Текст книги "Золотая пряжа"

Автор книги: Корнелия Функе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Война

На третий день пути на горизонте замаячили вершины Карпатских гор. Уилла и его спутника пока видно не было, однако следу, который Лиса взяла неподалеку от украинской границы, было меньше суток.

Захватнические притязания гоилов не распространялись на эти земли, но это не означало, что здесь царит мир. Казацкие князья вели постоянную борьбу за украинский трон. После первой же перестрелки на границе Джекоб даже порадовался тому, что Уилла сопровождает Бастард, – хотя и не имел оснований подозревать гоила в добрых намерениях.

Карпаты служили богатой украинской земле неприступной крепостной стеной. Горные склоны и в июне покрывал снег, в ущельях, заросших непроходимыми хвойными чащами, лежал непроглядный туман. Обитатели лесов, зачастую настроенные отнюдь не дружелюбно, большей частью были для Джекоба в диковину, он даже не знал, как их называют. Между деревьями мелькали лидерцы – призрачные порождения тумана; из-за прикрытых ветками ловушек лошадей приходилось вести под уздцы. Под ногами путались гоблины величиной с кошку – местные жители звали их маноками. Похожая на дупляков мелюзга бросалась с веток вороньим пометом, а травяные эльфы, каждый величиной со шмеля, так густо роились над тропинками, что путникам и много часов спустя приходилось вытряхивать их из одежды.

Но в скалистых горах Лисица была лучшим проводником, чем Бастард. Ближе к вечеру третьего дня она объявила, что след, по которому они идут, оставлен не больше пары часов назад.

Почти все время они молчали. Иногда пререкались из-за пустяков, чтобы ненароком не помянуть главного. Это внезапное отчуждение угнетало Джекоба, так что он почти перестал следить за дорогой и, конечно, не заметил пахну́вшего в лицо теплого ветерка.

Его спутница спешилась, когда ее лошадь споткнулась о камень. Ни о чем не подозревая, Лиска повернулась спиной к нарисовавшемуся между деревьями прозрачному силуэту. Семнадцатый кутался в серый, под цвет скал, плащ, а его зеркальное лицо отражало дрожание листвы под ветром, пока не обрело черты, знакомые Джекобу по их последней встрече.

Бесшабашный закричал, но было поздно. Семнадцатый уже схватил Лиску за плечо. Его губы четко сформировали слово: «Война». Семнадцатый прижал ладони к лицу Лиски, а когда отнял, вместо лица мерцала серебряная маска.

Джекоб, пошатываясь, пошел на него, вытащил пистолет и выстрелил. Что вообразило себе это чучело, в конце концов? Что Игрок сделал его неуязвимым к действию человеческого оружия? Но пуля вошла в тело Семнадцатого, как в расплавленный металл.

Лиска не двигалась. Джекоб тоже замер, словно парализованный. Семнадцатый отпустил ее застывшее тело и направился к Бесшабашному.

– Тебя предупреждали, не так ли? – Он прижал руки к груди Джекоба.

Дышать стало тяжело, словно в груди засел камень и кровь остановилась. Но мысль о том, что отныне он не сможет защитить Лиску, разбивала сердце Джекоба на тысячи серебряных осколков.

Скоро

Война… Игрок протер свой «третий глаз», как он называл зеркальце в медальоне. В нем мелькали изображения того, что отражалось в разбросанных по всему миру мельчайших стеклышках. Случалось, птицы и насекомые глотали их, ни о чем не подозревая, а дупляки вставляли в амулеты и украшения. Иного уговаривали поносить такое за пару монет. После переселения система стала давать сбои, однако сейчас «третий глаз» показывал Игроку именно то, что он хотел видеть: два серебряных тела на дороге, затерянной в Карпатских горах. Чудное зрелище! Будет знать, как перечить эльфу. Игрок часто прощал старшего сына Розамунды, но теперь все кончено. Баста. Он захлопнул медальон. Восемь столетий ожидания даже бессмертного сделают нетерпеливым.

