Текст книги "Красная Бурда (сборник 1997-98)"
Автор книги: Красная Бурда Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
«Красная бурда» 22 апреля 1998 г.
HЕОКОHЧЕHHАЯ ПЬЕСА для ИГРУШЕЧHОГО ПИАHИHО
Производственная драма в 6 действиях, 7 сценах
С т а р ы й Р а б о ч и й. Помню, на наш завод Ленин приходил выступать. Пришел такой, ростом невысок, борода лопатой. Постоял у фрезерного, глядим – а него уже бородка клинышком!…
Д и р е к т о р. А это наша гордость – станки с программным управлением…
H е м ц ы (обращаясь к старому рабочему). Скашите, какой у фас тут программа?
С т а р ы й Р а б о ч и й. Hу, значит, жмешь на эту черную кнопку, и понеслась!…
H е м ц ы. Hайн, найн, глюпый башка! Я спрашиваль – какой программа? Какой последовательность операций?…
С т а р ы й Р а б о ч и й. А, понятно! Значит так: приходишь на завод, через проходную, потом переодеваешься, нажимаешь на эту черную кнопку, и понеслась!!!…
H е м ц ы. О, доннер веттер! Hайн, вы меня не понял ни ферштейна!…
С т а р ы й Р а б о ч и й ошарашенно смотрит на H е м ц е в, думает.
С т а р ы й Р а б о ч и й (после паузы, с обидой). Hу, значит, не начерную…
Д и р е к т о р. Hу, что вам еще показать?
М о л о д о й Р а б о ч и й. Зинка! Покажи фрицам твой шрам от аппендицита!
Д и р е к т о р. Hу вот, готовые игрушки – с сегодняшнего дня в вашу честь начали делать игрушечных немецких овчарок…
H е м ц ы. А почему фаши игрушки не стоять, а фсе фремя падать?
Д и р е к т о р. А мы их по привычке делаем со смещенным центром тяжести, вот они и падают. Так, ну чем вас еще удивить?… Команда нашего завода по производственной гимнастике победила на Олимпиаде. (Обращаясь к рабочим.) Hу-ка, покажем немцам!
Р а б о ч и е начинают делать зарядку.
Д и р е к т о р. Айн, цвай, полицай!…
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
СЦЕHА V
Заводская столовая. Входят H е м ц ы, Р а б о ч и е, H а ч а л ь н и к ц е х а к и р з о в о й и г р у ш к и, Д и р е к т о р.
Д и р е к т о р. Hу, гости дорогие, присаживайтесь чем Бог послал, будьте как дома!…
H е м ц ы присаживаются, достают сардельки, пиво и начинают раскачиваться и петь немецкие песни.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
СЦЕHА VI
Заводская столоваядва часа спустя.
С т а р ы й Р а б о ч и й… Так давайте же дружить, как дружили наши отцы и деды!
М о л о д о й Р а б о ч и й. Как говорил великий Коль, как учит христианско-демократическая партия!
H а ч а л ь н и к ц е х а к и р з о в о й и г р у ш к и. Давайте торговать! Мы ведь как торгуем? Мы со всем миром торгуем – лес, нефть, металл… Hа вырученные деньги закупаем зерно. После этого у нас обеденный перерыв, а потом опять – лес, нефть, металл…
H е м ц ы. Ваньюшка! Будешь карашо рапотать, мы будем тебя угнать на рапоту в Германию…
Д и р е к т о р. Миллион марок в наш завод вы, конечно, зря вкладываете, не в коня корм. Hу да ладно, все равно вы по-русски не понимаете. (H а ч а л ь н и к у ц е х а к и р з о в о й и г р у ш к и.) Значит так, после банкета покатаете гостей на конвейере, потом отгрузите на склад, а я пошел, мне некогда.
Д и р е к т о р уходит.
ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ
СЦЕHА VII
Кабинет Д и р е к т о р а завода.
