Текст книги "Неслучайная сопричастность"

Автор книги: Кот Басё

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Кот Басё

(Светлана Лаврентьева)

Неслучайная сопричастность

Краснодар – Санкт-Петербург

2012

От автора

Данная книга представляет собой временной срез происходящих внутри и вокруг автора изменений и является частной, субъективной точкой зрения на эти изменения. Цель представленных в книге текстов – перевести количество изменений в качество их осмысления...

Светлана

Содержание

От автора

Неслучайная

Весталка

Однажды

Свет мой, скажи...

Я сейчас...

Desert Rain

Это был дракон...

Что мне мораль твоя...

Город встречает тебя дождем...

Он одинок...

Я иногда не чувствую ничего...

Мсье Дюран. Другу

***

Его кочевое племя...

Я боюсь себе признаваться в этом...

Я все знаю, мой справедливый Бог...

Давай это будет город...

Это, верно...

Он не знает...

Утро крадется медленно...

Над перевалом зарево...

Через пару дней...

Мы составляем маршруты интуитивно...

Я живу в этой клетке...

Временное

10 дней

For past

А теперь скажи мне...

Состояние неприсутствия...

Ни тела ее, ни миндального молока...

Облако алое...

Я хочу быть слабой...

Полуостров выжжен упрямым солнцем

Бэкстейдж ("Пять оргазмов назад...")

Если б ты знал...

Так пахнет ребенок...

Она сегодня была в золотом и белом...

Сутки проходят в сумерках...

Я бы спросила, какого хрена...

Колыбельная

Дождь перестанет...

Нет ничего во мне, кроме...

Расскажи мне сказку...

Вот дом мой и двор...

Я хотела сказать...

Я составлю список...

Что со мной не бывает...

А на кухне чай остыл...

Не пиши мое имя...

Спи, мой хороший...

Империя уличной девкой лежит под нами...

и вот за полгода я потеряла счет...

Вот именной револьвер...

уравнение с двумя неизвестными

Тише, за нами крадутся...

Гора в окружении гор...

Почему есть зима без снега...

Стой же передо мной...

Он говорит о том, как проходит день...

Если ты не выдержишь этот бой...

Вот справа море...

Ничего не бойся...

***

Снега не будет...

Я устал...

А теперь послушай...

Там, де нема тобi...

…я хочу ее нервной...

Не хочу словами...

У него были сеть и лодка...

Всё поменялось...

Я иду по лестнице, лифт молчит...

Я обнулю все счетчики...

Завтра в прошлом...

Если сидеть за столиком у окна...

Переломы зимы

Там, подо льдом...

Он просыпался медленно...

Вечерами включают лампы...

Её от меня отделяет дверной проем...

Правило

Появляется он

Ловец жемчуга

Я не знаю, кем мы с тобою стали...

Я смотрю на них...

Да, господин мой...

Когда наступает утро...

Первым всегда просыпается чуткий слух...

Я пойду

Ты только представь, как я буду ее любить...

Если тебе надоест дорога...

Мне все кажется, Бог живет высоко в горах...

Я продолжаю смотреть на небо...

Каждый день становится неслучайным...

За окном апрель...

Если кончиком языка провести по нёбу...

И отныне мне не страшно услышать «нет»

Наша дорога становится слишком узкой...

Утро в росе...

Они связаны...

Да, черт возьми, вот так...

Склон обрывая, мы пальцы сбивали в кровь...

Знать о твоей агонии...

Все по воле Его...

Мы меняемся местами

Вот она стоит у воды, и на коже ее песок

Снайперское

Невнимательный школьник...

Не хочу

Вода. июль 2012

На безымянном правой...

Я пропустила жизнь сквозь этот год

Причисляясь к поэтам, не быть поэтом

Наступило время ноябрьских бабочек на траве

Я бы хотела носить в себе часть тебя

Все, что есть в обозримом будущем...

