Текст книги "Раубриттер I. Prudentia"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Еще бы не помнить, – ответил он с улыбкой. – В наказание ты гонял нас по чертову полигону до самого заката, а потом поставил на целую ночь в караул, и мы с Вальдо замерзли, как щенки…

Магнебод осклабился, демонстрируя небогатый набор пожелтевших от времени зубов.

– А надо было стащить с тебя гамбезон и отхлестать ремнем! Так, чтоб отцовский церемониймейстер еще неделю упрашивал тебя сесть хотя бы на время трапезы!

Гунтерих, порозовев, поспешил удалиться, сделав вид, будто младшие оруженосцы, надраивающие броню «Золотого Тура», никак не смогут справиться с этой работой самостоятельно, не нуждаясь в его указаниях. Гримберт мог понять его смущение. Не каждый день какой-то рыцарь отчитывает твоего господина, всесильного владетеля Туринской марки, точно какого-нибудь проштрафившегося слугу.

Гримберт вздохнул.

Иногда Магнебод вел себя, как неотесанный варвар, больше напоминающий дикого лангобарда, чем доброго христианина, занимающего к тому же главенствующее положение среди рыцарей Туринской марки. Вздумай любой другой рыцарь его знамени обратиться к своему сеньору в подобном тоне, расплата была бы мгновенной. И достаточно значимой, чтобы имя незадачливого рыцаря на долгое время сделалось жутковатым символом того, на какую участь обрекает себя всякий вассал, утрачивающий уважение к своему сюзерену.

Но Магнебод…

На правах старого наставника он пользовался рядом привилегий, которые Гримберт не в силах был отменить. Ему прощалось все – и недостаточная почтительность, и наглость, и его безумные кутежи, которые долго с содроганием вспоминали в Турине, и многое другое, немыслимое не только для рыцарей, но и для особ двора.

Старший рыцарь Туринской дружины, в бою исполнявший роль правой руки маркграфа, он не выглядел и вполовину так внушительно, как ему полагалось. Ни изысканных биологических имплантов, ни регалий, ни даже обычных украшений, принятых в рыцарском кругу, один только дублет, древний, как библейская хламида, который он носил в любое время года, украшенный вместо орденов россыпью старых винных пятен.

В Турине над старым рыцарем посмеивались, хоть и за глаза. Незнакомый с придворным этикетом, по-крестьянски грубоватый, не мыслящий жизни без выпивки, охотно украшающий свою речь бранными словцами, так и не осиливший к старости грамоты, он заявлялся ко двору не чаще пары раз в год, неохотно покидая свой медвежий угол, по большей части ради очередной шумной пирушки, на память о которой маркграфскому казначею оставались объемные счета, перебитая мебель и пара свернутых набок благородных носов. Неудивительно, что за мессиром Магнебодом даже среди туринских рыцарей ходила слава отпетого бретера, варвара в доспехах, дармоеда и выпивохи.

Впрочем, никто из этих рыцарей с похвальной предусмотрительностью не пытался высказать подобные претензии вслух – горячий нрав Магнебода в сочетании с чудовищной мощью его «Багряного Скитальца» оставляли мало шансов смельчаку на благоприятный исход.

Гримберту потребовалось ощутимое душевное усилие, чтобы превратить кислую гримасу на собственном лице в легкомысленную улыбку.

– Я был вздорным мальчишкой, Магнебод. А ты – брюзжащим тираном, который упивался своей властью. Довольно об этом. Мы оба попортили друг другу в ту пору порядочно крови.

Магнебод тряхнул своей клочковатой бородой.

– Я пытался вырастить из тебя рыцаря, Гримберт. Как того желал твой отец.

– Разумеется. А когда мне пришло время получить свой первый доспех, ты распорядился выдать мне консервную банку, столь ветхую и никчемную, что надо мной еще три года потешались все отцовские рыцари. Как там его звали?.. «Радетель Истины»?

– Но ты переименовал его в «Предрассветного Убийцу», только лишь чтоб досадить мне.

– Черт побери, Магнебод! – вырвалось у Гримберта. – Мне было девять!

Магнебод молча вырвал из рук пробегавшего слуги бутыль с вином и, скусив пробку, одним движением влил в себя добрую четверть модджо[21]21
  Модджо – средневековая итальянская мера объема, равная примерно 4 л.


[Закрыть]. Так, точно это было дрянное вино из придорожного трактира, а не драгоценный сок миланского «Карпано» по двадцать денье за бутылку.

– Не удивлюсь, если ты нарочно потерял его в том лесу, чтобы отец раскошелился на новый доспех, – пробормотал он, отдуваясь.

Гримберт покачал головой.

– Мне нравилась эта машина. Я был к ней привязан – по-своему. Ладно, довольно. Я могу поверить в то, что господа из Аахена мочатся поутру чистой «кельнской водой»[22]22
  Кельнская вода – первоначальное средневековое название одеколона.


