Текст книги "ВОРОНКА"
Автор книги: Константин Семенов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Алексей встал, помог подняться Маше, начал было отряхивать ей пальто, бросил. Маша стояла безучастно, смотрела невидящим взглядом и повторяла: "Мы умерли...мы умерли...мы умерли". Пришлось её потрясти, помогло это мало, но тут вновь загрохотало, Машкино лицо приняло осмысленное выражение и они двинулись быстрым шагом, Алексей впереди, Маша сзади, держась за его рукав. Миновали дом с "Комиссионным", осталось пройти вдоль "Чайки", перейти проспект, и вот он – дом Алексея.
Каких-то двести метров...
Они почти дошли до конца гостиницы, когда звуки боя резко усилились – казалось, в схватку вступили новые силы. Ад двинулся от вокзала к центру, огненной змеёй пополз по проспекту Орджоникидзе, плюясь во все стороны смертью, рёв моторов приблизился, и даже здесь задрожала почва, сразу же раздались гулкие звуки, сопровождаемые низким визгом, заложило уши от тяжёлых залпов, и всё перекрыл оглушающий гром взрыва, потом ещё один. Загорелась крыша незнакомого громадного здания, затем яркой свечкой вспыхнул дом с магазином "Красная Шапочка", звуки стрельбы не затихали ни на секунду. На мосту вспух взрыв, в гостинице зазвенели стекла, и Алексей на миг оцепенел, представив, как плавятся и корёжатся железные балки, как складывается и осыпается пятиэтажное здание, потом по всему этому туго ударит волна и расплющит, смешает, и никто никогда не поймёт где и что было. Он увидел это – и в этот же миг ещё один взрыв прогремел прямо на ступеньках сквера, и Алексей схватил Машку, обнял, повернулся спиной, закрывая её от взбесившегося мира, и мир действительно взбесился – ещё один взрыв, ближе, и в стену гостиницы со свистом вонзилось несколько осколков, посыпались стёкла, Алексей пригнулся, упал на усеянный осколками снег, плотно закрывая Машу своим телом.
Маленький, совсем нестрашный осколок мины легко пробил старомодное пальто, свитер, рубашку и вошёл в спину чуть выше сердца...
И сразу стало тихо.
Тишина была страшной, страшнее канонады, потому что говорила о новом несчастье, необратимом, звуки исчезли совсем, в глазах плавали цветные пятна, потом исчезли и они.
Конец?
Но я не хочу!
Что?
А это ты, Маша? Что? Когда? Прямо сейчас – потому что никогда больше...и умрём...жаль, что не поцеловать...умрём без мучений...да...да...ты же знаешь...конечно...и Сунжа...
И ослепительный грохот. Вспышки боли в глазах – и темнота отступает. Его голова лежит на чём-то мягком – а, это Машкины колени. А почему она плачет? Не надо плакать, милая, не надо, у тебя такие красивые глаза.
– Лёша! Лёшенька! – совсем по-бабьи кричала Маша. – Не умирай, Лёша, не умирай! Не оставляй меня, любимый!
– Не кричи, – захлёбываясь кровью, прохрипел Алексей, – не плачь...ты будешь жить...не бойся. Слышишь, Сунжа... поёт? Не плачь...у тебя всё будет ...хорошо... я обещаю. Ма...ша!...
Неслышимая за грохочущим вокруг ужасом, последний раз тихонько пропела Сунжа: "Michele ma belle[6]6
«Мишель», Битлз.
[Закрыть]"
* * *
Сизый дым с запахом сгоревшей сковородки прочно обосновался в комнате, игнорируя приоткрытую дверь балкона. Дым плавал под потолком, стелился по полу, пытался закрыть монитор. Воронцов не замечал ничего: он ошарашено глядел на экран, загипнотизированный разворачивающейся там картинкой.
Господи, что же он наделал! Что сотворил, демиург хренов! Он же хотел написать совсем другое – чистое, светлое. Маша и война....Её там не было и не должно быть! Он не хотел этого! Не хотел? Ты уверен? А как же желание? Ведь так могло быть. Могло! Не будь той глупой ссоры, и они вполне могли бы встретить 95-й вместе, в Грозном. Не так конечно, но – вместе. Получается, он только выполнил желание? Ну да – Дед Мороз! Нет, это не он – это война.... Опять эта проклятая воронка... Ненасытная... бессмысленная... безжалостная. Она не отпускает, не хочет отпускать, и всё, к чему он прикасается, превращается в пепел.
В Январский Грозненский пепел.
* * *
В громадном городе на другом конце земного шара наступал вечер. Воздух заметно посвежел, но холодно не было – весна властвовала и здесь. Косые лучи солнца наконец-то добрались до западной стороны небоскрёба, заиграли миллионами бликов на стёклах. На тридцать четвёртом этаже солнце тоже прорвалось сквозь открытые жалюзи и затопило маленький кабинет ярким светом.
Мари Аборин, преуспевающий менеджер страховой компании, откинулась в кресле, потягиваясь – конец рабочего дня наступил несколько минут назад. Мари вновь потянулась, собрала бумаги, осталось выключить компьютер.
