Текст книги "Не теряй головы. Зеленый – цвет опасности (сборник)"
Автор книги: Кристианна Брэнд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 6
Дознание по обоим преступлениям назначили сразу одно после другого. Пенрока и всех его гостей вызвали к десяти часам на следующее утро после событий, описанных в предыдущей главе. Тут начался долгий спор – позволят ли Азизу присутствовать.
– Если не позволят, мне или Венис придется с ним остаться, – объявила Фрэн. – Нельзя же его одного бросить!
– Слуги за ним присмотрят, – сказал Пенрок.
– Он никого не станет слушаться, – возразила Венис. – Будет выть, пока всех с ума не сведет. Он ни с кем не соглашается сидеть, только с Фрэн или со мной. Генри и бабушку еще кое-как терпит…
– Спасибо большое! – воскликнула леди Харт. – Это, конечно, очень мило с его стороны.
– Люди не понимают такс, – объяснила Фрэн, ни к кому в отдельности не обращаясь. – Таксы выбирают несколько человек и их любят, а всех других не переносят. Правда, Венис?
– Азиз точно не переносит, – согласилась Венис. – И его матушка, Эсмис Эсмур, тоже не переносила. Выла похуже Азиза.
– Ничего подобного! – возмутилась леди Харт.
– Бабушка, просто Эсмис Эсмур была твоя собака, потому ты так и говоришь. А на самом деле она ужасно себя вела…
Пенрок прервал разгоревшийся было спор:
– Я уверен, что Азиза на дознание не пустят. Лучше и не пробовать. Могут счесть за неуважение к суду.
Сестры дружно запротестовали против таких выводов.
– Кстати, мы должны одеться в черное? – спросила леди Харт, устав от обсуждения Азиза и его сложного характера. – Или это будет выглядеть глупо? Я не знаю, как принято в таких случаях.
– Конечно, не надо одеваться в черное! – немедленно откликнулась Фрэн. – Это будет чистое лицемерие. Мисс Морланд никому особенно не нравилась, а Пайпа – тем более…
Леди Харт вздохнула.
– Я пойду в синем, – сказала Фрэн.
Поднялась буря протестов, которую Венис пресекла, сказав негромко и твердо:
– Фрэн, это уже слишком. Такая демонстрация похуже лицемерия будет. Никто не требует, чтобы ты надела черные хлопчатобумажные чулки и креповую вуаль. Просто возьми что-нибудь неброское. Например, шубку и черную шляпку с перчатками…
Они вышли из дома, тщательно одевшись, точно в церковь на воскресную службу: мужчины в темных пальто, леди Харт в черном, держа сумочку как молитвенник. Девушки оделись попроще и убрали со шляпок яркие цветы и ленты. Бунзен почтительно следовал за всеми, слегка приотстав. Пока шли через деревню, их провожали любопытные, а порой и враждебные взгляды. Каждый реагировал сообразно своему складу характера: леди Харт страшно сердилась, Пенрок презрительно кривился, Генри смущался, а Фрэн и Венис попросту ничего не заметили. Один Джеймс, хоть и видел общую неприязнь, остался к ней совершенно равнодушен.
В дверях крошечного здания школы их встретил мускулистый молодой викарий, только-только из семинарии. Он шагнул навстречу, словно хозяин, принимающий гостей в саду:
– Доброе утро, мистер Пенрок! Такой… э-э… печальный случай, так, кажется, положено говорить?
Он умильно улыбался, старательно разыгрывая христианское смирение и призыв к лучшим чувствам мистера Пенрока. Фрэн незаметно скорчила гримасу, как будто ее тошнит, чем немало повеселила своих спутников.
Пенрок был, в сущности, человек простодушный. Он увидел всего лишь чуточку развязного юнца, прикрывающего шуткой добрые намерения, и, пожав священнику руку, сказал, что дело просто ужасное и чем скорее оно прояснится, тем лучше.
– Вы можете себе представить, мистер Пловер, как все это неприятно для меня и для моих друзей…
Мистер Пловер таращил глаза на хорошеньких сестер и почти не услышал слов мистера Пенрока, поэтому ответил машинально, к общему изумлению:
– Ах да, очень приятно! Просто чудесно!
