Текст книги "Бесшабашный (Камень во плоти) (др. перевод)"

Автор книги: Корнелия Функе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ШКУРА И КОЖА

Джекоб слишком много всего знал про пряничные дома, чтобы спокойно спать под сахарной крышей. Он вытащил из переметной сумы оловянную миску, уселся с ней у колодца и принялся тереть миску рукавом, пока та не выдала ему хлеба и сыра. Конечно, это не трапеза из пяти блюд, какой потчует скатерть-самобранка, раздобытая им для императрицы, зато миска легкая, куда хочешь клади, хоть в котомку, хоть в рюкзак.

Красная луна подсветила ночную тьму поволокой ржавчины, до первых утренних сумерек оставались еще часы, но Джекоб не решался пойти взглянуть, сошел камень с кожи брата или нет. Лиса присела с ним рядом и принялась вылизывать свою шубку. Портняга успел пнуть ее ногой да и порезать слегка, но это пустяки. Людская кожа куда чувствительней, чем шкура зверя. Или кожа гоилов.

– Тебе тоже надо бы поспать, – заметила она.

– Я не засну.

Боль в плече не утихала, и казалось, в окружающей тьме злые чары ведьмы спорят с колдовством Темной Феи.

– Если ягоды помогут, что будешь делать? Отправишь обоих назад?

За нарочито безразличным тоном он ясно расслышал еще один вопрос, невысказанный. Он может сколько угодно уверять Лису, что ему этот мир больше по душе. И все равно она не перестанет бояться, что однажды он взойдет на башню – и не вернется.

– Ну конечно, – ответил он. – И они будут жить долго и счастливо до самой смерти.

– А мы? – Лиса прильнула к нему, заметив, как он зябко поежился от ночной прохлады. – Скоро зима. Можно отправиться на юг, в Гренаду или в Ломбардию, поискать волшебные часы там.

Волшебные часы. Они останавливают время. Пару недель назад он ни о чем другом и думать не мог. Говорящее зеркальце. Хрустальный башмачок. Самопрялка, прядущая золотую нить из воздуха… В этом мире всегда найдется что разыскивать. И можно почти забыть, что самое заветное, самое желанное, единственное, что ему по-настоящему нужно, он всю жизнь ищет понапрасну.

Джекоб взял из миски ломоть хлеба и протянул Лисе.

– Ты когда в последний раз превращалась? – спросил он, заметив, с какой жадностью она схватила угощение.

Она попыталась вырваться, но он ее удержал:

– Лиса!

Она сопротивлялась, даже тяпнула его за руку, но в конце концов ее тень, хорошо различимая в лунном свете, вдруг вытянулась, и в тот же миг Джекоба отпихнули неожиданно сильные девичьи руки.

Лиса. Ее волосы, такие же рыжие, как ее мех, в котором она чувствует себя куда лучше, чем в человечьей коже, ниспадали до пояса столь густой и пышной волной, что казалось, на ней все еще ее лисья шуба. И платье, льнувшее к ее белой веснушчатой коже, было соткано из мягкого рыжего атласа и даже лоснилось, словно лисий мех.

Гляди-ка, за последнее время она стала почти взрослой, почти так же незаметно, как превращается в лисицу лисенок. Но Джекоб все еще видел в ней ту десятилетнюю девчушку, комочек горя и слез, которую обнаружил у подножия башни, когда вернулся из своего родного мира позже, чем обещал. Почти год Лиса следовала за ним неотступной тенью, прежде чем решилась показаться ему в человеческом облике, и он не уставал напоминать ей: она может этот облик навсегда утратить, если вовсе не будет из лисьей шкуры вылезать. Хотя и знал: если придется выбирать, она, конечно, выберет шкуру. В семь лет она спасла раненую лисицу от дубинок обоих своих старших братьев, а наутро нашла у себя на кровати рыжее платье удивительной красоты. Оно-то и подарило ей то обличье, которое она давно считала своим истинным «Я», и больше всего на свете боялась, как бы кто у нее это платье, а вместе с ним и лисью жизнь, однажды не украл.

