Текст книги "Черная богиня"

Автор книги: Константин Вронский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 6
ОТПЕЧАТКИ ПАЛЬЦЕВ БОГОВ

Скрипнула решетчатая дверь, и Савельев даже подскочил от неожиданности. Солдат в черном кожаном одеянии стоял на верхней ступени приставной лестницы. Он открыл дверь клетки, молча кивнул узнику, а потом ткнул пальцем в лестницу. И Павел все понял.

Они пришли за ним!

Он глубоко вздохнул и зажмурил глаза. Наверху на жертвенном алтаре храма все курился дымок, все еще неслось над загадочным городом печально-торжественное пение жрецов. Темная-темная ночь, хоть глаз выколи, какое на фиг жертвоприношение в такое время?! Город внизу крепко спал, и только несколько сиротливых огоньков мерцали в черной бездне. У стоявшего на лестнице солдата в руках было подобие масляной лампы – странный сосуд из бронзы, на который был нацеплен гладко отшлифованный стеклянный шар.

«Моя последняя прогулка», – подумал Павел. Чувство безграничного отчаяния, немыслимой покинутости чуть не удушило его в этот момент. Страха, желания сопротивляться – пускай бессмысленно, но сопротивляться, – он не испытывал… Только пустоту. Пустота была вокруг, пустота была в нем самом, словно душа его уже отлетела, покинула тело и теперь наблюдала без волнения и печали за тем, что происходило с ним, Павлом Савельевым, на земле.

Он кивнул, смахнул капли холодного пота со лба и сделал маленький шажок к открытой двери. Голос Вероники заставил его остановиться на полпути в черное никуда. Этот голос был подобен удару кулака в лицо, он возвращал в реальность.

– Не ходи, Пашка… – крикнула девушка. Ее голос звенел, раскалывался на мелкие осколки от страха. – Останься с нами! Ты не должен оставлять нас одних…

Савельев вжался в холодную решетку клетки.

– Я думаю, у меня нет выбора, Ника! – севшим от мучительного возвращения души голосом проговорил он.

– Останься, пожалуйста!

– Никто не сможет заставить вас выйти из клетки! – крикнул Шелученко.

– Конечно, они просто убьют меня здесь!

– А сейчас они, интересно, что собираются сделать? – проворчал Ларин. – Поиграть с тобой в шахматы? Тебя сейчас в жертву принесут на фиг, академик, и все!

– Это мне и без тебя понятно, – Савельев оглянулся на солдата. Тот вновь кивнул ему головой, на этот раз куда нетерпеливее. Снизу, от подножия высокой стены раздался крик. Крик нетерпения.

– Ника, одно лишь слово на прощание: прости.

– За что? – ее голос дрожал.

– Ну, это же я тебя уговорил покататься вместе с нами по пустыне.

– Кто ж мог знать, что все вот так кончится? – она громко всхлипнула.

– Ты будешь жить. Местным богам по вкусу только кровь девственниц. Повезло тебе, как видишь. Молодец, Ника, ты у нас, конечно, хороший ученый, но не старая дева!

– Пашка, как ты можешь вот сейчас быть таким циничным?

– Тогда прощаться легче, Никусь. Прощай.

– Останься! – вновь закричал Шелученко. – Пожалуйста, пожалуйста, – Алик заплакал как младенец, а потом начал биться головой о решетку.

Ваня Ларин молчал. Только смотрел все время вниз, туда, где у стены трепетало с десяток ярких огоньков. Солдаты, присланные за Савельевым.

«А завтра, быть может, моя очередь наступит, – подумал он. – Но уж тут они обломятся… ни на какой жертвенник я не лягу и сердца себе вырезать не позволю. Я сброшусь с лестницы, и когда упаду вниз, я хоть немного да обману их проклятых богов. Да-да, именно так я и поступлю. Я сброшусь с лестницы…»

Он сидел на полу, смотрел на Савельева и судорожно размышлял о том, а не подсказать ли Пашке такой вариант побега из действительности Мерое.

Павел выбрался из клетки, нащупал рукой перильца лестницы и начал спускаться. Солдат как мог помогал ему, освещая путь.

