Текст книги "Репортаж без микрофона"

Автор книги: Котэ Махарадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Особо хочется выделить в чтении Качалова лирику. Он чаше читал Блока и Есенина. А мы с моими школьными друзьями с самых юных лет были влюблены в Маяковского. Зачитывались, декламировали, рисовали, устраивали вечера, посвященные великому поэту. Мы гордились, что грузинская земля взрастила могучего русского поэта, что он прекрасно владел грузинским языком и до конца своих дней дружил с грузинскими деятелями искусства и литературы. Нравился нам и Есенин. Общеизвестно, как незаметно, исподволь умеет очаровать, а затем и овладеть твоим существом Сергей Есенин. Так было и с нами. И все же отдельные строки Маяковского казались нам сильнее. На жизнерадостных юных грузин неотразимо действовал звонкий оптимизм Владимира Маяковского. Прозрачная грусть Есенина, его страна «березового ситца» тогда казалась нам далекой, чужой. Нам не хотелось грустить. Поэтому великолепные есенинские строки, скажем:

 
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя? иль ты приснилась мне?..
 

или же:

 
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым…
 

для нас меркли перед мощью стиха Маяковского:

 
У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду – красивый,
двадцатидвухлетний!
 

Все это довлело над нами и, должно быть, мешало полному восприятию гения Есенина. А «Двенадцать» Блока мы тогда просто не понимали.

Качалов открыл для нас и Блока, и Есенина. Поэму «Двенадцать» Василий Иванович прочел на сцене оперного театра. Прочел и раскрыл мир поэта с такой силой, экспрессией, с такой эмоциональностью, что создалось впечатление: мы присутствуем при глубоком «бурении», перед нами вскрываются все новые и новые пласты удивительных богатств и таинств языка, слова. Если не ошибаюсь, сам Блок отметил, что в чтении Качалова он увидел новые, необычные краски своей поэмы, услышал неожиданные подтексты.

Ни одно выступление Василия Ивановича не обходилось без чтения Есенина. Читал Качалов, казалось бы, много, но нас – тех, кто не пропускал его вечеров, не покидала мысль: чего-то не достает, что-то не прочитано. Может, он умышленно обходит это «что-то»? Большинство знало о личной дружбе великого артиста с великим поэтом, и многие, наверно, предполагали, что Качалову, вероятно, неловко читать личное, почти интимное… Не помню точно, когда, на каком из вечеров произошло все это, но и сейчас стоит перед глазами Василий Иванович, признательно, но гордо склонивший голову в необычном поклоне. Он уже закончил чтение намеченного по программе репертуара, но зритель не отпускал артиста. Много раз вызывали его на сцену, и, откланявшись, он снова покидал ее. А как держался маэстро во время поклона! Это была настоящая школа для всех. Это какой-то волшебный дар – ничего не делая, просто стоять, чуть наклонив голову, и выражать благодарность и одновременно абсолютную готовность служить зрителю, сохраняя при этом гордость и величавость.

Время уже близилось к полуночи, но никто не собирался покидать зал. Не пугало зрителей и то, что после двенадцати часов добраться до дому будет просто невозможно: никакого городского транспорта, светомаскировка, в общем, комендантский час… Безрадостная перспектива встречи с военным патрулем и бессонной ночи в райотделе милиции. Но кто тогда об этом думал!.. Много раз выходил утомленный Качалов на поклон, а затем покидал сцену, недвусмысленно, но корректно давая почувствовать, что читать больше не будет, не в силах.

Какой прекрасный миг театрального таинства: выложившийся до конца артист закончил вечер, а ненасытный зритель все требует прочитать еще и еще. Кто-то должен дрогнуть, уступить. Либо вежливый актер – настойчивости публики, либо благодарный зритель – предельной усталости мастера. В тот вечер компромисс был исключен. Шла упорная «битва» между сценой и залом. Конечно, все это очень приятно любому артисту, но есть же предел возможностей!..

