Текст книги "Муби"

Автор книги: Кришан Чандар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Вблизи над рекой сверкали золотом купол и крест белого храма. Да, все это так знакомо! Этот уединенный храм на берегу реки, этот пламенеющий вечерний закат, отражающийся в водах спокойной реки; эти крестьяне, медленно идущие за плугом на своих полях, разбросанных по берегам реки, – как же все это, знакомое ему уже целые столетия, могло до этих пор казаться чужим и неизвестным? Какая простая и родная сердцу картина: склонившиеся над плугом крестьяне, бесконечный простор, зеленые заросли кустов и деревьев, река, ясное золото зари вдалеке, и этот храм, исполненный святой тишины… О, почему во всей этой картине столько очарования, вдохновенной красоты, – почему, почему?…

Неожиданно Провиз сказал:

– Знаете, Муби, когда я смотрю на этот храм на берегу реки, у меня появляется невольное желание молиться…

– Молиться? Кому? – с насмешкой в голосе спросила Мумтаз.

– Шимми, Шимми! – закричал Муби. – Идите же быстрей сюда, вас восхитит это прекрасное зрелище!

Шам поодаль в кустах собирал полевые цветы. Он принес целую охапку цветов в платке и незаметно высыпал их на головы Мумтаз и Провиза. Схватив руки Мумтаз и Провиза, Муби быстро соединил их и, подражая священнику в храме, торжественно пропел несколько строк из венчального песнопения. Мумтаз быстро отдернула свою руку, и все рассмеялись.

Неподалеку от храма прошли вереницей маратские девушки с медными кувшинами в руках, направляясь к большому колодцу, расположенному около реки. По каменным ступенькам девушки спустились к самой воде. Их яркие одежды мелькали над зеркалом воды, словно разноцветные осколки упавшей с неба радуги…

Пракаш глубоко вздохнул и сказал:

– Когда женщина улыбается, то на каждом цветке начинает сверкать солнце, а родники звенят, словно серебряные колокольчики.

Хамид спокойно возразил:

– Глупости, мой мальчик! Где нет женщин! Все, что ты говоришь, – это лишь пыл твоего мужского воображения.

Азра большими укоризненными глазами взглянула на Хамида.

Девушки, неся на голове полные кувшины воды, пошли к деревне. Туда через долину вилась среди зеленых зарослей оранжевая тропинка. Легкая пыль, поднимаясь из-под босых загорелых ног, кружилась в воздухе. Внезапно звучным вдохновенным голосом Пракаш запел:

– Благодатна долина Отхаль Вари! Повсюду в ней сверкают хрустальные источники, а в земле ее растворен сахар. Поэтому вырастающий на ней сахарный тростник так сладок, а девушки так нежны и цветущи. Пойте песню об Отхаль Вари. Нет деревень прекрасней в нашем краю, чем деревня Отхаль Вари!

Когда Пракаш кончил песню, Муби вскочил и сказал:

– Шимми, если никто не будет возражать, я спрячусь незаметно в тех кустах и сфотографирую девушек.

– Зачем? – строго спросил Шам.

– Друг мой, все, что я вижу тут, так удивительно и так прекрасно! Я бы хотел сохранить это на память о вашей стране.

Шам молча кивнул головой. Быстро приготовив фотоаппарат, Муби осторожно стал пробираться сквозь кусты. Наконец, он снова скрылся из виду. Несколько минут все было тихо. Все смотрели в ту сторону, где исчез Муби. В долине зазвенела песня, это пели девушки, возвращавшиеся с реки. Внезапно из кустов показалась голова Муби. Он громко и отчаянно закричал: «Змея! змея!», – и снова исчез в густых зарослях. Все вскочили и в замешательстве бросились к кустам, закричав растерянно и испуганно: «Змея, змея!» Песня девушек смолкла. Когда все подбежали к Муби, они увидели его сидящим на земле. Лицо его было очень бледным. У ног лежала небольшая змея с раздавленной головой. Прерывающимся голосом Муби сказал:

– Она укусила меня… вот сюда…

На ноге, повыше щиколотки, виднелось небольшое зеленое пятнышко – след укуса змеи.