Ларин бессильно ударил рукой по полу клетки. «Я не смогу…» – подумал он. И закрыл глаза. Видеть, как Савельев ступенька за ступенькой спускается навстречу собственной смерти, было просто невыносимо…

Внизу его ждал Домбоно. Павел удивленно глянул на него.

– Вы и здесь? – спросил он. – А я, дурак, думал, что вы стоите в храме и под пристальным взглядом вашего бога дождя точите ножи булатные.

Его сердце захлебывалось, словно хотело как можно скорее выскочить из груди. «Говори, – подумал он. Приказ – гипноз, приказ – спасение. – Говори! Говори, не переставая! Пусть слова станут твоим личным наркозом, не позволяй себе думать о чем бы то ни было! Говори любые глупости, издевайся над ними… но только говори…. говори… обезболь словами свой путь к концу… Пусть в начале было Слово и в конце будет оно же».

– Вы нас не понимаете! – с серьезной грустью отозвался Домбоно.

– Ну, нельзя же требовать от меня невозможного. Ваша царица-богиня пожелала принести меня в жертву, а я должен ей еще и спасибо за это сказать? – Павел торопливо огляделся по сторонам. Со всех сторон их окружали солдаты. У всех в руках были ярко горящие лампы причудливой формы. Савельев опустил голову.

Стена. Огромная, теряющаяся в ночи. Клеток в темноте отсюда совсем не видно, их поглотил непроницаемый мрак. И только где-то высоко-высоко, словно звезда, подрагивал беспокойный огонек, оповещавший ночь: здесь вершина пирамиды, здесь вершина Мерое, здесь последний храм, конец мира. Здесь ждут боги.

– Вполне возможно, что все вы останетесь в живых, – мрачно оповестил Павла Домбоно.

Савельев вздрогнул.

– Возможно? Что значит ваше «возможно»? Если вы оставите висеть их там наверху, доставать вам придется сумасшедших. Да-да, через пару дней они сойдут с ума. Кто ж такое выдержит?

– Идемте! – почти вежливо ответил Домбоно. – Все зависит только от вас. У вас мало времени: всего лишь до восхода солнца, – и жрец махнул рукой в сторону дворца. – Очень мало времени…

– Тогда хватит болтать! Что я должен делать?

– Царица хочет видеть вас.

– Опять? Но я не могу наколдовать ей дождь! – Я – геофизик, я все знаю про лед, увлекаюсь древними черными фараонами, немного соображаю в медицине и все!

Домбоно резко обернулся к пленнику.

– Вы сами тоже слишком много говорите! – в его темных глазах отражались огоньки масляных ламп. – А что можете-то? Или вы умнее, чем мы?

Савельев даже растерялся. На лице Домбоно читалась неприкрытая угроза. Она, словно маска, облепила его лицо.

– Кто это «мы»? – спросил Савельев.

– Мы – жрецы-целители.

– Я ж не знаю, как вы лечите людей. Вы ж ничего не рассказываете. Только сказали, что Филиппс лежит в вашей «больнице» и у него спал жар. Благодаря соку какого-то ледяного цветка.

– Дня через три он окончательно поправится… а вы смогли бы вылечить его так быстро?

– Голыми руками, без лекарств – нет. А лекарств у меня нет. Даже вашего ледяного цветка. Так что у вас – фора!

– Вы издеваетесь над нами, – процедил сквозь зубы Домбоно. – А зря. Не думаю, что вам удастся выжить…

– Стоп! – Павел рассерженно махнул рукой. – Вам прекрасно известно мое положение, сеньор наиверховнейший жрец Домбоно. Вы что ж, вызываете меня на медицинскую дуэль? Так я ведь медик-недоучка, бросил в свое время питерский Первый медицинский на последнем курсе…

– Да, возможно, это – дуэль…

– Сразу можно было догадаться. Но что за дуэль! У вас есть все, а у меня ничего.

– Нам нужна только помощь нашей собственной души на самом деле. И этого более чем достаточно. Вам же необходимо поставить диагноз.

– Ничего не понимаю, – Савельев медленно шел за Домбоно. Солдаты освещали дорогу ко дворцу. – Мои друзья висят в клетках в ожидании ужасной смерти, а вы со мной тут невесть о чем спорите!

– Вот именно, невесть о чем.

