Текст книги "Я, ангел"

Автор книги: Константин Аврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

IX

Часы, отмеренные до главного события в ее жизни, намного более важного, чем у любой среднестатистической роженицы, Вика пребывала в необычайном настроении, в котором перемежались желания выброситься с третьего этажа или тайком наесться таблеток. Она сидела на кровати, тупо уставившись в матовую стену экстракомфортабельной палаты, не обращая внимания на телевизор, цветы и обильный выбор деликатесов на любой вкус. Мыслей не было. Вика перестала думать и только слушала незатихающий гул, доносившийся непонятно откуда. Попытки разговаривать с ангелом закончились нехорошим молчанием с его стороны, а молиться кому-нибудь ее не учили.

Если бы роды продлились хоть на день больше, трудно сказать, что осталось бы от ее личности. Но все сложилось благополучно. Схватки начались внезапно, но вовремя. Она еще надеялась рожать в палате в одиночестве, чтобы навредить под видом несчастного случая. Но инстинкт матери или животный страх, кто знает, заставили нажать кнопку экстренного вызова.

Роды она не запомнила.

Вернее, помнила, как будто все было обернуто в мутную вату, двигались тени, пятна, силуэты, свет жесткий голубой бил, кажется, кто-то кричал. Потом послышался чей-то совсем чужой плач. Больше ничего не осталось. Но по вытянутым лицам сестричек, отводившим глаза, поняла, что наговорила больше, чем надо.

Ивана Дмитриевича почему-то не было.

И ребенка не было.

Вика уже обрадовалась, что природа забрала дань, но в палату вошел главный врач, успокоительно похлопал по ладони, сказав, что при родах всякое бывает, и не такое кричат, не стоит об этом переживать. А Вика и не переживала. Потому что ничего не помнила. Но вежливо согласилась. Врач же принес добрую, как он думал, весть: ребенок родился здоровенький, три сто, девочка, сейчас ее дадут матери. Внесли сверточек и бережно положили на грудь. Первое соприкосновение матери с дочерью решает их совместную судьбу: как глянули, как посмотрели, как задышали вместе, внутреннее чувство двух женщин, одной уходящей, а другой идущей ей на смену, будут держаться невидимой ниточкой с этого мгновения. Зажмурившись, Вика заглянула в лицо своему ребенку.

Сморщенное яблочко смотрело не мигая, словно спрашивая, кто ты и что со мной сделала, для чего вырвала из теплой и уютной утробы, зачем выкинула в чужой, непонятный и страшный мир. В детском личике не было любви. Или Вике так показалось. Не так важно. Потому что она испытала невиданный страх и глубочайшее отвращение к кусочку красноватого мяса. И ради этого комочка подвергла свою дорогую, чудесную, замечательную жизнь страшному испытанию. Ради него может погибнуть внезапно и случайно. Ну, почему не родился мальчик, так бы все было просто.

Сверток шевельнулся и издал утробный звук.

Кажется, есть хочет.

Представить невозможно дать свою грудь, чтобы это высасывало из нее молоко и жизненную силу. Более мерзкого существа она представить не могла. Ужас безысходности плотно стянул голову, Вика закричала, истошно, жалобно и пронзительно, как вопит тигрица в капкане. Вбежал персонал, забрал ребенка, занялись ею. Вкололи, напоили, она уснула. Но у Вики пропало молоко.

Иван Дмитриевич собирался появиться на следующий день. Он не спешил, потому что был уверен в благополучном исходе, а дела требовали его присутствия. Позвонил, спросил, как ребенок, поздравил жену и успокоился. Даже не уточнив, кто родился. Так был уверен.

В бессоннице у Вики созрел план. Завтра попросит покормить ребенка и сделает так, чтобы он перестал дышать. Крепко придавит личико, чтобы наступила асфиксия, никаких следов не останется. А потом передаст тельце сестричке, скажет, что наелась и спит. А когда утром обнаружат, будет поздно. И все спишут на внезапную смерть. И она не виновата, и проблемы нет.