Сделать этого она не успела.
Сами собой закрылись все активные "окна", экран потемнел, появилась надпись «Please wait...» Что такое? Неполадки в корпоративной сети? Мари побарабанила пальчиком по «мышке», опустив взгляд, оценила состояние маникюра – вполне, вновь глянула на экран и почва медленно поплыла у неё из-под ног.
На экране монитора вместо стандартной корпоративной заставки раскинулся вид давно исчезнувшего города её юности. Города, которого она не видела уже больше двадцати пяти лет, память о котором была, казалось, надёжно спрятана в самых дальних уголках сознания. Зачем он здесь? Что это значит? Мари решительно потянула курсор к значку выключения, и тут картинка пришла в движение.
Медленно двинулись старенькие автомобили, аккуратно преодолевая крутой поворот перед въездом на старый мост. Побежали буквы по полосе бегущей рекламы на крыше гостиницы "Чайка", приглашая хранить деньги в сберегательных кассах. Зашелестели огромные деревья, почти полностью скрывающие скверы вдоль набережной. Под ярким солнцем заблестела неестественно синим цветом Сунжа, и сквозь бездну лет зашептала что-то до боли знакомое. Мелодия прорывалась из дальних, накрепко запертых на засов уголков памяти, и Мари уже не сопротивлялась. Она хотела вспомнить. Хотела! Она пыталась вспомнить.
Но видимо слишком крепок был засов.
Экран моргнул, картинка исчезла и через секунду сменилась новой.
Площадь Ленина, асфальт покрыт легким снежком. Последние лучи солнца пронзили улицы, оконтурили здания, осветили людей. "Аракеловский" магазин, снятый против солнца, выглядит немного темновато, зато очень чётко. Окна витрин с гирляндами и снежинками, балкончик на углу, закрытый каким-то плакатом. И на самом верху громадный плакат: "С Новым 1975 годом!"
У магазина полно людей: входят, выходят, спешат. Даже у киоска Союзпечати толпится народ. И у другого киоска – через дорогу – тоже несколько человек. Вроде очереди. Что же там продавали? Воду, пирожные? Нет, не вспомнить.
Мари осторожно перевёла взгляд на фигурку, одиноко стоящую сбоку киоска, и закружилась голова, и сдавило сердце. Словно резко тормознула машина времени. В старомодном пальто, в дурацкой кроличьей шапке, но зато в фирменных джинсах стоял рядом с киоском двадцатидвухлетний Лёшка Воронцов.
Ты ведь узнала его, Мари? Ведь это он тебя тогда ждал. Ты помнишь, Маша? А ты помнишь, что у него в сумке? Шампанское? Правильно, Маша, правильно, Мари. А что было дальше, ты помнишь? Зачем? Да вообще-то и незачем, ты права. Прошлого не вернёшь, и у тебя давно другая жизнь. Дом, семья, другой город, другая страна. У тебя даже имя другое. Ты права....Но ведь ты хочешь вспомнить мелодию? Хочешь...Маша?
Картинка задвигалась, заработала машина времени. Но почему так плохо видно, словно дождь струится по стеклу? Не дождь? Слёзы....Надо же – она ещё способна плакать!
Струился дождь по стеклу, а за ним, за дождём, за слезами, в неимоверной дали времён шли по проспекту Революции двое, и их руки переплетались в кармане старомодного Лёшкиного пальто. "Ой, Леша, я есть ужас как хочу!" Пустой "Столичный", елочные гирлянды. "Господи, да когда же он вытащит этот свой рубль!" Кофе, пирожное, бумажные снежинки на окнах. "Какая же ты красивая!" Снег в сквере, снег на эполетах Лермонтова, снег на его каменном носу. "Лёша, а ты знаешь, с тобой очень легко молчать, спокойно и уютно". Холодное шампанское и пробка, летящая в пустой фонтан. "За лучший год!" Шатающийся мир, сворачивающийся в точку, касание губ и ослепительная молния. "Боже, как в первый раз!" "Машенька, я приглашаю тебя встретить этот Новый год у меня дома. Вдвоём". Мохеровый шарф на Лёшкиной шее....Щекотно! "Ну, не то, что боюсь..." Смеющиеся снежинки, улыбающиеся гирлянды. "До революции...до революции!" И подвывает бродячий пёс. "Так ты пойдёшь?" "Конечно, пойду, дурачок!" Мир исчез – и только губы, горячие губы и рука на спине. "Ты загадал желание?" "Загадал, чтоб мы с тобой вот точно так же, здесь же провожали старый год, и пили шампанское через... двадцать лет – 31 декабря 1994 года. А потом пойдём встречать Новый, 1995-й год..." И губы снова находят губы, и улыбаются окна института, и танцуют снежинки, и тихо поёт Сунжа...
Что же она пела?