Я опять наклоняю земную ось

Они спят в пещере...

Библиография

Acknowledgements

Copyright information

* ==== *

Неслучайная

***

Слишком яростно, слишком ясно начинаешь по ней скучать. Неслучайная сопричастность обостряется по ночам. Мысли множатся на виденья, поворачиваются вспять. Продолжение совпадений, не дающих спокойно спать. Это карма. Духовный голод по запретности общих тем. Ночь за ночью огромный город перемешивает людей. Люди встретились. Стрелки встали. Не смотри туда, не смотри, там змея начинает танец, поднимается изнутри, позвоночник послушной флейтой отвечает на этот зов… Слишком жаркое нынче лето. Время – спицами в колесо, слишком яростно, слишком ясно. Ты услышан – считай, спасен. Неслучайная сопричастность как всегда, объясняет все.

Просветление – лишь сноровка вырываться из круга дней. Бодхисаттва, татуировкой проступающий на спине.

Весталка

***

Старшая жрица знает: закон жесток. Храм на холме над Римом от солнца бел. В храме огонь скрывается, как цветок. Я берегу огонь глубоко в себе. Старшая жрица знает: он был здесь. Был. После заката храм для мужчин закрыт. Где-то внизу ожидали его рабы, ночь опускалась на выступы римских крыш. Он говорил мне, что наша богиня – сон, он доставал из складок одежды нож… Он обещал мне: «Ты пэри, а я песок, я замету дорогу, и ты уйдешь». «Там, на востоке, – звал он, – лежит страна, скалы ее спускаются в темный Понт… Там, на свободе, ты сможешь сама узнать, как твой огонь заходит за горизонт в сизые сумерки… Рим – это вечный тлен. Все ваши храмы не стоят душистых трав…»

В храме темно. Песок заметает след.

Старшая жрица знает, что он был прав.

Однажды

О тебе, пожалуй, не стоит писать ни строчки, потому как в словах обоим ужасно тесно. Поскорее бы время сдвинулось с мертвой точки. Что за точкой – мне доподлинно не известно.

Я порой предполагаю – в порядке бреда – что за точкой начинается шум прибоя… Я же чувствую, я чую, иду по следу, небо в море отражается голубое… Ты сидишь у края мира, у кромки моря, прикурив, глядишь на воду заворожено… "Между прочим", – говоришь ты, – и я не спорю, ведь к чужим мужьям не приходят чужие жены. Если ты стоишь сейчас за спиной и слышишь, если я сижу и знаю, о том, что будет, значит, мы намного дальше, намного выше, не мужья, не жены, даже почти не люди. "Между прочим", – говоришь ты, но губы сжаты, все слова идут потоком, минуя воздух, – "мне не важно, как узнала ты, как пришла ты. Я придумал мир, и мир для тебя был создан. Дольше века я прождал тебя у прибоя, Длился день, клубился дымом над вечным морем…"

Море в небе отражается голубое. Я все чувствую, я чую. И я не спорю.

О тебе нельзя, конечно, писать ни строчки. Только думать – осязаемо и детально.

Но однажды время сдвинется с мертвой точки.

Как известно, мысль слишком материальна.

Свет мой, скажи...

Свет мой, скажи, почему я тебя встречаю там, где закат невидим, но осязаем? Город похож на пагоду, замечаешь? Укрыта земля циновками из сизаля, в мерцающих стеклах, как в озере, карпы кои, луна золотым пером плавники обводит… Свет мой, скажи мне, что это? Что такое необъяснимо сильное происходит? Чаши поют, не пели уже полгода. Ветер попутный все время – куда ни шел бы. Город похож на пагоду, там, у входа девушка ждет, звенит изумрудным шелком. Свет мой, скажи, почему мы все это видим? Как совпадаем – мыслями, снами, днями? Тысячи нитей, тысячи тонких нитей нас обвивают, прочно соединяя. Город похож на пагоду или гору, пирамидально острую. Он так близко, что хаос в моей голове принимает форму Зеленой Тары, сидящей на лунном диске.