Уступил Качалов. Уступил – и тем самым выиграл. Нет, это вовсе не алогизм. Судите сами: Василий Иванович вышел на авансцену, прямо к рампе. Улыбнулся. Поднял правую руку (зал замер в ожидании) и почти шепотом, необычайно доверительно проговорил: «Сергей Есенин, «Собаке Качалова»»… В любом другом случае вспыхнули бы аплодисменты. Ведь и без того любимое и известное всем стихотворение пользовалось большим успехом, а туг сам Качалов читает стихи своего друга-поэта, посвященные его – Качалова – собаке… Артист присел на стул, расстегнул по-домашнему пиджак, зажал руки в коленях и начал. Нет, не нам читал в тот день Василий Иванович стихи Есенина. Он был у себя дома, перед ним сидел любимый Джим. Дрожащими обертонами, на самых «низах» звучал обвораживающий, обволакивающий голос Качалова, и тихо лилась чарующая музыка есенинского слова… Вот так сумел гениальный чтец пригласить и поместить огромный заполненный зал Тбилисского оперного театра в свою крошечную уютную московскую квартиру в глубине двора Художественного театра…

Говорят, в музыке главное – гон. Ведь ноты «Лунной сонаты» Бетховена и «Времен года» Чайковского – одни и те же для всех исполнителей. Они написаны и через тысячу лет будут читаться и том же порядке, ритме, в том же размере. Но вот это «си», а затем «до» или «соль» каждый играет по-своему, в различном тоне. В этом и заключается мастерство и дарование исполнителя. И еще одно. Любой виртуоз не каждый раз играет одинаково. Сегодня эта нота звучит не гак, как вчера, и бог весть как будет звучать завтра. Тональность определяет сиюминутное вдохновение. В этом – магия искусства, его неповторимость.

Так вот, в тот день Качалов попал в нужную и неповторимую тональность. Все было потрясающе. Жесты артиста и осанка, тембр голоса и паузы, слова и подтекст.

Всего 25 строк в этом стихотворении, несколько десятков слов, а за ними целый мир поэтических грез и актерских видений. Такое бывает раз в жизни, либо не бывает вообще. И счастлив тот, кто присутствовал при этом, кому так безгранично повезло…

Только выходя из театра, мы уразумели, что очень припозднились.

– Ваши документы?! – «сделав» строгое выражение лица, обратился к нам патрульный, почти наш ровесник. Он наверняка поверил нам, что мы были на вечере Качалова и ни в чем другом не «повинны». Но строгие правила комендантского часа не допускали никаких исключений… Ночь мы провели в отделении милиции. Задержанных было так много, что нас долго размещали – почти до утра, переводя под конвоем из отдела в отдел, из одного района Тбилиси в другой. Кто-то запел, и все подхватили «Уходили комсомольцы на гражданскую войну». Солдаты покрикивали на нас, но песня звучала не прекращаясь, хотя и никак не вязалась с ситуацией…

 
Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду…
 

Чародей танца

Соприкосновение с его феерическим искусством – одно из самых ярких впечатлений моей жизни. Из разряда тех, которые никогда не улетучиваются, ни на йоту не блекнут и продолжают будоражить по сей день.

Я увидел его впервые в миниатюре Минкуса «Птица» и был заворожен. В такт с очаровательной миниатюрой влетел на сцену и повис в воздухе Чабукиани. И такой же парящей в небесах птицей остался в моей памяти навсегда…

Тбилисцы с огромным нетерпением ждали появления Вахтанга Чабукиани на сцене у себя в родном городе. Когда афиши оповестили об этом, интерес возрос вдвойне. В тот день концерт с участием «всех звезд» шел на редкость приподнято. Что ни номер – звезда, и все в ударе. Наконец ведущий программы тихо, без привычного пафоса объявил: «Минкус, «Птица», исполняет заслуженный артист РСФСР Вахтанг Чабукиани». Зал затаил дыхание. Первые такты – и на подмостки, как из катапульты, вылетает человек и застывает над сценой. Это было настолько неожиданно, что ошеломленный зал не успел отреагировать. Доступные сегодня многим повисания в воздухе, знаменитые «балоны», тогда не были известны никому. Даже представить себе было трудно, что человек может высоко выпрыгнуть и застыть в полете, а потом вдруг стремительно, в ошеломляющем темпе продолжить танец.