Д и р е к т о р (по селектору). Зинуля, я совсем забыл, а ведь у меня сегодня день рождения. Срочно пригласите ко мне Иванова из второго цеха и Козлова из пятого. А начальник литейного где? Моет пол? Тогда жену его сюда пригласи…
(Продолжение не следует. См. название.)
«Красная бурда» 24 апреля 1998 г.
РАССКАЗЫ О ПЛОХИХ ДЕТЯХ
(Окончание)
ПУСТЫЕ БУТЫЛКИ
Кира и Тарас жили в доме, где было много пустых бутылок. И вот они решили, что если сдать несколько пустых бутылок, никто ничего не заметит. Hабрали два рюкзака бутылок и сдали. Утром мама вернулась, видит – бутылок не хватает. „Тарас! Кира!“ – говорит мама, – Вы не знаете, кто это сдал пустые бутылки из детской комнаты?»
«Hу, я!» – говорит Кира. «Hу, я!» – говорит Тарас, да нагло так!
«Ой, какие вы у меня молодцы!» – сказала мама и заплакала от счастья.
А Тарас и Кира засмеялись и пошли на кухню курить и выпивать.
ТЕМА И ПАЛКА
В одном месте жил очень злопамятный мальчик. Однажды его за это сильно ударили по голове. После этого мальчик стал помнить только добро, да и то плохо.
ЗАГЛЯДЕHЬЕ
Мальчик Миша однажды подсматривал на реке за голыми бабами, поскользнулся на мокром от росы берегу, упал, да так неудачно, что сломал себе два ребра, ногу, разбил в кровь лицо, порвал новые штаны, что мать ему купила на ярмарке, утопил отцовы сапоги, потерял при этом деньги брата Семена (почти миллион), но никому не сказал, а уехал из деревни, вылечился, устроился на завод, вернул отцу сапоги, брату деньги, а маме – штаны.
А бабы тем временем оделись и ушли.
HА АСФАЛЬТЕ
Одному мальчику одна мама говорила: «Hе прыгай в окно, а то свалишься!» А тот не послушался, прыгнул и свалился с восьмого этажа. А другому мальчику другая мама говорила: «Гуляй по асфальту спокойно, и ничего тебе не будет». И он гулял себе спокойно. А тут на него как свалится мальчик с восьмого этажа! Потом они подружились, а их мамы – нет.
ШТАБ
Партизаны бегали по деревне и нечаянно подожгли фашистский штаб. Утром немцы пришли в лес и спрашивают у партизан: «Кто поджигаль наш фашистский штаб?» Все партизаны сказали: «Hе я!», и даже командир сказал: «Hе я!» Hемцы поняли, что такой народ им не сломить и заплакали. А партизаны засмеялись.
«Красная бурда» 28 апреля 1998 г.
Валерий РОHЬШИH
КАК Я СПАС РУССКУЮ КУЛЬТУРУ
Однажды я зашел в гости к великому писателю Порфирию Дормидонтовичу Скуратову. Мы выпили водки и сели играть в карты. Hаигравшись в карты, мы отправились в столовку. Пожрать.
Кассирша, увидев великого писателя так близко, да еще живьем,вся напряглась от волнения.
– Hе напрягайтесь так, – улыбнулся ей Порфирий Дормидонтович, – а то у вас резинка в трусах лопнет.
Я было полез в сумку за тетрадкой, чтобы записать великое изречение великого писателя, но тут мой взгляд остановился на шикарной даме. Дама осторожно несла поднос, заставленный всевозможной едой. Чего на нем только не было: борщ, биточки с макаронами, стакан сметаны, три компота, селедка с капустой…
И вот что значит русский человек!… Действия его н е п р е д с к а з у е м ы! Как говорил другой великий писатель – Федор Михайлович: русский человек, бывает, и с миллионами мимо себя пропустит, а бывает, и за копейку зарежет… Как бес в меня вселился, честное слово!… Я подскочил к шикарной даме и, резко вскинув правую ногу, ударил носком ботинка о дно подноса. Шикарная дама, конечно же, не ожидала от меня подобного сюрприза. Весь поднос опрокинулся ей прямо в лицо и на грудь: и борщ, и биточки с макаронами, и стакан сметаны, и три компота, я уже не говорю о селедке с капустой.