Тут подъехал на машине мистер Эйблетт, поверенный из Торрингтона – Пенрок потребовал его присутствия на процессе.
Мистер Эйблетт, невысокий, язвительный и довольно бестактный человечек, ткнул мистера Пловера пальцем под ребра и спросил, как у него идут дела.
– Все трудитесь на благо Святой Церкви? – поинтересовался мистер Эйблетт, хохоча во все горло.
– На благо Церкви? – растерянно переспросил мистер Пловер.
– Неплохо нажились на похоронах бедняжки мисс Морланд, верно? – продолжал мистер Эйблетт. – А теперь и на мисс Ле Мэй поживитесь. Видимо, бесполезно вам советовать, что на эти деньги хорошо бы снести злосчастную колокольню?
Ни на занятиях по теологии, ни на поле для регби мистера Пловера не учили давать отпор веселым и невоспитанным юристам. Его выручил Пенрок, отведя мистера Эйблетта в сторонку, чтобы сообщить, что среди них находится муж покойной мисс Ле Мэй, а заодно спросить с любопытством, на что намекал поверенный – не на завещание ли?
Имущество мисс Морланд было разделено на три части: небольшая пожизненная рента Пайпе, с тем чтобы после ее смерти основной капитал передать церкви; совсем крошечная рента Тротти, на тех же условиях, а вся остальная сумма, довольно значительная, – Пиджинсфордской церкви, где дорогой отец покойницы столько лет неустанно пекся о душах прихожан. Заметим в скобках, что дорогой отец мисс Морланд особенно усердно пекся о душе, а равно и о теле одной прихожанки, некой мисс Флосси Порт, хотя, само собой, не сообщил об этом своей любящей дочери. Мистер Пловер так и лучился самодовольством, а леди Харт заявила во всеуслышание, что ее дело, конечно, сторона, но, по ее мнению, церковь могла бы и подождать, а вот бедная преданная Тротти пусть бы дожила безбедно до могилы.
Меж тем подошел Коки в совершенно съехавшей набок шляпе, и с ним явился коронер, доктор Мир.
У доктора Мира было плоское лицо и глаза, похожие на тусклых рыб за стеклами пенсне без оправы. Он воображал, будто молод душой, и потому с людьми моложе тридцати обращался снисходительно-панибратски. Наблюдать это было крайне тяжело. Инспектор Кокрилл наскоро представил всех друг другу.
Доктор Мир сейчас же перешел поближе к младшим, благосклонно улыбнулся Фрэн и Венис, а Джеймса фамильярно ухватил под локоток. Джеймс посмотрел на него сверху вниз, чуть удивленно, словно ожидая, что тот в любую минуту снова заползет под корягу, откуда вылез. Вокруг них фотокорреспондент исполнил нечто вроде ритуальной пляски, ища удобный угол для снимка, щелкнул затвором фотоаппарата и с довольным видом снова умчался.
Коки нехотя произнес:
– Вы знаете, все это будет не слишком приятно. Отвечайте правду, и все тут.
– Ну конечно, само собой! – бодро поддержал его доктор Мир и добавил, словно самую оригинальную шутку: – Ничего, кроме правды!
Все промолчали. А что тут ответишь? Мистер Эйблетт смотрел на доктора Мира с глубоким отвращением. Мистер Пловер заверил Фрэн, что прекрасно представляет себе ее чувства – такое же замирание сердца он сам не раз испытывал, выступая на соревнованиях по метанию диска в Кембридже. Тем временем в Пиджинсфорд-хаусе Азиз вырвался из рук судомойки и во весь дух помчался в деревню.
В классной комнате переставили мебель, чтобы разместить в невероятной тесноте девятерых присяжных, полицию, свидетелей и прессу, а также зрителей, кто сумел локтями проложить себе дорогу к двум узеньким скамьям у задней стены. При входе коронера зрители встали, толкаясь и вытягивая шеи. Доктор Мир с важным видом поднялся на возвышение, где обычно помещалась затюканная учительница – звали ее, к восторгу юных поселян, мисс Чамберс[3]3
Беатрис Чамберс в 1918 г. основала широко известную прогрессивную школу для девочек.