– Вы что, держите меня за существо, у которого не нервы, а канаты, Домбоно?! – Савельев встал как вкопанный. – Или вы собираетесь уничтожить меня уж совсем изысканным, дьявольским способом?

– Нет! В Мерое никогда не лгут.

– Тогда ваша Мерое – рай земной, – и Савельев оглянулся на стену, где наверху в черной перине ночи висели клетки… Вновь завыл Шелученко, вновь молился и умолял кого-то, кто был еще выше них, Ларин. – Их жизнь в награду за мой диагноз?

– Да. Так хочет царица.

– Если мой диагноз окажется верным, нас оставят в живых? – задохнулся Савельев. – Но нам никогда не позволят покинуть Мерое, да?

– Если вы поможете, – сдержанно улыбнулся Домбоно. Его удивительное лицо, в котором причудливо смешались восточные и европейские черты, на мгновение стало мягким, добрым, умиротворенным. – Рискните, чужак. Вы и ваши друзья будут живы до тех пор, пока будет жить ваш пациент.

– Но я же врач-недоучка! Я давно не врач! Я – геофизик, специалист по снегу, ненавидящий зиму и влюбленный, как дурак, в историю черных фараонов. Вот именно, как дурак! – Савельев вновь спасался бегством в сарказме. Медицинская дуэль в городе, на который не оказали никакого влияния три-четыре бесконечно долгих тысячелетия… До чего же абсурден этот мир! Павел вновь остановился, оглядываясь на гигантскую стену. В почти совершенной, удивительно прекрасной тишине едва был слышен пронизанный иголочками страха голос Алика.

– Да идем же быстрее к этому вашему пациенту! – закричал Савельев. – Чего на месте-то топчемся?!

Больной лежал на широком красивом ложе. Прошитое золотом одеяло укрывало его почти с головой, на которую была накинута золотая пелена, один в один похожая на ту, что видел Савельев на царице Мерое.

Холодные, высокие стены были украшены золотым причудливым орнаментом, в котором преломлялся свет сотен масляных светилен. Вероника бы могла много чего порассказать об этих орнаментах, а для Савельева они были лишь немым образцом красоты.

По сравнению с объемами самого дворца, комнатка больного казалась даже маленькой. И совершенно пустой – только кровать из слоновой кости. Больной лежал совершенно неподвижно, и на мгновение в голове Савельева даже мелькнуло страшное подозрение, что пациент скорее мертв, чем жив, и что Домбоно, едва он прикоснется к нему, обвинит его в смерти бедняги. Мол, дотронулся чужеземец до честного мероита, и от ужаса у того душа – ка, ба или как там еще – от тела и отлетела в небеса, да к богам…

– Ну, и чего вы от меня хотите? – грубо хмыкнул Савельев, останавливаясь на пороге. – У меня же глаза, а не рентген.

– Что такое рентген? – недоверчиво спросил Домбоно.

Савельев только отмахнулся от него. Что толку объяснять? Да и что именно? Что существуют лучи, с помощью которых можно заглянуть в человеческое тело? Как это объяснить людям, живущим на расстоянии в три тысячи лет от остального мира?

– Кто это? – спросил Павел вместо ненужных объяснений.

– Мой сын… – холодный, но все равно волшебный женский голос!

Павел торопливо обернулся. У стены, словно статуя, сидела богиня Мерое. Золото на золоте… и только овал ее лица и ее руки, скрещенные на груди, отливали белизной снежной пустыни в фантастическом свете комнаты.

– Ваш сын… – повторил Савельев, едва шевеля пересохшими от волнения губами. Внезапно он все понял. Жертва для бога дождя… Господи, как смешно! Это был только предлог, бегство в достойную религиозную ложь-угрозу. Истина лежала здесь под золотым покрывалом: больной сын богини, матери, ищущей поддержки и сострадания. Но сострадания тайного, ибо если божество не способно помочь себе самому, что ж в нем тогда божественного-то? Непостижимая, ужасная трагедия человека, приговоренного быть способным на все.

– Мой единственный сын… – добавила она. В ее отдающем металлом голосе появились мрачные нотки.