Я сейчас...

Я сейчас попробую рассказать тебе, сколько ночью путей открывают избранным. Полумесяц светится указателем над мостами, садами, дворами, избами. Я хожу здесь так часто, я знаю явственно все, что может привидеться и почудиться, но когда я встречаюсь с тобою, ясный мой, мне становится тесно на этих улицах. Небо сонное, юное, в звездных ссадинах… Что-то есть в тебе, милый, чертовски сильное... Мне придется все это рассказать тебе. Только ты, пожалуйста, не проси меня.

Потому что все тайное обязательно, обретая форму, теряет истину…

Мы идем по касательной.

По касательной.

Месяц светится. Ветер играет с листьями.

Desert Rain

Здесь жарко, здесь время течет песком, скрипит на зубах, попадает в поры … Ты держишь меня – раскаленный склон, смирившийся, ставший моей опорой. Песок осыпается, и шаги сливаются с шорохом змей в пустыне. Я чувствую силу твоей руки, отныне я знаю ее, отныне ты сам состоишь из моих шагов, касаний, оттенков гортанной речи, и я, разбудившая твой огонь, смотрю, как идет по барханам вечер, сменяющий утро, как здесь, в песках, рождаются и умирают души. Я ветер, дыхание, я легка, сегодня  я знаю, как ты мне нужен, как пальцы в песок погружая, ждешь идущего жара, знакомой дрожи…

Я ветер, дыхание...

Я твой дождь.

Держи меня крепче.

Ты можешь.

Можешь.

Это был дракон...

Это был дракон, и дракон смотрел, как мы входим в воду у диких скал, размывая пределы привычных тел, начинаем молча пересекать эту линию солнца… Ты слышишь звон? Не цикады, не ветер, не плеск волны, – это смотрит закатно на нас дракон, и от взгляда внутри начинает ныть что-то древнее, дикое, что-то сверх объяснений и сущностей… Мы стоим на границе земной и небесной сфер, на пороге древней, как мир, любви. И скала за спиной так отвесна, что в темноте у подножья ее светло.

Перед нами штиль. Между нами шторм.

И вода зеленая, как стекло.

Догорает костер. Этот берег пьян. Нерожденное слово внутри болит.

Ночь тепла и огромна.

Драконы спят.

И портовый город плывет вдали.

Что мне мораль твоя...

Что мне мораль твоя, если это медь прозвенела в устах невежды? Да, у меня золотое лето, да, я вхожу в него без одежды, да, я пишу о нем – так, что прочим – праведным, честным, елейно – скользким не отобрать у меня ни строчки, не осознать никогда, насколько это отчаянно, сильно, нервно– видеть насквозь, не касаясь кожи… Что мне рассказы твои, неверный, если мой Бог без меня не может, если Он создал меня из пепла, голосом стал моим колокольным, чтобы я пела ему и пела так, чтобы вам становилось больно. Что мне мораль, если ваши лица лгут изощренней любого слова…

Мне в протестантском раю не спится.

Перечитали бы Гумилева.

Город встречает тебя дождем...

Город встречает тебя дождем – сильным, безумным, сродни потопу, словно на небе освобожден Бог, и его беспокойный топот каплями, брызгами – по стеклу, по тротуарам, бордюрам, крышам… Это дороги к тебе плывут, чтобы ты смог оказаться ближе. Дождь проникает сквозь поры, сквозь прошлые жизни, чужие песни, так выливают над спящим воск, так пополняют запасы пресной влаги, так молча идут вдвоем, так открывают замки ключами… Город встречает тебя дождем. Город встречает тебя. Встречает.

Он одинок...

Он одинок.