Прислонясь к колодцу, Джекоб закрыл глаза. Все будет хорошо, Джекоб.Только вот ночь никак не кончается. Легкая девичья головка прильнула к его плечу, и, едва почувствовав прикосновение этого существа, не желающего жить в человечьей коже, за которую из последних сил борется сейчас его брат, он наконец уснул. Но спал беспокойно, и даже сны видел какие-то каменные. Ханута, газетный мальчишка с рынка, его мать, отец – все они застыли, как кладбищенские статуи, вокруг убитого Портняги.

– Джекоб! Просыпайся!

Лиса уже снова была в шкуре. Сквозь тяжелые лапы елей сочилась белесая утренняя дымка. Плечо ломило так, что он с трудом заставил себя подняться . Все будет хорошо, Джекоб. Ханута знает этот мир, как никто другой. Помнишь, как он спас тебя от ведьминого заклятия? Ведь ты был уже наполовину мертвец. А укус острозуба? А его снадобье против яда водяного…

Он двинулся к пряничному дому, и сердце его с каждым шагом колотилось все сильней.

В сенях от приторного запаха сладостей у него перехватило дыхание. Из-за этого духа, наверно, они так крепко и заснули. Рука Клары покоилась у Вилла на груди, а лицо брата было исполнено такого отдохновенного блаженства, словно он почивает в царских чертогах, а не в кровати ведьмы-деткоедки. Но на его левой щеке зеленоватым родимым пятном проступил камень, а ногти левой руки почернели и уже почти походили на когти, те самые, что совсем недавно вонзили каменную заразу ему под кожу.

Как же громко может стучать сердце. Этак и задохнуться недолго.

Все будет хорошо.

Джекоб как пригвожденный все еще стоял на пороге, когда брат пошевельнулся. По глазам Джекоба он сразу все понял. Схватился за шею, провел пальцами вверх до самой щеки.

Думай, Джекоб! Но разве можно думать при виде такого страха на родимом лице.

Они не стали будить Клару, и Вилл, пошатываясь, как лунатик, не способный очнуться от своего кошмара, побрел вслед за ним во двор. Лиса испуганно от него отпрянула, и взгляд, который она бросила Джекобу, был красноречивей всяких слов.

Кончено.

И Вилл всем своим видом вполне подтверждал ее приговор. Конченый человек. Он снова провел рукой по изуродованному лицу, и Джекоб впервые прочел у него в глазах не безграничное доверие – братец вообще верил всем и каждому, – а все те упреки, которыми Джекоб осыпал себя сейчас и без его помощи. Если б ты лучше за ним присматривал, Джекоб. Если бы вы не поскакали так далеко на восток… Если бы да кабы…Казалось, все, от чего он мечтал избавиться, все, что хотел оставить по ту сторону зеркала, сейчас снова на него навалилось.

Вилл подошел к окну, в глубине которого угадывалась печка, и уставился на свое отражение в подслеповатом черном стекле.

Джекоб между тем не сводил глаз с черных кружев закопченной паутины под сахарной крышей. Они напомнили ему совсем другие сети, такие же темные, расставленные на поимку ночи… Какой же он болван! Далась ему эта ведьма! Ведь заклятие-то чье? Феи. Феи!

В глазах Лисы мелькнуло беспокойство.

– Нет! – тявкнула она.

Иногда она угадывает его мысли прежде, чем он сам успеет их осознать.

– Она наверняка ему поможет! В конце концов она же ее сестра.

– Нельзя тебе к ней возвращаться! Ни за что!

Вилл обернулся:

– Возвращаться к кому?

Джекоб не ответил. Только нащупал медальон у себя под рубашкой. Пальцы его все еще помнят, как укладывали в этот медальон лепесток цветка. Точно так же, как его сердце помнит ту, от которой лепесток его защитил.

– Иди разбуди Клару, – сказал он Виллу. – Мы сейчас же выходим. Все будет хорошо.

Путь предстоял не близкий, дня четыре, если не дольше, а времени в обрез, иначе камень их опередит.

Лиса все еще не спускала с него глаз.