Утром приехал сам. Главный врач лично поздравил с рождением замечательной дочки. Иван Дмитриевич поблагодарил и не подал вида, что получил чувствительную оплеуху. Прошел в палату, посмотрел на жену так, что Вика сжалась. На пощаду рассчитывать бесполезно. Не стала оправдываться, врать, только слезы потекли от жалости к себе.

Внесли ребенка, чтобы отец подержал на руках первенца. Ивану Дмитриевичу стало неловко отказаться и, сдержав брезгливость, принял кулек. На него посмотрели огромные, ясные, чистые глазенки, в которых можно было утонуть без оглядки. В каждой черточке, в каждой румяной складочке, как в зеркале, Иван Дмитриевич узнавал свои черты. Детеныш улыбнулся, подмигнул и издал утробный звук «бу!», как будто отдал команду.

Что случилось, Иван Дмитриевич не понял. Словно пронзил столб теплоты и умиления такой силы, какой не испытывал никогда. В холодном и тупом механизме его души ржавые шестеренки дрогнули, издав движение, Ивана Дмитриевича вывернули наизнанку, шмякнули об пол, повозили по потолку, собрали обратно и наподдали хорошего пинка. Не иначе. Таким обалдевшим выглядел.

Случилось немыслимое. Иван Дмитриевич безнадежно влюбился первый раз в своей прочерченной жизни. Застоявшаяся животная сила, скопленная за годы равнодушия, со всей бешеной необходимостью ударила в голову, сердце, печенки. Иван Дмитриевич безгранично полюбил свою дочь. Так, что даже забыл, что она – дочь. Потому что это была его дочь. А значит, самая лучшая, замечательная и великолепная. О такой мелочи, как передать дело в надежные руки, он позаботится. Дочь сможет не хуже какого-нибудь обалдуя-сына, наверняка сможет. В следующий миг Иван Дмитриевич уже составил план, как будет воспитана и образована его кроха, чтобы стать законной, полновластной и достойной наследницей. И никакого другого ребенка ему уже не надо. Как он мог хотеть сына, болван. Все, с этим кончено. Только любимая дочка. Нет ничего сильнее искренней любви беспощадного человека.

Происшедшему чуду Вика не могла поверить: тот, кому уничтожить любого было проще, чем выпить глоток воды, тот, кто и слышать не хотел ни о ком, кроме сына, вдруг нежно и бережно покачал сверток, а потом вытворил невероятное – осторожно прикоснулся губами к краешку конверта. Происшедшее не имело объяснения, кроме как ангел шандарахнул Ивана Дмитриевича по затылку.

Ребенка унесли. Муж, несколько минут назад собиравшийся стереть обманщицу в порошок, подошел к кровати, поцеловал руку и сказала невозможное: «Спасибо». После чего сообщил, что в качестве подарка она может выбрать между роскошным джипом и брильянтовым колье. Вика обещала подумать и попросила дать отдохнуть. Иван Дмитриевич деликатно удалился.

Все слова благодарности Вика излила на ангела и заснула таким глубоким сном, что проспала больше суток. Проснувшись в прекрасном настроении, полная сил, четко осознала, что в лучшем случае равнодушна к дочери, но ведь это уже не грозило ее жизни. Перспективы казались более чем радужными.

Любовь Ивана Дмитриевича сразу приобрела безграничные формы. Имя он выбрал не просто редкое, а особенное, порывшись в словарях. Ее назвали Фавстина, от латинского «fausta», то есть «счастливая». В домашнем обиходе девочку полагалась называть: Фася, Стина или даже Ина. Но как-то само собой закрепилось Тина.