Как странник или рыбак, как ловец человеков, гадающий, что же делать с добытым уловом, с чужим бездыханным телом, с улыбкой, застывающей на губах. Он пилигрим, скиталец, мятежный дух, он ищет крупицы жизни, осколки света… Но это проклятие – вечно идти по следу и не решаться выбрать одно из двух. Он мог бы стоять на вершине, смотреть, как мир рождается заново, слушать рассветный ветер…

Здесь мертвое море. Он тянет из моря сети, наполненные невидимыми людьми. Однажды он встретит того, кто идет к нему по глади воды, не тревожа ее покоя… И небо над ними бескрайнее и такое глубокое, словно навек отменили тьму. Он слушает голос, становится невесом, он все отпускает, свои постигая тайны.

Его одиночество – тысячи лет скитаний – оставленной сетью падает на песок.

Я иногда не чувствую ничего...

Я иногда не чувствую ничего, кроме усталости. Даже твое инферно, магнитные бури где – то над атмосферой, томление духа и возмущенье вод не вызывают во мне ни имен, ни лиц, ни ощущений причастности… Я не помню, бывает ли что-то значительней и огромней вот этого дерева, что пропускает лист сквозь створку окна… Я вижу внутри листа деление клеток, движение жизни в тонкой среде… Остальное проходит по строчкам током, спускается в землю и замирает там.

Мсье Дюран. Другу

Друг мой, ты знаешь, сегодня такие ставки,

Что не играть опасней, чем проиграться.

От рукояти трости и до булавки

Белого золота, что украшает лацкан,

Я на кону. Как вышло – не помню даже,

Только, поверь, отчетливо понимаю:

Это такая партия, где неважно,

Играю ли я, или в меня играют.

Друг мой, ты будешь сердиться, и даже очень:

Ведь я обещал не подходить к рулетке.

Но нынче игра не похожа на сотни прочих.

А это бывает редко.

Чертовски редко.

***

«Я убью тебя», – рычит он. Она смеется. У нее браслеты звонки, а ночи жарки, за ее цветастой юбкой весь табор вьется, у нее глаза ребенка, душа цыганки. «Хэй, потише, – говорят ему, – Осторожно! Да она танцует так, что себя забудешь!» Острие ножа привычно ласкает кожу, и костер горит, и весело спорят люди. Он следит за каждым шагом, за каждым взмахом, у него в запястье шаг ее пульсом бьется, он запомнил, как она говорит и пахнет, а она глаза отводит и не дается.

Он стоит в тени, ножом вырезает что-то. Беспокойный месяц бродит по ветхой крыше. У костра она танцует свою свободу. «Я люблю тебя», – рычит он. Она не слышит.

Его кочевое племя...

Его кочевое племя разбило стан. Ее кочевое племя ушло на юг. Он сросся с седлом за месяцы, он устал, как странники и бездомные устают от вечных скитаний. Его небольшой народ готовился к ночи, сбрую снимал с коней. Костры разгорались. Он чувствовал, что живет на древней земле, в границах ее огней. Он чувствовал, как становится невесом, огромные звезды качались над головой. Он спал у костра и видел чудесный сон о том, что отныне не было ничего. Он видел другое племя, иная речь звучала напевно, будто бы наяву, но он не успел запомнить и уберечь в себе ее имя – льющийся долгий звук. Наутро он встретил старейшину и спросил, о чем этот сон и что он ему сулит. Старейшина молвил: тебе не хватило сил почувствовать сердце этой чужой земли.

Здесь море ночами тихое, и звезда следит, как эпохи из глубины встают.

Его кочевое племя разбило стан.

Ее кочевое племя ушло на юг.

Я боюсь себе признаваться в этом...

Я боюсь себе признаваться в этом,

Но слова принимают твои черты.

В этом имени, видимо, столько света,

Что невольно хочется темноты.

Я все знаю, мой справедливый Бог...

Я все знаю, мой справедливый Бог –

От короткой ломки, до адских мук.

Я иду, покорная, за тобой,

Понимая заранее, что к чему.