Шам оторвал ремешок от фотоаппарата и крепко перетянул им ногу Муби повыше колена. Мумтаз отдала Шаму свой платок и дрожащим голосом сказала:

– Лук, к ране нужно приложить лук!

Она бросилась обратно к манговому дереву и лихорадочно стала рыться в вещах, разыскивая лук. Одна из деревенских девушек, стоявших неподалеку, тихо сказала:

– Но ведь это эфа! О горе!..

– Ах, если бы сейчас где-нибудь поблизости была машина! – взволнованно воскликнул Хамид.

– Машина не придет до семи часов вечера, – ответил Пракаш.

– Но ведь это же эфа! Через пять минут уже будет поздно… – сказала другая девушка. Положение Муби становилось отчаянным.

В этот момент одна из девушек, молоденькая и тонкая, как тростинка, нерешительно подошла поближе, сняла кувшин с головы и поставила его на землю. Затем она внимательно начала рассматривать крохотную ядовитую ранку, вокруг которой кожа становилась уже зеленовато-синего оттенка. Прежде чем кто-либо успел сообразить, что происходит, она нагнулась, приложила рот к змеиному укусу и принялась высасывать из ранки яд, выплевывая его на землю. Муби хотел было отдернуть ногу, но девушка крепко держала ее. Он рванулся сильнее. Медный кувшин, стоявший рядом, перевернулся и, подпрыгивая и звеня, покатился по склону. Вскочив с земли, девушка бросилась за ним. Она догнала его у самого берега реки, поймала и, спустившись к воде, обмыла кувшин от приставшего к нему песка. Затем, разыскав среди густой травы какое-то растение, очевидно обладающее известными ей целебными свойствами, она положила ею в рот и начала жевать. Потом в колодце снова наполнила кувшин водой и пошла вверх по тропинке.

– Послушай! – крикнул ей Муби. – Как тебя зовут?

Девушка остановилась, робко поглядела на него и, опустив голову, ничего не ответила. Одна из ее подруг засмеялась и тихо сказала:

– Ее зовут Мохани. Но она немая.

Мохани стояла, потупив глаза.

– Тогда я хочу увидеть ее родителей! – сказал Муби.

Кто-то ответил ему:

– Ее родители умерли. Она живет у своего дяди.

Муби обратился к Шаму:

– Но ведь эту девушку нужно немедленно отправить в госпиталь вместе со мной!

Шам, стараясь скрыть волнение, охватившее его, с шутливой грубостью воскликнул:

– Да замолчи ты!

Девушки быстро пошли прочь. Словно зачарованный, Муби долго смотрел им вслед…

В госпитале доктор сказал Муби:

– Эта девушка поступила очень хорошо, высосав у вас яд из раны! Иначе вас не удалось бы спасти.

– Но ведь я сделал прививку против укусов змей, как только приехал в Индию.

– Да, но в этой прививке не было противоядия против такого вида змей. – Доктор, посмотрев на раздавленную голову змеи, прибавил: – Теперь можете идти, вам больше не угрожает опасность.

Когда они вышли на улицу, Муби тихо прошептал:

– Мохани!

– Замолчи! – крикнул ему Шам.

* * *

В последний раз Муби пришел к Шаму, когда японцы уже напали на Ассам. Он получил приказ и должен был уехать в Ассам на следующее утро.

Когда он пришел, вся компания уже была в сборе. Муби узнал, что Пракаш тоже вступил в армию и должен завтра уехать на фронт. Настроение у всех было подавленное. Мумтаз, отвернувшись, молча смотрела в окно, глаза у нее были заплаканные. Хамид вместо обычных сигарет курил сигару. Большие глаза Азры были широко раскрыты и казались еще более серьезными.

Муби, который всегда беззаботно шутил и смеялся, сегодня был до неузнаваемости молчалив.

Закуривая сигарету, Провиз сказал:

– Муби, вы воевали за Пирл Харбор. А вот Пракаш, – за что он едет сражаться?