[Закрыть]. Доктор Мир постучал по столу, призывая к порядку, затем кашлянул, прочищая горло без всякой на то необходимости, и наконец объявил заседание открытым.
Поскольку доктор Ньюсом все еще отсутствовал, всем стало ясно, что в наш мир вот-вот явится шестой потомок миссис Портер. Однако доктор Мир ничуть не интересовался прибавлением семейства Портер и потому был крайне раздосадован – пожалуй, его можно извинить. Последовал долгий спор шепотом, а затем помощник коронера неожиданно громко вскрикнул. В комнату ворвался маленький черный снаряд и приземлился на колени Фрэн.
Фрэн и Венис не могли скрыть своей радости.
– Азиз! Какой умница! Вы подумайте, сам нашел дорогу! Солнышко ты мое!
Прибыл запыхавшийся доктор Ньюсом, рассыпаясь в извинениях, но с довольной улыбкой во все лицо. Выйдя на свидетельское место, он скороговоркой протараторил присягу и вопросительно уставился на коронера. Азиз радостно залаял: он хорошо знал доктора Ньюсома.
Доктор Мир посмотрел на него поверх очков:
– Это что такое? В помещении собака?
– Простите, он прибежал за нами, – сказала Фрэн, сияя от гордости.
Доктор Мир, глядя на улыбающуюся Фрэн с таксой на руках, вновь почувствовал себя мальчишкой. Он нерешительно сказал:
– По-моему, на дознании собакам присутствовать нельзя.
– Да он такой воспитанный! – уверенно ответила Фрэн. – С нами он будет хорошо себя вести. Он только потому убежал, что мы его дома оставили.
До слуха коронера донесся негромкий ропот из задних рядов. Чаще и громче всего повторялось слово «неуважение». Он сказал уже тверже:
– К сожалению, собаку нужно вывести.
– Он не пойдет, – ответила Фрэн.
– Ничего не поделаешь. Констебль, привяжите собаку где-нибудь за дверью!
Азиза унесли. Он с тревогой выглядывал из-за плеча полицейского.
Доктор Ньюсом начал рассказывать о результатах первого вскрытия и – более подробно – второго.
Доктор Ньюсом отличался необидной для других самоуверенностью. Тихая жизнь сельского врача казалась ему скучноватой. В отсутствие своего отца, полицейского врача, он провел несколько счастливых часов в морге, со скальпелем в одной руке и раскрытым справочником по судебной медицине – в другой, меж тем как ему ассистировал взволнованный младший коллега. Сейчас доктор Ньюсом был совсем не прочь продемонстрировать широкой публике свои познания и наблюдательность. Проведя рукой по золотистым кудрям, он сообщил, что пришел к следующему выводу: жертву убили не там, где было найдено тело. На коленях и лодыжках убитой он обнаружил царапины, в которых застряли крохотные кусочки гравия. Исходя из этого можно предположить, что преступление произошло на дорожке, посыпанной гравием, а не в канаве – потому что в канаве, понимаете ли, никакого гравия нет. Доктор Ньюсом посмотрел на коронера, словно говоря: «Вот какой я молодец!» Коки с досадой ждал, когда он наконец продолжит свой рассказ; инспектор не жаловал наивных юнцов.
Доктор Ньюсом продолжил. Голову отделили от туловища через несколько минут после того, как наступила смерть. Для этого использовали тупое орудие – возможно, топор, который ему сейчас предъявили для осмотра (и который он уже четыре раза осматривал раньше). Поначалу он думал, что это же орудие и стало причиной смерти, однако потом обнаружил повреждения языка и гортани, а также перелом подъязычной кости – эти явления, хоть и могут быть вызваны все тем же топором, чаще имеют совершенно иное значение; также в легких было обнаружено значительное количество крови… Доктор Ньюсом углубился в подробности вскрытия, оставшиеся совершенно непонятными для присяжных, да и вообще не оцененные никем, кроме него самого. Наконец он подвел итог: судя по всем этим данным, причиной смерти явилось…
– Что же? – Доктор Мир подался вперед, прикусив губу ослепительно-белыми вставными зубами.