Больше нет ни имен, ни времен, ни мест.

Я иду возрождаться в глухую боль.

Мои бесы живут у меня в уме,

Я держу их. Пока не приходит Бог.

Давай это будет город...

Давай это будет город. Приморский, южный, в котором начало осени незаметно, в котором свободно, поскольку уже не нужно себе объяснять привязанность к километрам, зависимость от дороги и направлений, желание стать раскованным и крылатым… Давай это будет город блаженной лени, осеннего солнца, горького шоколада, спокойных прогулок, тропинок, любимых песен, играющих кошек, целующих небо чаек… Давай это будет город как – будто – вместе, такой долгожданный, странный, необычайный, чтоб все – до детали – вписалось в его окружность – ворчанье прибоя, листва на скамейке в сквере… Давай это будет город приморский, южный, в который, ты тоже уже начинаешь верить.

Это, верно...

Это, верно, черт начинает счет,

Перекрестьем гор разделяя нас.

Мы с тобой действительно ни при чем.

Двое суток врозь – такова цена.

Двое суток без. Понимаешь, бес?

Не сойти с ума, не найти покой.

Потому что там, за горами, лес.

Этот лес действительно далеко.

А за лесом даль, синева листа,

Корабли идут, не боятся волн.

Там и ночь светла, только ты устал,

И тебя не радует ничего.

Столько звезд вокруг – даже ветер стих,

Словно мир вот – вот остановит бег.

Свет очей моих, боль ночей моих,

Я все время думаю о тебе.

Он не знает...

Он не знает о тех, кто приходит ночью. И, узнав, откроется им едва ли. Ему кажется: я небольшой источник, утоляющий жажду на перевале. Мои струи чисты, холодны и звонки, моя песня в горах отдается эхом. Он становится рядом со мной ребенком, чтобы вырасти. Вырасти и уехать. Он пытается лгать мне, не лгать мне или в тишине погружает в меня ладони. Он не знает о тех, на прибрежном иле оставляющих след, – трёхударный дольник – приходящих во имя Отца, и Сына, и Святого духа на этот берег. Он не знает, что каждое слово – символ перемен, которым придется верить.

Утро крадется медленно...

Утро крадется медленно, не спеша, свет проникает в ткань, попадает внутрь комнаты, разделенной на первый шаг, на ожиданье шороха, на минуту перед прыжком, на тело прыжка, на взмах лапы над спящим, на тонкое покрывало, на искушение первой сойти с ума, сбросить его и все, что оно скрывало, видеть так явственно, тысячами пружин сдерживать дрожь, предчувствуя голос силы в том человеке, что некогда был чужим, но, приручив, проснулся невыносимо близким… Дыхание. Сотни живых лучей будят тебя, теплом проходя сквозь кожу. Утро лежит, урча, на твоем плече. Ты его гладишь нежно и осторожно.

Над перевалом зарево...

Над перевалом зарево –

едешь на запад медленно.

Рифмы пришли и замерли,

время лениво – летнее,

справа составы топчутся,

слева залив туманится.

Когда этот день закончится,

что нам с тобой останется?

Звуки и голосам во мне

Древними бредят тайнами.

Нас ожидает самое

Трудное испытание.

Через пару дней...

Через пару дней вернётся да не отпустит. Через пару дней сломается и срастётся. Это осень нас приводит в такое чувство, без которого сентябрь не удаётся. И попробуй с ней, бесовкой, не согласиться, и попробуй обмануть её ненароком. Осень в небо поднимается легкой птицей и следит, следит всевидящим зорким оком. Всё с ней в сговоре теперь – и земля, и воздух, и на всё её осенняя будет воля. Привыкай к её внезапным метаморфозам, от блаженства до безвыходной острой боли. Она любит своенравничать, огрызаться, присылать тебе записки с пометкой «cito», появляться в старых книгах, где на форзацах очередность дней рассказана в римских цифрах. Она любит невоспитанно, дерзко, буйно острым солнцем выцарапывать на перилах имена людей с которыми Осень Будет. Впрочем, я тебе об этом не говорила.