Нет, Джекоб, нет! – молил ее взгляд.

Конечно, она помнит все не хуже его, а то и лучше.

Страх. Гнев. Потерянное время. «Это же какие были ранения!»

Но если жизнь брата ему дорога, остается только один путь.

ХЕНТЦАУ

У человекогоила, которого люди Хентцау взяли на заброшенной почтовой станции, на коже прорастал малахит. Мшистая темная зелень заволокла уже пол-лица. Хентцау приказал его отпустить, как и всех прочих, кого они изловили, напутствовав беднягу советом поискать пристанища в ближайшем гоильском лагере, покуда его не укокошили свои же соплеменники. Глаза несчастного пока не отсвечивали золотом, в них еще брезжило смутное воспоминание о временах, когда кожа его была не из камня. Он улепетывал со всех ног, будто на свете и вправду есть место, куда ему можно вернуться, и Хентцау всего передернуло при мысли, что фея, чего доброго, способна и в его яшмовую кожу вживить человеческую плоть.

Малахит, кровавик, яшма, даже королевский камень карнеол – каких только мастей он и его солдаты за это время не перевидели, но, разумеется, той, что им велено было найти, нигде не было.

Нефрит.

Старухи на счастье носят этот камень на шее и тайком поклоняются вырезанным из нефрита крохотным божкам. Матери вшивают его в одежду сыновьям – оберег из нефрита не только хранит своего обладателя, но и делает его бесстрашным. Однако гоил с кожей из нефрита – такого отродясь на свете не было.

Интересно, долго еще Темная Фея заставит их его искать? Долго еще будет делать из него посмешище на глазах у солдат, у короля, у себя самой? А что, если она этот свой сон только для того и выдумала, чтобы удалить его от короля? А он, дурак, и удалился, послушный и верный как пес.

Хентцау глядел на безлюдную дорогу, терявшуюся в сумрачной тени деревьев. Его солдаты нервничали. Гоилы, как и люди, стараются обходить Черный Лес стороной. И фее прекрасно это известно. Для нее все это игра. Именно так. Игра, и ничего больше, и ему до смерти не хочется исполнять в этой игре роль верной псины.

Моль села ему на грудь, как раз когда он собирался скомандовать «По коням!». Уселась точнехонько там, где под серым мундиром бьется его сердце, и в ту же секунду Хентцау увидел человекогоила, узрел будто наяву, столь же ясно, как видела его во сне фея.

Нефрит просвечивал сквозь его человечью кожу, как обещание.

Быть такого не может.

Но тогда из Недр вышел Король, и в страшную годину явился гоил из нефрита, рожденный из серебра и стекла, и сделал Короля непобедимым.

Бабушкины сказки. Он сам ребенком обожал их слушать, потому что они сообщали миру смысл и веру в хороший конец. Миру, который прогнил весь, сверху донизу, ибо в нем правили боги с мягкой плотью. Но, с тех пор как Хентцау испытал эту плоть своим клинком, он воочию уверился: никакие они не боги. А еще он уверился, что никакого смысла в мире нет, а хорошего конца не бывает и подавно.

И тут вдруг это. Хентцау видел его как наяву, казалось, руку протяни – и он погладит матово-зеленый камень, уже проросший у гоила на щеке.

Нефритовый гоил. Рожденный заклятием феи.

Неужто в этом и был ее замысел? Неужто она засевала мир каменным мясом, заранее зная, что пожнет его?

Тебе-то какое дело, Хентцау? Найди его!

Моль снова раскрыла крылышки, и он ясно увидел поля, на которых сражался всего пару месяцев назад. Поля, окаймляющие Черный Лес с востока. Он не там ищет!

Хентцау крякнул, мысленно чертыхнулся и прихлопнул моль одним ударом.

Когда он отдал приказ двигаться обратно на восток, солдаты глянули на него с изумлением. Но и обрадовались, что он не ведет их дальше в глубь леса. Хентцау смахнул с мундира расплющенные крылышки и вскочил в седло. Никто из них моль не видел, и в случае чего любой подтвердит: он отыскал нефритового гоила сам, без всякой потусторонней помощи. Так же, как он, Хентцау, всем и каждому повторяет: войну выиграл Кмен, а вовсе не заклятие его бессмертной возлюбленной.