– Удушение, – ответил доктор Ньюсом, одарив слушателей счастливой улыбкой.
Бунзен неуверенно подошел к свидетельскому месту и торжественно принял присягу. Накануне убийства Грейс Морланд он вышел из дома своей сестры в деревушке Тенфолд в двадцать три часа двадцать минут. Знает точно, потому что, когда он выезжал на велосипеде из деревни, поезд двадцать три двадцать пять как раз отошел от станции и начал долгий пологий подъем от Тенфолда к Пиджинсфорду. Четыре мили до дома Бунзен одолел за полчаса или, может, чуть больше. В долине снег уже растаял, а на холмах еще лежал коварным тонким слоем, а он, Бунзен, уже не так молод. Когда он въехал в ворота Пиджинсфорд-хауса…
Из коридора донесся тоненький протяжный вой. Все стали оглядываться.
– Ну вот, начинается, – обратилась Фрэнсис к Венис.
Бунзен, мимолетно улыбнувшись, продолжил давать показания. Десять минут спустя доктор Мир беспомощно спросил, нельзя ли прекратить шум.
– Пустите его к нам, и сразу станет тихо, – с готовностью ответила Фрэн.
Ей сказали, что это совершенно исключено. Фрэн вышла за дверь – объяснить Азизу, что шуметь ни в коем случае нельзя. Песик покорно лег на пол, до предела натянув поводок и грустно уткнувшись холодным черным носом в передние лапки. Фрэн вернулась на место.
Леди Харт живо описала, как ее разбудил Бунзен.
– Он сказал: «Я хотел позвать мистера Пенрока. Там в саду, у дороги, лежит женщина». Я спросила: «Кто она?» – а он ответил, что не смог разглядеть лицо за волосами. Только сказал: «На ней шляпка мисс Фрэн!»
Старушка, не удержавшись, прибавила рассказу драматизма. Когда она вернулась на место, внучки встретили ее уверениями, что ей непременно нужно выступать на сцене, причем обе несколько истерически хихикали. Леди Харт вздохнула. Азиз за дверью горестно заплакал.
Фрэн, всплеснув руками, снова вскочила.
– Простите, пожалуйста, но если вы все-таки разрешите его впустить, он будет сидеть у меня на коленях тихо-тихо, даже не пикнет!
В задних рядах послышались крики:
– Позор!
Доктор Мир сказал раздраженно:
– Я не могу допустить такого неуважения!
– Что тут неуважительного? – с жаром ответила Фрэн. – Чем повредит мисс Морланд, если Азиз будет здесь?
Глаза доктора Мира испуганными рыбами заметались за стеклами пенсне.
– Дорогая юная леди, нельзя оскорблять покойницу! Вы раните чувства любящих друзей и родственников!
– Никакие они не любящие, – убежденно возразила Фрэн.
Венис дернула ее за юбку.
– Ну хорошо, тогда я отведу его домой, но я считаю, что это просто глупость! Я с самого начала не хотела сюда идти – так нет, меня заставили. Теперь оказывается, что я здесь вовсе не нужна, и меня прогоняют из-за ложных сантиментов…
Она вышла из классной комнаты, продолжая бубнить на ходу, словно рассерженная школьница. Зрители в задних рядах понемногу успокоились, хоть и были весьма разочарованы, лишившись повода для праведного гнева.
Дознание шло своим чередом. Фермер, владелец топора, сообщил, что оставил топор под деревом на другом берегу речки. Он был крайне разочарован тем, что ему пришлось покинуть свидетельское место, проведя там едва ли минуту – а он для такого случая специально купил новый костюм.
Доктор Мир барабанил короткими толстыми пальцами по учительскому столу. Следующей свидетельницей оказалась Тротти. Ей помогли подняться на возвышение.
Доктор Мир и вся его юридическая мишура не произвели на Тротти впечатления. Опираясь пухлой белой рукой на ограждение свидетельского места, а в другой держа Библию, она буднично произнесла слова присяги. Мистер Эйблетт – видимо считая, что должен отрабатывать свой гонорар, – вскочил на ноги и предложил свидетельнице стул. Кокрилл, доктор Ньюсом, Пенрок, полдесятка полицейских и большинство присяжных сильно обиделись, поскольку собирались сделать то же самое, но не успели. Помощник коронера бережно усадил Тротти.