Младший сын, напротив, до сих пор их не разочаровывал. Воин давно предлагал посвятить Джекоба в их планы, чтобы тот со временем выполнял поручения вроде того, что сейчас доверили младшему. Но Игрок отсоветовал категорически.

Старший сын Розамунды – бунтарь по натуре. Он не слушает ни просьб, ни приказов. Джекоба можно использовать лишь при условии, что сам он этого не замечает, – так он доставил им арбалет. Уилла же легко склонить на свою сторону. Он покладист и доверчив.

Конечно, пришлось повозиться, чтобы заставить его в первый раз пройти через зеркало. Уилл всей душой стремился туда, где так часто пропадал его возлюбленный братец, но уж очень боялся огорчить матушку. Лишь после смерти Розамунды он осмелился последовать за Джекобом, после чего оставалось надеяться только на гоилов – они единственные могли сделать его неуязвимыми для чар Феи. Игрок поставил на Уилла, которому и в самых дерзких мечтах не мерещился такой конец истории с каменной кожей. Провидец, разумеется, утверждал, что уже много веков тому назад видел нефритового гоила во внутренностях ворона. Но почему ни жертвенные кишки, ни замызганный кристалл не предупредили его тогда о проклятии Феи? Н-да…

Игрок прикрыл глаза, силясь вспомнить лицо Розамунды. Уилл похож на нее. Бедняжка так и не поняла, кто она и откуда взялась в ней эта странная тоска, преследовавшая ее всю жизнь. Быть может, она просила сына найти ответы на эти вопросы, но опоздала. Странная все-таки судьба. По крайней мере, он успел взять у нее лицо, когда она еще не успела состариться, и наделил им вот уже трех из своих созданий.

Големы. Из них Фаррбо ближе всех к совершенству. Стекло всегда было послушно Игроку, но в случае с Фаррбо оно буквально пело под его руками. Фаррбо единственный охотно принимал обличия уродцев. Горб, выбитый глаз – здесь он проявлял неистощимую фантазию. Это он убедил Игрока брать не только красивые лица. Их ведь требовались сотни и сотни, эльфы не сразу это поняли. Не меньше трех для одного голема. Остальное было несложно. В землю легко вдохнуть жизнь, такова ее природа, но стекло и серебро пробуждаются лишь через то, что составляет величайшую тайну проклятого народа: один из эльфов должен дать голему свое настоящее лицо. К этому готов далеко не каждый, особенно после того, как выяснилось, что создания ни в коей мере не защищены от проклятий. Первые из них жили по ту сторону зеркала не больше нескольких дней, но потом счет пошел на недели. Шестнадцатая и Семнадцатый носили эльфийские лица под двумя сотнями человеческих.

Но они, в конце концов, посланы в Зазеркалье не для отлова травяных эльфов и не для сбора любимых цветов Воина. Они охраняют оружие, призванное положить конец изгнанию, и того, кто его везет.

Люди не раз предавали и обкрадывали их. Гуисмунд, Робеспьер, Стоун, Земмельвайс… список длинный. Один только Ди работал более-менее добросовестно. Нет. Юношу должны охранять стеклянные стражи, слишком уж многое зависит от него.

Игрок подошел к статуе, которую больше трех столетий тому назад заказал одному из известнейших мастеров этого мира в память о тех, кому не удалось избежать плена. Скульптор сумел передать весь драматизм превращения. В качестве модели Игрок показал ему лицо своего друга и теперь, глядя на изваяние, каждый раз спрашивал себя: суждено ли им когда-нибудь свидеться снова? Кое-кто предлагал поделить старый мир лишь между теми, кто не дал заточить себя в стволе дерева. Воин вообще хотел уничтожить серебряные ольхи, вместо того чтобы освобождать узников. Но Игрок не находил эту идею удачной. Восемь веков изгнания не примирили между собой оставшихся на свободе две сотни эльфов. Кто знает, где приведется в будущем искать себе союзников?

Голем доложил об очередном посетителе. Кто на этот раз, Воин, Писарь? Они не дают ему покоя с тех самых пор, как узнали о новом посланнике. Не хватало только привлечь к острову внимание людей!