Нефрит.

Ее сон оказался явью.

Если это она сама не превратила сон в явь…

ЕМУ ПОДОБНЫЕ

Было уже за полдень, когда они наконец выбрались из Черного Леса. Сизые тучи клубились над лугами и полями – лоскутным одеялом из желтых, зеленых, коричневых заплат, простертым до самого горизонта. Кусты бузины никли от тяжести черных кистей, а над головками полевых цветов, что росли по обочинам, порхали эльфы, лениво шевеля тяжелыми от дождя крылышками. Но хутора, попадавшиеся им по дороге, были безлюдны, а в несжатой пшенице тут и там ржавели брошенные пушки.

Джекоб благодарил судьбу за это запустение. Внешний вид Вилла уже не позволял усомниться, что именно с ним происходит. С тех пор как они вышли из леса, дождь шел непрестанно, и зеленый камень поблескивал у него на лице, как пятнистая глазурь, вышедшая из-под рук нерадивого горшечника.

Дождь лил все сильнее, вскоре даже Лису уже не спасала ее шкура, и плечо у Джекоба разболелось так, словно Портняга снова и снова вонзал в него свои иглы, но стоило глянуть на лицо брата – и он отбрасывал всякую мысль о привале. Время уходит.

Вероятно, именно боль и притупила его бдительность. Он толком не разглядел, почти не заметил это заброшенное подворье на краю дороги, а Лиса учуяла опасность, когда было уже поздно. Восемь оборванцев, и все при оружии, они выскочили откуда-то из полуразрушенной пристройки и наставили на них винтовки, прежде чем Джекоб успел схватиться за пистолет. Двое в мундирах императорской армии, еще на одном серый гоильский китель. Дезертиры. Да нет, уже мародеры. Отребье войны. У двоих на ремне трофеи, которыми теперь и солдаты императорской армии не прочь были щегольнуть: отрубленные пальцы врагов, всех каменнокожих мастей, какие попались.

В первый миг Джекоб и впрямь понадеялся, что они ничего не заметят, ведь Вилл укрылся от дождя капюшоном, лица не видно вовсе.

Однако один из бандитов, отощавший и злой, как хорь, стаскивая Вилла с лошади, приметил его левую руку и тотчас сдернул капюшон с головы брата.

Клара кинулась было на помощь, но тот, что в гоильском кителе, грубо ее оттащил, и тут вдруг лицо Вилла изменилось до неузнаваемости. Джекоб в жизни не видел в глазах брата столько неприкрытой ярости и жажды кого-то изувечить. Вилл рванулся, пытаясь освободиться, хорь ударил его в лицо, а когда Джекоб потянулся за пистолетом, вожак без затей упер ему в грудь ствол винтовки.

Это был кряжистый детина, уже без двух пальцев на левой руке, в ободранной куртке, увешанной, однако, самоцветами, – на воротниках гоильских офицеров такие камни служат знаками различия. На полях сражений подобных трофеев теперь полно, тем более что противник не хоронит своих убитых.

– Почему ты его не пристрелил? – спросил детина, обшаривая Джекобу карманы. – Или ты еще не слыхал? С тех пор как переговоры начались, за таких больше вознаграждения не полагается.

Он вытащил носовой платок Джекоба, но, по счастью, пренебрежительно сунул его обратно, прежде чем тот обронит золотой талер в его загребущую лапу. Краем глаза Джекоб заметил, как Лиса прошмыгнула во дворе в сарай, и почувствовал на себе взгляд Клары, моливший о помощи. Да что она в самом деле? Неужто и вправду верит, что он один способен сладить с восемью громилами?

Трехпалый вытряс на ладонь содержимое его кошелька и разочарованно скривился, ничего, кроме пары жалких медяков, не обнаружив. Но остальные продолжали глазеть на Вилла. Сейчас они его прикончат. Просто так, потехи ради. И повесят пальцы брата себе на ремни. Сделай же что-нибудь, Джекоб! Да что же, что? Скажи что-нибудь! Тяни время! Жди чуда!

