Текст книги "Другая мама (СИ)"
Автор книги: Коша Ксюша
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Annotation
Ксюша Коша
Ксюша Коша
Другая мама
Другая мама
– А я хочу другую, хорошую маму! – когда Полли говорила это, внутри у Катерины все обрывалось. Она никак не могла привыкнуть к этой простой, в сущности, фразе. Полина заявляла об этом желании, как и обо всех прочих, по-детски бесхитростно и открыто, а потому особенно жестоко, и каждый раз Катьку будто кто-то бил по щеке наотмашь.
Впервые Полли сказала это в пылу одного из многочисленных капризов. Она хотела куклу, и несмотря на то, что дома ее ждали пять таких же пластиковых улыбчивых красавиц с блестящими синтетическими волосами, Полли едва ли не плакала, топала ногами, надрывалась на весь магазин, и, в конце концов, когда Катька вышла из себя, выкрикнула: "Я хочу другую, хорошую маму!"
Катька замерла, словно подстреленная, предательски, со спины, навылет. Полли, уже не сдерживаясь, начала реветь, а она так и стояла неподвижно, в беспощадном прожекторном сиянии ламп торгового зала, и пластиковые красавицы пялились на нее из-за своих идеальных розовых домиков и скалили белоснежные зубы.
Полли, конечно, успокоилась. К вечеру она и думать забыла и о кукле, и о своем мимолетном горе. Но Катька долго не могла уснуть, слова дочки стояли в горле комом. "Ведь я же не плохая мать, – думала она, – ведь я же делаю для нее все, ведь нужно воспитывать. Она вырастет и поймет, и я расскажу ей об этом, и мы посмеемся вместе". Но все это будет еще очень не скоро, а сейчас Катерине было горько, обидно, и она ощущала беспомощность, которой впервые ничего не смогла противопоставить.
– Хочу другую маму! – упрямо и мстительно повторяла Полли, когда Катька тащила ее, еще сонную, по холодным улицам в садик.
– Хочу другую маму! – ныла Полли, когда Катька, сама трясясь и переживая, сидела с ней в длинной очереди к врачу, потому что со вчерашнего дня у Полли болело ухо, и она капризничала и не спала пол ночи, и Катя не спала, страдая вместе с ней. Неумолимо приближалось утро, надо было идти на работу, сводить баланс, прятать куда-то лишнее, находить недостающее. Но в начале шестого ухо продолжало болеть, и Катька, позвонив начальнику, повела дочь в поликлинику, где они заняли очередь среди таких же уставших мам и детей, и Полли заныла, что хочет другую, хорошую маму.
"Она не спала, и ей больно, – сказала себе Катька, – нельзя сейчас сердиться".
–Детка, – терпеливо начала Катерина, – у всех у нас есть только одна мама. И я – твоя мама, а ты – моя дочка. И я очень тебя люблю. И не хочу никакой другой дочки, кроме тебя.
Полли замолчала, обдумывая услышанное, глубоко вздохнула, словно смиряясь с этим фактом. Этот вздох задел Катерину, но, конечно, она не подала виду.
– Ты самая лучшая девочка на свете, – продолжила она, обнимая дочь, – но ты очень меня огорчаешь, когда так говоришь. Понимаешь?
Катерина подбирала слова, будто брела на ощупь, Полли смотрела мимо, куда-то в конец длинного казенного коридора, стены которого были разрисованы солнышками и веселыми божьими коровками. Потом покивала, обернулась и как будто хотела что-то сказать, но над белой дверью быстро мигнула лампочка, приглашая их войти.
Другая мама неожиданно вернулась в августе, когда Катерина уже почти вовсе забыла о ней. Полли все так же не любила рано вставать, капризничала и проявляла характер, но другой мамы вроде бы больше не желала.
Они тряслись в вагоне пригородной электрички на излете августа, непривычно жаркого и душного до головной боли, палящего, словно солнце в вечном зените. Ехать предстояло не дольше сорока минут, но в нагретом за день вагоне Катерина чувствовала себя словно внутри закупоренной бутылки. Поднятые форточки не помогали дышать, и тонкая блузка противно липла к спине, но впереди маячили две недели покоя и отдыха на даче, которую бывший муж благородно оставил им с Полли, чтобы летом было куда сбежать из раскаленного городского котла.