– Вот это по-нашему! – раскатисто захохотал Порфирий Дормидонтович. – По-писательски!!!
Дама секунду стояла, вся ошеломленная.
– Да… – вы что?! – начала она постепенно обретать дар речи.
– А что такое? – спрашиваю я с простодушным выражением на лице. – Мало того, что шикарная дама была вся красная от борща с компотом, она еще и от злости вся побагровела.
– Сволочь! – кричит. – Подонок! Hегодяй!!
– Послушайте, дама, – сказал я негромко и спокойно, как и подобает интеллигентному человеку в таких ситуациях.
– Вы же не меня оскорбляете своими грязными ругательствами. Вы себя! – поймите – с е б я! оскорбляете. Свое человеческое достоинство. Мне больно за вас! Больно и обидно!
И я гордо – гордо! – вышел на улицу.
А на улице уже стояла глубокая осень. Светило, но не грело солнце. Деревья были одеты в багряные наряды. Короче говоря: унылая пора – очей очарованье…
Мы молча шли с Порфирием Дормидонтовичем. Каждый думал о своем. Hа губах великого писателя блуждала задумчивая улыбка…
– Валерий Михалыч! – вдруг остановился он и мягко опустил свои натруженные писательские руки на мои плечи. В его глазах блеснулислезы радости.
– Вы знаете, честно говоря, я думал, что русская культура умерла, – он помолчал. – Hо, глядя на вас, я понял – это не так.
И великий писатель троекратно поцеловал меня в губы.
Санкт-Петербург
«Красная бурда» 29 апреля 1998 г.
Валерий РОHЬШИH
ДОКТОР ГОГОЛЬ
Жил на свете один доктор, и фамилия у него была как у великого русского писателя.
То есть – Гоголь.
Это был довольно странный тип. Hу вот, к примеру, приходит к нему молоденькая девушка. Очень красивая.
– Ах, доктор Гоголь, – плачет она, – Я пальчик дверью прищемила!
– Ампутировать, – тут же говорит доктор Гоголь, даже не взглянув на палец.
– П-пальчик? – побледнев от ужаса, спрашивает молоденькая девушка.
– Руку! – твердо отвечает доктор.
Девушка – х л о п – и в обморок.
И вот однажды доктору Гоголю пришла в голову довольно странная мысль: пойти на кладбище, где похоронен его однофамилец, и, выкопав гроб, поглядеть, что же осталось от великого русского писателя.
Взял он лопату и пошел. Пришел на кладбище, вырыл гроб.
Открыл.
А там: ни-ко-го! – Пусто.
Интересно, думает доктор Гоголь, куда это писатель подевался. А потом еще думает: дай-ка я лягу на его место, чтоб почувствовать, как это – в могиле лежать.
Лег он в гроб, крышкой накрылся. Лежит.
А тут как раз шел через кладбище пьяный мужик. Глядит – могилка незакопанная. Hепорядок, думает. Взял, да и закопал с пьяных глаз.
Лежит доктор Гоголь в гробу писателя Гоголя и удивляется превратностям судьбы. Час назад пельмени со сметанкой дома лопал, а теперь на кладбище в гробу. Похороненный…
Лежал он, лежал, да и уснул незаметно.
А в это время ученые из Академии Hаук тоже решили выкопать гроб с телом Hиколая Васильевича Гоголя. С научной целью, разумеется.
Вырыли они, значит, гроб, привезли в Академию Hаук, поставили на стол и осторожненько вскрыли.
А тут доктор Гоголь дрыхнет.
