Текст книги "I love Dick"

Автор книги: Крис Краус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Крис Краус
I Love Dick

Перевод: Карина Папп

Редакторы: Мария Бикбулатова, Александра Шадрина

Консультантка: Марина Винник

Корректриса: Юля Кожемякина

Верстка: Владимир Вертинский

Дизайн обложки: Юля Попова

Перевод предисловия: Юлия Серебренникова, Сергей Бондарьков

Издательницы:

Александра Шадрина

Светлана Лукьянова

© 1997, 2006 by Chris Kraus

© Карина Папп, перевод, 2019

© No Kidding Press, издание на русском языке, оформление, 2019

* * *

Благодарности

Я хочу поблагодарить следующих людей за поддержку и разговоры: Роми Эшби, Джим Флетчер, Корал Ирвинг, Джон Келси, Энн Роуэр и Ивонн Шафир.

Также спасибо Эрику Кваму за юридические консультации, Кэтрин Бреннан, Джастину Кэвину и Эндрю Берардини за корректуру и фактчекинг, редакторам Кену Джордану и Джиму Флетчеру, Марзи Шарлетт за инсайты и информацию об ошибочной диагностике шизофрении; и Сильверу Лотренже – как всегда, за все.

Что сказать о Крис?
Предисловие Айлин Майлз

В период увлечения иностранным кино после колледжа я пошла смотреть «Адель Г.». Кажется, это было свидание. Перед фильмом мы накурились, и я помню, как меня наполняло паническое, давящее чувство, пока я смотрела, как у романтической героини Трюффо сносит крышу из-за мужчины, как ее отшивают – и как это становится концом ее жизни – ее способности здраво мыслить, всего.

Я была обычной двадцатипятилетней девушкой, но я смотрела на нее и понимала, что это я, хотя парень, с которым я там сидела, Билл, был скорее другом и не пробуждал во мне никаких таких чувств. Это было просто тихое осознание, что я обречена. Если я соглашусь быть женщиной. Этому было столько подтверждений на экране и в книгах. Я читала Дорис Лессинг на семинаре по литературе, и от нее мне тоже хотелось повеситься. Я просто ненавидела читать женщин или о женщинах, потому что все всегда сводилось к одному. Потеря себя, бесконечное самопожертвование, даже если женщина пыталась заниматься искусством, в конце она, беременная и доведенная до отчаяния, обслуживала какого-нибудь мужчину. Марксиста, например. Когда же всему этому придет конец. Представьте себе, он пришел, с этой самой книгой.

I Love Dick – это выдающееся исследование женского унижения, и тем, как оно сделано, оно напоминает мне о наставлении Карла Дрейера использовать «искусственное, чтобы очистить искусственное от искусственного», потому что оказывается, что для Крис то, что она сама отважно марширует в самоуничижение и саморекламу, вместо того чтобы ее, вздыхающую или брыкающуюся и кричащую, тянула туда какая-то зловещая сила, то, что она просто туда вошла, стало тем самым билетом, который укрепил и возвысил пафос романтического путешествия всей ее жизни.

В случае Крис унижение (не подсмотренное в дневнике давно умершей девушки кем-нибудь из друзей ее знаменитого отца…) – это путь из краха. В нечто яркое и возвышенное, что-то вроде присутствия. А это рай для перформера – а эта книга и есть перформанс.

Стратегия Крис одновременно воинственна и безупречна. Крис стоит на краю своей жизни. Это примерно то же место, про которое Джек Керуак говорил Нилу Кэссиди, чтобы тот не оказался там «зазря». Для этих парней (пятидесятые, алкоголики) это было тридцать лет. Для Крис – тридцать девять. Срок годности женщины. А почему? История, рассказанная Крис, так впечатляет, что я начинаю думать: а что если все эти библейские сюжеты призывают женщин не оборачиваться потому только, что они могут там что-то увидеть. Свою жизнь, например.

Крис (я все время на автомате допечатываю «т»[1]1
  Chris + t = Christ (Христос). – Прим. пер.