Игроку доводилось селиться в разных уголках Земли, но нигде ему так не нравилось, как на острове Норт-Бразер. Он питал слабость к Новому Свету, вероятно, потому, что сам до мозга костей был порождением Старого.

Некоторые из его соплеменников и здесь разъезжали в каретах. Какая чушь! Они так и не поняли, какие возможности предоставляет им эта страна.

Иногда Игроку казалось, что он единственный, кому удалось бежать, и в такие минуты его переполняла гордость.

Игры смертных

Темная Фея была достаточно наслышана о реке, что изгибалась перед ней к югу среди влажных от росы лугов. Гоилы звали ее Глубокой, потому что питалась она подземными источниками, боялись, как боялись любой большой воды. В молодости Кмен чуть не утонул в ней, несколькими милями севернее того места, где сейчас остановилась карета.

Сколько еще нужно проехать, чтобы не вспоминать этого имени?

Бледное, как луна, утреннее солнце дрожало на волнах. Фея стояла на берегу и вслушивалась в шелест течения. Сколько всего отразили эти воды? Сколько воспоминаний хранит каждая их капля – судеб, лиц, забытых всеми историй? Фея впитывала их в себя, вместе с чуть слышным журчанием, чтобы заглушить собственную боль.

Она сняла туфли, ставшие привычными за годы странствий по дорогам смертных, и вошла в реку. Ее платье сияло в лучах утреннего солнца. Прохладная вода бодрила и ласкала тело, напоминая объятия тех, что были до Кмена. «Делай как я, – шептала волна. – Беги, не останавливайся. И тогда связь порвется – быть может, ты ничего не заметишь».

Хитира распряг лошадей. Прошептал имена, которые им придумал, и отпустил на волю. Лошади потерялись в высокой траве, словно вернулись в стихию, из которой Фея когда-то вызвала их к жизни. Как тихо на этом берегу… Лишь жаворонок звенит в вышине, как будто только для того, чтобы эта земля не погрузилась в вечное молчание.

Фея вышла на сушу. Доннерсмарк стоял возле кареты, опустив голову. Он до сих пор избегал встречаться с ней взглядом. Но своего чувства не боялся и – что особенно нравилось Фее – не притязал на взаимность. Он добавлял себе в еду стружку оленьего рога, а раны на груди прятал под сюртуком, который носил теперь вместо мундира личного адъютанта Амалии. Но Фея все видела. Скоро олень снова почувствует себя в человеческом теле и зашевелится. Как объяснить старому солдату, что иногда лучше сдаться, чем продолжать бессмысленное сопротивление?

– Он набирается силы. Ты обещала помочь мне его побороть.

Фея подняла руку, и за спиной Доннерсмарка нарисовалась тень, увенчанная оленьими рогами.

– Ты неправильно меня понял, – ответила она. – Я обещала научить тебя жить с ним, но для этого ты должен перестать его бояться.

Она оставила его наедине с тенью, пусть привыкает. Если бы она могла так просто оторвать от себя свою боль!

Между молодыми ивами на берегу мотыльки сплели для Феи кокон. Здесь она проведет день. Ивы напоминали Фее о той ночи, когда благодаря своей красной сестре она сама едва не превратилась в дерево. С тех пор она стала понимать, как жестоко были наказаны эльфы за кражу воды из озера Фей для своих зеркал.

Хитира украсил ее ложе цветами своей родины, которую Фея видела только в его глазах. Присутствие бледного возницы до сих пор смущало Доннерсмарка, привыкшего отделять жизнь от смерти непроницаемой границей, как это свойственно животным и людям. Иногда Хитира, как бы невзначай, проходил сквозь него, после чего Доннерсмарк, к своему удивлению, вспоминал княжеский дворец в Бенгалии и чужое детство под солнцем далекой страны. Фея запретила своему вознице подобные шутки, но принцы, даже мертвые, своевольны.