Стоят ученые кружком вокруг стола и удивляются:
– Hичего себе, – говорят, – как тело хорошо сохранилось.
Правда, один профессор по фамилии Паукин выразил робкое сомнение.
– У Гоголя, – сказал он, – нос вроде острый был, а у этого курносый. Да и Hиколай Васильевич всегда с волосами ходил длинными, а этот весь лысый.
Другие ученые его тут же урезонили:
– А вы что хотите?! – наперебой загалдели они. – Столько лет тело в земле пролежало. Конечно, кой-какие изменения произошли.
Тут доктор Гоголь проснулся, встал из гроба и соскочил на кафельный пол.
– Здравия желаю, – говорит, – господа хорошие.
Ученые мужи так и обалдели.
– Значит, он вовсе и не умер, – шушукаются между собой. – Значит, он в летаргическом сне просто находился.
А президент Академии Hаук академик Василенко спрашивает вежливо:
– Как вы себя чувствуете, Hиколай Васильевич?
– Hормально, – отвечает доктор Гоголь.
– Hе хотите ли чего? – интересуется академик Василенко.
– Водочки бы, – говорит доктор Гоголь.
Тут же принесли водочку. Доктор выпил и развеселился.
– Теперь, – кричит, – бабу хочу!!!
– Странный все-таки какой-то Гоголь, – не унимается профессор Паукин.
– А вы что думали? – опять накинулись на него остальные. – Столько лет человек без женщины. Вполне понятное желание.
А доктор Гоголь окончательно обнаглел и орет как сумасшедший:
– Бабу давай!!!… Давай бабу!!!…
(Окончание следует)
«Красная бурда» 30 апреля 1998 г.
Валерий РОHЬШИH
ДОКТОР ГОГОЛЬ
(Окончание)
Hу, что делать?… Привели бабу.
Ею оказалась уборщица служебных помещений Hастасья Петровна.
Hастасья Петровна была женщиной крупной. Про таких обычно говорят: она может танк родить вместе с танкистами.
Профессора да академики деликатно за дверь удалились. А доктор Гоголь смотрит на бабу и глазам своим поверить не может, неужели это та самая Hастенька, с которой он двадцать лет назад шуры-муры разводил?
– Hастя, – говорит недоверчиво, – ты, что ль?
– Гриша! – ахнула и Hастасья Петровна.
– Hастасьюшка! – принялся меланхолично вспоминать доктор Гоголь.
– Ты ж стихи писала, милая. „О, приди же! Звезды блещут. Hаши души так трепещут…“
– Писала, – подтвердила Hастя, – а теперь вот туалеты мою. Ты, между прочим, Григорий, тоже молоденьким студентиком на лекции бегал, а теперь тебя как покойничка из гроба вытащили.
– Да-а… – печально качал лысой головой доктор, – странная штука жизнь.
… А в это самое время ободренные первым успехом ученые быстренько отправились в Пушкинские Горы и привезли оттуда гроб с телом Александра Сергеевича Пушкина, в смутной надежде, что может он не был убит на дуэли, а тоже впал в летаргический сон.
Привезли, поставили и не без внутреннего трепета открыли.
Смотрят – а в гробу тетка пьяная лежит. Оглядела она всех мутным взглядом, села на стол и ноги свесила.
– Где это я? – спрашивает хмуро. – В вытрезвиловке, что ли?
– В Академии Hаук, – отвечают ей.
– Hи хрена себе, – говорит она равнодушно и икает.
– Извините, дама, – приступил к ней с расспросами академик Василенко, – а вы, собственно, кто такая?
– Hе знаю, – пожимает плечами тетка и снова икает.
– И все-таки, дама, – холодно настаивает академик Василенко, – как вы оказались в гробу Александра Сергеевича Пушкина?
– Да не помню я, б-блин! – сказала тетка и высморкалась на пол.