[Закрыть]. Может, Крис – наша девушка на кресте?) одновременно играет роль Адель Г. и заставляет красавца солдата/ученого «Дика» выслушать Ее историю, и чудесным образом, вместо того чтобы привести нас к финалу, в котором мы с балкона в кинотеатре наблюдаем закат Крис, она умудряется полностью перевернуть ситуацию – не с отдельно взятым парнем, «Диком», но со всей этой чопорной непроницаемой культурой, которая на нее смотрит. Крис заставляет эту культуру выслушать то, как она описывает эти знаменитые женские чувства изнутри:

Я сжала телефонную трубку, жалея, что затеяла весь этот шизофренический проект после встречи с тобой. «Меня никогда не сталкили», – сказал ты в феврале. Но разве это был сталкинг? Любить тебя было все равно что принимать таблетки правды, потому что ты знал все на свете. Ты заставил меня поверить, что жизнь можно перестроить, ведь ты-то из своей в конечном итоге сбежал. Если я смогу любить тебя осознанно, взять этот абсолютно женский опыт и подчинить его абстрактной аналитической системе, тогда, возможно, у меня есть шанс что-то понять и жить дальше.

Эти последние слова («и жить дальше») – то, почему I Love Dick – одна из самых будоражащих книг прошлого столетия (и одна из лучших книг нынешнего). Предмет этой книги – сама ее жизнь, а не хер из названия, и разворачивая перед нами свою историю, Крис одинаково легко выступает в качестве художественного критика, историка, автора дневника, сценаристки, которая пишет об отношениях взрослых людей, и перформера. Даже ее пресловутая «неудавшаяся» карьера режиссера снабдила ее мощным инструментом. Крис очень хорошо умеет (так же, как это умел Брюс Чатвин) монтировать. А это лучший из всех перформансов. Внутри одной работы побывать во всех вообразимых местах и сделать так, чтобы в ней было движение. Все на службе совершенно отвратительной, опизденевшей экзегезы.

Между делом Крис говорит о том, что культура, в которой мы живем, – мужская. Это настоящая научная фантастика, наше положение. Если это всецело его мир и если она осознает, что исходная позиция такова, разве тогда I Love Dick не исступленная пародия, разыгранная перед обществом палачей? Разве это не что-то нестерпимо, неимоверно храброе, как самопожертвование Симоны Вейль, только гораздо более классное, как долгий грудной смех из-под дикой уродливой маски?

Главное достижение Крис – философское. Она вывернула наизнанку женское унижение и направила его на мужчину. Так, словно ее опыт, несколько десятилетий жизни – это и картина, и оружие. Так, словно она, старая ведьма, еврейка, поэтесса, режиссер, бывшая танцовщица гоу-гоу – интеллектуалка, жена, словно она имеет право пройти всю книгу до конца и жить, испытав все это. I Love Dick – это яркая демонстрация того, что полная попыток и прочувствованная женская жизнь Крис Краус – это тотальное произведение и что она ее не убила.

Так что появление книги I Love Dick – это еще и появление нового типа женской жизни. Создавая тотальную экзегезу страсти, ложной или настоящей, она берет нового читателя с собой в этот мир. Поехали…

АЙЛИН МАЙЛЗ

Нью-Йорк / Сан-Диего, 2006

Часть I. Сцены из супружеской жизни

3 ДЕКАБРЯ 1994 ГОДА

Тридцатидевятилетняя Крис Краус, режиссер экспериментального кино, и пятидесятишестилетний Сильвер Лотренже, преподаватель университета из Нью-Йорка, ужинают в суши-баре в Пасадене с Диком ____, знакомым Сильвера. Дик – англичанин, критик культуры, недавно переехал из Мельбурна в Лос-Анджелес. Крис и Сильвер проводят творческий отпуск Сильвера в домике в Крестлайне, маленьком городке среди гор Сан-Бернардино в полутора часах езды от Лос-Анджелеса. В январе Сильвер возвращается к преподаванию, поэтому совсем скоро их ждет обратная дорога в Нью-Йорк. За ужином мужчины обсуждают последние тенденции постмодерной критической теории, и Крис, не интеллектуалка, замечает, что Дик постоянно ловит ее взгляд. Внимание Дика дает ей почувствовать себя значимой, и когда приносят чек, она протягивает свою кредитную карточку «Дайнерс Кард». «Пожалуйста, – говорит она. – Позвольте мне». По радио обещают снег на трассе Сан-Бернардино. Дик великодушно приглашает обоих переночевать у него дома в Долине Антилоп примерно в тридцати милях езды от ресторана.

