Текст книги "Дом у озера Мистик"

Автор книги: Кристин Ханна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

10

Здание окружного суда было построено сто лет назад, когда Мистик был городом лесорубов и переживал бум, в те времена, когда целые мили срубленных деревьев ждали, когда их погрузят в поезда и увезут. У всех жителей города была работа. Окружной суд занимал внушительное здание из обтесанного вручную серого камня, со множеством двустворчатых окон по фасаду; оно было расположено в центре обширной зеленой лужайки. Мощенные кирпичом дорожки окаймляли аккуратно подстриженные рододендроны и азалии. На весеннем ветру развевался флаг штата Вашингтон.

Ник стоял на ступенях здания суда, прислонившись к каменной колонне, у высокой дубовой двери парадного входа. Он пролистал свой блокнот, освежая в памяти обстоятельства ареста, который произошел больше месяца назад.

Дача показаний в суде входила в его обязанности, но он не любил эту часть своей работы. Особенно когда приходилось выступать в суде по семейным делам, где все обычно сводилось к разрушенным семьям и разбитым сердцам.

Сегодня слушалось дело Джины Пикколо. Ник знал Джину, еще когда она была ребенком. Он помнил, какой она была всего несколько лет назад, когда у нее была главная роль в детском спектакле «Оклахома!». Это была яркая, жизнерадостная девочка с угольно-черными волосами и сияющими глазами. Но в четырнадцать лет она отбилась от рук – связалась с дурной компанией. И девочки с сияющими глазами больше не было, она стала мрачной, вульгарной девицей в мешковатой одежде, которая ругалась, как лесоруб, и постоянно нарывалась на неприятности. Ее родители с ума сходили от беспокойства. Недавно она стала встречаться с семнадцатилетним парнем. Что бы ее родители ни говорили, что бы ни делали, все было без толку.

И сегодня Ник должен был дать показания в суде по поводу Джины. Он посмотрел на часы. Суд должен возобновить работу через десять минут. Он снова пролистал свои заметки, но сосредоточиться никак не мог.

Дело было в проблеме, которая тревожила его последние четыре дня. Вернее, с того дня, когда в его жизни снова появилась Энни Борн и произошли перемены с Иззи. Она, правда, не заговорила и все еще верила, что исчезает, но Ник уже заметил изменения. Она начала слушать, улыбаться, и он точно знал, в чем причина этих перемен. Рядом с Энни так чертовски легко! В этом-то и была проблема. Для Ника во всяком случае. Он постоянно думал о ней, вспоминал, как они занимались любовью, как Энни его очаровывала, как она жмурилась, как улыбалась, как то и дело поднимала руку, чтобы заправить за ухо несуществующую прядь волос, как беспомощно пожимала плечами, когда у нее что-то не получалось. Теперь, общаясь с ней, он старался на нее не смотреть – боялся, что она увидит в его глазах желание.

Ник со вздохом закрыл блокнот и направился в здание суда, в зал номер шесть.

У дверей зала стояла Джина в черных джинсах и не по размеру большом черном свитере, доходящем ей почти до колен. В ее когда-то черных волосах пестрели розовые и лиловые пряди, в носу было серебряное колечко. Увидев Ника, она прищурилась:

– Мать твою, Делакруа! Ты явился сказать им, чтобы они меня посадили!

«Откуда в ней столько злости?» – вздохнул Ник.

– Я здесь для того, чтобы рассказать судье Маккинли, что произошло двадцать шестого февраля.

– Как будто ты об этом что-нибудь знаешь! Или обо мне. Меня подставили, это был не мой кокс.

– Кто-то положил его тебе в карман?

– Точно.

– Джина, если ты решила играть так – прекрасно. Но честность была бы умнее.

Она хлопнула себя по бедру.

– Ага, как будто ты знаешь что-нибудь про честность! Меня от вас, копов, тошнит.

– Джина, ты молода…

– Да пошел ты!