Старая служанка последней видела Грейс Морланд при жизни – разумеется, не считая убийцы. Это было примерно в одиннадцать вечера, за час до того, как обнаружили мертвое тело.
– На ваш взгляд, ее что-нибудь беспокоило? – монотонно, будто телефонистка, осведомился доктор Мир.
– Да что уж тут говорить, она была сама не своя, – со своей обычной прямотой ответила Тротти. – Днем ушла со всякими там красками, веселая, как птичка, рисовать колокольню – хотя зачем ей столько картинок с колокольней, один бог знает. У нас их с десяток наберется, не меньше. Я-то, грешным делом, всегда думала, что ей это только предлог, чтобы до Большого дома прогуляться…
Тротти помолчала, задумавшись. На губах ее играла едва заметная жалостливая и чуточку презрительная улыбка.
– Что уж теперь, нету ее больше на свете, – произнесла она, словно опомнившись, и прибавила окрепшим голосом: – Я не видела, как она вернулась. Часа через два приехала мисс Пайпа, и мисс Грейс вышла из своей комнаты. Мне показалось, что глаза у нее заплаканные, а так весь вечер она держалась, как обычно. В одиннадцать или чуть позже – и не просите сказать точнее, я время плохо разбираю, так и полицейским сказала, а уж они расспрашивали прямо до тошноты – зашла я к ней в комнату, а мисс Грейс сидит на подоконнике, занавески отдернула и на луну любуется. Потом обернулась и говорит: «Ну, Тротти, она у меня в кулаке теперь» – и словно как не мне, а самой себе. И кулак сжала, словно держит что-то, потрясла слегка и смотрит на свою руку…
Воображение каждого из присутствующих нарисовало самые разные картинки. Кто представил себе комнату в нежных пастельных тонах, кто – с обоями в цветочек, а кто-то – сплошь увешанную акварельными набросками колокольни; с дубовой мебелью, или из красного дерева, или с ситцевой обивкой; на полу – пушистый мягкий ковер, или же линолеум, а то и просто голые доски; но в каждой из этих комнат разыгрывалась одна и та же сцена. Пухлая низкорослая хромоножка тянется к выключателю, а высокая, угловатая женщина медленно стискивает в руке нечто бесценное и в то же время ненавистное, и смотрит, смотрит застывшим взглядом на белые скрюченные пальцы…
Тротти внезапно встала и заковыляла на свое место.
Журналисты дрались у телефона за право первым сообщить в редакцию, что мисс Морланд была задушена неизвестным лицом или группой лиц.
Девять присяжных по делу о смерти мисс Пайпы Ле Мэй, науськанные друзьями и родственниками, пожелали непременно увидеть тело жертвы и посему на послеобеденном заседании являли собой замечательное зрелище, сидя с зелеными лицами в наскоро сооруженном закутке. Снова доктор Ньюсом взбежал на свидетельское место. По его мнению, голова была отделена от туловища по меньшей мере через несколько минут после смерти, а какое орудие при этом использовалось, златокудрый доктор сказать не мог. Отметины на шее не сохранились, однако он обнаружил повреждения гортани и языка, свидетельствующие об удушении. Также наличие большого количества крови в легких и переполнение кровью правой половины сердца… Тут один из присяжных торопливо вскочил и выбежал в соседнюю комнату. Некоторое время оттуда доносились характерные звуки, а затем присяжный вернулся, позеленев еще больше и вытирая лоб носовым платком. Доктор Ньюсом жизнерадостно продолжил рассказ о ходе вскрытия. Другой присяжный прижал платок ко рту.
– Может, перейдем к вопросу о времени смерти? – предложил доктор Мир, чувствуя, что иначе дознание затянется до глубокой ночи.