Крис хочет отделиться от своей парности, и она убеждает Сильвера поехать не с ней, а с Диком, на его великолепном ретрокабриолете «Ти-бёрд». Сильвер, которому что «Ти-бёрд», что вездеход, недоуменно соглашается. Решено. Дик подробно и воодушевленно объясняет Крис дорогу. «Не волнуйся, – перебивает его Крис, откидывая волосы и улыбаясь, – я поеду за тобой». И едет. Слегка захмелев, уверенно контролируя подачу газа, она вспоминает о перформансе «Погоня»[2]2
  Car Chase.


[Закрыть], который она делала на Поэтическом проекте в церкви Святого Марка в Нью-Йорке, когда ей было двадцать три. Однажды Крис и ее подруга Лайза Мартин преследовали брутального красавца за рулем «порше» через весь Коннектикут по Девяносто пятой трассе. В какой-то момент он наконец свернул на стоянку, но когда Лайза и Крис вышли из машины, укатил прочь. Перформанс закончился тем, что прямо на сцене Лайза случайно-но-по-настоящему вонзила кухонный нож в ладонь Крис. Хлынула кровь, и все согласились, что Лайза ослепительно сексуальна, опасна и красива. Лайза выглядела как дешевая шлюшка: торчащий из-под пушистого топа живот, зеленая виниловая мини-юбка, по колготкам в сетку поползла стрелка, когда она, желая сверкнуть промежностью, качнулась назад. Звезда родилась. На том представлении никто не посчитал бледную и анемичную Крис, ее колючий взгляд хоть сколько-нибудь привлекательными. И мог ли кто? Этот вопрос было решено оставить на потом. Но сейчас это был совершенно новый мир. Прямой эфир на волне 92.3 The Beat постоянно прерывался, Лос-Анджелес после бунта, город натянутых волоконно-оптических нервов. Кабриолет Дика все время был в ее поле зрения, два автомобиля, незаметно связанных воедино в бетонном русле трассы, как глаза влюбленных у Джона Донна. И на этот раз Крис была одна.

Вечер у Дика дома напоминает хмельной канун Рождества в фильме Эрика Ромера «Ночь у Мод». Крис замечает, что Дик с ней флиртует. Его пространные размышления выходят далеко за пределы постмодернистской риторики, его слова транслируют какое-то фундаментальное одиночество, которое способны разделить только они двое. Крис легкомысленно это поддерживает. В два часа ночи Дик показывает им видео, сделанное по заказу английского общественного телевидения, где он одет как Джонни Кэш. На видео Дик рассказывает о землетрясениях, тектонических сдвигах и о своей беспокойной тоске по «месту, которое зовется домом». Впечатление Крис от фильма Дика (хотя она не озвучивает его в тот момент) неоднозначно. Как художница она считает работу Дика безнадежно наивной, но в то же время она питает слабость к определенным видам плохого искусства – искусства, позволяющего заглянуть в надежды и желания автора. Плохое искусство делает зрителя куда активнее. (Спустя годы Крис поймет, что ее увлеченность плохим искусством ровно то же самое, что и влечение Джейн Эйр к Рочестеру, убогому лошадиноголовому наркоману: дурные характеры возбуждают воображение.) Однако Крис оставляет эти размышления при себе. Поскольку она не выражается на языке критической теории, от нее не ожидают слишком многого, и она привыкла уходить в глубь смыслов в полной тишине. Невысказанное двойственное чувство от видео еще сильнее притягивает Крис к Дику. Он снится ей всю ночь. Но когда Крис и Сильвер просыпаются на диване следующим утром, Дика нигде нет.

4 ДЕКАБРЯ 1994 ГОДА: 10 УТРА

Тем утром Сильвер и Крис нехотя покидают дом Дика. Крис смело берется сочинить благодарственную записку, которую принято оставлять в таких случаях. Они с Сильвером завтракают в дайнере «Айхоп» в Долине Антилоп. Так как они больше не занимаются друг с другом сексом, они поддерживают близость с помощью деконструкции, то есть рассказывают друг другу обо всем. Крис признается Сильверу, что, похоже, у нее с Диком случился Концептуальный Трах. Его утреннее исчезновение подкрепляет эту версию, наполняет произошедшее субкультурным подтекстом, который разделяют она и Дик: в голове Крис проносятся размытые воспоминания о сексе на одну ночь, когда дверь за мужчинами захлопывалась раньше, чем она успевала проснуться. Она цитирует Сильверу стихотворение Барбары Бэрг на эту тему:

 
Чем с Керуаком можно заняться,
Если не в постели кувыркаться.
Как ты узнаешь, что кончил Джек?
Глядишь на подушку – а Джека нет…
 

А ведь еще было то сообщение на автоответчике Дика. Когда они зашли в дом, Дик снял пальто, налил им выпить и нажал кнопку Play. Раздался голос очень молодой, очень калифорнийской женщины:

«Привет, Дик, это Кайла. Я… прости, что я продолжаю звонить тебе домой, вот и до твоего автоответчика добралась, я просто хотела извиниться, что в тот вечер так ничего и не сложилось, и я знаю, что ты не виноват, но, наверное, все, чего мне правда хотелось, – это просто поблагодарить тебя за то, какой ты хороший человек…»

«Вот теперь мне ужасно неловко», – очаровательно пробормотал Дик, открывая водку. Дику сорок шесть лет. Значит ли это сообщение, что он потерян? И если он действительно потерян, сможет ли его спасти концептуальный роман с Крис? Был ли концептуальный трах лишь первым шагом? Сильвер и Крис обсуждают это на протяжении нескольких часов.

4 ДЕКАБРЯ 1994 ГОДА: 8 ВЕЧЕРА

Вернувшись домой в Крестлайн, Крис не может выкинуть из головы прошлую ночь с Диком и начинает писать об этом рассказ под названием «Абстрактная романтичность». Это ее первый рассказ за последние пять лет.

«Мы ужинали в ресторане, – пишет она. – Вечер только начинался, и мы все как-то слишком много смеялись».

В своем рассказе Крис периодически обращается к Дэвиду Рэттрэю, поскольку она уверена, что призрак Дэвида был с ней прошлым вечером во время поездки, толкая ее пикап вперед по Пятой трассе. Крис, призрак Дэвида и пикап слились в единый объект, устремившийся вперед.

«Прошлой ночью мне казалось, – писала она призраку Дэвида, – как случается со мной иногда накануне нового эмоционального всплеска, будто ты был со мной: парящий вплотную ко мне, где-то между левым ухом и плечом, сжавшийся, как мысль».

Она думала о Дэвиде постоянно. Поразительно, что посреди их пьяного разговора Дик словно прочел ее мысли и сказал, как сильно он восхищается книгой Дэвида. Дэвид Рэттрэй был отчаянным авантюристом, гением и моралистом, позволявшим себе самые невероятные любовные увлечения вплоть до своей смерти в возрасте пятидесяти семи лет. И теперь Крис чувствовала, что призрак Дэвида вынуждает ее осмыслить это наваждение, то, как объект любви может все состыковать – обрывки воспоминаний, опыта и размышлений. Тут она начала описывать лицо Дика: «бледное и подвижное, острые черты, рыжеватые волосы, глубоко посаженные глаза». Пока Крис писала, она представляла его лицо, а потом зазвонил телефон, и это был Дик.

Ей стало очень неловко. Она подумала: а что если он на самом деле звонит Сильверу? Но Дик не попросил передать ему трубку, и она осталась на шипящей линии. Дик звонил, чтобы объяснить свое исчезновение прошлой ночью. Он рано проснулся и поехал в Пирблоссом за беконом и яйцами. «Знаешь, мне, бывает, не спится». Вернувшись домой, он был искренне удивлен, что они уехали.

В тот момент Крис могла бы рассказать Дику о своих высосанных из пальца выводах: поступи она так, эта история приняла бы другой оборот. Но связь между ними все время пропадала, к тому же она уже боялась. Запаниковав, она чуть было не предложила ему встретиться еще раз, но не сделала этого, и Дик попрощался. Крис, вся в поту, стояла посреди своего самодельного кабинета. Потом она рванула наверх в поисках Сильвера.

5 ДЕКАБРЯ 1994 ГОДА

Оставшись вдвоем в Крестлайне, Сильвер и Крис провели большую часть прошлого вечера (воскресенье) и сегодняшнего утра (понедельник) за обсуждением трехминутного звонка от Дика. Почему Сильвер это поощряет? Может, потому что впервые с прошлого лета Крис чувствует себя оживленной и бодрой, и, поскольку Сильвер ее любит, ему невыносимо видеть ее грустной. А может, потому что его работа над книгой о модернизме и холокосте зашла в тупик и он с ужасом ожидает возвращения к преподаванию через месяц. А может, он извращенец.