Вместо Муби заговорил Шам:

– Может быть, сегодня я тоже одел бы военную форму. Только нет уже в сердце ни мужества, ни воинственного пыла, ни воодушевления… Да и кому мстить за наше рабство? Японцам, потому что они фашисты? Англичанам? Те в своей стране не фашисты, а у нас они ведут себя так, что при всей учтивости трудно не назвать их фашистами… Муби, скажи откровенно, за что ты едешь воевать? Ведь ты же единственный сын у своей матери…

Муби вдруг встал, взял свой вещевой мешок и, развязав его, вытащил несколько банок с пивом. Он поставил их на стол и сказал:

– Я берег это пиво для какого-нибудь знаменательного дня. Сегодня этот день настал.

Шам складным ножом сделал небольшое отверстие в одной из банок, и струя пива брызнула ему в лицо. Он быстро направил золотой поток в стаканы. Над их краями, зашипев, белой шапкой поднялась пена, похожая на ту, которую море оставляет на прибрежном песке.

– Почему ты не ответил на мой вопрос? – спросил Шам.

Пракаш раздраженно заговорил:

– Спроси меня, и я тебе отвечу, почему я еду сражаться!

– Потому, что ты еще глуп, – прервал его Провиз.

Англичане не отдадут индусам Индию, а мусульманам Пакистан. Они дурачат и тех и других, зная, что и те и другие – дикари…

– Дай ты ему сказать! – вмешалась Мумтаз. – Пусть он тоже скажет то, что думает!

В глазах у нее снова заблестели слезы. Пракаш благодарно посмотрел на нее и сказал:

– Я еду на смерть! Я знаю, что не вернусь обратно. Я еду, чтобы пролить свою кровь в борьбе с японским фашизмом! – Муби слушал молча. Пракаш продолжал: – Сегодня впервые после долгого времени мне хочется выпить. Так мучает жажда!..

Хамид насмешливо сказал:

– Хорошее желание, мой мальчик! Пей вволю перед тем, как умереть!

Пракаш продолжал, не обращая никакого внимания на его слова, словно размышляя вслух:

– Когда я думаю обо всем, что творится вокруг, я часто спрашиваю себя: «Что же мне делать?» Ни английский фашизм нехорош, ни японский. Что же делать? Оставаться безмолвным? Всегда, всю жизнь оставаться безмолвной жертвой этого рабского страха, наблюдая, как в моей стране бесчинствуют и грабят мой народ англичане, а за ними японцы? Видеть разоренными и опустошенными поля, деревни и города моей родины и сидеть сложа руки? Когда рабскому терпению и покорности наступает конец, им на смену приходит дерзновение и упорство. Когда народ бывает низведен до самой низшей степени рабского состояния, в нем умирают все человеческие чувства, все страсти, желания и чаяния, кроме двух: ненависти к рабству и стремления к свободе. Но кто, будучи безмерно угнетаем, бесстыдно и упрямо продолжает мириться со своим рабским положением, тот недостоин свободы и никогда не сможет получить ее! Вот почему я хочу пролить свою кровь, сражаясь против японского фашизма! Решаясь на этот шаг, я выступаю против всей разбойничьей системы фашизма, потому что она, несомненно, существует в каждой части мира. И хотя лицом к лицу, в открытом бою с нею бьются пока лишь немногие из наших союзников, однако несомненно то, что и моя борьба и моя смерть сделает этот фашизм более слабым, фашизм, заразное дыхание которого доносится уже и до ваших домов!

Пракаш внезапно замолчал. Он взял стакан пива и, отвернувшись к окну, начал пить его медленными глотками.

Провиз спросил его:

– Тогда почему же ты не идешь воевать с англичанами? Они ведь тоже не лучше японцев и тоже грабят твою страну.

Хамид, смеясь, сказал:

– Наверное, Пракаш не хочет одновременно воевать на два фронта. Вспомните только, как туго приходится Гитлеру, допустившему такую оплошность!

Все засмеялись. Один Муби продолжал молчать. Шам снова обратился к нему:

– Ты так и не заговоришь?