Вопрос о времени доктор Ньюсом изучил со всем тщанием. Убитую видели живой незадолго до одиннадцати вечера. Сам он осмотрел труп на следующий день, в девять утра. Трупное окоченение, сообщил доктор Ньюсом, наблюдалось выше поясницы; нижние конечности немного занемели, но это, по всей вероятности, просто из-за холода. Как правило, трупное окоченение начинает распространяться от лица и шеи, но в данном случае, безусловно… Первый присяжный едва не лишился чувств, и доктор Ньюсом не стал подробно описывать состояние лица и шеи жертвы. При обычных условиях, по его мнению, состояние торса позволило бы утверждать, что смерть наступила за семь-восемь часов до вскрытия; с другой стороны, тут важны характеристики мышечной ткани. Убитая была женщиной здоровой и крепкой; это могло замедлить процесс окоченения. Этому способствовало и другое обстоятельство: тело после смерти несколько часов находилось на сильном холоде. В целом доктор Ньюсом сказал бы, что смерть наступила не раньше чем за одиннадцать часов и не позднее чем за восемь часов до вскрытия. Толку от этого высоконаучного вывода не было никакого, поскольку за одиннадцать часов до вскрытия, как уже установлено, Пайпа была еще жива, а через час после этого снегопад прекратился. К тому же доктор Ньюсом добавил, что даже и насчет этих временных рамок ничего нельзя сказать с уверенностью, так как исключения встречаются очень часто и невозможно учесть все факторы, влияющие на состояние трупа. Кивнув коронеру, молодой доктор отправился восвояси. С его уходом присяжные заметно приободрились.
Странно было видеть присмиревшего Джеймса в роли вдовца, вынужденного вникать в различные обстоятельства, связанные с Пайпой Ле Мэй. Вся компания из Пиджинсфорд-хауса отчаянно ему сочувствовала.
Доктор Мир в краткой речи выразил свои соболезнования.
– Боюсь, я не могу их принять, – сказал Джеймс, дрожащими руками комкая поля своей шляпы. – Уже несколько лет Пайпа ничего для меня не значила. Мы изредка встречались в Лондоне, я ходил на ее спектакли и так далее, но я ее не любил, и у нее наверняка не было ко мне любви. Вы, конечно, очень добры, но я не хотел бы создать ложное впечатление…
Леди Харт опять вздохнула. Дети, дети… Ну почему они не могут промолчать? Соблюсти общепринятые условности и не вдаваться в детали! Честности тоже бывает иногда слишком много. Чрезмерная откровенность наказуема, как и неспособность принимать сочувствие, уважение, восхищение, если ты их не заслуживаешь. Зачем обязательно спорить? Пропустил бы мимо ушей, и все тут…
Доктор Мир был шокирован до глубины души. Мужья, потерявшие жен, должны скорбеть. Умершие автоматически становятся дорогими и любимыми. Собак не пускают на дознания с участием коронера. Невольно закрадывается мысль: уж нет ли чего между этим Николлом и той избалованной девицей, что на утреннем заседании показала себя такой же бесчувственной? Улыбка мистера Мира стала чуть менее благостной. Он оставил снисходительный тон и резко перешел к делу:
– Итак, миссис Николл приходилась покойной мисс Морланд двоюродной сестрой, верно?
Джеймс не сразу сообразил, кто такая миссис Николл.
– Миссис?.. А, ну да. Нет, не приходилась.
– Что не приходилось?
– Она не приходилась мисс Морланд двоюродной сестрой. Вы ведь сейчас говорили о Пайпе?
– Как же так? Вы хотите сказать, что миссис Николл, или мисс Ле Мэй, если употребить ее сценический псевдоним, не была в родстве с мисс Грейс Морланд?
– По-моему, не была. Помню, когда мы с ней поженились, об этом зашла речь. Она выросла в приюте, а мать мисс Морланд ее, кажется, удочерила.
– Кто же были ее родители?
– Понятия не имею, – ответил Джеймс. – Она, я думаю, и сама не знала. Боюсь, она была незаконным ребенком, если вы об этом.