Для Фавстины Ивановны были созданы условия, которые выпадаю на долю не каждого арабского принца, а уж детям королевского дома Британии и подавно. Тина не просто не знала ни в чем отказа. Для нее был построен волшебный, чудесный и радостный мир, который был перенесен Иваном Дмитриевичем прямо и конкретно из сказок. В нем было все, о чем ребенок в состоянии помечтать. За маленьким исключением. В этом мире-сказке почти не было заметно матери.

Иван Дмитриевич не то чтобы отдалил Вику, но как-то получилось, что занимался все больше сам. Вика не пробивала стену отчуждения, а была довольна тем, что имеет. Дочку видела регулярно два раза в день, говорила ей «доброе утро» и «спокойной ночи», а что происходило с ребенком в остальное время, ее не беспокоило. Да и зачем. Об этом заботился штат прислуги, врачей, горничных плюс трепетная тетка.

Что удивительно, Тина, сделав несколько робких попыток поиграть или приласкаться к матери, получила холодную вежливость, обиделась и быстро отвыкла, а уже скоро смотрела на нее как на чужую или особый вид домашней челяди. Иван Дмитриевич не мешал, а быть может, тайно радовался. С женой он прервал исполнение супружеского долга окончательно.

Тина росла быстро. Как-то в пять лет Вика вдруг обратила внимание, что дочь невольно повторяет мелкие ужимки Ивана Дмитриевича, которые, по идее, должны передаваться только с кровью, генетическим кодом и прочей чушью. Ну, не мог же давно покойный П.С. Перепонов иметь с Иваном Дмитриевичем зеркальных привычек. Мало того: Тина внешне очень походила на отца, оставалась при этом удивительно милым и симпатичным ребенком, так что бери и снимай в рекламе.

Не веря ни во что, кроме своей стальной воли, Иван Дмитриевич стал ангелом-хранителем для дочери. Он знал, что после смерти не будет ничего, все надо брать здесь и сейчас, не откладывая и не ожидая воздаяния, а потому старался передать ребенку это четкое и простое отношение к жизни, своей и чужой. Нравоучения Тина слушала внимательно, но обычно заканчивала папины тирады у него на шее.

Когда Тина немного подросла, Иван Дмитриевич стал брать ее в офис, чтобы ребенок привыкал управлять людьми с раннего возраста. Тина не очень понимала, зачем должна сидеть смирно, когда скучные дяди занимаются скучными разговорами, а потому развлекалась в папином кабинете, как только может безотказный ребенок. Члены совета директоров, а к этому времени дело Ивана Дмитриевича уже требовало многоголового участия, терпеливо сносили игрища юной принцессы.

Поступление Тины в школу, и так особенную и закрытую, сопроводилось взрывом родительской паники Ивана Дмитриевича. Ребенка сопровождала группа охранников, один из которых перекрывал класс, другой – лестницу, третий – вход в школу, а четвертый сидел за рулем с включенным двигателем. Верхом паранойи стала бригада «Скорой помощи», дежурившая вблизи забора. Иван Дмитриевичи изводил себя, требуя ежечасного отчета на мобильный. Словно ему возвращались муки, причиненные другим.

В классе Тина считалась талантливым ребенком, училась, когда хотела, а когда было лень – бессовестно отлынивала, выдумывая изобретательные небылицы. Иван Дмитриевич прощал двойки, потому что был не в состоянии строго поговорить с обожаемой дочерью, а тем более пригрозить. Но как-то раз, когда Тина бездельничала в пятом классе, он внезапно понял: чадо может остаться неучем. Самому не одолеть кандалы любви, придется передать дело в руки британского образования. Со взаимными слезами и к тихой радости матери Тина была отправлена в частный колледж под Лондоном. Рядом с нею неусыпно находился десант трех охранников, бывших спецназовцев, так что суровая безопасность ребенку была гарантирована.

