, оказывается, совсем не знал ее, – задумчиво вымолвил Лайем, вглядываясь в лицо жены.
Роза промолчала.
– Майк. – На этот раз он произнес ее имя без обычной нежности, как окликают малознакомого человека. – Хватит. Возвращайся скорее. Нам очень о многом надо поговорить.
– Ничего, – скрестив руки на груди, констатировала Роза. – Может быть, нам показалось, что она моргнула. Мы поспешили выдать желаемое за действительное.
– Поверь, мне бы хотелось, чтобы она открыла глаза, услышав мое имя, но это невозможно. – С этими словами Лайем наклонился к жене и стал шептать над самым ее ухом: – Джулиан Троу. Джулиан Троу. Джулиан Троу.
– Снова ничего.
– Продолжай говорить с ней, Роза. Ты остановилась как раз на том месте, когда она влюбилась в него.
– Конец этой истории связан для нее с болезненными воспоминаниями, – нахмурилась теща. – Может быть, от этого ее состояние только ухудшится.
– Боль – сильный стимулятор. Возможно, гораздо более сильный, чем любовь. Мы не должны отступать. Поговори с ней.
Роза глубоко вздохнула. Внутренний голос подсказывал, что она не должна говорить об этом в присутствии доктора Лайема. Но мысль о том, что ее слова могут помочь дочери вернуться в реальный мир, убедила Розу продолжать…
– Ты очень любила его, Микита. Так влюбляться могут только невинные девушки. А потом… – Она запнулась. – Он выбил у тебя почву из-под ног. Это было бы не так тяжело, если бы ты не собралась в этот момент взлететь. Он забрал твое сердце и невинность… а затем оставил тебя. – Роза провела кончиками пальцев по осунувшемуся лицу дочери. – Я помню, как ты ждала его день за днем, ночь за ночью. Ты часами стояла возле закопченной витрины кафе и всматривалась вдаль – не едет ли машина.
Роза запомнила те дни в мельчайших деталях, как ни жестоки они оказались. Всякий раз, когда она вглядывалась в глаза дочери, она видела отражение своего собственного прошлого. Роза знала, что произойдет потом: постепенно, еще не научившись сопротивляться, ее дочь начнет чахнуть. Она уже стала при ходьбе опускать голову и сутулить плечи, а когда кто-нибудь подходил к ней слишком близко, предпочитала поскорее вильнуть в сторону. Она понимала, что этот процесс будет продолжаться и в конце концов приведет к полной потере уверенности в себе, в результате чего от Микаэлы останется лишь безмолвная тень. Она слишком хорошо представляла себе это, но не знала, как предотвратить неизбежное.
Роза пробовала поговорить с дочерью: «Боль уйдет, если ты позволишь ей тебя оставить», но все ее усилия были напрасны.
Микаэла тогда лишь молча обернулась к ней и медленно обвела взглядом ее тщательно причесанные и забранные в пучок волосы, усталое лицо с густой сеткой морщин, грязный передник. «Неужели, мама?»
– Когда ты спросила меня, пройдет ли эта любовь, я ответила: «Да». Но мы обе знали, что это ложь. Я видела, как ты превращалась в тень. И тогда это произошло. Чудо. Он вернулся за тобой.
По прошествии лет Роза часто спрашивала себя: как случилось, что этому событию не предшествовало никакого доброго предзнаменования – рассыпавшаяся под ноги соль на удачу, луч солнца, прорвавшийся сквозь грозовые тучи? Роза была в тот момент на кухне, загружала посудомоечную машину. Джо уже ушел домой, и кафе было закрыто до утра. У Розы слипались глаза от усталости. Словно сквозь сон она слышала, как Микаэла в зале переставляет стулья и вытряхивает пепельницы.
И вдруг раздался какой-то странный, неуместный для этого времени звук. Через секунду Роза догадалась, что это звякнула монета, брошенная в щель музыкального автомата. У Джо давным-давно никто не заводил музыку. До ее слуха донесся хрип старой иглы, преодолевающей дорожку пластинки со скоростью сорок пять оборотов, а затем зазвучала мелодия – любовная тема из «Офицера и джентльмена».