– Хочу отвести его кое к кому, кто вернет ему кожу.

Дождь хлестал ему в лицо. Подошедший хорь приставил винтовку ему под ребра. Говори, Джекоб, не молчи!

– Отпустите нас, и через неделю я вернусь с мешком золота.

– Ну конечно. – Трехпалый кивнул остальным. – Отведите их за сарай, а этого пристрелите. Мне одежка его приглянулась.

Джекоб отпихнул тех двоих, что его держали, но третий приставил ему к горлу нож. Одет как простой крестьянин. Некоторые все-таки не всю жизнь были разбойниками.

– Что ты плетешь? – зашипел он в ухо Джекобу. – Какая кожа? Такому уже ничем не поможешь. Я сынка родного пристрелил, когда у него на лбу вот этак камень выполз!

Джекоб едва дышал, до того сильно впивалось острие клинка ему в шею.

– Это заклятие Темной Феи, – прохрипел он. – Отведу его к ее сестре. Она снимет порчу.

Как же они все на него уставились. Фея. Одно только слово. Три буквы, но в них все колдовство и весь ужас, какой есть на свете.

Давление клинка чуть ослабло, но лицо мужчины все еще искажала гримаса ярости, бессилия, боли… Джекоб подавил искушение спросить, сколько лет было его сыну.

– К феям по своей воле не попадешь. – Мальчишке, боязливо пробормотавшему эти слова, было от силы лет пятнадцать. – Они сами забирают.

– Ничего, я дорожку знаю. Бывал уже у них.

– Вот как? Тогда почему же ты не мертвяк? – Нож слегка порезал ему кожу. – И не сумасшедший, кто сам в первом же пруду топиться бежит?

Джекоб чувствовал на себе взгляд Вилла. Что он сейчас думает? Что это все сказки, как прежде, когда они были детьми и Вилл не мог заснуть?

– Она ему поможет, – повторил Джекоб хрипло, стараясь уклониться от ножа. Но прежде вы нас убьете. Хотя сына ты этим не вернешь.

Хорь приставил винтовку Виллу прямо к изуродованной щеке.

– К феям? Да он просто дурачит тебя, Станис, ты что, еще не понял? Пристрелим их поскорей, и дело с концом.

Он пихнул Вилла в сторону сарая, еще двое схватили Клару. Давай, Джекоб. Терять уже нечего.Но трехпалый вдруг дернулся, обернулся, тревожно вглядываясь куда-то поверх забора. Сквозь шелест дождя оттуда донеслось конское фырканье.

Всадники.

Они скакали по несжатой пшенице, на таких же серых, как их мундиры, лошадях, и по лицу Вилла он сразу догадался, кто они такие, еще прежде, чем хорь в панике гаркнул остальным:

– Гоилы!

Крестьянин направил винтовку на Вилла, как будто именно он – а кто же еще? – накликал на них эту нечисть, но Джекоб пристрелил его, прежде чем тот успел спустить курок. Трое из гоилов на полном скаку уже обнажили сабли. Они все еще предпочитают сражаться клинком, хотя битвы выигрывают все-таки с помощью винтовок. Клара с ужасом смотрела на их каменные лица, потом глянула на Джекоба. Да-да, именно это с ним и будет. Ты его все еще любишь?

Бандиты, позабыв о своих пленниках, ринулись в укрытие, за опрокинутую подводу. Джекоб подтолкнул Вилла и Клару к лошадям.

– Лиса! – позвал он, подбегая к своей кобыле. Где же она?

Двое гоилов уже рухнули с лошадей, остальные залегли за сараем. Трехпалый оказался неплохим стрелком.

Клара была уже в седле, но Вилл стоял как вкопанный, не сводя с гоилов глаз.

– По коням, Вилл! – заорал Джекоб, одним махом вскакивая на лошадь.

Но брат не двигался с места.