Попав в ежовые рукавицы закрытого колледжа, Тина попыталась показать характер и напомнить, кто ее папа. Но английским языком ей объяснили: здесь ее папа никого не волнует. Обязана подчиняться общим правилам и постигать науки. Иначе пойдет вон со всеми деньгами своего папы. Пусть ему будет стыдно, что, заработав капитал, не сумел воспитать дочь. Тина опешила, затихла и вдруг стала учиться с жаром прилежания.

Вполне возможно, в положенный срок она бы вернулась нормальным человеком, но случилось непредвиденная осечка: одним весенним утром Иван Дмитриевич не проснулся. Один из самых богатых людей Москвы умер, как и все, кого обрекал на несчастный случай.

Дочь была шатким, но мостиком, соединявшим Вику с Иваном Дмитриевичем. Как только ребенок перенесся вдаль, супруги стали тем, кем и были: посторонними сожителями. Вика получала на карточку ежемесячную сумму, была приветлива и мила с хозяином, но жила, как ей удобно, впрочем, не зарываясь в измены или интрижки.

Увидев окоченевшего супруга, Вика испытала прилив радости игрока на ипподроме, выигравшего на темной лошадке. Теперь начнет новую, свободную и по-настоящему счастливую жизнь и еще успеет наверстать, еще оторвется за все годы каторги в золотой клетке.

Счастье было так велико, что Вика не огорчилась возвращению дочери. Посмотрев друг на дружку, они молча согласилась быть рядом. Вика сочла, что дальнейшая судьба почти чужого ребенка обеспечена достаточно и потому не должна ее волновать.

Похоронив Ивана Дмитриевича, в положенный день Вика с Тиной приехали к нотариусу узнать последнюю волю.

Завещание было вскрыто и зачитано.

Вникнув в подробности, Вика поняла, что сильно недооценила благоверного: и после конца он придумал умный, хитрый и беспощадный ход, в своем стиле.

Пытка только начиналась.

X

Апельсин солнца плыл в мареве бескрайнего городского неба. Потоки машин забрызгали тротуары утренней серостью. Но этот дом возвышался над туманом. Прочно царил над Остоженкой чистым фасадом, отгородившись от прохожей суеты кованым забором в игривых завитушках. Пять этажей разделили редкие квартиры, каждая из которых стоила особняка в Лондоне или пентхауса в Нью-Йорке.

Толик обожал этот дом. За вальяжный надменный стиль, за строгую роскошь, за то, что был крепостью другого мира, в который так хотелось попасть. Проезжая или гуляя, всегда разглядывал непрозрачные стекла и мечтал купить здесь жилье когда-нибудь, и тогда наступит абсолютное счастье. Потому что жить в этом доме – одно нескончаемое, безграничное счастье. Как же иначе.

Знакомое строение Тиль встретил без эмоций, напряженно обдумывая первую встречу с овечкой, как ни одно свидание. В старом доме не нашлось прежнего очарования: каменная клетка, да и только. Отовсюду пялились ленивые ангелы, подмигивали и строили удивленные гримасы. Сжав неодолимую робость в кулак и взнуздав Мусика, ангел-новичок ринулся к неизбежному.

До потолка равномерными стеллажами громоздились коробки. Маленькие, крупные, продолговатые, с рисунками и чистыми боками картонок. В каждой хранилась пара. Туфли, сапожки, ботиночки, балетки, босоножки и какая-то невообразимая чушь на веревочках, шнурочках, с пряжками и стразами, из кожи и денима, без задников и выше колена скопились в наглом изобилии. Кажется, карьера ангела началась с оплошности: залетел на склад обуви. Но перышко мирно дремало. Видать, по адресу.

Оставив Мусика в углу, Тиль обнаружил, что находится в гардеробной комнате всего лишь. За ней следовала другая, отданная шеренгам вешалок с блузками, юбками, платьями и всем, во что может облачить себя только женщина. Та, что требовалась, находилась сразу за дверью-купе. Всего-то сделать шаг. Но это оказалось не так-то просто.