6–8 ДЕКАБРЯ 1994 ГОДА

Вторник, среда и четверг этой недели остаются незадокументированными, размытыми. По всей вероятности, Крис Краус и Сильвер Лотренже провели вторник в Пасадене на лекции в колледже дизайна «Арт-центр». Попробуем восстановить события? Они встали в восемь утра, выехали из Крестлайна, взяли кофе в Сан-Бернардино, свернули с Двести пятнадцатой на Десятую трассу и через полтора часа оказались в Лос-Анджелесе ровно до начала пробок. Скорее всего, они говорили о Дике почти всю дорогу. Они уезжали из Крестлайна через десять дней, четырнадцатого декабря (Сильвер отправлялся в Париж на каникулы, Крис – в Нью-Йорк), так что логистику они тоже, наверное, успели обсудить. Беспокойная тоска… Они ехали через Фонтану и Помону, по ничего не значащей местности, с маячащим на горизонте неубедительным будущим. Пока Сильвер читал лекцию о постструктурализме, Крис прокатилась до Голливуда, чтобы забрать рекламные снимки для своего фильма и купить сыр в «Трейдер Джос». Затем они поехали обратно в Крестлайн, взбираясь на холм сквозь темный и густой туман.

Среда и четверг промелькнули незаметно. Очевидно, что новому фильму Крис не суждено великое будущее. Чем она займется теперь? Ее первым опытом в искусстве были роли в каких-то наркоманских психодрамах семидесятых годов. Предположение, что Дик затеял между ними своего рода игру, сильно ее взволновало. Крис снова и снова объясняет это Сильверу. Она умоляет его связаться с Диком, вытянуть из него хоть какой-то намек на то, что он заинтересовался ею. И если это так, она ему позвонит.

ПЯТНИЦА, 9 ДЕКАБРЯ 1994 ГОДА

Сильвер, европейский интеллектуал, читающий лекции о Прусте, поднаторел в анализе любовных тонкостей. Но сколько можно мусолить одну-единственную встречу и трехминутный разговор? Сильвер и так уже оставил два сообщения на автоответчике Дика. Крис тем временем превратилась в комок оголенных чувств, испытывая сексуальное возбуждение впервые за семь лет. И вот в пятницу утром Сильвер наконец предлагает Крис написать Дику письмо. Крис неловко, и поэтому она предлагает Сильверу к ней присоединиться. Сильвер соглашается.

Разве принято, чтобы супруги писали billets doux вместе? Не будь Сильвер и Крис столь воинственно настроены против психоанализа, они бы сумели разглядеть в этом переломный момент.

ПРИЛОЖЕНИЕ А: ПЕРВЫЕ ПИСЬМА СИЛЬВЕРА И КРИС

Крестлайн, Калифорния

4 декабря 1994 года

Дорогой Дик,

наверное, виноват пустынный ветер, вскруживший нам головы в тот вечер, а может, тяга придать жизни слегка литературный вид. Я не знаю. Мы виделись пару раз, и я проникся к тебе большой симпатией, мне захотелось сблизиться. Мы начинали в разных точках, но в итоге оба пытались порвать со своим прошлым. Ты ковбой; я десять лет кочевал в Нью-Йорке.

Возвращаясь к вечеру в твоем доме. Поездка была дивной: твой кабриолет увез нас из Пасадены к самому Концу Света – в Долину Антилоп. Мы откладывали эту встречу почти год. И она оказалось более искренней, чем я себе представлял. Но к чему я это?

Мне бы хотелось обсудить тот вечер у тебя дома. У меня было чувство, будто я знаю тебя тысячу лет и мы можем не притворяться рядом друг с другом. Я прямо как та глупышка, чей голос мы случайно услышали той ночью на твоем автоответчике…

Сильвер

Крестлайн, Калифорния

9 декабря 1994 года

* * *

Дорогой Дик,

то, что Сильвер написал первое письмо, поставило меня в весьма странное положение. Реактивное (как Шарлотта Стант по отношению к сильверовской Мэгги Вервер, если бы мы жили в романе Генри Джеймса «Золотая чаша»): это Ответ Тупой Пизды, фабрика эмоций, вызванных всеми мужчинами мира. Все, что мне остается, – это рассказать Историю Тупой Пизды. Вот только как?