Рабочий день еще кончился, и вагон в этот час был почти пустой. В дальнем конце вагона хохотала компания подростков; дремал, уронив голову на рюкзак, дедок; да напротив сидела пожилая женщина с маленькой сумочкой на коленях. Ее губы, уже почти стертые с лица годами, были ярко накрашены помадой, и рот казался нарисованным.
Когда до их станции оставалось три остановки, двери вагона разъехались, и между ними втиснулась крепкая тетка с неопрятными прилипшими ко лбу прядями крашеных волос и клетчатой сумкой. Без всякого выражения, словно перечисляя остановки на пути, перекрикивая школьников и стук колес, тетка оглашала перечень содержимого сумки: "Мороженое, вафельный стаканчик, рожок, эскимо, холодные напитки, сухарики, чипсы, лимонад!"
– Мама, мороженое, – тут же заканючила Полина.
– Потерпи, детка, приедем, пообедаем, потом мороженое.
Катерина взглянула на тетку неприязненно, ожидая, что Полли теперь разразится слезами, и до самой их остановки будет насуплено шмыгать носом. Но Полли ничего не сказала, прилипла к окну – к счастью, электричка пронеслась мимо целого стада коров, пятнистых, рыжих и белых, и Полли, как всякий городской ребенок, считала их за диковинку и не хотела упустить это зрелище.
– Мы лучше купим в нашем магазине, твое любимое, – примирительно добавила Катерина.
Женщина напротив достала из сумочки кошелек, остановила мороженщицу, интеллигентно попросила:
– Будьте любезны, эскимо "Как раньше".
Да, оно действительно как раньше. Нет, такого не помню, пожалуйста, сдача, – они перекидывались ничего не значащими фразами. Вспыхнула на солнце оберточная фольга, тетка с сумками пошла дальше, повышая без того зычный голос на подходе к школьникам, чтобы те не пропустили ее и что-нибудь взяли. Женщина ела эскимо нарисованными губами, невольно переводя взгляд с Полли на Катерину.
– Не хочу сбивать режим. Если сейчас съест мороженое, потом обедать не будет, – зачем-то сказала Катерина, будто извиняясь, хотя извиняться было не за что. "Если на то пошло, эта дама сама могла бы вести себя тактичнее и отсесть, коли уж так не терпелось. Мест-то полно", – с внезапной злостью подумала Катерина.
– Дисциплина важна, – вежливо кивнула женщина. Она извлекла из сумочки старомодный тканевый платок, промокнула губы. Помада стиралась, и рот будто стирался вместе с ней, превращаясь в маленький красный кружок.
"Мне мама тоже не разрешала есть сладкое перед едой", – обратилась дама уже к Полли со слащавой интонацией взрослого, давно забывшего не только о том, каково это – иметь маленьких детей, но и даже факт того, что она сама когда-то была ребенком. Она раздражала Катерину все сильнее, от духоты начало мутить, хотелось ответить что-то резкое, несмотря на то, что в словах женщины не было ничего оскорбительного. Полли, казалось бы, вовсе безразличная к разговору, вдруг сказала:
– А другая мама мне разрешает.
Сказала как будто между делом и снова отвернулась к окну, где за стеклом неслись, смешиваясь в живое полотно Монэ, поля, дороги, сады и перелески.
У Катерины сбилось дыхание, ритмичный стук колес превратился в грохот. На лице дамы мелькнуло недоумение. Она посмотрела на Полли уже пристальнее:
– У тебя есть другая мама?
Полли неохотно оторвалась от окна и подтвердила терпеливо, как только дети объясняют взрослым вещи простые и очевидные:
– Да. Я сейчас с этой мамой, а потом буду с другой.
Дама приподняла брови, посмотрела на Катьку, улыбнулась краешком отсутствующего рта, почти заговорщически, делая вид, что понимает игру, ведь все дети – такие фантазеры, милочка, мы-то знаем.