Покуда долг ангела казался ясным: знай досье овечки с вариантами и управляй, как вздумается. Но, оказавшись в шаге от подопечной, споткнулся о гадкое чувство: оказывается, ангелы могут робеть и трусить. Паника вспыхнула оттого, что Тиль не представлял, куда и зачем вести овечку. До отвращения не хотелось брать на себя заботу о чужом существе. Послать бы службу куда подальше, вскочить на Мусика и вернуться. Не надо Хрустальных небес, не готов и не обучен. Все равно наберет штрафных и влепят нагоняй. Так, может, сразу, без мучений? Не получилось из него ангела.

Тиль попробовал выдохнуть страх, как живой, но из него ничего не вышло.

И тогда, назло себе, прошел через дверь.

Кремовые шторы не задернуты. Комната наполнилась утром. Эту спальню и слепой не принял бы за обитель женщины. Пустота, серые обои, как в офисе, зеркало узкое, баночки крема не завалялось. Из всей мебели – столик с фоторамкой, телевизор на стене, широкая кровать, тумбочка, стакан с разводами молока, одежда свалена где попало.

Завернувшись в кокон одеяла, спала она. Его первая овечка.

Ангел приблизился, хотя и так было видно: внутри тела клубился черный дым. Ей плохо, и сон не спасал. Наволочку украсила тонкая струйка багровой жижи. Ближняя карточка досье открыла вчерашний вечер: грохот музыки, вспышки лазеров, коктейль разноцветных жидкостей, пара белых полосок в туалете. Достаточно для крепкого мужика.

Бил озноб, овечка вздрогнула и закуталась плотнее.

Должен ангел помогать в таком случае или нет? А если должен, то как именно? Перышко не шевелилось, Тиль занялся досье.

У овечки оказалась, в общем, удачная жизнь. Выросла среди безграничной любви отца, имея все, что только может желать девочка, настоящей принцессой, избалованной, но добродушной. Ангел видел в карточках много отца, доброго и любящего, чуткого и заботливого мужчину, хоть и строгого порой. На редкость мало встречалась мать, у которой с ребенком сложились странные отношения. Еще недавно овечка была счастлива беззаботно, но все изменилось, как только умер отец. Его снимок сиротливо жался под телевизором.

Досье кончилось. Про овечку он знал все. И это мало радовало. Девочка хоть не злая, но самоуверенная, наглая, а порой безжалостная. Привыкла делать что захочет, не считаясь ни с чем. Желания не ограничивались. Если что-то не по ее – шла напролом. Тот еще подарок: в бочке дегтя – ложка меда. Придется хлебнуть штрафных, мало не покажется. И лимита до старости не хватит, разлетится со свистом до тридцатника, одна надежда, что с такими дозами долго не протянет. Поискав рубиновый камешек, скорее для утешения, ангел смирился: овечка не отличалась от других.

В дверь робко постучали, пожилой голос ласково позвал:

– Полдень! Все проспишь, соня...

Овечка не шелохнулась.

– Вставай, деточка, сколько можно лениться...

Не разжимая глаз, она перевалилась на спину.

– Лапушка, вставай. Пора уже, Тиночка...

Нащупав под одеялом что-то твердое, по форме сумочку, овечка размахнулась и швырнула в дверь.

– Пошла на хер, старая сука!

Что думает об этом перышко? Ангелу аккуратно впаяли сотню штрафных.

Женщина за дверью, не разобрав, наверно, куда ей предложили отправиться, с настойчивой лаской повторила:

– Тиночка, все уже собрались, тебя ждут.

– Катись отсюда! – заорала Тиночка, закашлявшись.

– Так мы тебя в холле ждем... – ответили терпеливо. Шаги удалились.

Мутило, голова тяжестью прилипла к подушке. Организм пытался справиться, работая на пределе, черная муть клубилась густо. Тиль видел, как пыхтят печень и почки, но помочь не мог. Да и не хотел. Женщина утром – зрелище чудовищное, с отходняка – вдвойне.