– И как все молодые люди, ты думаешь, что нашла великую неоткрытую страну. Но это не так. Я уже был там, куда ты направляешься, и поверь мне, там нет ничего хорошего.

– Да ты ни хрена не знаешь о большом реальном мире, о настоящей жизни! Ты коп. В Мистике!

Она достала сигарету и закурила. Потом ее взгляд метнулся к табличке «Не курить» на стене рядом с ней. Она усмехнулась, глядя на Ника, словно подзуживая его что-нибудь сделать. Она выдохнула струю дыма, и Ник увидел в ее глазах вызов. Он кивнул в сторону открытой двери:

– Пойдем выйдем.

Ник пошел не оглядываясь, пересек холл и вышел на улицу. Его удивило, что Джина последовала за ним. Он сел на верхнюю ступеньку. Она села, скрестив ноги, в нескольких футах от него.

– Ну? Что?

– Когда я был в твоем возрасте, я жил на улице.

Она фыркнула:

– Ага. А я – одна из «Спайс Герлз».

– Моя мать была алкоголичкой. Случалось, она продавала себя за выпивку. Хорошенькая была жизнь, нормальная для пьяницы без образования и специальности. Она вылетела из школы в шестнадцать лет, когда забеременела мной. Мой папаша довольно быстро ее бросил, и после этого ей некуда было деваться.

Джина замерла с открытым ртом. Сигарета повисла в ее губах, накрашенных черной помадой.

– Не может быть, – сказала она. Но на этот раз ее голос звучал не так уверенно.

– У нас не было денег, чтобы заплатить за жилье. Зависимость матери от алкоголя лишала нас всего. Она сначала забирает твои деньги, причем быстро, потом твою волю и гордость. Очень скоро тебе становится все равно, что ты живешь в старом «шевроле импала» и у твоего сына нет зимней одежды. Тебя волнует только одно: как заторчать или напиться. Ты будешь спать на скамейке в парке, накрывшись вместо одеяла газетой, и даже не почувствуешь, что замерзаешь или среди ночи облюешь всю себя.

– Ты пытаешься меня запугать.

– Еще как пытаюсь! Джина, дорога, на которую ты встала, ведет только в три места: скамейка в парке, тюремная камера или гроб. Подумай об этом.

Она медленно подняла взгляд и посмотрела ему в глаза. Ник видел, что она напугана. На долю секунды ему показалось, что она собирается обратиться к нему за помощью.

«Ну, давай же, Джина, ты можешь это сделать», – подумал он.

Ник достал из кармана свою визитную карточку и протянул девушке:

– Позвони мне. В любое время.

– Я…

– Эй, Джина, с какой стати ты болтаешь с этим придурком?

Джина отпрянула как ужаленная и, пошатываясь, встала на ноги. Белая визитная карточка спланировала на серые каменные ступени у ее ног. Джина повернулась и помахала рукой парню с зелеными волосами, который через две ступеньки поднимался вверх по лестнице здания суда. В его ушах и на карманах звенели цепочки, в брови блестел тонкий серебряный обруч. Он обнял Джину и привлек ее к себе. Потом взял у нее изо рта сигарету, глубоко затянулся и медленно выдохнул.

– Ты ведь пришел, чтобы упрятать ее в тюрягу?

Ник посмотрел на парня. Дрю Доро. Дурное семя.

Впервые он имел нелады с законом в десять лет, когда сжег гараж, принадлежащий его семье. В конце концов два года назад его родители отказались от него. Рано или поздно этот парень будет мотать срок в «Монро», это всего лишь вопрос времени. Он был первым парнем Джины.

– Дрю, я пришел для того, чтобы сообщить судье мое мнение, вот и все. Это не судебное разбирательство. – Ник посмотрел на Джину. – Во всяком случае, пока.

Джина сделала шаг к Нику. Неуверенность в ее взгляде напомнила Нику, что под всей этой раскраской и вызывающим поведением прячется подросток, испуганный и пытающийся найти свой путь в непонятном взрослом мире.