Сейчас Хитира флиртовал с русалками, Фея слышала их похожий на журчание ручейка смех. Русалки дружелюбнее лорелей, водившихся в реке по пути к замку короля гоилов. Кмен очень любил это место, хотя не бывал там месяцами. Он никогда не потакал своим чувствам.

На свою беду, Фея поняла это слишком поздно.

Она опустилась на покрывало из цветов и прогнала мотыльков, решивших было прикорнуть у нее на груди. Среди них замелькал один с красными крыльями – посланник сестер. Что-то они зачастили в последние недели. Красные феи боятся всего: жухлого листа, кусочка картона, случайно залетевшего на их озеро, арбалета мертвого короля… Как будто никогда не сталкивались со всем этим раньше. «Возвращайся! Здесь ты будешь в безопасности. Мы все рискуем из-за тебя!» Возможно, но у нее нет никакого желания прятаться. Она хочет остаться свободной. За годы в замке Кмена она почти забыла, каково это.

Ей незачем наступать на старые грабли.

Фея прихлопнула красного мотылька, и буквы послания отпечатались на ее пальцах.

Здесь ты будешь в безопасности.

Разве есть на земле такое место, где можно укрыться от обманутой любви?

Или для нее не осталось другого выхода, кроме как вздыхать с сестрами под плакучими ивами и насылать смерть на Кмена, как нередко поступали феи со своими неверными возлюбленными?

Фея уже легла, когда сквозь русалочий смех и песню жаворонка, все еще заливавшегося где-то в поднебесье, до ее ушей донеслись куда менее идиллические звуки: глухой стук копыт по влажной земле и голоса. На какое-то мгновение Фея представила себе Кмена – на белом скакуне, в окружении лейб-гвардейцев, посреди сверкающей под утренним солнцем зелени. Хотя он ненавидел ездить верхом и мастерски скрывал свой страх от всех, но не от нее. Стыд хлынул в лицо, на какое-то время заглушив тоску, преследовавшую Фею со дня отъезда.

Однако всадники, приближавшиеся к ней через луг числом не меньше полусотни, были не гоилы. Ветер трепал традиционные разноцветные одежды, заменявшие им воинские доспехи. Казаки. Хентцау шутил, что они станут по-настоящему опасны не раньше чем поймут, насколько обычные солдатские штаны в бою удобнее широких шаровар. В противоположность гоилам, казаки не стремились идти в ногу со временем. Опасаясь походить на своих исконных врагов – подданных варяжского царя, – они тщательно брили подбородки; сами выбирали себе вождей, держались подальше от женщин и брали за то, что в изобилии произрастало на их полях, охотнее лошадьми, чем деньгами.

Правда, вороной, на котором сейчас восседал их атаман, стоил во всяком случае не меньше, чем бронированный поезд Кмена. И уж точно смотрелся лучше. Молодой всадник вскинул голову, словно боевой петух, возвестивший ему сегодня наступление этого чудесного утра, – с величественной рекой, сверкающим лугом и Феей, имевшей неосторожность переправиться на этот берег.

Хотя при чем здесь неосторожность? Вероятно, он держит ее за дуру, как и всех женщин. За отвергнутую королевскую игрушку. Как умалила ее любовь!

Мужчины смотрели на нее с обычным смешением страха и восхищения. Все они одинаковы, во что бы ни рядились.

В гуще всадников показался слепой певец, без которого ни один атаман не выезжает в поле. Вероятно, казаки полагали, что только тем, кто не видит настоящее, открыты тайны прошлого. Большинство слепых гусляров побиралось по базарам, лишь немногим счастливчикам выпадала участь примкнуть к степным воинам. Вот только так ли уж завидна была эта доля? Казаки были не прочь увековечить свои подвиги в песнях, но, случалось, расстреливали певцов за иную поэтическую вольность.