Сражаясь с приливами тошноты, Тина приподнялась на локтях, сползла по одеялу и, пошатываясь, выпрямилась. Толику она достала ростом не выше плеча. Повстречайся ему при жизни, маэстро женщин не стал бы ее окучивать. Худенькое тельце без сдобных женских форм, бедер нет, живот впалый, груди торчат неспелыми сливами, ножки кривоваты, да и мордашка без изысков. Остренький носик, глаза узкие, как будто сняты с отца, угловатая и колючая, как битое стекло. Девочки с такими данными и папиными деньгами обычно – не вариант. Сил угрохать много, а потом, даже если выгорит, ходишь как собачка на поводке, выполняя капризы. Нет, такой клиент был не для Толика, тот слишком себя ценил. А Тилю выбирать не приходилось.

Путаясь в длинной футболке, дрожа и матерясь, овечка добралась до душа, включила на полную мощность кипяток и уселась под водопад. Смотреть на худое зрелище, поджавшее коленки к подбородку, было противно. Тиль отвернулся, но все равно каким-то необъяснимым образом следил за ней. Вот ведь ярмо ангела, никуда не деться.

Не вытираясь, овечка залезла в футболку и, шлепая мокрыми ступнями, выгреблась из спальни. Ангел следовал по пятам.

Стол торжественного завтрака утопал в голубых букетах, сверкал веджвудский сервиз, блеск начищенного серебра отражался в идеальном стекле бокалов. Все, кто имел счастье служить этой семье, собрались в большом холле с лепным потолком и огромным камином, над которым плыла мраморная нимфа. Гувернантки сжимали скромные букетики, повар приготовил куст посолиднее, охранки и водитель, смущаясь, жали стебли роз. Хозяйка дома и старая тетушка, сносившая нелегкую миссию, ждали с коробками подарков. Давил гнет неловкости.

Армия обслуги встретила появление девчонки, как подобает маршалу. Люди сбились в шеренгу, выставили букеты, натянули улыбки и старались не смотреть на мокрую футболку, под которой проступали фигульки грудей. С босых щиколоток капало на старинный ковер.

Британский котяра, изнеженный любимец, возлежал на спинке кресла. Желтые зрачки сузились, а ушки встали дыбом, когда появился ангел. Животное зашипело на незваного гостя, но ему был показан грозный кулак. Кот обиженно мяукнул и дал деру.

Окинув население взглядом, Тиль уяснил причину: ангел здесь был редкостью, повезло только одной овечке. Над ней болтался незримый колокольчик. Но поводыря что-то не видать.

Тина сурово обозрела праздничное сборище:

– Вам чего?

Вперед подтолкнули пожилую тетку в антикварной кофте:

– Дорогая наша Тиночка! – Голос подвел, старушка задохнулась. – В этот славный, э-м-м... чудесный и замечательный день мы от всей души хотим поздравить тебя с именинами, с днем твоего ангела и пожелать тебе...

Как же он проглядел! Сегодня у овечки такой праздник. Самый главный праздник, куда важнее дня рождения, потому что это праздник самого ангела. Родиться – ни труда, ни везения не надо. Выпрыгнул, как пришел срок, и готово. А вот получить ангела – большая удача. Не каждому так везет. Тилю стало приятно и даже немного щекотно, что столько людей собралось в его честь, будут говорить приятные слова и дарить подарки. Жаль, не ему, а тому, кто это меньше всего заслуживает. Но ангелу все равно радость.

Отчитав запасенные поздравления, тетушка засеменила к имениннице, откровенно робея, ткнулась в мокрую скулу и протянула подарок:

– Поздравляю, деточка, от всей души...

Сунув короб под мышку, Тина рыкнула:

– Зря стараетесь. Нет у меня именин.

– Но как же, Тиночка... – опешила тетка.