– Что ты скажешь судье?

Ник пожалел, что не может ей соврать и сказать то, что она хотела бы услышать.

– Я собираюсь сказать, что ты представляешь угрозу для самой себя и для остальных. Ты не оставляешь выбора.

Ее неуверенность сменилась вспышкой неприкрытой агрессии:

– Мать твою, Делакруа! Это был не мой кокс!

Ник медленно поднялся.

– Джина, если тебе понадобится помощь, ты знаешь, где меня найти.

Дрю рассмеялся:

– За каким чертом ей понадобится твояпомощь? У нее полно друзей, которым на нее реально не наплевать. А ты всего лишь паршивый коп в этом занюханном городишке. Ты годишься только котов с улиц гонять. Пойдем, Джина.

Ник проводил взглядом их удаляющиеся фигуры. Он и не надеялся, что Джина его послушает. Хотя нет – он все-таки надеялся. Это был негаснущий огонек надежды, которая всегда жила в нем. Сколько таких разговоров было у него с подростками, но ни один не внял его советам, никто не изменился. Большинство из них ушли из жизни молодыми, погибли насильственной смертью или умерли от передозировки, многие вдали от родных, которым принесли и боль, и разочарования.

«Хоть бы один из них взялся за ум», – мрачно подумал Ник. Он искренне хотел вразумить, уберечь от глупостей, защитить этих юнцов. Он увидел, что Джина остановилась, докуривая сигарету.

– Помни про скамейку в парке! – крикнул он ей.

В ответ Джина вскинула руку с поднятым средним пальцем.

К тому времени, когда Ник вернулся домой, – как всегда, поздно, Энни уже уехала. Она легла спать и почти сразу же погрузилась в глубокий сон. Но где-то среди ночи она проснулась и машинально протянула руку, чтобы дотронуться до мужа. Рядом никого не было.

Если Энни просыпалась среди ночи, ей не удавалось заснуть снова. Это было следствие ее депрессии – она все время чувствовала себя усталой, но при этом редко спала хорошо. Как обычно, в часы, оставшиеся до рассвета, она старательно отгоняла от себя мысли о большом пустом доме на берегу Тихого океана и о мужчине, который так долго был частью ее жизни. О мужчине, который сказал ей: «Я люблю другую женщину».

Она пошла в кухню, съела тарелку хлопьев. Потом взяла телефон и позвонила Натали. Это был незапланированный звонок. Несколько минут она слушала рассказы о Лондоне, потом безо всякого перехода сказала дочери, что переехала в Мистик. « Повидаться с Хэнком и помочь одному старому другу».

Натали задала только один вопрос:

– Что сказал на это папа?

Энни принужденно рассмеялась, но тут же почувствовала, что ее смех прозвучал фальшиво.

– Знаешь, папа хочет только, чтобы я была счастлива.

– В самом деле?

Этот короткий вопрос, как показалось ей, содержал в себе явный подтекст. Энни вдруг почувствовала себя старухой, у которой все в прошлом. Они проговорили почти час, и к концу разговора Энни почувствовала, что общение с дочерью – это своего рода якорь и напоминание о том, что не во всем в жизни она потерпела неудачу. Энни не забыла проверить, есть ли у Натали номер телефона Хэнка, чтобы при необходимости дочь могла бы с ней связаться.

Потом Энни снова забралась в кровать и смотрела в окно, наблюдая, как тьма постепенно отступает и рассвет оттесняет ночь.