Роза отложила грязную тряпку, захлопнула дверцу машины, обошла вокруг огромной газовой плиты и замерла. Склонившись вперед, она прислушалась, а затем осторожно приоткрыла дверь. Сначала Роза не увидела ничего, кроме кромешной тьмы. Огни были погашены. Только голубой туман – отблеск неоновой вывески – растекался по залу.
И вдруг она увидела Джулиана, который замер в дальнем углу зала. Микаэла неподвижно стояла перед ним.
В тот самый момент, стоя в кафе, насквозь пропахшем прогорклым жиром. Роза поняла, что ее дочь заложила бы душу за то, чтобы еще хоть раз в жизни увидеть его.
– Я не поверила, когда он предложил тебе стать его женой, дочка. Отдав свое сердце звезде – да нет, солнцу! – ты тянулась ввысь. Но тот, кто слишком долго смотрит на солнце, слепнет. Он забрал тебя из Санвиля и раскрыл перед тобой целый мир. С того дня ты превратилась в знаменитую личность: твои фотографии были во всех газетах, тебя постоянно показывали по телевизору. Ты стала очень красивой и изменилась до неузнаваемости – Кайла с волосами цвета ночи. Когда я приехала на твою свадьбу, у меня было ощущение, что я попала на Луну. Люди толпами следовали за тобой. Я мечтала о том, как сошью тебе подвенечное платье – мы обе хотели этого, но это было невозможно… для Кайлы.
Роза умолкла и обернулась к Лайему.
– Потом последовали годы их совместной жизни, о которой мне ничего не известно. Она многое скрывала и от меня. Из колонок светской хроники я узнала о том, что Джулиан начал пить, о его женщинах. Но Микаэла не рассказывала мне ничего. Все, что я помню из того времени, – ее телефонный звонок на следующий день после рождения Джейси. Малышке исполнился год. Тогда она, моя маленькая девочка, уставшим и надломленным голосом вымолвила, что все кончено. – Роза тяжело вздохнула. – Ей было всего двадцать три, но по ее голосу я поняла, что она уже больше не молода. Любовь к Джулиану разбила не только ее сердце – Микаэла лишилась гораздо большего.
Из груди Лайема вырвался звук, отчасти напоминающий стон, отчасти вздох, но сколько в нем было боли…
Роза хотела подойти к нему, прижать к груди и облегчить страдания раненого сердца, но не смогла.
– Мне очень жаль, Лайем… – лишь вымолвила она, вцепившись в изголовье кровати так, что побелели костяшки пальцев.
Он поднялся со стула и подошел ближе.
– Помоги нам, Майк, – прошептал он. – Дай знать, что ты все еще здесь. Мы все скучаем без тебя – я, Роза, Джейси, Брет… Джулиан.
Она видит, как что-то медленно колышется в мутной воде. Оно маленькое, круглое и белое, то подскакивает на волнах, то исчезает в глубине. Морские волны с такой силой бьются о ее тело, что она ничего больше не может расслышать. Глубоко в подсознании у нее мелькает мысль, что она должна бы слышать голоса альбатросов и чаек, но тишина вокруг бесконечна и нерушима.
Она знает, что если ей удастся расслабиться, она всплывет на поверхность и обретет покой. Этому она научилась, когда жила на побережье.
Сейчас она узнавала аромат корицы и сосен – знакомый, умиротворяющий, – но ощущала какую-то странную примесь. Она глубоко вдохнула и вместо запаха моря почувствовала запах женского тела, знакомого с детства. Она постаралась сосредоточиться на нем, но безуспешно – ее память оставалась безучастной.
– Помоги нам, Майк. Дай знать, что ты все еще здесь.
Голос, знакомый и в то же время чужой, продолжает задавать вопросы, на которые она не может ответить, потому что не понимает слов, с которыми к ней обращаются.
И вдруг снова тот же звук. Джулиан.
Она снова отчаянно пытается расшевелить свою память, но это илистое болото поглощает в себе все воспоминания.