Джекоб поскакал было к нему, но на ходу успел заметить Лису, выскользнувшую из сарая. Она хромала, и в тот же миг Джекоб увидел, как хорь в нее целится. Джекоб успел уложить и его, но, когда натянул удила и наклонился, чтобы подхватить Лису, удар винтовочного приклада, пришедшийся в раненое плечо, едва не выбил его из седла. Мальчишка. Ухватив разряженную винтовку за ствол, он уже размахнулся снова, надеясь вторым ударом прикончить не только Джекоба, но и свой собственный страх. От боли у Джекоба потемнело в глазах, он, правда, успел вскинуть пистолет, но гоилы его опередили. Они уже палили из-за сарая вовсю, и одна из пуль угодила пареньку в спину.

Джекоб поднял Лису на руки. Тем временем и Вилл уже вскочил в седло, но все еще как зачарованный не сводил с гоилов глаз.

– Вилл! – гаркнул Джекоб во все горло. – Скачи же, черт тебя подери!

Брат даже не оглянулся. Казалось, он позабыл и его, и Клару.

– Вилл! – звонко выкрикнула Клара, в полном ужасе от разыгравшегося побоища.

Но лишь когда Джекоб дернул его лошадь за повод, Вилл очнулся.

– Да скачи же ты! – заорал Джекоб снова. – Скачи и не оглядывайся!

Только тогда его брат наконец-то пришпорил лошадь.

О ПОЛЬЗЕ ДОЧЕРЕЙ

Побежденная. Тереза Аустрийская стояла у окна и смотрела вниз на дворцовую стражу. Часовые прохаживались у ворот как ни в чем не бывало. Весь город жил своей жизнью как ни в чем не бывало. А между тем – она проиграла войну. Впервые. И каждую ночь ей снится, как она барахтается в кровавой жиже, а та застывает багряно-красной коркой, каменной кожей ее врага.

Ее министры и генералы вот уже полчаса объясняют ей, почему именно она проиграла войну. Стоят перед ней в зале приемов, сияя орденами, которые она им вручила, и на нее же пытаются свалить вину за поражение. «У гоилов винтовки лучше. У них поезда быстрей».Хотя на самом деле войну выиграл гоильский король с карнеоловой кожей, потому что разбирается в стратегии лучше их всех, вместе взятых. А еще потому, что у него в полюбовницах фея, которая впервые за последние триста лет предоставила колдовские чары королю в услужение.

Перед воротами остановилась карета, из нее вышли трое гоилов. Скажите, как дипломатично. Даже не в мундирах. С каким наслаждением она бы приказала сейчас страже схватить истуканов и прикончить прямо во дворе, как поступал с ними еще ее дед. Да не те времена. Теперь уже гоилы кого хочешь приканчивают. Потому и сядут сейчас вместе со своими советниками за ее стол, будут прихлебывать чай из ее серебряных чашек и обсуждать условия ее капитуляции. Часовые распахнули ворота, и едва гоилы вступили на дворцовую площадь, императрица отвернулась от окна.

Они все еще что-то талдычат, все эти бесполезные, орденоносные генералы, а с обитых золотым шелком стен на них взирают ее предки. Вон там, у двери, портрет отца. Сухопарый, прямой, как аист, в вечной войне с родным братом, королем Лотрингии, с сыном которого, Дроздобородом, потом много лет воевала она сама. Рядом дед висит, который тоже, как гоильский король, с феей любовь крутил и в конце концов от сердечной тоски утопился – прямо за дворцом, в пруду с водяными лилиями. Этот вообще приказал запечатлеть себя на единороге, коего изображала его любимая лошадь, с рогом нарвала на лбу. Посмешище, а не портрет, то ли дело следующий, он Терезе куда больше нравится. Это был портрет ее прадеда вместе с его старшим братом, тем самым, кого лишили наследства, потому что он слишком алхимией увлекался. Живописец так мастерски передал его незрячий взгляд, что отец возмущался, зато она еще девочкой не раз вставала перед портретом на стул, чтобы получше разглядеть мелкие шрамы вокруг слепых глаз. А ослеп он, по преданию, после одного из опытов, когда хотел превратить собственное сердце в золото, но все равно на портрете он, единственный из всех ее предков, улыбается, благодаря чему она долго еще верила, что опыт удался и у него в груди и вправду билось золотое сердце.