Известная балерина Татьяна Вечеслова пишет в своей книге: «Иногда создавалось впечатление, что на сцене не один, а сразу два Чабукиани». А в тот памятный день на сцене были все… три. По крайней мере – так казалось…

Чем привлек к себе Чабукиани всеобщее внимание еще в 1934 году? Почему слава о нем так быстро облетела всю страну? Причин, наверное, много. Первая из них заключалась в том, что быть с молодых лет премьером ленинградского балета, колыбели классического танца в России, – само по себе большое признание. В. Чабукиани уже дебютировал и в качестве балетмейстера, поставив в Ленинграде «Сердце гор» А. Баланчивадзе, а затем и «Лауренсию» – новаторские, революционные спектакли, имевшие большую прессу.

Другой главной причиной всеобщей известности и славы было то, что он был первым советским артистом, посланным вместе со своей партнершей Татьяной Вечесловой за океан, как тогда писали, первым советским эмиссаром искусства в США. Сейчас этим вряд ли кого удивишь, но тогда, в тридцать четвертом…

Не буду напоминать, как долго и сложно шел процесс налаживания дипломатических отношений между CCCP и Соединенными Штатами. Многие годы ни о каких обменах делегациями в области искусства не могло быть и речи. Лишь в 1933-м году лед наконец тронулся, и было принято решение пробить «железный занавес» в области культурных связей. Можно догадываться, какая ответственность была возложена на первых послан пев, насколько кропотливо отбирались возможные кандидаты. Ошибки быть не могло: первые гастроли должны сработать неотразимо.

Головы и умы американцев были забиты антисоветской пропагандой. Ждали появления людей чуть ли не в лаптях, в медвежьих шкурах. Первая встреча должна была подействовать как холодный душ. Надо было показать, до каких высот поднялось наше новое по существу искусство.

Выбор пал на Вахтанга Чабукиани и Татьяну Вечеслову. Показательно и то, что чести представить советское искусство во всей его многогранности удостоился именно балет, который понятен на всех континентах, людям любого цвета кожи и вероисповедания. В этом и заключается его неоспоримое преимущество. Вместе с тем классический балет – сложнейший вид искусства – без глубоких корней, без больших традиций и высокой культуры народа немыслим. Поэтому, видимо, и остановились на балете. А лучшими из всех, кто мог с первого же раза покорить американцев, потрясти умы, завоевать сердца и тем самым пробить дорогу всем остальным, были признаны В. Чабукиани и Т. Вечеслова. И они с честью выполнили столь высокую и ответственную миссию.

Вот что писал один из критиков по поводу этих гастролей в «Нью-Йорк дейли миррор» 13 января 1934 года: «Вечеслова и Чабукиани мгновенно завоевали всеобщее признание переполненного зала. Потрясающе! Не знаю лучшего способа восстановить веру в классический балет, чем пойти и посмотреть этих юношу и девушку из советского мира… Вечеслова и Чабукиани штурмом взяли Нью-Йорк. Это самый сенсационный успех сезона!»

«Без риска впасть в преувеличение, – пишет в своей книге «Вахтанг Чабукиани» В.Красовская, – можно сказать, что с тех пор имя Чабукиани стало полулегендарным за рубежом».

Приведу еще пару цитат, подтверждающих огромное впечатление, которое оказывало на людей волшебное искусство Чабукиани.

Корреспондентка английского журнала «Танец»: «Вчера вечером в лондонских Архивах Танца был организован просмотр балетных фильмов. Наконец, нам показали «Баядерку». С тех пор, как я увидела Чабукиани во фрагментах из «Тараса Бульбы», я поняла, что нет на свете танцовщика, который мог бы с ним сравниться, а после «Баядерки» даже вынуждена сказать – не верю, что такое возможно, пока не увижу его воочию!»

Писательница, известный знаток балета Айрис Морли: «Только Россия может создать танцовщика, подобного Чабукиани. Это не комплимент и не преувеличение, а факт. Пытаясь описать этого необычного и великолепного танцовщика, испытываешь такое же затруднение, как при попытке описать смерч. Он завладевает всей сценой, предается чудесному неистовству, иногда стихающему настолько, что ошеломленный зритель может разглядеть тело, словно высеченное Роденом, увидеть орла, опустившегося на скалу Кавказа… Он одновременно и величайший классический танцовщик, наследник всех традиций Ленинграда, и воплощение богатейшего фольклора его родной Грузии…»

Вот такое блестящее и прочное основание воздвигли наши первопроходцы в Америке для всех будущих гастролеров, будущего триумфа. С благодарностью вспомнить об этом – стоящее дело.