Атаман не снизошел до того, чтобы обратиться к Фее напрямую. Отделившийся от отряда всадник опасливо отводил глаза в сторону. С гладко выбритого черепа свисал один-единственный длинный локон – чуприна; такую прическу разрешалось носить только самым опытным воинам. Даже при дворе Амалии знали историю этого казака – Демьяна Разина, бежавшего из застенков туркмарского султана, где его не сломили самые страшные пытки. Не далее как год назад этот Разин пытался купить у гоилов оружие, но получил вежливый отказ Кмена и отбыл домой несолоно хлебавши. Гоилы уважали казаков за мужество, однако союзниками предпочитали иметь куда более могущественных восточных соседей: варяжского царя, волчьих князей или хана монгольских гуннов. Похоже, этим солнечным утром юный атаман надеялся изменить положение.

Разин нервно пригладил усы – как и все казаки, он их холил не меньше, чем королева Амалия свои золотые волосы, – и выпрыгнул из седла. Он все еще не решался встретить взгляд незваной гостьи. Доннерсмарк смотрел на казака с нескрываемым презрением, но Фея прониклась к нему сочувствием: страх перед тем, чего нельзя одолеть при помощи оружия, не умаляет солдата.

– Мой господин великий князь Емельян Тимофеевич рад приветствовать вас на землях своего отца.

Емельян Тимофеевич? Фея слышала это имя при дворе Кмена. Она не раз принимала участие в военных советах. Амалия, к неудовольствию генералов, переняла у нее эту привычку.

Разин ждал ответа, разглядывая траву под ногами и положив ладонь на рукоять сабли. Казаки, как и гоилы, отдавали предпочтение этому виду холодного оружия. Правда, их сабли были обоюдоострыми, у Кмена хранилась одна такая.

Опять Кмен. Как легко она отыскивает предлоги лишний раз о нем вспомнить!

– Великий князь Емельян Тимофеевич и его отец… – Разин быстро поднял глаза, и его лицо залилось краской, – просят вас почтить своим пребыванием их королевство.

Их королевство? Вот это новость! Насколько ей известно, его отец, наравне с множеством других местных князьков, вот уже много лет ведет борьбу за украинский трон.

– Князь Емельян предлагает вам свою защиту. Его воины отныне ваши. Эти леса и эта река принадлежат вам, со всеми зверями, цветами и птицами.

Доннерсмарк вопросительно посмотрел на Фею. Конечно, это он должен ответить Разину. Потому что иначе заговорит ее оскорбленная гордость, гнев, который она уже не в силах сдерживать. Как она устала от смертных…

– И что вы хотите взамен?

Голос Доннерсмарка прозвучал так холодно, что не только посланник, но и великий князь настороженно вскинул брови.

Казаки лучшие наездники, чем гоилы, но храбрость делает их легкомысленными. Доннерсмарк достаточно долго был солдатом, чтобы это понимать. Сдаться на поле брани, чтобы потом подкарауливать врага в темных чащах и окутанных туманом карпатских ущельях, – не их стиль. Но смерти они боятся. Даже если это не мешает им очертя голову бросаться в бой.

Великий князь не пожелал разговаривать с Доннерсмарком и, дернув поводья, осадил коня в нескольких шагах от Феи.

– Мы здесь, чтобы проводить вас в замок моего отца.

Он обратился к ней на языке гоилов! Каменному народу всегда легче удавалось наладить контакты с Востоком, нежели с Западом. Когда-то Кмен рассказывал Фее о загадочных землях за владениями варяжского царя, подземных городах из янтаря и малахита, обезлюдевших во время эпидемий. Он хотел показать ей все это.

– Мы здесь, чтобы проводить вас в замок моего отца, – повторил великий князь.

Что же такого произошло с Феей, если сынок захолустного князя осмеливается так с ней разговаривать? Но его взгляд оскорблял ее еще больше, чем слова. Он смотрел на нее как на одну из наложниц, ублажавших его отца. «Вот она, Темная Фея, – говорили его глаза. – Она все отдала своему любовнику, а он ее бросил. И теперь она ищет ему замену».

Именно так все они и думают. Но она сама себя унизила. Она оказалась недостойна собственной силы, которую поставила на службу прихоти смертного. И вот теперь за это расплачивается.

– Какое великодушное предложение!