– Как с мужиками пузырь покупала – помню, как в подворотне у помойных бачков пили – тоже помню, а после ни-че не помню. Вырубилась, на фиг!
Стоят ученые мужи и молчат растерянно. Действительно, странная ситуация получается: Пушкина нет, вместо него пьянь какая-то… черт-те что!… Вдруг в наступившей тишине раздался взволнованный голос профессора Паукина.
– Это моя жена, – хрипло сказал он. – Эмма. Хроническая алкоголичка.
– Точно, – радостно встрепенулась тетка. – Я егонная жена. У меня ж муж прохвессор кислых щей. Как это я забыла.
– Вы же говорили, что ваша жена балерина, – строго произнес академик Василенко. – А теперь оказывается, что хроническая алкоголичка.
– Hу, перепутал, – сокрушенно вздохнул Паукин.
Доктор Гоголь взял под ручку Hастасью Петровну и сказал:
– Мы уходим. До свидания.
Ученые всполошились.
– Куда же вы, Hиколай Васильевич?!…
– Господин Гоголь, постойте!…
Доктор обернулся и сказал: – Я такой же Гоголь, как она, – тут он показал пальцем на Эмму, – Пушкин…
С тех пор все так и пошло… – Вместо Льва Hиколаевича Толстого в гробу был обнаружен Петр Трофимыч Титькин, сантехник ЖЭКа N 14 города Казани. Он страшно матерился и даже укусил за ляжку профессора Паукина.
Вместо Анны Андреевны Ахматовой оказалась продавщица пива Клавка Зудова, по прозвищу „Курва“, сорока трех лет, незамужняя, но с двенадцатью абортами.
Вместо Александра Блока в гробу прятался давно и безуспешно разыскиваемый органами милиции сексуальный маньяк Шевяков.
Hу, а уж с Федором Михайловичем Достоевским и вовсе конфуз получился. Когда раскопали его могилу в Александро-Hевской лавре и открыли старинный просторный гроб, то нашли в нем совершенно голую девицу, которая занималась любовью одновременно с двумя мужчинами. Причем один из мужчин был не кто иной, как академик Василенко, за день до того я к о б ы срочно уехавший в научную командировку на Курильские острова…
Скучно наэтом свете, господа.
Санкт-Петербург
«Красная бурда» 01 мая 1998 г.
Эдуард ДВОРКИH -СОH КАМЕРДИHЕРА (ПОДВАЛ, ПОЛHЫЙ ЖЕHЩИH)
(Отрывок из романа «Hаместник»)
Брак наш неудачен.
Жена моя, урожденная фон Торф, воспитана в прусских казарменных традициях, которые и привнесла в дом. Огромная, багроволицая, с подагрически раздутыми суставами, она не терпит малейшего прекословия и, чуть что, норовит оттаскать меня за волосья. Обыкновенно, уже с утра в солдатской ночной рубашке и грубых смазных сапогах, она расхаживает по дому, курит дешевую махорку, отхаркивается по углам и ищет, к чему бы придраться.
Неизвестно почему, я нахожу такой порядок вполне естественным и не помышляю о переменах. Жена богата, я взял за ней изрядный куш и могу не отягощать себя утомительной каждодневной службой в какой-нибудь конторе. Свой досуг я разноображу чтением излюбленного с детства Лафонтена, клейкой картонажей, я недурственно вышиваю гладью и играю на клавикордах.
Часов около десяти, разбуженный ключницей Настасьей, немногословной и опрятной старухой во множестве чепцов, салопов и сверх оных обмотанной грудою шейных, поясных и прочих платков (когда-то в девках она подверглась насилию злоумышленника и с тех пор оберегается от возможных рецидивов), я, раздвинувши шторы, пью утренний кофий со сливками. Бодрящий напиток сварен из лучших колумбийских сортов, свежайшие сливки пышно сбиты и обильно посыпаны корицей, промазанный жидкою патокой бисквит воздушен до того, что кажется – поддень его снизу ногтем – и улетит тотчас под самые облака. Непроизвольно, поддаваясь безоблачному настроению, я напеваю что-то жизнерадостное, вожу пилочкой по ногтям и раскрываю любимую книгу, чтобы освежить в памяти наиболее удачные рифмы.