Если бы только она могла открыть глаза…
– …скучаем без тебя…
Эти слова она понимает, и они причиняют ей нестерпимую боль. Скучать. Это значит быть в одиночестве и бояться… да, это она понимает.
Господи, помоги…
Она не помнит, надо ли отвечать на эту просьбу, но отсутствие ответа заставляет ее еще глубже погрузиться в мутный водоворот. Она слишком устала, чтобы держаться на поверхности, и она очень скучает… скучает…
– Боже, она плачет! – Лайем схватил носовой платок и вытер слезинку с ее щеки. – Майк, дорогая, ты слышишь меня?
Она не отвечала, но из ее глаз продолжали катиться крупные и блестящие, как капли расплавленного серебра, слезы. На подушке образовалось темное влажное пятно. Лайем нажал кнопку над кроватью, чтобы вызвать сестру, и бросился к двери. В дверях он столкнулся с Сарой и крикнул, чтобы она позвала доктора Пенна. Вернувшись, он склонился над женой, стал гладить ее по волосам и жарко шептать:
– Давай, малышка, возвращайся к нам.
– В чем дело, Лайем? – с порога поинтересовался доктор Пени.
– Она плачет, Стив, – ответил тот.
Стив подошел вплотную и пристально посмотрел на Микаэлу. Ее лицо по-прежнему было мертвенно-бледно, но даже при тусклом освещении был заметен многообещающий след от слезинки, скатившейся по щеке. Из нагрудного кармана халата доктор достал длинную иглу и, аккуратно приподняв ступню, ткнул ею в подушечку большого пальца.
Микаэла дернула ногой, а с ее губ сорвался еле слышный болезненный стон.
Стивен вернул ногу в исходное положение и прикрыл пациентку одеялом, после чего взглянул на Лайема.
– Кома переходит из глубокого состояния в поверхностное. Это вовсе не означает… – Он помолчал. – Впрочем, ты сам знаешь, что это означает. Но возможно, что-то дошло до ее сознания. Продолжай в том же духе.
Брету давно полагалось быть в постели, но он сидел на полу и играл в компьютерные игры. В дверь постучали.
– Привет, Бретти. – В дверь просунулась голова отца.
– Привет, пап. Хочешь поиграть?
– Знаешь, я не очень в этом разбираюсь. Мне больше по душе «Звездные войны», – ответил Лайем, подсаживаясь ко второму пульту управления.
Брет хмыкнул. Ему нравилось играть с отцом, потому что обычно он легко обгонял его.
Отец с трудом поднялся, держась за спинку кровати, словно мог упасть без нее.
– Давай-ка, малыш. Пора спать. Заканчивай игру и отправляйся чистить зубы.
Брет выключил компьютер и направился в ванную. Зубы он вычистил на совесть – отец славился тем, что мог заставить повторить процедуру, если результат его не устраивал, – и бегом вернулся в комнату.
Отец уже лежал под одеялом с книгой в руках. На столике горел ночник.
Брету нравилось, когда отец лежал в его постели, потому что тогда бояться было нечего. Он прыгнул к нему прямо в одежде.
– Нет, приятель, так не пойдет. Надевай пижаму.
– Ну папа… – поморщился Брет.
– Нет, – улыбнулся отец. – Я тебя знаю. Ты заснешь в одежде, а завтра ее же наденешь в школу. Слушай, а когда ты в последний раз принимал душ?
– Бабушка заставила меня вчера.
– Хорошо. Но не смей залезать в кровать в джинсах. Брет стянул с себя грязные штаны и комком заткнул их в изножье – завтра он проснется и наденет их в школу, – потом пролез под одеяло и уткнулся отцу в плечо.
– Это книжка про льва?
– Да.
Брет прижался к отцу и приготовился слушать. Тихий, размеренный голос Лайема действовал на его сына успокаивающе.
Казалось, прошло лишь несколько минут, но отец уже захлопнул книжку и положил ее на ночной столик.
– Я думаю, тебе нужно навестить маму, – сказал он, крепко обняв мальчика. – Сейчас это очень важно.