А вот 95-й они не встретили. Ты помнишь Мари, ты помнишь ту ссору? Не сбылось желание. Хотя....Как знать, ведь 95-й – это не просто очередной год. Для грозненцев, конечно... Каждый из них встречал этот год... Кто раньше, кто позже, кому-то предстоит встречать его всю жизнь. А тебе выпало сейчас....Это же было и твоё желание....Прости, Маша!
Картинка исчезла, экран потемнел. Побежали тревожные, еле заметные тени, вспышки, замелькали какие-то смутно знакомые силуэты. Разобрать, что-нибудь почти невозможно, но почему же так холодеет спина... Картинка осветилась мерзким могильным светом – трамвайный мост с воронкой на проезжей части, вид на Сунжу, скрытую тьмой, тёмная громада Президентского дворца, трассирующие очереди вдали. Как страшно! И как странно – её же не было там, в 95-м, она была далеко! Откуда же тогда смутное чувство, что всё это уже видено, пережито? Откуда она знает, что сейчас будет поворот направо – вот, пожалуйста. Откуда эта боль в колене? Скользко.... А сейчас...сейчас должны быть окна, и картинка услужливо показывает тёмные окна, заклеенные белым крест на крест, и холодок ползёт по спине. Она сошла с ума? Или...умерла? "Мы умерли...мы умерли...мы умерли". Нет! Нет – её там не было! Не было? Не было....Но почему же тогда сердце сдавливает твёрдая уверенность, что сейчас произойдёт что-то ужасное? Окончательное и непоправимое.
Снова темно, гудят моторы, везде вспышки...Резкий гулкий звук, как будто кто-то ударил по дну бочки, короткий, пронизывающий до костей свист, лающий разрыв и экран освещается холодным замогильным светом.
Это кто? Чёрное корчащееся от боли лицо, струйка крови изо рта....Это...это...Алексей? Лёша? Нет, не надо! Не хочу! Лёша!
– Не кричи, – захлёбываясь кровью, прохрипел Алексей, – не плачь...ты будешь жить...не бойся. Не плачь...у тебя всё будет ...хорошо... обещаю.... Слышишь, Сунжа... поёт? Ма...ша!...
* * *
И падает, падает снег. Чёрный январский снег.
Давно кончился час пик, почти зашло солнце, на улицах зажглось освещение, заплясала реклама. Серебристая "Mini" аккуратно двигалась из центра, практически неотличимая в плотном потоке. Мари сухими воспалёнными глазами неотрывно следила за дорогой, стараясь ни о чём не думать. Почти получалось, и лишь только одна мысль жужжала в мозгу, как надоедливая муха. Не такая уж и важная, можно сказать почти бессмысленная.
Что же эта была за мелодия?
Мари свернула к дому, шины мягко зашелестели по плитке. Повинуясь пульту, открылись двери, и "Mini" медленно скрылась в гараже. Мари вышла через боковую дверь, закрыла замок. Несколько минут постояла, глядя на тёмнеющий дом, и пошла вглубь участка. Мимо елок, дальше и дальше. Здесь, в стороне от посторонних глаз, рос огромный орех. Когда-то давным-давно этот орех был маленьким грецким орешком, сорванным в Грозном и контрабандой привезённым сюда, на другой конец света. Он прекрасно прижился, давал урожаи и уже давно не вызывал удивления у соседей.
Мари подошла к дереву, положила руки на ствол. Орех узнал землячку, он всегда её узнавал. По стволу пробежала лёгкая дрожь и Мари, повинуясь неясному призыву, прислонилась к шершавой коре щекой. Орех замер, прислушиваясь, затем вновь легко задрожал, будто желая что-то сказать.
И она услышала.
Через тысячи километров, через бездну лет, она вновь услышала, казалось давно забытое:
Michele ma belle,
These are words that go together well,
my Michele,
Michele ma belle[7]7
«Мишель», Битлз.
[Закрыть]
С каждым днём становится всё теплее и на деревьях уже нетерпеливо распускаются первые листки. Всё короче и короче ночи, всё меньше времени горит свет в окнах домов. Но одно окно на последнем этаже обычной девятиэтажки не гаснет до утра.
Воронцов не замечает весны, он не видит почти ничего, кроме монитора. Стучат пальцы по клавиатуре, не обращая внимания на боль. А когда терпеть уже не остаётся сил, когда проклятые суставы мешают работе, Воронцов глотает очередную таблетку анальгина. Он у него рядом, под рукой – чтоб не тратить зря время. Анальгин и сигареты, сигареты и анальгин.
Он должен переписать рассказ, он должен сделать так чтоб из него исчезла война. Пока этого ему не удавалось ни разу, война влезала в каждый его текст. Не хочет она уходить и сейчас, сопротивляется, выискивает лазейки, влезает в каждую щель. Воронцов возвращается и переделывает, возвращается и переделывает. Он знает, он уверен, что на этот раз вырвется из проклятой воронки.... Война не коснётся этого рассказа своей мерзкой лапой. Этого не будет. Он должен.
Ведь он обещал!
Он сможет!
И в это мгновенье его наконец-то отпустит война.
Февраль – март, 2009, Волгоград.
..