Фрэн было его ужасно жаль. Он вертел в руках шляпу, слегка сутулясь, с равнодушно-небрежным видом, но Фрэн знала, что на самом деле для него пытка – стоять у всех на виду и слушать, как треплют имя Пайпы. Ясно же, что он винит себя, думает, что мог быть к ней добрее, лучше о ней заботиться, интересоваться хоть немного ее делами и тогда, возможно, защитил бы ее от такой страшной участи. В сущности, это смешно, думала Фрэн. О нем самом заботиться надо, а Пайпа, закаленный лондонский воробушек, и сама неплохо справлялась, но что уж тут поделаешь – смерть многое меняет, как ни притворяйся, что тебе все нипочем. Фрэн, вскинув голову, улыбнулась Джеймсу через весь зал суда – широко, не скрываясь и чуть насмешливо от огромной нежности. Коронер заметил эту улыбку и еще больше посуровел.
– Сообщите, пожалуйста, присяжным, какова была тема беседы во время вашей встречи в саду?
– Тема беседы? А, мы говорили о разводе.
– О разводе, вот как? И кто из вас хотел развода – вы или миссис Николл?
Джеймс замялся, и очень заметно.
– Речь шла не столько о том, чтобы развестись, сколько о том, чтобы не разводиться.
– Не могли бы вы объяснить подробнее? – терпеливо спросил коронер.
– Дело в том, что мы давно уже договорились – как только одному из нас понадобится развод, мы разведемся. Несколько дней назад я… получил небольшое наследство, а Пайпа… моя жена… приехала и сказала, что передумала разводиться.
Он запинался. На лбу мелкими капельками выступил пот.
– Передумала из-за небольшого наследства? – поинтересовался доктор Мир с тяжеловесным сарказмом.
Все прекрасно знали, что небольшое наследство измерялось сотнями тысяч.
– Вероятно, да. Я давал Пайпе деньги на расходы из той суммы, которую сам получал на расходы от дяди. Получалось не очень много. Должно быть, она решила, что будет комфортнее остаться замужем, раз я теперь могу позволить себе собственный дом и так далее…
Он поднял на коронера совершенно несчастный взгляд и при виде вытаращенных от жадного любопытства глаз поскорее снова уставился на жалкие остатки истерзанной шляпы.
– И тем не менее вы по-прежнему настаивали на разводе? – вкрадчиво поинтересовался доктор Мир.
Джеймс, ничего не подозревая, попался в ловушку.
– Да, настаивал. Я пообещал Пайпе, что выделю ей приличное содержание. Во всяком случае, больше, чем она получала бы алиментов, если бы сама подала на развод.
– Вы добивались, чтобы жена дала вам основания для развода?
– Ну, не совсем… – промямлил Джеймс.
– И что она ответила? – спросил доктор Мир, пропустив мимо ушей попытку отрицания.
Навалившись животом на учительский стол, он облизнул гладкие розовые губы.
В голове Джеймса билась фраза, произнесенная Пайпой, – билась и рвалась на свободу во всей своей вульгарности. Запинаясь, он с трудом выговорил:
– Она сказала, что не отдаст меня… другой… на тарелочке с голубой каемочкой.
Наконец Джеймса отпустили, и на свидетельское место вновь взобрался Бунзен. В ночь убийства мисс Ле Мэй он ушел от сестры немного раньше, чем накануне, – то есть вскоре после одиннадцати. Шел снег, и дороги были очень плохие. Бунзен с трудом продвигался вперед. Поезд одиннадцать двадцать пять из Тенфолда обогнал его, когда Бунзен был на гребне холма – видно было темные очертания состава, ползущего по заснеженному склону. С холма Бунзен спускался пешком, ведя велосипед за руль.
Начиная с полуночи Пиджинсфорд-хаус охраняли подчиненные Кокрилла: двое всю ночь расхаживали по террасе, один стоял на посту под окошком мисс Харт, другой дежурил возле ее комнаты, на площадке лестницы. С площадки хорошо видно двери других спален; констебль утверждал с полной уверенностью, что за всю ночь в коридор никто не выходил. Никто не мог и вылезти в окно, поскольку до земли двадцать футов, а сам констебль до утра не смыкал глаз и ни на миг не терял бдительности. У Кокрилла мелькнула мысль – не скрывается ли за этими бурными уверениями совсем иная правда, но, как следует поразмыслив, он нехотя пришел к выводу, что не скрывается.