Домбоно подошел к кровати и откинул одеяло. Детское тельце было обнажено – какая светлая, необычная для Мерое кожа… Почти белое тело, всего лишь загорелое, словно мальчик долго валялся на солнце. Дышал он спокойно, чуть приподнималась на голове золотая пелена. Видел ли он сквозь золотую ткань такого не похожего на его собственный народ незнакомца, неведомо. Мальчик не шелохнулся даже тогда, когда Савельев подошел к его ложу.

– Расскажите же мне все, – спокойно произнес он. – Сколько лет мальчику?

– Двенадцать зим, – Домбоно устало присел на стул возле кровати. – А его болезни уже две зимы…

…Две зимы назад охота была единственным развлечением царственного супруга богини Сикиники. Он не знал себе равных в умении обращаться с колесницами и лошадьми. Сопровождавшие царя восторгались его отвагой в езде по самым крутым дорогам и бесстрашием, когда он выходил на опасного хищника.

С некоторых пор царственный супруг богини Мерое стал брать с собой сына Солнца. И это безумно тревожило Домбоно.

В тот раз он отправился на охоту вместе с ними. И как оказалось, не зря…

Верная Нефру-Ра как раз заплетала царице-богине волосы, когда в комнату без предупреждения ворвался принц Раненсет.

– Царь упал! Он мертв! – крикнул он женщинам, даже не скрывая торжества. – И сын Солнца, и верховный жрец…

Гребень выпал из рук Нефру-Ра, девушка схватилась за сердце.

– Вся Мерое оденется в траур! – весело распорядился Раненсет. – Как же, наследник престола! – при этих словах он сделал какой-то странный жест рукой, а Сикиника пронзительно закричала.

И тут в комнату царицы ворвался в изорванной одежде Домбоно с мальчиком на руках. Все уставились на него так, как будто перед ними было Ка покойного. Раненсет умоляюще вскинул руки, словно обороняясь от призрака.

– Произошло несчастье! – глухо прошептал Домбоно. – Колесница царя разбилась. Он упал, испуганные лошади потащили его за собой, о, богиня. Мальчик бы тоже погиб, но мне удалось схватить лошадей за поводья и остановить. Слишком поздно, твой царственный супруг был мертв. А сын Солнца, кажется, сильно ушибся. Когда я осмотрел пострадавшую колесницу, то нашел вот это! – и Домбоно швырнул на стол отломившийся кусок дерева. – Излом удивительно ровный, – он глянул на Раненсета, и тот отвел глаза. – Этот кусок был надпилен, а несчастье – на самом деле преступление!

– Мы это выясним, – заикаясь, произнес Раненсет.

– И накажем виновных, – добавила Сикиника, хлопоча над мальчиком. От ужаса у нее побелели даже губы.

– Лицо царя было так изуродовано, – сглотнул комок в горле Домбоно и отвернулся, пытаясь скрыть слезы.

– Какое счастье, – невыразительно произнес Раненсет, – что ты поехал на проклятую охоту! Ты предчувствовал беду, да? Или кто-то подсказал тебе?

– Змея в твоей короне! – с ненавистью огрызнулся верховный жрец и бросил на Раненсета взгляд, пронзивший принца насквозь.

С тех пор во дворце царицы-богини Сикиники за золотыми колоннами притаилась беда…

Дорога становилась все хуже и хуже, все больше были валуны, все глубже выбоины. В конце концов, Алексей был вынужден остановить старенький джип и «спешиться». Перед ним вздымались Лунные горы, иглами своих пиков сшивая прореху неба и земли.

Здесь на машине уже не проедешь. Тропинка терялась меж скал – та самая дорога, что ведет прямо в распахнутую глотку преисподней.

Алексей захватил с собой фонарь и сейчас направил его луч на тропу. Что он ищет, Холодов и сам не мог бы объяснить толком; дорога звала его и все тут.

– Наверное, здесь их и вели, – пробормотал он негромко. – Других вариантов не вижу, – Алексей вновь склонился над дорогой, чуть ли не обнюхивая каждый камешек.

Метров через четыре-пять фонарик пришлось выключить, чтобы не села батарейка. Да это и не беда. Алексей и так нашел большой камень, на котором отчетливо виднелся след железного колеса, чиркнувшего по валуну.