Они ответила князю на языке его страны.

Молодой дурень заулыбался, польщенный. Он не расслышал ни насмешки, ни гнева в ее голосе. Старый воин оказался менее легковерным. Он подъехал к своему господину, хотя и понимал, что не сможет его защитить. Фея видела молодого дурня насквозь. Все его честолюбивые планы легко читались на гладком лбу: «Собственно, почему я должен довольствоваться украинским троном? С ней я стану таким же могущественным, как Кмен. Или даже нет, еще могущественней. Потому что не настолько глуп, чтобы ее потерять».

Она оглянулась. Зеленые поля, золотые нивы – очарование этой земли велико, но не настолько, чтобы разорвать узы, связывающие Фею с Кменом. Есть только одна страна, которой это под силу, но до нее еще далеко.

– Убирайся, покуда цел, – ответила Фея молодому дурню.

И тут же пожалела о своих словах. Вся эта суета ей не к лицу. Это удел смертных – жалких тщеславных мух, рядящихся в шелка и бархат.

Как же она устала…

Князь Емельян схватился за саблю. Он, конечно, боится, что об этом разговоре прознают волчьи князья и варяжский царь. Как будто иметь дело с ними опаснее, чем с ней. Но он видит перед собой всего лишь женщину в сопровождении двух мужчин, один из которых бледен как смерть и к тому же безоружен.

– Ты поедешь с нами или повернешь обратно.

Разин дрожащей рукой потянул из ножен саблю. Остальные казаки последовали его примеру. В воздухе потемнело, словно на землю возвращалась ночь.

Фея знала, что не эти злосчастные всадники подняли в ней надвигающуюся волну гнева. Вся боль последних месяцев, все ее одиночество сгустились тучами над зеленой равниной.

Дождевые капли на лету превращались в острые кусочки алмазов. Они кололи, рубили, сдирали с лиц кожу и исчезали в траве в лужах крови.

Лошадей она пощадила, как и старого воина, и слепца. Пусть поет о том, что бывает с теми, кто осмеливается ей приказывать. Фея махнула рукой – и пенящиеся потоки смыли в реку то, что осталось от отряда великого князя.

Доннерсмарк наблюдал, как окрашивались кровью воды Глубокой. Небо прояснилось, словно вместе с трупами река унесла ее гнев.

Что же такое произошло с Феей?

– Они будут преследовать нас, – сказал Доннерсмарк.

– Держу пари, ты видел бойни похлеще, – отозвалась она.

– Да, но мы, смертные, легче прощаем друг другу.

Хитира стоял в воде, глядя вслед удаляющимся по течению телам.

Они умирают. Стареют и умирают, как странно…

Темная Фея однажды обещала Кмену не отдавать его во власть смерти. Интересно, он до сих пор на это рассчитывает? Во всяком случае, смерти он никогда не боялся. Или только делал вид.

Хитира нарвал в воде каких-то черных цветов и ждал Фею на берегу.

– Я дал тебе неправильное имя, Деви, – сказал он, бросая букет ей под ноги.

– Какое же правильное?

– Кали[7]7
  Деви – в индуистской мифологии супруга бога Шивы, предстающая то в кротком и милостивом, то в устрашающем облике. Кали (др. – инд. «черная») – одна из ипостасей Деви, ее грозное, губительное воплощение; Кали содействует уничтожению мира, окутывая его тьмой.


[Закрыть].

В его богах Фея смыслила так же мало, как и в гоильских. Однако новое имя понравилось ей больше.

Она опустила глаза. Цветы смерти. Неужели это все, что она посеяла на этой земле?

Фея провела ладонью по волосам – и мотыльки вспорхнули, окружив ее темным облаком. Отныне она станет невидимой – для людей, сестер, гоилов, – иначе гнев ее задушит. Фея шептала слова, которые мотылькам предстояло разнести по свету. Их будут повторять на рыночных площадях и дорогах торговки и солдаты, бродяги и извозчики.

Пусть все знают, что отныне Темная Фея – гроза Запада и надежда Востока.