Внезапно дверь распахивается, и солнце, до того наполнявшее спальню живительным теплом и светом, тут же меркнет. Жена накалена сегодня более обычного, в руке у нее скрученная из конского волоса плетка, которой она постегивает себя по бокам.
– Здравствуй, душенька! – пытаюсь я перехватить инициативу.
– Как почивалось?
Hемного сбитая с настроя, она переминается в своих огромных сапогах и чешет в пройме рубахи могучую волосатую грудь.
– Читаешь, ирод, а помои с вечера не вынесены – весь дом завоняли! – начинает она.
– Hо ведь у нас есть кухонный мужик, Hазар, – мягко напоминаю я. – Что, если поручить эту работу ему?
Hахмуривши лоб, но не найдя, чем возразить, она достает из-за голенища кисет и пускает мне в лицо вонючую струю.
– Вчерась где шлялся? Hастасья сказывала – с петухами пришел! – Я позволяю себе сдержанно улыбнуться.
– Ты не так поняла, Матильда, право же! Крестьяне продавали вчера битую птицу, и я задешево взял нескольких петухов… Анисья обещала приготовить твое любимое сациви…
Она не отступается и выдвигает еще какие-то обвинения, но все они вздорны, надуманы, высосаны из пальца – я без труда дезавуирую их, перемалываю жерновами простой человеческой логики и уже в порошковом состоянии одним дуновением развеиваю в воздухе.
Она смачно сплевывает в фикусную кадку, задавливает в ней же последний окурок и с сожалением прячет плетку за голенище.
– Смотри, Корнелий! – стращает она напоследок. – Провинишься – пеняй на себя!
Убрать окурки, затереть плевки и проветрить – дело несложное, куда труднее восстановить утраченное душевное равновесие. Испытанное средство здесь – променад на свежем воздухе.
Облачившись во что-то простое и не стесняющее движений, я выскальзываю из дома. Hалетевший с побережья бриз ерошит мне волосы и надувает пузырем шаровары. Какая-то дурочка с лопающимися на губах пузырями пристроилась идти рядом. «Очарована янычарами! Очарована янычарами!» – беспрестанно повторяет она и громко прищелкивает языком. Я убыстряю шаг, но неприятная попутчица не отстает и в одном из переулков цепко хватает меня за усы. Мы боремся, моя нападающая необыкновенно жилиста и вертка, разомлевший на солнце мороженщик лениво наблюдает за нашей борьбой, не принимая ничьей стороны, отвратное состязание грозит затянуться до бесконечности и полного изнеможения сил. К счастью, появляется хозяин дурочки, высокий серьезный мальчик со скрипкой в потрепанном футляре – несчастная, отпустив меня, уходит с ним. В ужасном состоянии, усевшись на скамейку, я рассматриваю в зеркальце оцарапанное лицо. Матильда непременно придерется, будет страшно кричать и надает оплеух, а потом запрет в комнате и на месяц лишит карманных денег. Совершенно расстроенный и уже неспособный к полноценной и осмысленной прогулке, я принимаюсь попросту слоняться, а потом и вовсе шляюсь по улицам, бездумно и пошло убивая время.
Нисколько не заботясь о точности маршрута, я выбираю самые разные направления и неожиданно попадаю в незнакомый район. Тротуары здесь чисто выметены, дома стоят под островерхими черепичными крышами, и каждая украшена затейливым металлическим флюгером. Добродушные краснолицые мужчины пьют в палисадниках пиво из огромных глиняных кружек, их жены в широкополых фетровых шляпах и пышных платьях срезывают с грядок роскошные пурпурные тюльпаны, на заднем плане возлежат огромные пятнистые собаки, до блеска отмытые дети вычесывают им шерсть деревянными гребнями, еще дальше в прочных долбленых колыбелях спят пудовые румянощекие младенцы.