Муби тихо сказал:

– До тех пор пока разговор будет касаться политики, я буду молчать, ибо мне даны на этот счет особые инструкции. Но я хотел бы, не нарушая этих инструкций, все же сказать кое-что о том, что я сейчас думаю… Когда я приехал в Индию, мне рассказывали очень много всяких вещей и об индийском народе и о вашей стране. Многое из этого, как я после понял в результате собственных наблюдений, оказалось вымыслом. Я, вероятно, не решился бы сегодня здесь на такое откровенное признание, но ведь завтра я уезжаю на фронт…

Все слушали его в глубоком молчании.

– Мне говорили, что индийские женщины слишком застенчивы и пугливы, что они живут, постоянно скрывая свое лицо под покрывалом, и боятся даже и тени белого человека. Теперь я знаю правду… Конечно, они закрывают свое лицо покрывалом, конечно, они застенчивы… Но не пугливы, нет! Они гораздо храбрее, чем ваши мужчины. Они смогут бороться даже с самой смертью! Если потребуется…

– Ого! – иронически воскликнул Хамид. – Это говорит не Муби, это в нем заговорил змеиный яд!

Муби тихо и проникновенно продолжал:

– Всякий человек стремится узнать о других не только все хорошее, но и все плохое, – и даже склонен больше верить плохому, – такова уж природа человека. Так и я слышал о вас очень много плохого и верил всему этому… Шимми, ты помнишь тот разговор о подарках? Может быть, ты подумаешь сейчас обо мне с отвращением… Но это так: я до сих пор продолжал испытывать всех вас тем же самым пробным камнем… Какой я был дурак, как я ошибся!

– Ошибся? – что ты! – сказал Шам. – А этот напиток, которым ты нас сейчас напоил? Это чудесное, неповторимое пиво стоит, наверное, не менее сорока рупий! А ты говоришь, что мы не получили никакой выгоды! Наверное, ты совсем опьянел от этого изумительного пива!

Муби улыбнулся:

– Я очень плохо разбираюсь в политических вопросах. Но я знаю человеческое сердце. О, сердце человека я вижу хорошо и знаю, каково оно! Я до конца изучил ваши сердца и хорошо вижу их… Когда я вернусь в Америку…

– То что вы сделаете? – спросил его Провиз.

– Ничего, – ответил Муби. – Слушайте! Кажется, где-то поет соловей?

– Поет соловей? Где? Муби, это все ваше воображение. Здесь, в Западных Гхатах, соловьи не поют, – возразил Провиз.

После короткой паузы Муби медленно сказал:

– Однако… совершенно такие же звуки. Это откуда-то издалека доносится песня…

Словно зачарованный, он смотрел через окно далеко-далеко, туда, откуда долетали в торжественной вечерней тишине звуки песни, похожие на мелодичные соловьиные трели.

– Из Нью-Йорка? – ласково и шутливо спросил его Шам.

– Да, может быть, и из Нью-Йорка. Там живет моя любимая. И из Огайо, где живет моя мать… – Муби говорил тихо и медленно, словно забыв, что его слушают все вокруг: – Посмотрите на белые бутоны магнолий. Они свежи, как щеки моей любимой… Священны, как седые волосы моей матери… – И Муби коснулся белых лепестков магнолий, стоявших в вазе на столе, коснулся тихо, нежно, ласково, словно был влюблен в них. Пракаш глубоко вздохнул. Вдруг Муби обратился к Шаму: – Шимми, я говорю правду: я сражался не за Пирл Харбор, нет!.. – Он на минуту задумался, затем продолжал: – Наверное, я сражался вот за эти прекрасные белые цветы…

И Муби осторожно прижал нежные лепестки магнолии к своему лицу… Все молчали. Ночь тоже была безмолвна. Чуть слышно шипело пиво в стаканах.

И далеко, где-то очень далеко, казалось, звенела и переливалась соловьиная песня…

* * *

Прошло несколько месяцев. От Муби не было ни одного письма. Вероятно, их задерживала цензура.

Вскоре стало известно, что в боях с японцами был убит Пракаш.