Сильвер считает, что моя любовь к тебе – всего лишь извращенное желание быть отвергнутой. Но я не согласна, глубоко внутри я очень романтичная девочка. Что меня тронуло, так это трещины, через которые просачивалась уязвимость в твоем доме… таком спартанском и таком продуманном. Альбом Some Girls на виду, тусклые стены – как старомодно и вульгарно. Но я падка на отчаяние, ощущение краха – когда планы рушатся, ожидания не оправдываются. Я люблю это и стыжусь этого, а затем меня наполняет какая-то непередаваемая нежность и стыд в ней теряется. По этой же причине я долгие годы обожала Шейка Мерфи – безнадежный случай из моего новозеландского прошлого. Но тебя нельзя назвать безнадежным: ты знаешь, чего хочешь, у тебя есть работа и репутация, и поэтому я подумала, что, разыгрывая эту любовную историю в равной степени осознанно, мы оба сможем чему-то научиться. Абстрактной романтичности?

Странно, но я никогда толком не задумывалась, в твоем ли я вкусе. (Ведь в прошлой, Эмпирической Любовной Истории, я никогда не бываю во вкусе Парней-Ковбоев, потому что я не привлекательная и во мне нет материнского.) Но, возможно, действие – единственное, что сейчас имеет значение. То, что люди создают вместе, затмевает то, Кем Они Являются. Если я не могу заставить тебя влюбиться в ту меня, какой я являюсь, возможно, я смогу заинтересовать тебя тем, что я понимаю. Поэтому, вместо того чтобы гадать: «понравлюсь ли я ему?», я гадаю: «включился ли он в игру?».

До твоего звонка в воскресенье вечером я писала о твоем лице. Я была не в состоянии говорить и повесила трубку, увязнув на самом дне романтического уравнения с колотящимся сердцем и потными ладонями. Невероятные ощущения. Последние десять лет моей жизни я, как могла, избегала этого мучительного примитивного состояния. Я бы хотела, как ты, уметь плескаться на поверхности романтических фантазий. Но я так не умею, потому что всегда проигрываю. Этот абсолютно вымышленный роман не длится и трех дней, а меня уже начало мутить. И мне интересно, получится ли однажды примирить юность и зрелость: уязвимую анорексичку, которой я была раньше, и ворочающую деньгами бабу, в которую я превратилась. Мы губим себя ради собственного выживания. Есть ли хоть какая-то надежда погрузиться в прошлое, переживая его снова и снова, как это возможно в искусстве?

Сильвер, который печатает под мою диктовку, говорит, что в этом письме недостает главного. На какую реакцию я рассчитываю? Ему кажется, что письмо вышло слишком буквальным, слишком бодрийяровским. Он говорит, я замалчиваю все трепетные моменты, маленькие нюансы, которые кажутся ему особенно трогательными. Получилась вовсе не та Экзегеза Тупой Пизды, которую он ожидал. Но, Дик, я уверена, что, прочитав, ты поймешь, что все это – правда. Ты поймешь, что игра реальна, или даже лучше – реальность, а на «даже лучше» как раз все и завязано. Какой секс лучше наркотиков, какое искусство лучше секса? «Даже лучше» означает достижение максимальной интенсивности. Влюбленная в тебя, готовая окунуться в это чувство с головой, я снова чувствую себя шестнадцатилетней – сутулой, в кожаной куртке, жмущейся к друзьям в уголке. Ёбаный нестареющий образ. Когда на все похер или когда знаешь, что последствий не избежать, но это тебя не останавливает. И мне кажется, что ты – я – по-прежнему стремимся к такому, и как же волнующе обнаружить это в других.

Сильвер думает, что и он такой же анархист. Но это не так. Я люблю тебя, Дик.