– Она так бабушку называет, – ляпнула Катерина первое, что пришло в голову.
Дама кивнула. Ей, видимо, наконец, стало неудобно, она принялась искать в своей сумочке нечто, чего там и вовсе не было, как не было никакой бабушки у Полли. Давным-давно не было. И Катерина ехала с пылающими щеками, чувствуя сразу и жар, и озноб, а Полли глазела в окно и болтала ногами. Бабочки на ее сандаликах подрагивали крыльями.
Со станции до дачи добрались быстро, благо идти недалеко. Полли тянула вперед, подпрыгивая, словно не тряслась до этого полтора часа в автобусе и раскаленной коробке вагона, и Катерина в изнеможении выпустила ее руку. Голова болела уже нестерпимо, они прошли мимо магазина, не заходя, это может и подождать. Сначала – дом, сначала – напиться воды, прохладную тряпку на лоб, еще надо накормить Полли, cделать обед. Она в который раз даже порадовалась, что их только двое.
Двор встретил сорной травой по колено. Грядки, на которых Катька собиралась выращивать экологически чистые овощи, превратились в пушистые холмики лебеды и сныти, давно скрывшие под собой и лук, и салат. Только кое-где победно поднималась свекольная ботва да у забора виднелись на кустах черные бусины смородины.
Войдя в дом, Катерина бросила пакеты на пол, зачерпнула воды из ведра, стоявшего здесь с июля, когда они приезжали последний раз. Катька умыла лицо, вода застоялась, нагрелась и не освежала. Полли подошла, опустила руки по локоть, заплескалась, как лягушонок, поднимая брызги. «Ну как же так, – устало сказала Катерина, – как теперь чай то пить?» Лишних денег на водопровод не было да и не так часто они приезжали. А колонка находилась поблизости, прогуляться туда лишний раз было не в тягость, но сейчас и думать об этом не хотелось.
Катерина с наслаждением скинула несвежую блузку, облепившую бедра офисную юбку и влезла в длинную выцветшую футболку, переодела размякшую, наконец, Полли. Наскоро соорудила нехитрый обед из того, что привезла с собой. К колонке не пошли, в такую жару горячего чая все равно не хотелось, попили сладковатого пакетного морса, нагревшегося за время путешествия, и легли вздремнуть.
Катя проснулась от вечернего сквозняка – первого глотка свежего воздуха за весь день – и с радостью отметила, что голова не болит. Полли лежала в кроватке, обнимая любимую игрушку, крылатую белую лошадку с блестящей радужной гривой.
Катерина хотела как-то поговорить о ней, о другой маме, но не находила подходящих слов. Она впервые пожалела, что так и не сошлась близко ни с кем из местных мам да и в саду, куда ходила Полли, тоже подруг не нажила. Так, "здравствуйте, как поживаете, а мы перенесли ветрянку, да, а доктор в шестой поликлинике, говорят, получше, да, до свидания". Но чтобы позвонить кому-то, посоветоваться... Катерина поняла бы, придумай Полли отца, сестру или брата. Она не раз слышала, что дети, особенно единственные, нередко придумывают друзей, но придуманные родители, другая мама – это было странно и неприятно.
Неужели Полли так одиноко? В фирме, где работала Катерина, бухгалтеров было двое, да еще одна молодая девочка приходила несколько раз в неделю и помогала во время авралов. Но работы не убывало, Катерина часто задерживалась, потом бежала в садик, забирала дочку одной из последних, кивала воспитательнице, другим, таким же часто опаздывающим мамам, но Полли не выглядела несчастной. Она являла собой редкий случай ребенка, влюбленного в садик: во все в нем, кроме второй воспитательницы, киселя и ранних подъемов.
Маленькая кудрявая принцесса, капризная и ласковая, она переживала там и первую неверную женскую дружбу, и бесперспективную влюбленность в такого же кудрявого Андрюшу, и настойчивое внимание первых поклонников, Сашки и Лешки. Все это Катерина узнавала из сбивчивого взволнованного лепета, из насупленного молчания, задумчивых рассеянных ответов от дочери по пути домой, когда они шли по сугробам, глотая метель, с ловкостью саперов пробирались по чавкающей весенней грязи; шуршали осенью опавшими кленовыми листьями. И Катерина была счастлива, и думала, что все идет прекрасно, она отлично справляется – но вот она – другая мама, здравствуйте, как поживаете?