Отец никогда раньше не говорил Брету, что его посещение важно для мамы. Все это время ему казалось, что его никто не принимает всерьез…
Брет не смог сдержать слез. Они хлынули из глубины его души, как водопад, обжигая щеки. Он прижался к отцу еще сильнее.
– Я думаю, что она скучает без тебя, – сказал Лайем, вытирая слезы с его щек и ласково гладя по волосам. – Это совсем не страшно. Обычная комната с белыми стенами и кроватью. Я не стал бы тебе врать, Брет. Мама выглядит так же, как всегда, но только спит.
– Тогда почему ты не разрешил мне увидеть ее с самого начала?
– Честно? Из-за синяков на лице. Тогда она плохо выглядела, и аппараты могли напугать тебя. А теперь все по-другому. Ты не испугаешься, когда увидишь ее, обещаю. Тебе, возможно, будет грустно, и ты расплачешься, но только плача маленькие мальчики становятся большими.
– Ты клянешься, что она жива?
– Клянусь.
Брету хотелось бы верить.
– Ей нужно услышать твой голос, Брет. Я знаю, что она скучает без своего любимого мальчика.
В этот момент Брет поверил в то, что только он может разбудить ее. В конце концов, это он – ее самый любимый мальчик, которого она обожает больше всего на свете. Ведь мама сама всегда так говорила ему. Может быть, все это время она только и ждала, когда услышит его голос. Брет вытер нос рукавом пижамы и посмотрел на отца:
– Я могу для нее спеть. Может быть, эту песню… помнишь, из шоу? Называется «Завтра». Мама всегда пела мне ее, когда я не мог заснуть.
– Солнце взойдет… завтра… – потихоньку стал напевать отец.
– Отдай свой последний доллар за завтрашний день…
Брет присоединился к отцу, и они спели все от начала до конца. А когда песня кончилась, он понял, что больше никогда не станет плакать.
Я могу навестить ее завтра перед школой.
– Это было бы здорово. – Голос отца дрогнул. – Хочешь, будем спать сегодня вместе?
– А можно?
– Да.
Рука об руку они вышли из детской спальни. По пути в комнату родителей Брет повторял про себя слова песни и тихо улыбался.
На следующее утро он проснулся рано и первым делом принял душ, хотя его никто не заставлял, потом тщательно выбрал одежду: чистую рубашку, новую пару джинсов. Одевшись, он вернулся в спальню родителей и остановился у кровати.
– Папа, – потряс он отца за плечо. – Вставай.
– Привет, Бретти, – еле разлепив глаза, буркнул Лайем. – Что…
– Пойдем к маме.
– Ладно, малыш. Через пять минут я буду готов. Брет нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Не стерпев, он бросился вниз и зажег все огни, потом достал из чулана школьный рюкзак и перебросил лямку через плечо.
Отец действительно спустился через несколько минут. Они сели в машину и помчались по направлению к городу.
Брет покачивался на сиденье и думал о том, что надо бы заговорить с отцом, но он был слишком возбужден предстоящей встречей с матерью. Накануне она приснилась ему – впервые за долгое время. Будто бы она пришла в себя, когда он подарил ей «мамин поцелуй». Вот чего ей не хватало все это время – его поцелуя.
Войдя в больницу, Брет вцепился в руку отца и нетерпеливо потянул его вперед, но перед дверью палаты вдруг испугался и замер.
– Все в порядке, Бретти. Не важно, что тебе грустно. Я прошу об одном – поговори с ней.
Брет собрался с духом и толкнул дверь. Его удивила детская кровать посередине, с металлическими ручками и совсем непохожая на взрослую. В палате было уныло и полутемно.
На кровати лежала мама. Он нерешительно подошел к ней. Она выглядела красивой. Казалось, вот-вот откроет глаза и поднимется.
«Как поживает мой самый любимый мальчик?» Это будет ее первая фраза.
– Поговори с ней, Брет.
Мальчик отпустил руку отца и подошел к кровати, затем медленно склонился и поцеловал маму, как обычно она целовала его перед сном. Мамин поцелуй: сначала в лоб, потом в щеку, потом в подбородок. Наконец он поцеловал ее в кончик носа и сказал:
– Пусть тебе приснится что-нибудь хорошее. Мама лежала в кровати неподвижно.