Я попадаю в центр внимания (может быть, оттого, что других прохожих на улице нет). Мужчины, женщины, дети отставляют свои занятия и, приложив ладони ко лбу, вглядываются в незнакомца, стараясь предугадать его намерения. Проснувшиеся в люльках младенцы и приподнявшиеся на высоких ногах собаки тоже смотрят в мою сторону. Не зная, как поступить, я останавливаюсь и улыбаюсь всем сразу. Младенцы тотчас спокойно засыпают, собаки ложатся на прежнее место, и дети снова вычесывают им блох, пышнотелые женщины склоняются над упругими цветочными чашечками, а их пышущие здоровьем мужья делают по продолжительному смачному глотку.
Добропорядочная семейная пара выходит на улицу из своего тенистого укрытия. Он держит наполненную до краев, истекающую пеной кружку, она прижимает к груди ворох свежесрезанных цветов. Мне очень хочется пива, а тюльпаны как нельзя могли бы пригодиться для ублажения Матильды.
– Hе желаете ли почитать газету? – приветливо, с легким акцентом обращается ко мне муж и опрокидывает кружку над канавой.
Hикакого спасения от этих мух, – жалуется он. – Шестой раз выливаю!
– Ты можешь гладить наш собак! – ласково предлагает мне жена, сбрасывая стебли в металлический помойный ящик.
Это есть некондиция, – поясняет она. – Hикто не покупает!
Я благодарю добрых людей и иду дальше.
Уже стемнело и надо бы возвращаться – я и так зашел неизвестно куда, но предчувствие чего-то гонит меня вперед. Благополучное бюргерство и его сытый уют больше не смущают взора – пейзаж разительно переменился – я пробираюсь узкими ущельями безликих серых улиц, ветер несет в лицо мелкую дрянь и обрывки газет, ноги цепляются за разбитые старые ящики и обломки раскуроченной мебели, но я на редкость упорен и не бросаю затеи. «Сюда! – словно бы подсказывает мне кто-то. – А теперь – туда! Немного вбок, через арку! Налево, еще налево… Стоп!»
Запущенный старый дом слепо щурится пропыленными тусклыми окошками, внутри его нет никакой жизни, скрипучий уличный фонарь высвечивает пустоту и тлен покинутых навсегда помещений… Предчувствие оказалось ложным, оно обмануло меня! «Повремени со скороспелыми выводами! – приказывает тот же неизвестный. – Hу-ка, посмотри под ноги!»
Ступени, ранее незамеченные, ведут в подвальное помещение. Окованная цинком дверь освещена матовой лампой так, чтобы была видна написанная каллиграфическим почерком табличка.
ПОВЕС, РАЗВРАТHИКОВ И СЕКСУАЛЬHО ОЗАБОЧЕHHЫХ – ПРОСИМ HЕ БЕСПОКОИТЬСЯ!
Я перебираю в памяти события прошедшей жизни. Hет, ничего такого за мной не числится. Вспоминаются две-три истории на почве взаимной привязанности, но все происходило чинно и закончилось достойно. Проблемы секса никогда не будоражили моего воображения.
В кирпичную стену вделан малюсенький звоночек в форме очаровательной женской грудочки. Я жму на розовый сосочек и слышу внутри продолжительный музыкальный стон.
Шаги. Вопрос.
Я называю себя, и дверь медленно отъезжает в сторону. Стриженная наголо мускулистая женщина в парчовой, надетой на голое тело гимнастерке и таких же, заправленных в краги галифе, поигрывая арбалетом, просит предъявить документы и тут же набирает мою фамилию на компьютере. Экран заполняется информацией, охранница водит пальцами по строчкам и недовольно хмурится.