Солнце садилось, доски крыльца приятно нагрелись за день, Катерина сидела, вытянув уставшие ноги, наслаждаясь загородным покоем. Где-то негромко играла музыка, но в августе многие уезжали в отпуска, на пляжи, к морю, поселок пустел, и потому Катерине казалось, что вокруг совсем тихо. Полли увлеченно играла со своей лошадкой, высокая трава скрывала ее почти с головой, только мелькали русые кудряшки. «Надо бы подстричь, – лениво думала Катерина, – и траву, и волосы дочке, но это все завтра, потом».
– Полина, детка, – позвала Катерина, вставая, – идем за водой!
Полли откликнулась с такой готовностью, будто только этого и ждала.
Они шли под дружный стрекот кузнечиков в шелковом вечере позднего августа, и никого не встретилось им по пути. Тянуло дымком, где-то жарили шашлыки, хлопали двери, на угловом участке за жасминовым кустом, запах которого сводил Катерину с ума в июле, кто-то звонко смеялся, стояло беззаботное веселье пятничного вечера.
Катерина сполоснула ведро, поставила под блестящую струю и, не отрывая от нее глаз, попросила:
– Полина, расскажи мне про другую маму. Какая она?
– Красивая! – не колеблясь ни секунды ответила Полли.
Катерина вздрогнула, не смогла сдержать ненужную ревность.
– А я что – некрасивая?
Полли некоторое время размышляла, теребя пальцами подол сарафана. Вода наполнила ведро почти до краев.
– Ты тоже красивая, – наконец, заключила Полли и уточнила: – Но она – как фея.
Катерина дернула кран, подхватила ведро, пошатнувшись от непривычной тяжести.
Только на середине дороги, когда они уже дошли до раскидистого жасминового куста, Катерина пересилила себя и спросила:
– Я хочу встретиться с твоей другой мамой. Ты можешь позвать ее в гости?
Полли покачала головой.
– Нет. Она говорит, что только я могу ее видеть.
Они пробыли на даче до конца лета, то есть всего чуть меньше двух недель. Все это время Катерина наблюдала за Полли, пытаясь заметить, найти сама не зная что, какие-то знаки, указующие некий тайный путь, но Полли вела себя как и всегда. Она много спала, хорошо, почти без капризов, ела, помогала собирать смородину и печь оладьи, играла с соседским Мишкой, хоть ему только-только исполнилось три, и с какой-то новенькой рыженькой девочкой, перед сном просила почитать про принцесс и фей. Но незримая другая мама, хоть Полли больше о ней не говорила, а Катерина не спрашивала, все равно была где-то здесь, в опасной близости, и однажды, ближе к рассвету Катерина проснулась от кошмара, в котором чья-то рука бережно и нежно гладила спящую Полли по голове, отводя кудряшки со лба.
С началом сентября Катерина вернулась на работу, а Полли – в сад. В саду вдруг оказалась новая воспитательница, но Катерина спешила, потому толком ее не рассмотрела (кажется, молоденькая, белокурая, высокая, кажется, миловидная).
Через две недели они познакомились поближе. Полли ходила хмурая, часто отвлекалась и почти не рассказывала ни о Сашке, ни об Андрюше, ни о новой воспитательнице.
– Елена Володьевна, – буркнула Полли на вопрос о том, как ее зовут.
– Владимировна? – озадаченно переспросила Катерина, но Полли не ответила, она была занята распределением макарон-спиралек по поверхности тарелки.
Полина любила Марию Павловну, бывшую воспитательницу, мадам строгую снаружи, но внутри чрезвычайно добросердечную, и не любила вторую: сухую немногословную женщину. Теперь ей было сложно привыкнуть к новой, к этой беленькой куколке, наверняка манерной, еще не совсем уверенной в себе, от того переменчивой.