От Муби попрежнему не было писем. Однажды Провиз сказал:

– Вот, надейся на этих американцев! Пока жил здесь, еще помнил о своих друзьях, а как уехал!..

И, не договорив, Провиз швырнул прочь окурок сигареты. Но про себя он пожелал Муби счастья на долгие-долгие годы.

Еще в течение нескольких недель в широко раскрытых глазах Мумтаз трепетала немая тревога… Потом и она забыла Муби.

Шам тяжело заболел. Как-то раз, когда он еще не оправился от болезни, ему пришло письмо, проверенное цензурой. Оно было из Огайо. Вскрывая конверт, Шам подумал:

«Бродяга, вернулся-таки в Огайо…» И он начал читать письмо:

«Дорогой сынок!

Я называю вас своим сыном, потому что вы были другом моего Муби. Потому-то я и пишу вам это письмо. Может быть, вы не откажетесь помочь мне, вашей матери?

Незадолго до смерти Муби написал завещание, в котором сообщал, что в Отхаль Вари есть одна девушка, которую он считает своей сестрой. Имя этой девушки Мохани. Муби писал также, что вы легко можете найти эту девушку.

Скажите, можно ли сделать так, чтобы теперь, когда Муби уже больше нет со мной, вы прислали бы ко мне мою дочь? Если же это почему-либо невозможно, напишите мне, и я сама приеду в Индию. Я приеду непременно, если только все будет благополучно. Я очень хочу встретиться с Мохани и, если можно, взять ее к себе. Как вы думаете, возможно ли это?

Но, может быть, вы сочтете эти рассуждения неизвестной вам американской женщины ошибочными и вздорными, а мои чувства глупыми… Знайте же: это мои искренние чувства, они не выдумка, не прихоть! Это голос той правды, которую понял мой сын, когда он жил в вашей стране и наблюдал ваших людей, и за которую он отдал свою жизнь. Он был моим единственным сыном!

В своем последнем письме Муби писал, что в тот день, когда Мохани спасла его от смерти, высосав яд змеи из его ноги, ему показалось, будто Мохани высосала этот яд не только из его тела, но и из самой его души, – тот яд, который разъединяет черных и белых людей, делает одного человека врагом другого. Тогда он ясно понял, что любовь всех народов друг к другу является главным и непременным условием счастливой жизни для каждого человеческого общества и что ни одно общество не может процветать и развиваться без такой любви.

В долине Отхаль Вари он в первый раз почувствовал, что для любви не существует ни различий в цвете кожи, ни в религии, что любовь – это главная и вечная цель жизни.

Перед своим отъездом в Ассам он хотел рассказать вам обо всем этом, но он был так застенчив, дитя мое!.. Он хотел рассказать вам о том, что он воевал ради этой любви, которая рождается из благородного человеческого гуманизма, что он воевал против той заразы, имя которой – фашизм.

Он думал, что когда он вернется с войны, то обязательно расскажет обо всем этом вам и своим соотечественникам…

Но теперь тело его скрыто в земле одной из долин Ассама и бедный крест стоит над его могилой…

Каждая мать горько скорбит о смерти своего сына. Кроме того, он ведь был у меня единственным сыном! Такова уж, видно, была воля бога, чтобы сын ушел от меня…

Но, когда я читаю его последнее письмо, мне кажется, что я не потеряла его, что он и сейчас стоит рядом со мной и, улыбаясь, говорит мне: «Смотри, мама, я привел тебе дочь…»

Читая его письмо, я снова чувствую ту великую боль и ту великую радость, которые переполняли мою душу в тот день, когда я родила мое дитя…

Больше я не могу писать… Прощайте!..

Ваша мать Эстер».

Наклонясь над письмом, Провиз читал его вместе с Шамом, сжав руку друга. Затем из его груди вырвалось:

– Муби!..

Шам крепко стиснул зубы. Смахнув слезы, дрожащими руками он взял со стола белые цветы магнолии и прижал их к лицу.

Была безмолвная ночь. Никто не произносил больше ни слова, и только казалось, что откуда-то издалека доносятся звонкие трели соловьиной песни…