Только мысли об Иззи придали Энни силу встать, одеться и позавтракать. Эта девочка стала ее спасением. Иззи затронула нечто глубинное в душе Энни, а для того, чтобы понять причину, не требовался психоаналитик за двести долларов в час. Когда Энни смотрела в испуганные карие глаза Иззи, она видела в них отражение себя. Она хорошо понимала, с чем столкнулась Иззи. Нет ничего тяжелее, чем потерять мать в каком бы ты ни был возрасте, но для ребенка, особенно для девочки, эта потеря меняет в ее мире все. За годы, прошедшие после смерти матери, Энни научилась спокойно говорить о своей потере, почти так же, как люди говорят о погоде. «Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой… умерла… почила… скончалась… несчастный случай… я ее почти не помню…» Иногда ей было совсем не трудно это говорить, а иногда боль пронзала ее. Иногда, почувствовав знакомый запах духов или ванильный аромат печенья или услышав по радио какую-нибудь музыкальную фразу из песни «Битлз», она, взрослая женщина, могла остановиться посреди гостиной и заплакать как ребенок.

Матери нет.

Всего два коротких слова, но они вмещают бездонный колодец боли и потери, непроходящую тоску по прикосновениям, которые больше никогда не ощутишь, по ласковым словам, которые никогда уже не услышишь. Нет такого слова, которое могло бы в полной мере описать ужас этой потери. Ни в словаре Энни, ни тем более в словаре Иззи. Неудивительно, что девочка выбрала молчание.

Энни хотела сказать все это Нику, чтобы он понял, что чувствует Иззи, но каждый раз, когда она начинала говорить, ее останавливало ощущение собственной бестактности. Когда она смотрела в голубые глаза Ника или на его поседевшие волосы, она понимала, что, наверное, он и сам это знает.

Они все еще испытывали неловкость при общении друг с другом. По крайней мере, для Энни воспоминание об их внезапно обрушившейся страсти окрашивало каждый взгляд, каждое движение, и если она начинала говорить с ним на слишком личные темы, то у нее сразу же сбивалось дыхание. На Ника ее присутствие действовало так же. И они чаще всего отделывались фальшивыми улыбками и поверхностными разговорами.

Но такое положение постепенно начало меняться. Вчера они проговорили десять минут – стояли на кухне и пили кофе, пока Иззи завтракала. Их разговор крался по колее старой дружбы, временами проваливаясь в общие воспоминания. В какой-то момент разговора они одновременно улыбнулись друг другу. Этот знак их возрожденной дружбы придал Энни уверенность, и сегодня она подъехала к дому Ника на полчаса раньше. Взяв пакет с круассанами, купленными по дороге в пекарне, и другой пакет – с сюрпризами для Иззи, она вышла из машины, поднялась по ступенькам и постучала в дверь.

Ждать пришлось долго, наконец Ник открыл дверь. Слегка пошатываясь, он смотрел на Энни покрасневшими глазами. Она протянула пакет:

– Я подумала, может, ты захочешь съесть круассаны на завтрак.

Ник отступил, пропуская ее в дверь, и Энни заметила, что он нетвердо стоит на ногах.

– Я не завтракаю, но все равно спасибо.

Энни вошла за ним в дом. Ник скрылся в ванной и через несколько минут вернулся уже в полицейской форме. С зачесанными назад волосами он выглядел нездоровым. Четко обозначенные морщины были словно прорисованы на лице. Энни потянулась к Нику и дотронулась до его лба.

– Может быть, сегодня тебе стоит остаться дома…

Ник замер. Интимность ее жеста его испугала. Энни отдернула руку, чувствуя, что краснеет от смущения.

– Извини. Мне не следовало…

– Все в порядке, – мягко сказал Ник. – Я просто плохо сплю, вот и все.

– Ты будешь дома к ужину? – сменила она тему, стараясь говорить безучастно.

Ник молчал, и Энни поняла, что он подумал о двух последних вечерах. Оба раза он возвращался домой слишком поздно, чтобы ужинать.

– Мой график…

– Для Иззи это очень важно.

– Думаешь, я не знаю? – с горечью воскликнул он.

Его отчаяние тронуло Энни.

– Извини, я не хотела…

Ник резко поднял руку, словно хотел отбить удар.

– Я буду дома.

Он торопливо проследовал мимо Энни и вышел из дома.