Холодов задумчиво потрогал пальцем отпечаток. А потом также задумчиво потер щеку.

– Людей везли на телеге, – прошептал он, опасаясь вспугнуть ночь со всеми ее неожиданными откровениями, исполненными смертельных опасностей. – Там за перевалом есть люди! Зуб даю, что есть!

Холодов поднялся, бросился к джипу и начал готовиться к марш-броску в опасную тайну.

Глава 7
МЕШКИ С ЗОЛОТОМ НАДЕЖД

Взять с собой требовалось лишь самое необходимое. Перегруза быть не должно, в противном случае ему не осилить переход через горы.

«Ружье – да, оно необходимо, – думал он. – Сумку с лекарствами и инструментами тоже не бросишь. Хлеб, фляжка с водой, нож, патроны, зажигалка, – ну и все, наверное, хватит».

Он глянул на тропу, вьющуюся между черных скал. И в коротко стриженных волосах запутался ветерок ужаса.

«Почему они выкрали Веронику и тех ребят? – ломал голову Холодов. – И кто они, эти самые похитители? Неизвестная террористическая группировка? Или ребят украли только потому, что они – белые? Неужели повторяются те самые жестокости, что бытовали когда-то давным-давно в Африке? Человек должен страдать и мучиться из-за того, что у него другой цвет кожи? Неужели люди ничему так и не научились?»

Алексей перебросил рюкзак через плечо, привязал ключи от машины к шейному кожаному шнурку, на котором висел золотой амулет-скарабей, подарок Вероники. На одной из сторон украшения были выгравированы слова: «Я тебя никогда не забуду». Символ-оберег, вездесущая защита, помоги!

Ну вот вроде бы и все. Холодов похлопал рукой по капоту джипа:

– До свидания, дедок! – и медленно двинулся по тропе навстречу Лунным горам, где меж звезд по преданиям всегда жили древние боги…

Сын Солнца заболел с той самой трагической охоты, и жрецы изо всех сил старались излечить его.

…И Геродот, и древнеегипетские папирусы по таинствам медицины сообщают об использовании египтянами магических растений, которые при точном анализе, проведенном биологами и ботаниками, оказались не чем иным, как вытяжками из лука, чеснока и сельдерея. Здорово, не правда ли? Еще более здорово то, что черные фараоны древней Нубии считали эти растения крайне… токсичными. И пользовались совсем другими лекарствами.

Жена одного из знаменитых черных фараонов двадцать пятой династии страдала от трахомы, которая из-за слишком сухого климата и сегодня весьма распространена в Египте и Судане и по-прежнему приводит к слепоте. Надо вам сказать, что трахома – заболевание инфекционное, переносимое с помощью бактерий. Так вот доктора-жрецы черных фараонов нашли очень нестандартный способ борьбы с данной болезнью глаз. Нестандартный даже по сегодняшним меркам.

Жрецы, оборвав головы и крылья… навозным жукам, заливали тельца жуков маслом, выпаривали, а затем, разделив тельце насекомого на две части, накладывали примочки на глаза жены фараона. Однако способ этот не мог исцелить женщину. И тогда, судорожно экспериментируя, лекари-жрецы создали, наконец, такую пасту, которую жена черного фараона могла наносить на веки вместо косметики. И случилось чудо: антибактериальная мазь победила трахому, царица вновь смогла увидеть солнечный свет.

Для людей той далекой эпохи подобный метод лечения действительно казался чудом. До того момента трахома неизбежно приводила к слепоте. Но мероиты смогли победить ее! С помощью мазей из масла, меда, экскрементов девственниц, кошек, ослов и свиней. Эх, знали бы современные офтальмологи пропорции этой мази, как знать, скольким людям смогли бы они вернуть зрение и без операционного вмешательства…

Но болезнь сына Солнца такими средствами никак не лечилась.

Уже четыре часа он упрямо лез в гору. Холодов устало опустился на камень. А дорога-то рукотворная, пронеслось у него в голове. Алексей мысленно поаплодировал людям, проложившим в этих местах путь, не обозначенный ни на одной карте. Даже на точной-преточной карте генерала Симо Кхали. Для современного человека это были непроходимые горы, обломок того мира, который человек всегда старался просто обойти стороной или облететь на самолете.