– Мама, открой глаза. Это я, Брет.
Он помолчал и начал петь, как обещал отцу. Он пропел «Завтра» три раза.
Бесполезно.
Брет отступил от кровати и посмотрел на отца глазами, полными слез.
– Она не проснулась, папа.
– Я знаю. – Казалось, отец сам готов заплакать. – Я знаю. Но мы будем продолжать. Мы постараемся.
Глава 11
Жизнь человека складывается из отдельных моментов, подобных пятнам краски на холсте. Все, что ты есть, чем станешь, зависит от повседневного выбора. Этот хаотичный процесс принятия решений начинается очень рано. Пройти ли отборочный тур или сложный тест, пристегнуться ремнем в машине, рискнуть попробовать виски?
Любое решение кажется не важным, как поворот на незнакомой дороге, когда едешь куда глаза глядят. Но решения накапливаются, и в один прекрасный день ты понимаешь, что они делают тебя таким, каков ты есть.
Лайем позволил себе навсегда остаться в тени своего отца.
Решение.
Он добрался до самого Гарварда и по пути узнал, как много дорог открывается перед человеком. Тогда он вернулся в Ласт-Бенд, где чувствовал себя в безопасности.
Решение.
Он влюбился в Микаэлу и построил свой мир на шатком основании этого чувства. Он знал, что их любовь Делится на неравные части, но день за днем, час за часом, по мере того как их жизнь постепенно складывалась из дней рождения, годовщин, семейных праздников, вечеров, когда все, сгрудившись на одном диване, смотрели телевизор, он позволил себе расслабиться в атмосфере всеобщего забвения.
Решение.
Теперь он стоял перед необходимостью другого жестокого выбора. Состояние внутренней борьбы не давало ему покоя с тех пор, как Майк впервые моргнула. У Лайема не было сомнения, что решение, которое он должен принять, заложит основу его дальнейшего существования.
Он отодвинулся от рабочего стола. На нем лежала пачка писем и факсов, требующих немедленного ответа. Но ему было все равно. Во всяком случае, сейчас. Он вскочил, сорвал с вешалки пальто и, сняв с себя халат, затолкал его под кресло.
Накинув пальто, он потихоньку вышел из кабинета и натолкнулся на Кэрол.
– О, доктор!
Он улыбнулся. Это была их первая нормальная встреча за последние несколько недель.
– Хорошо, что у вас не было в руках анализов мочи.
– Или скальпов, – поддержала шутку Кэрол.
– Я хочу улизнуть пораньше, – сказал он. – Джедд Марковиг отменил совещание.
– Вам повезло. Ваша теща только что звонила. Она сказала, что повезет внука кататься на коньках и будет рада, если вы присоединитесь к ним.
Лайем внутренне напрягся, понимая, что за этим последует.
– Как у нее дела? – спросила Кэрол.
– Все так же, – ответил он, надеясь, что голос не выдает его раздражения. Господи, как он ненавидел эти слова! Если все обойдется, он навсегда выкинет их из своего лексикона.
– Передайте ей привет.
– Конечно, Кэрол. Обязательно.
Лайем старательно улыбался, проходя через пустую приемную. Ему вдруг вспомнилось, как Микаэла в свое время отозвалась об этом крохотном помещении: «Как же можно вынуждать пациентов сидеть на пластиковых стульях, да еще рядом с этими жуткими стенами? Детский понос и то приятней на вид!»
Теперь приемная изменилась до неузнаваемости: желтые стены украшало панно, выполненное учениками миссис Дрейлинг; мягкие стулья были обиты темно-синим бархатом, а на полу красовался красный ковер.
Он вспомнил, как Майк стояла на стремянке во время ремонта. Ее лицо и волосы были перепачканы краской. «Эй, тапер, боишься руки замарать? Неужели они такие нежные, что не могут удержать кисть?» – задорно крикнула она. В ответ он подошел к ней, обнял и поцеловал в теплые, пропахшие краской губы…
Лайем поспешил закрыть за собой дверь.