Крис

Но закончив эти письма, Крис и Сильвер решили, что они способны на большее. Что, кажется, они сказали не все. Так они начали второй раунд и провели почти всю пятницу, сидя на полу гостиной в Крестлайне, передавая ноутбук туда-сюда. Каждый из них написал еще по письму: Сильвер о ревности, Крис о группе The Ramones и о «третьем отстранении» Кьеркегора. Сильвер писал: «Может, я хотел бы быть как ты – жить одному в доме, окруженном кладбищем. И правда, почему бы не срезать путь? Поэтому я сильно увлекся этой фантазией, и в эротическом плане тоже, ведь желание заразительно, даже если оно направлено не на тебя. В нем есть сила и красота, и, похоже, я подсел на Крис, подсевшую на тебя. Постепенно я стал забывать, что ничего, в сущности, не случилось. Наверное, в дальнем уголке души я понимал: чтобы не начать ревновать, мне оставалось разве что включиться в эту выдуманную связь каким-то извращенным образом. Как иначе я смог бы вынести то, что моя жена на тебя запала? В голову приходят довольно пошлые мысли: ménage à trois, покорный муж… мы трое слишком сложно устроены, нас не подогнать под такие тоскливые архетипы. Пытались ли мы открыть новые земли? Твое ковбойское амплуа идеально вписалось в грезы Крис об отчаявшихся мужчинах, несчастных и молчаливых, которые ее отвергали. Само то, что ты не перезваниваешь, превращает твой автоответчик в белый экран, на который мы проецируем наши фантазии. Да, в какой-то степени я подыгрывал Крис, потому что благодаря тебе она снова вспомнила о больших вещах, как в прошлом месяце после поездки в Гватемалу. Потенциально мы все лучше, чем кажемся. Мы столько всего не обсудили. Но, может быть, это и есть путь к дружбе. Обмен идеями, которыми нельзя обмениваться…»

Второе письмо Крис было менее благородным. Она снова начала с дифирамб лицу Дика: «Я разглядывала твое лицо тем вечером в ресторане – надо же, разве не так начинается песня “Needles & Pins“ The Ramones: I saw your face, it was the face I loved, And I knew – и я почувствовала то же, что я чувствую каждый раз, когда слышу эту песню; и когда ты позвонил мне, мое сердце колотилось, а потом я подумала, что, может, мы могли бы сделать что-то вместе, переосмыслить подростковую влюбленность так же, как The Ramones переосмыслили оригинал „Needles & Pins“. The Ramones впустили в нее возможность иронии – иронии, которая не ослабляет эмоциональность песни, но делает ее сильнее и правдивее. Сёрен Кьеркегор называл это „третьим отстранением“. В своей работе „Критика и кризис в жизни актрисы“ он утверждает, что ни одна актриса не способна сыграть четырнадцатилетнюю Джульетту, пока ей не исполнится хотя бы тридцать два. Потому что актерское мастерство – это искусство, а искусство подразумевает умение дистанцироваться. Сыграть вибрации между „здесь“ и „там“, между „тогда“ и „сейчас”. Не кажется ли тебе, что реальность лучше всего постигается с помощью диалектики? P. S. Твое лицо: подвижное, скалистое, красивое…»

Когда Сильвер и Крис завершают свои вторые письма, уже почти вечер. Вдали мерцает озеро Грегори, взятое в кольцо заснеженными горами. Полыхающий и отрешенный ландшафт. На сегодня они оба довольны. Воспоминания о домашнем уюте, когда Крис была молода – двадцать лет назад: фарфоровая рюмка для яиц, сине-белая чайная чашка с орнаментом из человеческих фигурок. Лазурная птичка на дне чашки проглядывает сквозь янтарный чай. В этих двух вещицах таится вся прелесть мира. Когда Крис и Сильвер убирают ноутбук, на улице уже темно. Она готовит ужин. Он возвращается к работе над книгой.

ПРИЛОЖЕНИЕ B: ИСТЕРИЯ. ЧАСТЬ I. СИЛЬВЕР ВЫХОДИТ ИЗ СЕБЯ

Крестлайн, Калифорния

10 декабря 1994 года

Дорогой Дик,

этим утром меня осенило. Нужно, чтобы Крис отправила тебе короткую записку, которая прервет этот спертый, перегруженный отсылками бред. Вот что она должна написать:

«Дорогой Дик, в среду утром я отвожу Сильвера в аэропорт. Мне нужно поговорить с тобой. Мы можем встретиться у тебя?