Их дни шли по накатанной колее. Энни приезжала утром и проводила с Иззи весь день – играла с ней, читала, гуляла с девочкой по лесу. Потом Энни готовила еду, а Иззи сидела на кухне и молча наблюдала. Обедали они обычно вдвоем, а вечером смотрели телевизор или видео, пока не приходило время ложиться спать. Энни укладывала девочку, подтыкала одеяло и целовала в лоб.

Ник по-прежнему пропускал ужин, забывал позвонить и появлялся дома около девяти часов вечера, пропахший дымом и выпивкой. Даже когда он обещал быть дома, а обещал каждый вечер, он не появлялся. Энни устала придумывать для него оправдания.

И на этот раз его девочка ляжет спать, не услышав от отца «спокойной ночи». Иззи стояла у окна и смотрела на улицу. Она простояла так уже почти тридцать минут, наверняка надеясь услышать гул мотора папиной патрульной машины.

Энни подошла к Иззи и опустилась на колени на пол.

– Я тоже была маленькой, когда моя мама умерла. – Энни тщательно подбирала слова. – От этого мой папа и я надолго стали очень молчаливыми. Когда папа смотрел на меня, он сразу начинал думать о маме, это причиняло ему боль, и он перестал на меня смотреть.

Карие глаза Иззи наполнились слезами, она прикусила задрожавшую нижнюю губу. Энни кончиком пальца стерла слезинку со щеки девочки.

– Но мой папа ко мне вернулся. Это случилось не сразу, прошло время, но он вернулся, потому что он меня любил. Так же, как твой папа тебя любит.

Энни подождала ответа Иззи, но девочка молчала. Тогда Энни поднялась с колен, улыбнулась и обняла малышку.

– Пойдем, дорогая. Пора ложиться спать.

Она направилась к лестнице. Иззи пошла рядом, стараясь идти в ногу с Энни. Они стали подниматься по лестнице. Неожиданно Иззи придвинулась ближе и просунула свою ручку в руку Энни. Это было впервые, когда Иззи сама к ней прикоснулась. Энни осторожно сжала маленькие пальчики. « Вот так, Иззи, очень хорошо, дай мне свою руку, я не позволю тебе упасть».

Когда Иззи почистила зубы, они обе опустились на колени перед кроватью. Энни прочитала вечернюю молитву, потом уложила Иззи в постель и поцеловала ее. Немного постояв у ее кровати, она подошла к окну и опустилась в кресло-качалку. Кресло негромко поскрипывало: ширк-ширк. Энни слушала мерное дыхание девочки и смотрела в окно на озеро, мерцающее в лунном свете.

Этот вечерний ритуал навевал Энни воспоминания. Когда ее мать умерла, она была слишком мала, чтобы справиться с горем. Еще вчера ее мир был ярким и сияющим, полным любви, а уже на следующий день все изменилось – мир словно померк, стал серым, печальным, залитым слезами. Она до сих пор помнила, как страшно ей было видеть своего отца плачущим.

Именно тогда у нее возник план ее будущей жизни. Она будет хорошей девочкой, которая никогда не плачет, никогда не жалуется, никогда не задает неудобные вопросы.

Но ей потребовались годы, чтобы стать такой. В первый год жизни вдали от дома она чувствовала себя ужасно одинокой. Стэнфорд был неподходящим местом для дочери фабричного рабочего из маленького городка. Тогда она впервые поняла, что она бедная, а ее родители – люди простые и малообразованные.

Единственной причиной, удержавшей ее в этом большом негостеприимном колледже, была любовь к отцу. Она знала, как много для него значило то, что она была первой из Борнов, поступившей в колледж. И поэтому она, сжав зубы, шла дальше и делала все, что могла, чтобы вписаться в окружение. Но одиночество подчас становилось просто невыносимым.