– Нет у меня никакого ангела. А если бы был... – она мазанула по лицам нехорошим взглядом, – … вы бы сдохли в мучениях.

Послышались смешки, дескать, шутит ребенок, чего не бывает. К оплеухам домашние привыкли. А вот Тиль обиделся не на шутку. Можно сказать, не жалея сил, собрался служить овечке, а она ответила черной неблагодарностью. У нее нет ангела, надо же! Да знала бы, какого замечательного ангела ей направили. Самого лучшего из лучших из лучших. Даже мотоцикл есть! Паршивая овечка, одним словом. Была бы под рукой молния или что-нибудь тяжелое, Тиль с удовольствием метнул бы в мокрую голову. Бдительное перо записало свежих штрафных, вот ведь гадость.

Торжество продолжалось. Виктория Владимировна, улыбаясь через силу, отдала коробочку с бантиком:

– Будь счастлива, пусть ангел защищает тебя.

Они казались ровесницами, так хорошо выглядела мать и скверно дочь.

Не подставившись для ритуального поцелуя, Тина разорвала обертку. Сверкнуло колье. Захлопнув крышку и отправив подарок к первому, именинница буркнула:

– Спасибо, Вика.

Тиль готов был закипеть от негодования, если бы было чем. Да что она себе позволяет! Это не овечка, а монстр какой-то. Мало того что родных оскорбила, так еще штрафных ангелу добавила. Надо срочно что-то делать. Вот только что именно?

Между тем ребенок приблизился к шеренге слуг:

– А вы чего приперлись?

Рядом с ней тени мужчин обретали ясность. Тиль увидел, как побагровел здоровый охранник, как сжались в его кулаке стебельки. Прислуга наперебой кинулась поздравлять и совать букеты. Собирая веник, Тина всем видом показывала, как ей противно, но, заглянув на молодого охранника, хоронившегося в конце шеренги, вдруг спросила:

– Оружие есть?

Парень замялся и, лишь получив одобрение старшего, подтвердил.

Ему властно протянули ладонь:

– Дай.

– Он заряжен...

– Вот и здорово. Постреляем ради праздничка. Давай...

– Извините, Фавстина Ивановна, не положено, – охранник совсем растерялся.

– Ты не понял? Я приказала: дай мне свою пушку!

– Но...

– Быстро дал! – она зашлась визгом.

Охранник не шелохнулся, по лицу тетки расползалось выражение кислого ужаса, мать побледнела, а прислуга отпрянула. Парень, нокаутированный истеричными воплями, уже полез в наплечную кобуру, когда прогремела команда:

– Не сметь!

– Не мешай, Вика...

– Людей нанимаю я, по контракту они обязаны выполнять мои распоряжения. Я запрещаю вам, Андрей, отдавать личное оружие. Идите, вы свободны.

Зыркнув на мать, Тина накинулась на несчастного служащего:

– Хорошо же... Ты уволен! Понял? Уволен! Пошел вон! – Швырнув на пол подаренные растения с коробочками, уселась за стол и постаралась налить сока. Кувшин дрожал и цокал о край бокала.

Накрыли на троих. Но мать и тетка остались в сторонке. Обслуга с видимым удовольствием покидала веселье. Старший вытолкал молодого охранника с глаз долой.

Сделав глоток, Тина закашлялась. Организм не принимал, дым копился у горла.

Подскочив к овечке и не раздумывая о правилах, Тиль отвесил хорошую затрещину. И волосок не шевельнулся. Ангел бессилен.

Сидя за пустой тарелкой, она пыталась выпить. Хоть как-то.

Виктория Владимировна пошепталась с теткой, утешая, и попросила оставить их. Старушка покинула поле боя, украдкой вытирая слезящийся глаз.

Мать села напротив дочери.

– Зачем так... с ними?

– А тебе не все равно? Они же мусор. Что их жалеть. Разве не так, Вика?