Мы составляем маршруты интуитивно...

Мы составляем маршруты интуитивно, стараясь на картах не оставлять следов. Стрелка на юг указывает строптиво, слово на юге не строили городов, словно на юге тихо и безмятежно – море и небо, горы и облака… Стрелка в упор указывает на нежность, доступную только влюбленным и дуракам. Мы два идиота – так проще смотреть на эту безумную силу, живущую вопреки /приличиям, разуму, сотне чужих советов/, подобную руслу беснующейся реки, на силу, подобную зареву над песками, горячему снегу, упавшему на цветок…

Пересекая город, мы пресекаем возможность не чувствовать этот святой поток . Мы два самолета, идущие на сближенье. За нами следят уверенно и давно.

Господи, дай мне сил продолжать движенье.

Господи, дай ему слабости быть со мной.

Я живу в этой клетке...

Я живу в этой клетке.

Живу в этой клетке.

В клетке.

От стены до стены в ней два с половиной шага –

если идти как раньше, не задевая

лапой о лапу, чтобы продлить движенье.

У меня есть вода и пища.

Воды и пищи

никогда не бывает мало,

но я не слишком

благодарен за это – я помню, что вкус добычи

приправляют охотой…

А здесь даже воздух пресен.

Я живу в этой клетке.

Вот наступает вечер,

я ложусь на песок, смотрю на людей и листья.

Мой хозяин приходит, гладит меня сквозь прутья.

Я смотрю на него.

Смотрю на людей и листья.

Что ты знаешь о воле?

Вот наступает вечер,

я лежу неподвижно, пока не заноет тело.

Я живу в этой клетке.

Живу в этой клетке.

В клетке.

Временное

Минута – это тридцать спокойных слов, размеренных, чутких, не сжатых в одно дыханье, долгое эхо всплеска – пока весло, перевернувшись, медленно обсыхает. Минута – это вспышка над грозовым раскатистым фронтом… Приветливый и пологий, наш склон в переплете камней и сухой травы… Три поцелуя быстрых, один глубокий, десять касаний пальцами – сверху вниз и сразу обратно, не соблюдая пауз. Минута приходит, как с моря приходит бриз, которого ждал уставший от штиля парус.

Ты так расточителен… Время течет песком, уходит сквозь пальцы, пока ты находишь повод.

Минута, в ладонь упавшая лепестком, лежит, как жемчужина перед лицом слепого.

10 дней

Десять дней до того, как наступит ночь. Десять дней, задыхаясь от света, город будет биться в агонии слов и нот, адресов, перекрестков и светофоров. Десять дней… Невозможное. Не – твое. Неприсутствие, несовпаденье… Впрочем, десять дней, проведенные не вдвоем, – это плата за силу грядущей ночи.

For past

Я не звала вас, сударь. Не надо паник.

И не ищите знаков больших и малых.

Вас не пытались вспомнить, поскольку память

больше не держит тех, от кого устала.

Будьте спокойны, сударь, идите мимо,

Сударь, идите лесом, полночным часом…

Я не звала вас. Я не звала вас, милый.

Вы не нужны, поскольку не сопричастны.

А теперь скажи мне...

А теперь скажи мне, что наступает утро

без звонков и спешки, совести и приличий,

за туманом небо, тихое, как запруда,

по нему кругами расходится веер птичий.

Нет ни времени, ни памяти, ни препятствий.

Просто осень. Наконец, задержав дыханье,

начинаешь в этой осени растворяться,

совпадая с опадающими стихами.

И не надо ни доказывать, ни бороться –

Обрываешь лист и греешь его руками.

И на берег неба снова выходит солнце –

Из обрывков судеб складывать оригами.