Он шел уже шесть часов. Небо на востоке стало постепенно светлеть, откуда-то появились на его черном полотнище яркие красные ниточки. Неописуемый словами восход солнца в суданской пустыне, от красоты которого обмирает сердце, неспособное постичь, как это, что это. А это пробуждается грандиозный мир, потягивается сонно-лениво в первых лучах воскресшего Ра.

И в эти мгновения Холодов увидел еще одно чудо: дорогу! Настоящую дорогу, гладкую, наезженную, ровную, по которой с ветерком можно было бы прокатиться на самых что ни на есть представительских машинах.

Дорога в самом сердце горного кряжа, на высоте в четыре тысячи метров. Алексей привалился к гладкому на ощупь валуну и закрыл глаза. «Я сплю, мне снится сон, – подумал Холодов. – Нет, у меня галлюцинации начались. Точно! Я слишком быстро шел в гору, вот кровь в голову и ударила. У меня глюки, глюки…»

Широкая, отличная дорога, начинающаяся из Ничего и заканчивающаяся все тем же Ничто? Конечно, это глюки ностра! Но когда он вновь открыл глаза, дорога так никуда и не делась. Беловатые солнечные зайчики прыгали по ее ровной поверхности.

– Невероятно! – громко оповестил просыпающийся мир Холодов. – Этого не может быть, потому что не может быть никогда!

А потом резко вскочил на ноги и бросился прочь с дороги под прикрытие изломанных богами скал. Почему он спрятался? Кого испугался? Утренняя тишина была совершенна в своей неповторимой красоте, ветер еще спал в своей пещере. Ничто не мешало жизни великого, блестящего на солнце молчания.

Лунные горы. Лучшего имени извращенный человеческий ум уже не сможет придумать никогда. И тут, разрывая тишину, нежно, добродушно даже прозвучал удар гонга. В горах! Нет, это точно был гонг, только очень большой, очень-очень… А потом ему ответил второй, третий, четвертый… Со всех четырех сторон света приветствуя воскресение солнца, вновь победившего ночь.

Алексей замер, ожидая чего-то еще. Утренний концерт давно закончился; он смолк так же таинственно, как и начался, зависли сытые звуки в быстро согревающемся воздухе диких гор.

«Я на верном пути, – подумал Холодов. – Я попал в страну, о которой никто еще не знает». И внезапно задохнулся. Задохнулся от безумного страха за Веронику – страха необъяснимого, не имевшего ничего общего с обычным беспокойством за ее жизнь. Перед ним приоткрывались врата тайны, а шансы на возвращение из тайны были равны нулю.

Алексей переждал еще пару минут, а потом, крадучись, двинулся вперед, чуть в стороне от дороги, перебегая из одного укрытия в другое. Издалека вновь послышался непонятный шум. Холодов бросился на землю, спрятавшись за выступом скалы.

Шум все приближался, становился плотнее, пока не превратился в топот многих пар ног. Холодов втянул голову в плечи. «Я сошел с ума, – почти радостно подумал он. – Холодов, ты сошел с ума! Колонна демонстрантов в Лунных горах! Ляг-ка ты, дружок, поудобнее да вздремни пару часиков! Твои нервы уже не выдерживают».

А потом он увидел их: группу солдат, марширующих по четыре человека в ряд, во главе с офицером… они прошли мимо, вниз по дороге, выдрессированные, как гатчинские гренадеры у Павла I. Солдаты в мундирах, больше напоминавших черную чешую, на головах шлемы необычной формы.

Они молча маршировали мимо. И только шум их шагов перебивал тишину. Мужчины с кожей цвета «кофе с молоком» и европейскими чертами лица, ни единого намека на негроидную расу. Красивые лица, гордые, классически совершенные.

Холодов тихо лежал за скалой, украдкой наблюдая за колонной солдат.

«Значит, все это – правда, – думал он. – Значит, это не галлюцинации! Я попал в государство, о существовании которого даже не подозревает наш мир. Они живут, словно пришельцы с другой звезды, живут среди нас!»

Он уткнулся головой в траву. Джип! Они найдут его джип!

И внезапно с ужасом понял, что джип ему больше никогда не понадобится.