– Не называй меня Викой... Пожалуйста.

– Хорошо, Вика.

– Можно тебя попросить?

– Попробуй, Вика.

– Держи себя в руках сегодня вечером.

– Зачем?

– Потому что так хотел бы папа. Считай, что это прошу не я, а он. Люди, которые приглашены на праздник, работают на нас, но мы зависим от них не меньше. Пойми это.

– Я постараюсь... Вика. – Тина еле удержала подступившую тошноту.

Ангел перестал заглядывать на перышко, и так ясно: выпишут достаточно. Спасибо, овечка, устроила праздник.

Дверь гостиной пропустила тень с букетом, в размере парковой клумбы. Приблизившись к Тине, гость прояснился: благообразный господин, лет пятидесяти, в костюме скромной роскоши, часы чуть дороже небольшой дачи. Виктория Владимировна, не скрывая радости, поднялась навстречу, мужчина церемонно приложился к ее ручке и протянул букет Тине:

– Дорогая именинница! Не смог дождаться, заглянул пораньше. Сама понимаешь, подарок только вечером. Дай-ка тебя лобызнуть... Что такая мокрая, крошка? Прямиком из бассейна?

Человек был знаком по досье: имел какое-то отношение к отцу Тины, вроде делового партнера. Без особых приглашений, как свой, разместился за столом. Тина, обернувшись хорошей девочкой, поблагодарила, и, зашвырнув букет на дальний край, спросила:

– Как там наш бизнес, Борисыч?

Борисыч положил себе канапе с черной икрой и половинку вареного яйца:

– Отлично, Тина Ивановна, развиваемся. Ждем только вас.

– Подворовываешь помаленьку?

– Ну, как же без этого! – он хмыкнул и заглотил канапе. Видимо, совсем свой, привык к шуткам ребенка.

– А как у тебя в личной жизни?

– Пока не жалуюсь и на меня не жалуются.

– Значит, с сексом все в порядке?

– В полном и абсолютном, как в наших налоговых документах.

– Наверняка жену обманываешь, проституток покупаешь?

Виктория Владимировна попыталась пресечь зарвавшуюся девчонку, но Борисыч только улыбнулся:

– Всякое бывает. Но это между нами, ладно, Тина Ивановна?

– Не вопрос. Тебе какие больше нравятся: постарше, вроде Вики, или свеженькие, вроде меня?

– Молодость – она всегда привлекает, – доверительно сообщил Борисыч, потянувшись за другим канапе.

Тиль опомнился, что пора заглянуть в варианты.

Отодвинув неопустевший бокал, Тина спросила:

– Какой секс предпочитаешь: оральный, анальный или тривиальный?

Борисыч раззявил рот, но шустрая овечка опередила:

– Спорим, что оральный? Ну, признавайся?

Мужчина замер, не донеся канапе.

– Я так и знала! – торжествуя, закричала Тина. – А хочешь ради праздничка минетиком угощу? Хочешь? Да ты не стесняйся, Борисыч, все свои. Вика выйдет. А не выйдет, так и не такое видала. Да что ты в самом деле! Я же тебе как партнер партнеру отсосу. Ну как, согласен? Расстегивай ширинку...

Отшвырнув стул, Тина ринулась к намеченной цели. Борисыч невольно сжал колени. Но мужества от него не потребовалось. Всех опередила волна рвоты. Забрызгав брюки гостя и испачкавшись сама, овечка зажала ладошкой рот и оставила поле брани. А потом долго мучилась над унитазом, снова забралась под душ, еще содрогаясь в последних спазмах, проглотила горсть таблеток из сумки и зарылась в постель.

Торнадо утихомирил сон.

К таким гонкам Тиль был не готов. Наплевать на штрафные, и так все понятно, но как приструнить бешеную овечку? Проверив варианты и увидев, что до вечера девчонка будет мирно спать, ангел проскочил стены и запрыгнул на Мусика.