На улице ему стало лучше. Резкий перепад температуры – именно то, что ему сейчас необходимо, чтобы проветрить мозги. Он взглянул на часы. 2:38.
И вдруг он почувствовал, что меньше всего ему хочется сейчас ехать в больницу и сидеть у постели жены. Три долгих дня он провел рядом с ней, держа ее за руку и повторяя ненавистное ему имя Джулиана. И за все это время она ни разу не подала признаков жизни.
Лайем поднял воротник пальто и пошел вниз по улице. В это время года темнеет рано, и фонари вот-вот вспыхнут желтым светом, ловя падающие снежинки в золотистые сети огней.
Он завернул в кафе и заказал молочный коктейль. Ирма немного поболтала с ним, пока взбивался напиток, а потом оставила в покое. Сколько он ни уговаривал, она наотрез отказалась взять с него деньги. Тогда он попрощался и вышел.
Из дверей кондитерской вкусно пахло сдобными булочками с корицей. Лайем испытал сильнейший соблазн купить что-нибудь к завтраку, но мысль о том, что снова предстоит услышать ненавистное «Как она?» и ответить «Все так же», отвратила его от этой затеи.
В морозном горном воздухе далеко разносился заливистый детский смех. Лайем пошел на этот звук и вскоре оказался на ферме мистера Роббина. Его лягушачий пруд, расположенный в самом центре пастбища, по мановению волшебной палочки матери-природы был превращен в прекрасный каток. Вокруг него уже стояла вереница припаркованных машин, и теперь, когда по-настоящему стемнело, дети продолжали кататься на коньках в свете автомобильных фар. Звучала музыка – Гарт Брукс вовсю наяривал «У меня много друзей в долине». Сьюзи Сэнмен орудовала за столом для пикника и разогревала молоко на походной печурке. Майор Комфорт жарил хот-доги на раскаленной решетке над костром.
Лайем увидел Брета, который носился по льду со стайкой мальчишек. Роза сидела в одиночестве на лавочке возле пруда.
Он пробирался сквозь толпу, на ходу кивая соседям и знакомым, многие из которых не скрывали своего удивления при виде его. Когда он опустился на лавочку рядом с Розой, та молча придвинулась к краю, чтобы дать ему больше места.
– Папа, папа, смотри! – закричал Брет, размахивая руками. Лайем поднял глаза в тот момент, когда Брет разогнался изо всех сил и врезался в Шери Линдли, в результате чего они оба шлепнулись на лед, покатываясь со смеху.
– Жизнь продолжается, да, Роза? – тихо вымолвил Лайем, наблюдая, как его сын оттачивает мастерство, учась кататься задом наперед. Прошлой зимой Брет едва мог стоять на коньках.
– Да.
Лайем пытался согреть ладони о бумажный стаканчик с кофе, горячий пар приятно растекался по лицу. Только сейчас он понял, что промерз до костей. «А ведь в этом есть глубокий смысл, – неожиданно подумал он. – Холод ощущается сильнее всего в тот момент, когда начинаешь согреваться».
– Ей не становится лучше, Роза.
– Да. Я знаю.
– Мы уже много дней говорим с ней. Я столько раз повторял имя Джулиана, что боюсь случайно произнести его за обедом. Мне казалось, что Брет ей поможет, но он бывает в больнице каждый день после школы, и все безрезультатно.
– Наверное, ей нужно время.
– Сейчас время для нее плохой союзник. Я думаю…
В этот момент у него на поясе затрещал пейджер. Лайем тревожно взглянул на Розу и достал маленькую черную пластинку.
Срочное сообщение от Стивена Пенна. 911. Код, требующий немедленного ответа абонента.
– О Господи! Что-то с Майк…
– Возьми мою машину, – сказала Роза, протягивая ему ключи.
– Моя машина возле офиса. Ключи под солнцезащитным щитком. Возьми Брета и Джейси и поезжайте в больницу. Это может быть…
– Я знаю, что это может быть. Отправляйся. Мы едем за тобой.