Однажды она стала заводить машину, и звук двигателя вдруг вызвал воспоминание, неожиданное, как снег в июле. Энни вдруг почувствовала, что рядом с ней в машине сидит ее мать, ее «фольксваген-жук» превратился в старый «универсал», который когда-то был у них в семье. Энни не знала, куда они ехали, она и ее мама, о чем они тогда говорили, но она с болью вдруг поняла, что не может вспомнить звук маминого голоса. Чем больше она старалась вернуться в тот момент, погрузиться в воспоминание, тем более плоским и одномерным оно становилось.

До того момента она наивно верила, что сумела принять и пережить смерть матери. Но в тот день, спустя больше десяти лет после того, как они положили мать в холодную землю, у нее случился срыв. Она плакала по всем утраченным радостям – поцелуям перед сном, ласковым объятиям, по счастью, которое никогда больше не будет полным. Она скорбела о прерванном в одно мгновение детстве, которое ушло от нее дождливым днем, превратив ее из ребенка во взрослого человека, который знает, что жизнь несправедлива, а любовь может разбить сердце и что ничего не может быть горше, чем быть покинутым теми, кого ты любил.

Прошло несколько дней, прежде чем она снова обрела душевное равновесие, но и тогда ее самообладание было очень хрупким, как тонкий слой льда на глубокой темной воде. Неудивительно, что вскоре она влюбилась. Она была открытой раной одиночества, и забота о другом человеке была единственным известным ей способом заполнить брешь в душе. Когда она познакомилась с Блейком, она излила на него всю нерастраченную любовь и накопившуюся тоску.

Энни осторожно встала с кресла-качалки и тихонько подошла к кровати. Иззи мирно спала. Она спросила себя, снятся ли девочке счастливые сны, в которых появляется ее мать. Самой Энни редко так везло.

Она спускалась по лестнице, когда зазвонил телефон. Энни поспешила к телефону и сняла трубку на третьем гудке.

– Ник?

После паузы женский голос в трубке переспросил:

– Ник?

Энни недовольно поморщилась.

– Привет, Терри.

– Ну, нет, не смей делать вид, будто это обычный разговор. Кто вообще такой этот Ник и где ты? Я позвонила Хэнку, и он дал мне этот номер.

Энни села на диван и поджала под себя ноги.

– Ничего особенного, правда. Я всего лишь сижу с ребенком старого друга, а он допоздна задерживается на работе.

– А я-то надеялась, что ты изменилась. Ну, хотя бы чуть-чуть.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты прожила двадцать лет в ожидании, когда твой муж вернется домой, а теперь ждешь другого мужчину? Это безумие!

Это и правда было безумие. Почему же Энни сама этого не поняла? И ее вдруг разобрала злость и на то, что она потеряла способность по-настоящему сердиться, и на то, что она позволила себе терпеть от Ника то, что всю жизнь терпела от Блейка. Оправдания и ложь.

– Да, – сказала она не столько Терри, сколько самой себе, – такое безобразие я могу терпеть только от того мужчины, которого люблю.

– Это, пожалуй, ответ на мой следующий вопрос. Но что…

– Терри, мне нужно бежать. Я тебе позже перезвоню.

Еще слыша в телефоне голос Терри, она повесила трубку и стала быстро набирать другой номер. Лерлин ответила на втором гудке:

– Алло?

– Лерлин, это Энни…

– Что-нибудь случилось?

– Все в порядке, но Ник еще не вернулся домой.

– Он, наверное, сидит у Зоуи за стаканчиком виски… Возможно, десятым.

Именно это она и подозревала.

– Ты не могла бы прийти немного посидеть с Иззи? Мне надо с ним поговорить.

– Ему это не понравится.

– Ну и пусть! Я должна с ним поговорить!

– Через десять минут буду.

Лерлин, как и обещала, приехала через десять минут. Она, как всегда, была неподражаема в пушистом розовом халате из синельки и зеленых пластиковых сабо.

– Привет, дорогая, – сказала она с порога.

– Спасибо, что пришла! – ответила Энни и схватила со столика свою сумку. – Я ненадолго.