С любовью, Крис»

Я подумал, это будет блестящим ходом: фрагмент реальности вдребезги разнесет этот рассадник нездоровых чувств. Ведь, по сути, мы писали письма самим себе, ménage à deux. Я придумал это название для нашего текста до того, как лечь спать, и мне не терпелось рассказать о нем Крис, как только она проснется. Но эффект оказался обратным. После вчерашних бурных обсуждений Крис удалось унять одержимость тобой. Она вернулась к исходной точке – брак, искусство, семья, – но моя взволнованность перезапустила ее наваждение, и внезапно мы опять были отброшены в реальность нереального, к игре, которая лежит в основе всего этого. На первый взгляд, дело было в том, что Крис переживала из-за своего сорокалетия, по крайней мере так она говорила. Боюсь, мои письма были слишком возвышенными и покровительственными. В любом случае позволь мне попробовать еще раз –

Сильвер

* * *

Калифорнийские голубые сойки вопили за окнами хозяйской спальни. Сильвер сидел облокотившись на две подушки, печатая и поглядывая сквозь стеклянные двери на террасу. Покуда они с Крис спали вместе, им редко удавалось встать до полудня, как бы они ни старались это изменить. Пока Крис еще дремала, Сильвер варил первый кофе и нес его в спальню. Затем Крис рассказывала Сильверу о своих снах, а потом о своих переживаниях, и лучшего, более чуткого и внимательного слушателя, чем Сильвер, было не найти. Затем Сильвер шел за тостами и вторым кофе. За кофе разговор переходил в другое русло, становился более общим, охватывая все и всех. Они считывали отсылки друг друга и чувствовали себя умнее, когда были вместе. Сильвер и Крис входили в пятерку самых начитанных людей среди своих знакомых – истинное чудо, ведь ни один из них не заканчивал достойное учебное заведение. Ей было так спокойно рядом с ним. Сильвер, Сильвалиум, полностью ее принимал, и она пила кофе маленькими глотками, чтобы освободить голову от утренних сновидений.

Сильверу сны никогда не снились, и в своих чувствах он разбирался едва ли. Поэтому они иногда играли в «Объективный коррелят» – игру, придуманную для выманивания его чувств. Кто является метонимическим отражением Сильвера? Студент художественной школы? Их собака? Сторож cо склада «Дарт Кэньон»?

Они окончательно просыпались к одиннадцати, и кульминацией их беседы, как правило, становилось бурное обсуждение чеков и счетов. Пока Крис снимает независимое кино, им придется как-то выкручиваться: пара тысяч тут, пара тысяч там. В свое время Крис купила или взяла в аренду с правом выкупа три квартиры и два дома, которые они пересдавали с наценкой, а сами ютились в пригородных трущобах. Она держала Сильвера в курсе их ипотек, налогов, доходов от аренды и счетов за ремонт. К счастью, помимо этого примитивного заработка, работа Сильвера при содействии Крис становилась достаточно прибыльной, чтобы компенсировать расходы от ее собственной. Ярая феминистка, Крис часто чувствовала себя так, словно она вращается на огромном елизаветинском колесе Фортуны, и ухмылялась мыслям о том, что для продолжения своей работы ей необходима финансовая поддержка мужа. «Кто тут независимый?» – требовал ответа сутенер от героини Изабель Юппер, шлепая ее на заднем сиденье в фильме «Спасай, кто может (свою жизнь)». «Служанка? Чиновник? Банкир? Нет!» Да уж. В эпоху позднего капитализма хоть кто-то свободен по-настоящему? Поклонниками Сильвера были в основном юные белые мужчины, которых тянуло к более «трансгрессивным» элементам модернизма, героическим сценам человеческих жертвоприношений и пыток, легитимированным Жоржем Батаем. К себе в блокноты они вклеивали копии знаменитой фотографии «Расчленение на сто кусков» из батаевских «Слез Эроса» – цареубийство, запечатленное на фотопластины французскими антропологами в 1902 году. Батаевские мальчики усматривали блаженство в лице агонизирующей жертвы в тот момент, когда палач отпиливал последнюю оставшуюся конечность. Хуже того – они грубили Крис. Встречаясь с Сильвером Лотренже для Обмена Мнениями после его лекций в барах Парижа, Берлина и Монреаля, Мальчики не терпели никаких преград (тем более в виде жены, к тому же непривлекательной) между собой и Великим Мужчиной. В ответ Крис выкачивала деньги из растущего авторитета Сильвера, устанавливая все более высокие расценки. Хватит ли немецких денег и двух тысяч долларов из Вены, чтобы оплатить ее счет в лаборатории в Торонто? Нет. Лучше бы попросить Дитера о суточных. И все в таком духе. Около полудня, выпив Кофе Номер Три, слишком взвинченные, чтобы думать о чем-то кроме денег, они хватались за телефон.