В пятницу Катерина пришла в сад пораньше, и Елена будто специально вышла ей навстречу как дорогому гостю. Она оказалась еще моложе, чем показалось Кате, словно только из пединститута, и вся сияла. Полли и еще какой-то мальчик, вроде бы тот самый Сашка, мама которого тоже задерживалась, сидели, склонив головы, и трудились над раскраской.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Катерина. – Я хотела насчет Полины поговорить...
– Конечно-конечно, заходите, – закивала Елена с энтузиазмом, какой редко встретишь в человеке под конец рабочего дня. – Вы знаете, я пытаюсь найти подход к каждому ребенку. Эта старая система, она ведь насквозь прогнила. Я считаю, каждый ребенок одарен. Надо только найти подход, ключик, открывающий дверцу.
Катерина терпеливо ждала, пока иссякнет поток красноречия Елены Владимировны, но ему не было ни конца, ни края. Мальчик предлагал Полине фломастеры, и та, скривив губы, по очереди отвергала их. "В кого она такая капризная?" – отстраненно подумала Катерина. А Елена все продолжала:
– На самом деле, я люблю детей. То есть на самом деле люблю их. Я пришла в профессию осознанно, вы не думайте. Я серьезно изучаю разные методы. Монтессори, Вальдорфская школа, Ибука. Я ведь ездила в Европу, вы знаете?
Катерина не знала. Ей было неудобно, что, более того, она даже не знает точно ее полного имени, и оттого не получалось найти момент, чтобы вежливо прервать. Слова лились из Елены Володьевны потоком, не оставляя собеседнику шансов выплыть. Оставалось только отдаться на волю волн.
– Я пробую разные подходы, я всегда нахожу, к любому ребенку, я говорю: нет проблемных детей, я налаживаю контакт, понимаете?
Катерина поспешно кивнула и воспользовалась моментом, чтобы вставить:
– Полине, может быть, немного трудно адаптироваться. Она так любила Марию Павловну...
– Я понимаю, прекрасно понимаю, – нетерпеливо кивнула Елена. Она подошла к этажерке, где вперемешку лежали какие-то книжечки, альбомные листы с каракулями, картонки аппликаций с разноцветными буквами, и принялась что-то искать. – Для ребенка всегда тяжело, когда мать подолгу отсутствует. Это накладывает отпечаток, не каждый заметит, но я вижу сразу.
– В смысле? – озадаченно переспросила Катерина. Слова Елены показались какими-то странными.
– Ну, мы же все понимаем, женщины вынуждены сейчас много работать. Тем более такие, как... – она, наконец, выудила из бумажной свалки томик в светленьком переплете. – Я вам дам сейчас книгу, чудесная, я и сама прочла два раза, очень полезная.
Елена протянула Катерине книгу, такую же стильную, беленькую, аккуратненькую, как она сама. На обложке, под затейливо украшенным завитушками названием "Я и мама" премилая мультяшная девочка обнимала такую же хорошенькую женщину. На них были одинаковые голубые платья в горошек.
– Берите-берите. Потом принесете, я всем ее буду советовать на собрании обязательно. Через две недели. Надо, чтобы все родители пришли, я скажу.
Катерина послушно взяла книгу. Слова Елены окончательно утопили ее, она решила отложить разговор на потом, до собрания, а пока ознакомиться с литературой. Может статься, Елена и правда куда более опытна, чем выглядит, и в книге найдется что-то полезное.
Однако все ее содержание, изложенное в двенадцати главах и чуть более, чем на ста двадцати страницах, немалую часть которых занимали такие же симпатичные и стильные картинки, где мама и дочка в одинаковых нарядах (каждый день разных) проводили свои дни душа в душу, сводились к одному знаменателю: нужно проводить с ребенком больше времени. На форуме, где зарегистрировалась Катерина, мамы в унисон писали, что садики травмируют, дети только болеют, кормят ужасно, и вообще ничего нет лучше стен родного дома, а для развития можно и в кружки записаться, их сейчас полно.