Мужчины. Сплошь. Кто сумасшедший, кто нет. Одни только мужчины.

Столетия подряд на аустрийском троне восседали одни мужики, а кончилось это лишь потому, что ее отец, наплодив четырех дочерей, так и не сподобился зачать сына.

И у нее вот тоже сына нет. Да и дочь только одна. Однако у нее и в мыслях не было превращать свою дочь в товар, как поступил папаша с ее младшими сестрами. Одну Дроздобороду – в Лотрингию, в этот жуткий замок, другую – ее помешанному на охоте кузену с Альбиона, а младшую – и вовсе какому-то восточному царьку, тот вообще двух прежних жен уже похоронить успел.

Нет. Она хотела возвести дочь на трон. Увидеть ее портрет на этих стенах, в золотой раме, среди всех этих мужиков. Амалия Аустрийская, дочь Терезы, которая мечтала когда-то, что народ назовет ее Великой. Но сейчас у нее просто нет другого выхода. Иначе в кровавой жиже утонут они обе. Она сама. Ее дочь. Ее народ. Ее трон. И этот город, и вся страна, включая всех этих сановных болванов, которые все еще силятся объяснить ей, почему не сумели выиграть для нее эту войну. Отец – тот велел бы их всех казнить на месте, и дело с концом, но толку что? Другие будут не лучше. Их кровь не вернет ей ни павших солдат, ни потерянных провинций, где уже хозяйничают гоилы, ни ее чести, утопленной в трясине четырех безнадежно проигранных сражений.

– Кончено.

Одно лишь слово, но в тот же миг мертвая тишина воцарилась в зале, где смертные приговоры еще ее прадед подписывал. Власть. Пьянит не хуже доброго вина.

Как сразу втянулись в шеи все эти спесивые головы. Ты только погляди, Тереза. Разве не упоительно было бы все их поотшибать?

Императрица чуть тронула диадему из эльфового стекла, которую носила еще ее прабабка, и мановением руки подозвала одного из карликов. Это были единственные в стране карлики, еще носившие бороды. Слуги, стражи, поверенные. Уже много поколений на службе у их рода и все в том же, что и двести лет назад, наряде. Сюртуки черного бархата, кружевные жабо и смешные широченные штаны. Жутко старомодно, да и безвкусно, но спорить о традициях с карликами столь же бесполезно, как со священником о религии.

– Пиши, – приказала она.

Карлик вскарабкался на бледно-золотое парчовое кресло. Писать ему приходилось, стоя на коленях. Оберон. Ее любимец, самый умный из всех. Ручонка, в которой он держал вечное перо, казалась крохотной, как у мальчика, но она-то знает: этими ручками он разбивает железные цепи не хуже, чем ее повара яйца.

– Мы, ее величество Тереза, императрица Аустрийская… – Предки смотрели на нее с осуждением, да только что им ведомо о королях, порожденных земными недрами, и феях, превращающих человеческую кожу в камень, лишь бы уподобить всех людей своему возлюбленному? – …желая положить конец войне и заключить мир между нашими великими народами, предлагаем королю гоилов руку нашей дочери Амалии для высочайшего супружеского союза.

И разом лопнула тишина. Ее слова будто раскололи стеклянный дом, в котором все они сидели в заточении. Но удар-то нанес король гоилов. А она всего-навсего отдаст теперь за него свою дочь.

Императрица резко повернулась к ним спиной, и взволнованный гомон разом стих. Направляясь к высоким дверям, она слышала только шорох своего платья. Казалось, высоченные эти двери прорублены не для людей, а для великанов, окончательно истребленных шестьдесят лет назад стараниями ее прадеда.

Власть. Как доброе вино, когда она есть. И как яд, когда ее теряешь. Этот разъедающий яд она, Тереза, уже чувствует.

Проиграла.