Затем вызвали Пенрока. Мистер Эйблетт азартно подался вперед, однако не смог выдвинуть никаких возражений. Как Пен замечательно смотрится на свидетельском месте, думала Фрэн, такой прямой, высокий, красивый, с сединой на висках – актеры специально себе такую рисуют. И чудесные глаза цвета морской волны, и весь он такой… такой надежный. Человек, на которого можно опереться, от кого всегда можно ждать утешения и заботы. Другое дело – Джеймс. Тот заберет всю твою нежность и сочувствие, а взамен даст восторженную страстную тоску, от нее голова кругом… Его самого нужно утешать и заботиться. Пенрок не вертел в руках шляпу, раздирая ее в клочья. Он стоял, серьезный и грустный, но, глядя на него, сердце не рвалось на части от желания броситься и заслонить его от гадких, жестоких и подозрительных людишек. Если позволишь себе любить Джеймса, придется испытать много боли. Венис говорила, что лучше не любить самой, а только позволять себя любить… И вот он, Пен, знакомый с детства, добрый, надежный и сильный…
Пенрок сжато и без эмоций рассказал, как довел Пайпу до коттеджа.
– Насколько я помню, она держалась как обычно. Правда, немного притихла. Я думаю, никто из нас не догадывался, насколько ее расстроила смерть кузины… то есть мисс Морланд. Я попрощался с ней у двери и пошел обратно вместе с горничной, которую я раньше отправил посидеть со служанкой мисс Морланд.
Глэдис была в восторге от такого события: ее вызывают давать показания! В зале среди зрителей сидели мама с папой и младшенькие, и еще Берт собирался отпроситься пораньше с работы. Хотя зачем ей какой-то Берт, когда мистер Пенрок ласково улыбнулся, проходя на свое место, и негромко сказал:
– Не волнуйтесь, Глэдис. Просто расскажите все, как было.
Глэдис просеменила на свидетельское место с героической улыбкой на устах. Ее буйные кудряшки были уложены ровными рядами при помощи перманента. Вначале она долго живописала, как по доброте душевной принесла Тротти перед сном стакан подогретого молока.
– Потом хозяин пришел, с мисс Ле Мэй.
– Вы помните, как выглядела мисс Ле Мэй? Как обычно?
– О да, сэр, совсем как обычно, – ответила Глэдис, поежившись – пояс от чулок сильно жал. – Ничего такого особенного она не говорила, только вот что забыла очки в Большом доме, а я сказала, что Тротти их нашла и отнесла к ней в комнату. Понимаете, она, то есть мисс Ле Мэй, любила почитать в постели…
– Да-да, – нетерпеливо перебил доктор Мир. – Очки нас не интересуют. После этого мисс Ле Мэй предложила вам свой шарф?
– Я еще тогда подумала – какая доброта! – ответила Глэдис, и на ее губах заиграла печальная улыбка.
Тротти обстоятельно рассказала, что уже легла в постель к тому времени, как мисс Пайпа вернулась из Пиджинсфорд-хауса. День после известия о смерти бедной мисс Грейс прошел очень тяжело и грустно, и Тротти была уверена, что мисс Пайпа не рассердится, если она не станет ее дожидаться. Очень добрая была мисс Пайпа. Может, иногда головой не думала, но доброты необыкновенной.
– Люди ее не понимали, сэр, вот в чем беда. Нагрубить могла кому угодно, зато сердце отзывчивое…
– Итак, вы слышали, как она вернулась?
Тротти поняла: ее перебили, потому что опять отклонилась от темы. С ее лица мигом слетело мягкое, жалостливое выражение. Она ответила коротко:
– Да, сэр.
– Однако вы ее не видели?
– Нет, сэр.
– Что же вы сделали? – досадливо спросил доктор Мир.
– Снова заснула, сэр, – ответила Тротти с победной улыбкой.
Во второй раз бедняжку разбудили, по ее собственным словам, «среди ночи».
И снова джентльмены из печатных изданий повели себя отнюдь не как джентльмены, устроив свалку возле телефона. «Вердикт о причине смерти мисс Ле Мэй: удушена неизвестным лицом или группой лиц». «Актриса из Вест-Энда удавлена». «Известной артистке мюзик-холла отрезали голову». Наконец-то Пайпа попала на первые страницы газет, потеснив даже военные новости.