И Катерина собралась с духом и пошла к шефу – поговорить о возможности удаленки. Шеф был не без недостатков, отличался непонятным чувством юмора и любовью переделывать все в последний момент, но человек он был не глупый и понимающий. К тому же Катерина могла похвастаться внушительным стажем и держалась на хорошем счету.
Они вели переговоры около четверти часа, торгуясь, кто рублем, кто навыком, Катерина проявляла твердость, шеф мялся, но менять бухгалтера – это не курьера менять, а многие рабочие обязанности можно было исполнять и дома, бесперебойно будучи на связи.
– Сейчас ведь не то, что двадцать лет назад: интернет есть у всех, круглосуточный и безлимитный. И вообще, офисы уходят в прошлое, – нажимала Катерина.
– Ладно, давай попробуем, – наконец, проворчал шеф, всем своим видом выражая скепсис. Но победа в этом раунде осталась за Катериной.
Сначала работать дома казалось непривычным и неудобным, все отвлекало, но вскоре Катерина приспособилась, отнесла заявление в сад и забрала Полли домой. Записала ее на танцы, лепку и даже английский для дошкольников.
Полли не возражала. Новая жизнь пришлась ей по вкусу, прошлая забылась так быстро, словно ее и вовсе не было. Катерина штудировала развивающие книжки, и вечерами они с Полли решали головоломки, пекли печенье, лепили синих собак, фиолетовых лошадок и до звездочек в глазах раскрашивали фей, в которых Полли страстно влюбилась ("мама, мне нужно юбку, как у феи, корону, как у феи, и еще крылья!"), а Катерина недолюбливала, потому что помнила, что ее соперница, была "красивая как фея". Но другая мама будто бы пропала совсем, изгладилась из памяти Полины вместе с Сашкой, Андрюшкой и садиком, и Катерина старалась выгнать ее из собственной головы.
Но однажды, холодным ноябрьским днем, когда с полудня повалил снег, и они остались дома до скорых сумерек, Катерина вошла в комнату с чашками какао и застыла в недоумении. Подставив табуретку, Полли взобралась на подоконник, и, стоя в их домашнем кактусовом саду, махала рукой кому-то, кто находился снаружи.
– Кто там? – спросила Катерина, но Полли молчала, отвернувшись к темноте.
Катька поставила поднос на стол. Во рту появилась гадкая оскомина. Она подошла, осторожно обняла дочь, вгляделась в темное снежное мерцание. Что-то там мелькнуло впотьмах, за углом дома, скрылось быстрее, чем Катерина, прищурившись, смогла понять: это только тень на снегу, кто-то ходит по квартире на первом этаже в доме напротив.
В пустом дворе под фонарями тускло поблескивали перекладины лестниц детской площадки, стояли заваленные снегом скамейки, волнистые сугробы обозначали припаркованные под окнами машины.
– Полина, кому ты махала? Кто там был?
Полли упрямо молчала, скосив глаза на кактусы. Среди колючек лукаво улыбались пластиковые феи, полная коллекция из шоколадных яиц.
Катерине не хотелось упоминать ее даже так, но все же пришлось.
– Это была... она?
Полли ответила на удивление серьезным взглядом, которого Катерина не замечала за ней раньше, и сказала:
– Она знает, что ты ее не любишь.
– Пей какао, детка, – велела Катерина и сделала очень странную вещь: накинула пальто, всунула ноги в сапоги, выбежала во двор, пустой, чистый и сияющий от только выпавшего снега.
Люди над ней включали и выключали свет, он ложился неровными пятнами, в которых шевелились тени. Поднимая глаза и озираясь, Катя видела чью-то бедную кухню, ряды алюминиевых кастрюлек на голых полках, кошку на подоконнике, люстры с подвесками, занавески. Два фонаря светили едва-едва, и Катерина кружила впотьмах, выглядывая сама не зная что на грязно-оранжевом и синем снегу, но снег был нетронут, и только у стены дома напротив Катерина обнаружила цепочку каких-то вмятинок, отдаленно похожих на следы, впрочем, слишком маленькие, чтобы быть человеческими и ничем не напоминающие птичьи. Что-то нехорошее почудилась ей в этих ямках, но во двор уже выходили собачники, где-то коротко и сердито просигналила машина, и все вокруг стало как обычно.