Овеянный всемирной славой, вернулся В. Чабукиани в родной Тбилиси, казалось, временно, в составе эвакуированных деятелей культуры и искусства, но остался навсегда. Его бы и так никто не отпустил. Да и сам он не захотел того. На родине ему все пришлось начинать почти с нуля. Аналогов созданию необычного гибрида – классический балет плюс национальный танец – в общем-то, не было. Надо было искать и находить новые формы, идти непроторенными тропами. Сейчас диву даешься, вспоминая неуемную энергию и неиссякаемость фантазии Чабукиани. Он будоражил писателей и композиторов, приглашая объединиться в борьбе за благородное дело, в стремлении выразить дух и природу грузинского народа в классическом танце. Он сумел заразить всех невиданным энтузиазмом – и завертелось колесо. Что ни сезон – новый балет. Сначала Чабукиани, реконструировав, возобновил ленинградскую постановку – «Сердце гор» – под новым названием «Мзечабуки» («Солнечный юноша»). Специалисты грузинских танцев не приняли спектакль, считая, что балетмейстер ушел от классического балета и не пришел к национальному – застрял на полпути. Они не сразу догадались, что имеют дело с новым явлением в балете – синтезом классического балета и грузинского народного танца. Увы, все новое с трудом пробивает себе дорогу в жизнь. «Чародей танца» не сдавался и продолжал работу. Вскоре спектакль засверкал новыми гранями. И зрители, и критики уже восторженно принимали и постановку в целом, и традиционные национальные танцы – такие, к примеру, как грузинский танец воинов «Хоруми» из третьего акта, – обогащенные неожиданными переходами, связками и каскадом балетных па, выдаваемых Чабукиани. А когда в последнем акте он и Илико Сухишвили танцевали огненный «Мтиулури»!..

Не удивляйтесь, прочитав фамилию известного мастера грузинского танца Илико Сухишвили как участника балетного спектакля. Народный артист, лауреат государственных премий, прославленный создатель и руководитель объездившего весь мир академического ансамбля, который в народе так и называют – «ансамбль Сухишвили». Именно Илья Сухишвили был приглашен Вахтангом Чабукиани на одну из главных ролей в «Мзечабуки» – князя Заала.

И вот когда два великолепных мастера, обладающие различной пластикой, скрещивали на сцене оружие своего искусства, получался настоящий фестиваль танца. Князь Заал (Сухишвили) – в белой чохе и взбунтовавшийся крепостной юноша Джарджи (Чабукиани) – весь в черном… Именно этот танец стал первым камнем в возводимом здании Грузинского национального балета.

Начало было положено. Затем последовали «Синатле» Г. Киладзе, «Отелло» А.Мачавариани, «Гамлет» Р. Габичвадзе, «Демон» С. Цинцадзе, «Горда» и «Замир» Д. Торадзе – первый советский балет, посвященный теме Великой Отечественной войны. И, конечно же, классические «Дон-Кихот», «Лебединое озеро», «Баядерка», «Жизель», «Шопениана», «Щелкунчик» и другие постановки.

Параллельно с этим – воспитание новых кадров, полная реорганизация хореографической студии, которая теперь стала училищем, где преподавались и другие гуманитарные предметы. Ученикам не надо было разрываться на части, распределяя время между общеобразовательной и балетной школами, как в годы моего обучения. Все было поставлено на широкую ногу и по-настоящему профессионально. Не без труда было получено разрешение вышестоящих органов и пробит план постройки просторного, светлого здания для хореографического училища в самом центре Тбилиси, которое носит сейчас имя Чабукиани.

Вся эта огромная и сложная работа была проделана за необычайно короткий срок – буквально за одно десятилетие. Но это не был сизифов труд – результаты не замедлили сказаться. Грузинский балет вскоре вышел на большую арену и по сей день не теряет свое высокое реноме. Звезды современного балета Нина Ананиашвили, Ирма Ниорадзе, Николай Цискаридзе – воспитанники грузинской балетной школы, незыблемый фундамент которой заложил великий Чабукиани…

Как я уже отметил, среди эвакуированных в Тбилиси была замечательная балерина Марина Семенова. Мне всегда казалось, что этой выдающейся балерине не отведено место, достойное ее редкостного дарования и очевидных заслуг. Не знаю и не буду доискиваться до причин. Расскажу только, какой фурор она произвела, выступив тогда впервые в паре с Вахтангом Чабукиани.