…Обнаженный мальчик неподвижно лежал на ложе из слоновой кости, дыхание его было абсолютно спокойно, ровно вздымалась и опускалась грудь – единственный признак того, что это тело все еще живет.

Павел склонился над больным, все еще не решаясь прикоснуться к нему. На первый взгляд мальчик не казался ни истощенным, ни перекормленным… красивый подросток, может, чуточку высоковатый для этого возраста, с хорошо развитым телосложением тех классических пропорций, которые довелось ему видеть в этом загадочном городе почти на каждом шагу.

– Могу ли я осмотреть его? – осторожно спросил Савельев.

– Конечно, – мрачно ответил Домбоно. – Я только хочу предупредить вас. Если вы прикоснетесь к нему, вы прикоснетесь к богу! И тогда его судьба – ваша судьба.

– Да говорили же вы это, говорили! Но я рискну.

– Вы должны осмотреть его! – прозвенел за спиной Савельева металлический голосок Сикиники, царицы Мерое. – Я обещаю вам жизнь и возвращение в ваш мир.

– Но я-то ничего не могу пообещать вам взамен, вот в чем беда, – Савельев торопливо скинул мятый пиджак. Словно из ниоткуда в комнате появилась огромная золотая чаша, наполненная приятно пахнущей водой. Павел негромко ахнул. Он ведь не видел и не слышал, как ее сюда вносили. Савельев осторожно опустил руки в воду, чувствуя, как побежали по коже мурашки. Павел торопливо вытащил руки из воды, с удивлением чувствуя, что сейчас он мог бы видеть кончиками пальцев. А дотронувшись до краешка кровати, Савельев понял, что чувствует мельчайшую неровность идеально отшлифованной слоновой кости.

– И в этом мы вас обогнали, – презрительно усмехнулся Домбоно. – Это сок божественного цветка познания.

– И в самом деле чертовски полезная вещь! – Савельев сцепил пальцы, и ему показалось, что его тело насквозь прошило разрядом электрического тока. – Только почему тогда вы позвали меня, врача-недоучку, если ваша собственная медицина владеет такими волшебными лекарствами? Мои познания в медицине совсем не такие… гм… божественные.

– И все-таки… – рука Домбоно скользнула по обнаженному телу мальчика и замерла на левом бедре. Едва заметная волна дрожи пробежала по красивому телу подростка. – Вот уже две зимы после того несчастья на охоте Мин-Ра все труднее и труднее ходить.

– Так значит, его зовут Мин-Ра, – на секунду Савельев устало прикрыл глаза.

Египет и Нубия четырехтысячелетней давности, чудом перенесенные в наше время и скрытые в огромной горной котловине! Ожившая легенда, захватывающая историческая сказка. «У них здесь всего понемногу, – сказала Вероника сегодня (или вчера уже?) утром. – Много Египта, кое-что от Персии, чуть-чуть инка и лица европейцев. Греческая красота под более темной кожей».

Савельев вздрогнул и склонился над мальчиком. Рука Домбоно отдернулась. Савельев начал осторожно ощупывать левое бедро ребенка.

– Рассказывайте, рассказывайте, Домбоно, – прошептал Павел. – У нас это называется анамнезом…

– Две зимы назад после падения с колесницы на охоте в боку у мальчика появились боли. Внезапно. Десять жрецов обследовали его и решили, что он просто растянул сухожилия. Мин-Ра пролежал дней пятнадцать в кровати, но когда встал с ложа болезни, боль стала еще сильнее. Мы давали ему соки, притупляющие боль, мы обследовали каждую часть его тела, открыли ему жилы, но кровь была красной, не черной….

Савельев только кивнул головой в ответ. «Старые сказки, что кровь и тело впитывают в себя носителей всех болезней, – подумал он. – Так было при Гиппократе, и так оставалось даже во времена Парацельса».

Внезапно его напряжение спало. Павел понял, что освободился от тошнотворного страха проиграть эту медицинскую дуэль. Оказывается, он ничего не забыл, уйдя с пятого курса мединститута.

Казалось, Домбоно инстинктивно почувствовал это и сердито взглянул на Павла:

– Уже третью луну мальчик вообще не может ходить! Каждый шаг доставляет ему нестерпимые страдания. Мы носим его на руках, а спит он только на правом боку…

– У него, кстати, температура, – спокойно заметил Савельев.