Катерина сдалась. Уложив Полли спать, она написала на форум, где у нее уже завязались знакомства, а придуманный ник укрывал от стыда и неловкости. Мамы там уже были в курсе проблемы, хоть и поверхностно, хором посоветовали психолога, золотого, работает даже с трудными детьми, берет гуманно, дороговато, конечно, но гуманно, и результат есть всегда, только запись обычно забита.
Катерина нашла, обнаружила, что ей повезло: у знатока извилистых ходов детских фантазий было окошко в середине недели. Время дневное, неудобное, конечно, для многих, но зря она что ли ушла на удаленку. Катерина записалась, полная решимости уничтожить соперницу раз и навсегда.
Но к психологу они так и не попали. Накануне позвонил шеф, сказал: дуй на работу, у нас тут аврал. Аудит. Нет, нельзя. Я пошел тебе навстречу, так что теперь выходи завтра или пеняй на себя.
Катерина с тоской смотрела на приемный график светила: ближайшая запись брезжила только через месяц.
Но делать было нечего. Утром она отвела хныкающую, привыкшую уже спать вволю, Полину в сад, а сама подула на работу, в гущу аврала.
К вечеру голова Катерины стала пустой и звонкой. Она торопилась, время – восьмой час, садик стоял темный, только два окна светилось на первом этаже. Во дворе, как идолища, сидели вокруг слепленной бабы каменные медведи.
Внутри было тихо и тепло, все разошлись. Только на скамейке скучал мальчик в комбинезончике, тот, с которым Полли рассматривала раскраску, Катька его узнала.
– Привет, – поздоровалась она, – ждешь маму? А где Полина?
Мальчик посмотрел на нее удивленно. Откуда сбоку вынырнула Елена с кипой каких-то распечаток. Увидев Катерину, она положила их на стол и приветливо улыбнулась, все такая же сияющая, как несколько месяцев назад. Видимо, работа действительно была ей в радость.
– Добрый вечер. Я за Полиной.
Елена остановилась, все еще улыбаясь:
– Полину уже забрала мама.
Катерина на мгновение оглохла. Улыбка сползала с губ Елены точно в замедленной съемке.
– Вы с ума сошли, – прошептала Катерина, не слыша своих слов. – Какая мама?
– Но разве вы не... – до Елены наконец дошло, что произошло что-то плохое, что-то, чего она не должна была допустить, но Катерина только повторяла упрямо и бестолково: какая мама, какая мама, какаямама, пока слова не стали настолько громкими, что Катерина расслышала их, наконец. Она схватила Елену за руку, повыше локтя, видимо, больно – та скривилась, но промолчала. Ей было страшно.
– Я – мама Полли! – закричала Катерина в лицо Елене. – У Полли нет никакой другой мамы!
За спиной захныкал напуганный криком мальчик.
– Но я думала, – беспомощно лепетала Елена, даже не пытаясь высвободиться, – я думала, вы няня. Полина всегда говорила про маму, рассказывала о ней...
– Кто забрал мою дочь?
Лицо Елены стало совсем белым, голубые глаза блестели как стеклянные.
– Я не помню, – выдохнула Елена еле слышно, видимо, понимая, что теперь пропала и сама.
Глухо хлопнула входная дверь, послышались шаги. В комнату заглянула женщина, мальчик подбежал к ней, вжался в дутое синее пальто, как в убежище, толкая к выходу, но она с первого взгляда оценила ситуацию.
– Что случилось?