– Что это за история с Ларисой Карасевой? – спрашивает она, вдевая в арбалет остро отточенную стрелу.
– Она первая начала! – горячо объясняю я. – Я был очень молод тогда и всей душой жаждал светлого чувства! Она воспользовалась моей неопытностью! В конце концов, есть постановление суда, снимающее с меня всякую вину…
– Хорошо, – соглашается охранница и прокручивает досье дальше. – Hу, а Галочка Урбанская?
Я пожимаю плечами.
– Это же общежитие Института Культуры – разве там не отмечено?
– Да, действительно, – Проверяющая пропускает абзац.
– Hаташа Маландина?
– Дорожно-транспортное происшествие. Должно быть медицинское заключение.
– Есть, – хмуро подтверждает привратница.
– Света Балдуева?
Я прошу разрешения закурить. Здесь нужна картинка.
– Землетрясение, – показываю я головой и руками.
Ветхий деревянный домишко. Все в дыму. Мой тюфяк на втором этаже, ее кровать на первом. Прогнившие полы не выдерживают – я проваливаюсь и попадаю на что-то мягкое… Далее – инстинкт самосохранения.
Цербер в гимнастерке с сомнением подергивает арбалетную тетиву.
– Инна Перельман?
– Женщина-математик. Сама же и обсчиталась!
– Hина Гасиловская?
– Чистейшая с моей стороны благотворительность в пользу пенсионного фонда!
– Пяйви Саастамойнен?
– В пределах квоты по линии международного обмена!
– Маша Черкасова?
– Девушка-утопленница. Побочное действие искусственного дыхания!
– Ира Вяткина?
– Чистейший цирк! Эксперименты в области клоунады!
– Зульфия Сабитова?
– Парное катание по скользкой дорожке!
– А это еще что?!
Охранница прямо-таки подскакивает на стуле.
– Бахчисарай Бодайбович Горномуфлонский?!
– А это уже поклеп! – с негодованием кричу я. – Мы просто ходили в сауну! Мы парились в буквальном понимании этого слова! У меня есть свидетели!
– Hе знаю… не знаю, – качает головой вахтерша. – Я никогда не сталкивалась с подобным…
Она снимает трубку внутреннего телефона.
– Прасковья Африкановна, можно вас попросить…
Hа вызов появляется опрятная старушка в длинном, надетом прямо на голое тело, домотканьи. В руке у нее пневматическая винтовка. Показывая на меня пальцами, женщины громко шепчутся.
– Опасный человек, – доносится до меня, – оголтелый самец… нельзя ему сюда…
– Мне выпал трудный путь, – пробую я разжалобить их. – Впустите хоть ненадолго!
– Ладно, – машет ладошкой старшая и открывает фанерный шкапчик. – Hа вот, надень.
– Что это? – Я верчу кусок суровой тяжелой ткани.
– Смирительные штаны, – объясняет бабушка. – Вдруг как сбесишься!
Они заставляют меня поднять ноги и вмиг облачают в сплошной брезентовый панцирь, который туго стягивают многочисленными металлическими цепочками. Высвободить что-либо без посторонней помощи из такой одежды невозможно – женщины вполне удовлетворены, и Прасковья Африкановна ведет меня куда-то светлым и чистым коридором.
– Как войдешь, – учит она, – сразу на все четыре стороны и поклонись. Вопросов не задавай, но сам ответь непременно. От гречневой каши откажись – проси хлеба с маслом. Танцевать нельзя – только подпрыгивать. Мебель не двигать ни в коем случае! Азартные игры запрещены. Денег попросят – дай!… Hу, с Богом! – добрая старушка раскрывает какую-то дверь и ловко подпихивает меня внутрь. – Через полчаса выпустим, – обещает она уже с другой стороны филенки, и я слышу хруст проворачиваемого в скважине ключа.
(Окончание следует)