– Остановка сердца.
Лайем тяжело опустился в кресло. Казалось, каждая Косточка в его теле размякла и утратила твердость. Ему с трудом удалось приподнять подбородок, который все время норовил уткнуться в грудь.
– Не знаю, что сказать тебе, Лайем. Ее сердце остановилось. Хотя мы быстро реанимировали ее и теперь ее жизнь вне опасности, это может оказаться дурным предзнаменованием. Не исключено, что организм перестает справляться. Я думаю, пришло время подготовить себя и детей к тому, что скоро наступит конец.
Конец. В профессии врача нет ничего труднее, чем сказать такое пациенту.
– Мне показалось, что в последние несколько дней ей стало лучше, – вздохнул Лайем.
Он догадывался, что Стив в этот момент подумал о своей жене Маргарет, которая ждала его дома – готовила ужин или, может быть, лепила с детьми во дворе снеговика. В глазах друга Лайем увидел сочувствие и понимание того, как страшно вдруг потерять любимого человека.
– Мне надо поговорить с Розой и детьми.
– Что ты им скажешь?
– Не знаю. Как, черт побери, можно объяснить девятилетнему ребенку, что пришло время навсегда прощаться с матерью? А если этого не сделать, то как потом сказать, что прощаться уже поздно?
– Боже мой… – Стив покачал головой, положил локти на стол и всей тяжестью навалился на них, опустив голову.
Лайем видел, что друг мучительно подыскивает слова, которые действительно могли бы утешить и помочь в трудную минуту, чего нельзя ждать от банальных соболезнований. И еще он вдруг увидел, что Стив совершенно растерян. Это понятно. В такие минуты наука бессильна, наступает время для веры в Бога.
Прежде чем Стив нашелся что сказать, Лайем поднялся и вышел из кабинета.
Коридор был залит слишком ярким светом, который резанул Лайема по воспаленным глазам. В приемной у окна стояла Джейси, рядом с ней Марк. Роза примостилась на самом краешке дивана. Брет – в спортивной куртке и наколенниках – прислонился к стене у телевизора. Щеки у него раскраснелись от мороза, а со взмокшей челки на нос стекали капли пота.
Джейси заметила Лайема первой и, схватившись за руку Марка, шагнула к нему.
– Папа?
Ком встал у него поперек горла. Он не мог вымолвить ни слова. Во всяком случае, не сейчас, не здесь, под этим ослепительным холодным светом больничных ламп. Он скажет детям правду завтра. Может быть, ему удастся найти волшебное соотношение между «сейчас» и «потом». Но если Микаэла не доживет до утра… ему придется жить с этим. Его нынешнее решение ляжет еще одним камнем на и без того отягощенную душу.
– Мама в порядке, – сказал он, не глядя на Розу. – Ей стало плохо с сердцем, но теперь все нормально.
– Можно мне повидать ее? – спросила Джейси.
– Конечно. Но только на пару минут. Как ни странно это звучит, но ей нужно отдохнуть.
Джейси понимающе кивнула и направилась к двери. Когда она проходила мимо отца, он схватил ее за руку и крепко сжал.
– Она сейчас выглядит не лучшим образом, дорогая.
– Я понимаю. – Джейси вдруг побледнела. – Я ненадолго.
Лайем выжал из себя улыбку и дал ей пройти. Что еще он мог сделать? Девочка уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно идти по пути отчаяния.
Брет молча смотрел на отца. По его лбу и щекам струился пот, губы дрожали, а на глаза навернулись слезы.
– Мама проснулась?
– Нет, сынок. – Лайем ласково погладил его по щеке. Он чувствовал, что больше не может обманывать сына словами «еще нет». Надежда – не сладкое пирожное, которое сначала можно дать, а потом отобрать.
– Я не хочу видеть ее сейчас… такой. Лайем растерялся.
– Слушай, Бретти, – неожиданно вмешался Марк. – Помнишь, я обещал тебе кока-колу и шоколадных медвежат? Может, сходим в кафе сейчас?
– Отличная идея, – с облегчением улыбнулся Брет. – Можно, папа?