Катерина задела ее плечом, налетев на дверь, выскочила к медведям и побежала неизвестно куда, через дворы насквозь, на улицу. Наверное, по ее лицу было ясно, что у нее горе, потому что какие-то люди останавливались сами, спрашивали: "Что случилось"? А, может, она сама кричала, звала Полину и останавливала прохожих, спрашивала их: "Вы не видели девочку? Девочку, кудрявую принцессу, у нее красное пальто, красная шапка, шарфик, черные сапожки". Люди качали головами, кто-то ахал и охал, Катерина бежала в темноте и сиянии фар, она чуть не попала под машину, может, даже не один раз, бежала, пока все не поплыло перед глазами, размазалось в большое грязное пятно. Тогда она упала в снег, кто-то ее поднял, задал все тот же вопрос: "Что случилось?" Господи, помилуй, причитали где-то совсем рядом, вокруг стали собираться люди. Катерина зачерпнула снега, умылась, обжигая лицо, и увидела, что стоит все перед тем же садиком, только теперь стало светлее, все мигает, по стенам домов мечутся красно-синие отблески полицейской мигалки, кто-то суетится, и мама в пуховике со своим мальчиком почему-то тоже еще здесь.
Катерину вдруг осенила страшная догадка. Она сделала то, чего не делала уже очень давно: достала телефон и позвонила бывшему мужу. Тот не отзывался долго, но Катерина сбрасывала и набирала снова, сбрасывала и набирала, пока тот все-таки не взял трубку, сказал недовольно, вместо приветствия:
– Что случилось? Говори, только быстро.
– Ты забрал Полину? – спросила Катерина, сама удивляясь, как много надежды скрылось в трех словах.
– С ума сошла? – спросил муж. – Мы в Доминикане отдыхаем.
И тоже поинтесовался:
– А что случилось?
Потом он сказал никуда не ехать, ничего не предпринимать, что позвонит какому-то Вадиму и всех поднимет на ноги.
Жизнь Катерины превратилась в дежурство: от звонка до звонка. Звонили поначалу часто, но с течением времени громкие возгласы телефона становились все реже. Катя все равно ждала: новостей, голосов, свою дочь.
Тогда, вечером, приехал тот самый Вадим, с ним какие-то люди, день за днем стали выясняться интересные вещи. Елена уверяла, что Полли часто говорила о маме, которая не может быть с ней все время, но которая однажды за ней сама придет, и что она красивая, как фея. С ее слов Елена сделала вывод, что мама у Полли очень много работает, может быть, даже за границей (живет в другом городе, в красивом замке), что она состоятельная самостоятельная женщина, которая может позволить себе услуги няни с проживанием. Да ведь и кинулась Полина к чужой как будто бы женщине с такой готовностью, с таким восторгом, что у Елены и сомнений не возникло.
Но только лицо этой мамы вспомнить почему-то не удавалось. Высокая или маленькая? Блондинка или брюнетка? Она была одета в черное? Красное? Она была на машине? Елена замученно кивала, качала головой, морщила лоб, плакала, ее привлекли к делу как подозреваемую в соучастии, обвиняли в халатности, пугали тюрьмой, против нее ополчились все родители, был скандал, весь блеск слетел с нее, как со старой елочной игрушки, но вспомнить, как выглядела та самая мама, она так и не смогла. В конце концов, с запутанных показаний Елены составили фоторобот какой-то тетки, самого обычного вида, подходящего к какому угодно описанию. И следователям, и Катерине было ясно, что это выдумка, фантом до смерти напуганной женщины.
"Это гипноз, это цыгане, – со знанием дела говорили незнакомые люди, которых в какой-то момент вокруг Катерины стало очень много, – это врачи-убийцы ищут для органов, это американцы, которые воруют русских детей, это бомжи, это пришельцы". Ее донимали жалостливые соседки, телевизионщики, снимающие захватывающий зловещий сюжет, пытающиеся подбодрить волонтеры, следователь, бабушки, папы и мамы других детей. Раньше срока прилетел бывший муж, зачем-то с третьей женой, красивой брюнеткой, которая вдруг приняла участие в Катином горе, и они вместе плакали на кухне, пока их супруг звонил и звонил кому-то, с кем-то ругался, что-то обещал, но все безрезультатно.
Полли искали на совесть. Все жалели Катерину, да и сама история, будучи распутанной, пришила бы кому-то звездочку на погонах, но без толку. Уйдя из садика с другой мамой, Полли словно провалилась сквозь землю, изъяла себя из картины этого мира, не оставив ни прорехи, ни шва, за который можно было бы зацепиться, распороть полотно и заглянуть за изнанку.