Бытует мнение, не раз подтвержденное практикой, что звезды балета, мужчины и женщины, часто уклоняются от совместных выступлений, избегают выступать в паре с сильным партнером или партнершей, видимо считая, что это может помешать личному успеху: придется его либо поделить, либо и вовсе уступить. Раньше для женщин этой проблемы практически не существовало. Танцевали в основном они, мужчины им только помогали. Их так и называли «носильщиками». Первый эту неуважительную кличку отбросил, по-моему, Вацлав Нижинский еще в начале века, в годы парижских антреприз Дягилева. Затем Чабукиани и Ермолаев, а вслед за ними В. Васильев, М. Лавровский, М. Лиепа и другие возвели мужчину в ранг равноправного партнера, а иногда и в главенствующее начало танца. Не называя фамилий, отмечу: многие первоклассные балерины избегали выступлений в паре с В. Чабукиани, предпочитая партнеров менее ярких. Его успех был настолько велик, что вступать с ним в очное соревнование многим просто не хотелось. Чего греха таить, и сам В. Чабукиани однажды в Тбилиси не захотел танцевать в паре с известной английской балериной Берилл Грей, мотивируя свой отказ высоченным ростом гастролерши. Наверное, это была веская причина, а возможно, при-, чина отказа заключалась в другом.

Но вернемся к Семеновой и Чабукиани. Они так органично дополняли и с полужеста понимали друг друга, что трудно было поверить в то, что никогда раньше они не танцевали вместе. Их выступлениям неизменно сопутствовал грандиозный успех. Словно забыв обо всем, они бросались в головокружительный танец, каждый раз позволяя зрителям становиться свидетелями рождения настоящего чуда балетного искусства.

Не буду утомлять вас описанием танца этой прелестной пары, потому как убежден, что это невозможно. Тщетно силятся полноценно описать игру артиста в той или иной роли критики и театроведы. Как бы лихо, броско и детально ни было описано, представить все это реально, воочию, невозможно. Даже прочитав потрясающей силы статью В. Белинского об игре Мочалова в роли Гамлета, с удивительными метафорами и широкими обобщениями, вряд ли можно четко, конкретно и наглядно увидеть или представить это исполнение. Сценический образ надо увидеть, это зримый образ, созданный и рассчитанный на зрителя. Поэтому, совершенно не касаясь собственно танца, расскажу лишь о том, как выходили на поклон Семенова и Чабукиани. Да-да, именно на поклон. До этого я не мог себе представить, что обыкновенное раскланивание перед зрителем можно возвести в ранг настоящего искусства.

Помните, как великолепно делал это импозантный Качалов? А тут было совсем другое. Перед нами была влюбленная пара – юноша и девушка, на редкость красивые, грациозные, любовь которых продолжала жить и после танца. Их вызывали без конца, долго аплодировали, словом, не отпускали. Они же и в поклоне продолжали жить жизнью Одиллии и Принца, Китри и Базиля, Жизели и Леонардо, импровизируя и на глазах у зрителя создавая новый сюжет продолжения танца. То разбегались в разные концы сцены, как бы забыв о любви, отвешивали глубокий поклон и снова, вспомнив друг о друге, бросались в объятия. Ворковали, щебетали, обнимались, целовались… Зритель аплодировал уже не только что исполненному танцу, а новой, сотворенной на наших глазах импровизации. А Семенова и Чабукиани вроде и не помнили о зрителе, жили в своем мире, в своих грезах, а затем, словно спугнутые рукоплесканиями, спохватившись, снова бросались к рампе и застывали в полном чарующей грации поклоне. Она – склонив очаровательную голову, он – широко раскинув руки-крылья, словно высеченный из бронзы…

В 1944 году, когда я уже был студентом первого курса актерского факультета театрального института, Чабукиани приступил к формированию балетной труппы Тбилисского оперного театра. Не хватало людей с профессиональным образованием. Их просто не было. Или было, но слишком мало. Он скрупулезно выискивал возможности пополнения труппы, спрашивал, узнавал, наводил справки, даже ходил на квартиры. В этом деле ему активно помогал не кто иной, как мой педагог актерского мастерства, неутомимый и неугомонный Додо Алексидзе (сам в прошлом отличный танцовщик, выпускник частной балетной школы Перрини, где он занимался вместе с Чабукиани).