– Да, мы дали ему соки, чтобы тело не пылало.

– Мне нужно поговорить с ним.

– Говори, чужак, я позволяю, – вмешалась Сикиника. Ее голос звенел все сильнее.

Савельев обернулся. Царица все еще стояла, словно статуя, у золотой стены, прекрасное лицо окаменело. «Как же это мучительно, играть в царицу и богиню, – подумал Павел. – Она ведь мать, такая же, как и все матери этого мира, и она прекрасно знает, что здесь никто не может помочь ее ребенку. Но она должна, обязана быть богом, гордым и непостижимым, замурованным в золотые стены. А то, что у нее есть сердце, здесь никого не интересует».

– Только задавайте вопросы по существу… Голова мальчика, скрытая золотой пеленой, слегка шевельнулась.

– Когда ты ходишь, ты прихрамываешь? – спросил Савельев.

– Нет!

Он произнес только одно слово, но голосок мальчика рвал сердце на части. Это был плач детской души. Маленький бог тихо плакал под своей золотой пеленой.

– Тебе больно, только когда ты ходишь? – продолжал свои расспросы Павел.

– Нет, мне всегда больно. Даже когда я лежу и хочу пошевелиться, перевернуться на другой бок.

– И что же это за боль?

– Как будто меня кто-то сверлит. Мои кости сверлит, протыкает.

Савельев опустил голову, глядя на левую ногу мальчика. В голове мелькали строчки из учебников по медицине. «Это может быть туберкулезный остеартрит. А возможно, опухоль или остеома – у ребят она особенно часто встречается. Но разве можно что-нибудь сделать голыми руками!»

Савельев склонился над мальчиком и еще раз ощупал ногу. На этот раз сознательно причиняя ребенку боль; Мин-Ра вздрогнул и жалобно вскрикнул. Домбоно тотчас же схватил Павла за руку.

– Вы мучаете его! – крикнул он. – Мальчику больно…

«Остеома, – подумал Савельев. – Точно остеома. Эх, был бы у меня рентгеновский аппарат… но кто в Мерое знает о рентгене! Здесь соками лечат».

Он отошел от кровати и повернулся к Сикинике. Ее темные глаза буквально прожигали его насквозь. Прекрасное, похожее на маску лицо задрожало, когда она спросила:

– Вы знаете, что с ним?

– Я не совсем уверен. Но… мне кажется, что у мальчика доброкачественная костная опухоль. Мы называем ее остеомой.

– Ну, так помогите же ему!

Савельев опустил руки в чашу с водой. Домбоно заботливо укрыл мальчика.

– Вы похитили лжеврача, богиня Мерое, – спокойно отозвался Савельев. – Современная медицина – дело сложное. Здесь могут помочь только хирурги… Я же медицинский институт до конца не заканчивал, – Савельев медленно вытер руки. – Так когда вы прикажете казнить меня?

…Я думаю, это была зима, я слышал голос зимы.

Ее свист и вой были сейчас единственными звуками, которые я еще способен воспринимать в этом мире. А может, все это мне только снилось. Сон о мгле и зиме, которую я ненавижу.

«Ты падаешь, – раздался в моей голове голос Саньки. – Это падение бесконечно, ты падаешь все глубже и глубже. Да-да, ты падаешь и мечтаешь попасть в зиму».

Я попытался открыть глаза, но не смог даже шевельнуть ставшими вдруг свинцово-тяжелыми веками. А может, мои глаза уже были открыты? Не знаю. Тьма. Всепоглощающая тьма. Черная зима черных фараонов.

Ветер звенел в ушах, как будто жаловался на вопиющую несправедливость, бился о лысые скалы, пытаясь добраться до моего тела. Я больше не чувствовал ветра. Его больше не было со мной. А может, я двигался вместе с ним, в его ритме? А может, я стал частью ветра, стал ветром? Или же я лежу вместе с ним на самом дне непостижимой пропасти?

Я стал полюсом покоя. Неподвижностью. Бесчувственностью. Я больше не слышу ударов сердца о грудную клетку. Клетку! У меня больше нет кожи, позволяющей чувствовать.