Шел третий месяц моей учебы в театральном институте. Настала напряженная пора производственной практики, так назывались общественные показы работ по отдельным дисциплинам. Студенты последнего, четвертого курса должны были выступить с дипломной работой по ритмике. Был тогда такой предмет, почему-то упраздненный нынче, и думаю – напрасно. Один четверокурсник приболел перед самым показом, и наработанному за целый семестр стал грозить срыв. И тут кто-то проговорился, что-де среди первокурсников есть какой-то парень, окончивший хореографическую студию. Меня быстро запеленговали. К великой радости дипломантов и их педагога, я быстро и легко разобрался в рисунке ритмической сцены и назавтра показ состоялся.

Наверно, я выделялся среди других. Додо Алексидзе мгновенно усек, что к чему, и уже утром следующего дня меня попросили спуститься в профессорскую. «Тебя ищет Вахтанг Чабукиани», – сообщили, удивленно разводя руками. Принятое мной решение – отказ от балета в пользу театра – было бесповоротным. Но как устоять, если попросит сам В.Чабукиани? Как отказать человеку, который был для меня олицетворением всего самого высокого и прекрасного в искусстве? Что стоит покорителю Америки убедить и подчинить своей воле 17-лстнего зеленого юнца, причем далеко не твердого характера! Одно его слово – и мне придется сдаться. Но как не хотелось этого, ой, как не хотелось! Что же делать? И я выбрал не самый честный, но единственно возможный, как мне тогда казалось, путь: просто удрал. Знал лазейку между двумя расшатанными железными прутьями, пролезая через которую, мы прокрадывались на спектакли в Театр Руставели. Шмыг туда – и след простыл… Такой была моя первая – несостоявшаяся – вс греча с Чабукиани.

Но была и другая, уже реальная творческая встреча. В 1969 году меня назначили главным режиссером редакции русских программ грузинского телевидения. Я уже поставил несколько литературных вечеров для Центрального телевидения, когда в редакцию принесли сценарий для фильма о Вахтанге Чабукиани. С большой ответственностью и волнением я приступил к работе над фильмом… К тому времени я достаточно хорошо был знаком с Вахтангом Михайловичем. Моя старшая дочь – Мака, окончив училище, стала солисткой балета, ходила в любимицах у Чабукиани. Какое чувство радости обуревает человеком, когда он работает над любимой темой, занимается делом, хорошо ему знакомым!

За работу взялись максимально собранными, на огромном энтузиазме. Подняли довольно обширный киноматериал. Нашли даже снятый американскими операторами отрывок из «Дон-Кихота» тридцатипятилетней давности в исполнении Чабукиани. Засняли интервью с Улановой, Плисецкой, Стручковой, Вечесловой, с одной из первых партнерш и верным другом Чабукиани Еленой (Лялей) Чикваидзе, с ее прославленным сыном, народным артистом СССР Михаилом Лавровским и другими. В Большом театре зафиксировали на пленку вариации из «Корсара», поставленные и отработанные Вахтангом Михайловичем специально для Лавровского, и т. д.

Это была моя первая попытка создания фильма, первая проба сил в качестве кинорежиссера. Работал я не только с удовольствием, но и с чувством величайшей ответственности. Интервью выдающихся деятелей искусства получились интересными, Чабукиани танцует потрясающе – по-другому он и не умел, ну а каков в целом фильм – судить было не мне.

Спустя несколько лет, по возвращении из Аргентины, где он поставил «Дон-Кихота», Вахтанг Михайлович рассказал, что повез с собой мой фильм «Чародей танца – Вахтанг Чабукиани», и фильм этот был показан телевидением Буэнос-Айреса, а на следующее утро труппа знаменитого театра «Колонн» в полном составе встретила его у входа в здание театра и устроила настоящую овацию…