[Закрыть], но только не в то, что мой старший рыцарь в день перед началом военной кампании вздумал предаться совместным воспоминаниям о славных старых деньках.

– В тот раз ты сказал, что выстрелил не нарочно. Досадная случайность. – Магнебод смерил его взглядом тусклых глаз, похожих на потерявшие блеск окуляры рыцарского доспеха, давно не знавшие полировки. – Произвольное срабатывание оружейного привода, так?

– Возможно. Что с того?

– Двумя годами позже майордом твоего отца скоропостижно скончался, впрыснув себе экстракт белладонны вместо настойки опия.

Гримберт пожал плечами.

– Он никогда не отличался должной внимательностью. Неудивительно, что дела Туринской марки при нем были столь запущены, а вместо звона золота из казны доносилось лишь шуршание долговых векселей.

Магнебод, прикончив вторым глотком бутылку, буркнул в покрасневшую от вина бороду:

– Тоже случайность. Как и в тот раз, когда граф Кавур нелепо погиб прямо в бронекапсуле собственного доспеха.

– Стечение досадных обстоятельств, – вздохнул Гримберт. – Уверен, ничего подобного не произошло бы, если б не распустил своих бездельников-оруженосцев. Это их работа – следить за энергосистемой доспеха, не так ли?

– Он получил сорок тысяч вольт прямо в затылок, через нейроштифт, – заметил Магнебод. – Говорят, вместо головы у него на плечах остался кусок угля размером с еловую шишку.

– А еще говорят, что граф Кавур в кругу своих друзей не раз выражал сомнения в том, по праву ли я принял маркграфскую корону. И, более того, уже серьезно задумывался насчет сговора с венецианскими купцами, чтобы те подбросили ему денег на мятеж… Согласись, эта случайность сэкономила много крови мне и моим подданным.

Старый рыцарь осторожно склонил голову.

– Кажется, тебе чертовски везет, а?

Гримберт ощутил, как напрягаются под гамбезоном мышцы. Возможно, остаточное явление после нейрокоммутации, а может, бессознательная реакция его тела на угрозу.

Глупости. Здесь, в окружении верных рыцарей Туринского знамени, посреди военного лагеря, которым заправляет сенешаль Алафрид, он в такой же безопасности, как у Господа за пазухой. Что до Магнебода, он с легким сердцем вручил бы тому на сохранение свою бессмертную душу – если бы, конечно, был уверен в существовании у себя столь тонкой субстанции.

– Что ты имеешь в виду?

– Случайности. – Магнебод не любил жестикулировать и часто жаловался на старые суставы, а потому лишь скупо обозначил жест коротким движением пальца. – Все те случайности, которые неизменно возникают вокруг тебя, точно путаны вокруг ландскнехта, вернувшегося из похода, норовя урвать монету.

Гримберт широко улыбнулся. Отчасти, чтобы скомпенсировать кислый привкус, внезапно появившийся во рту, едкий, как уксус.

– Мы живем в мире, созданном Господом, Магнебод. Не нам корить Его за то, что всех правил мироустройства мы, Его создания, не в силах уразуметь. Быть может, все то, что мы считаем случайностями, это Его воля?

Забавно, что Магнебод заговорил об этом. И именно сейчас, после поединка.

Случайности.

Когда-то он презирал их, еще сильнее, чем презирал всех тех, кто мешает свободному течению жизни, – мятежных баронов, папских нунциев[23]23
  Нунций – дипломатический представитель Папы Римского.


[Закрыть], самозваных лжесвятых, сборщиков податей, коварных еретиков, погрязших в ереси, самовлюбленных владетелей, пыжащихся от собственной гордости кардиналов… Всякую случайность он находил не проявлением Господнего вмешательства, как некоторые святоши, а личным оскорблением, свидетельством того, что план, выверенный им в деталях, с безжалостной точностью, неидеален. Что его тончайшие детали, как бы безукоризненно ни были они собраны в сложный механизм, имеют сокрытый изъян. Изъян, который может бесповоротно испортить задуманное, уничтожить годами выстраиваемые схемы, тонкие и призрачные, как линии траекторий в визоре «Золотого Тура».

Он научился с ними бороться, хоть на это и ушли годы. Не уничтожать, но ставить себе на службу, точно наемников или колеблющихся вассалов, заставлять играть в свою пользу. Тонкая, невероятно кропотливая наука, которой не обучают ни господа прелаты, ни отцовские учителя, пичкавшие его латынью, риторикой и искусством сложения миннезангов[24]24
  Миннезанг – жанр поэзии, имеющий романтический оттенок, часто на рыцарскую тематику.


[Закрыть].

Случайности сделались его союзниками и соучастниками. Уже не в мальчишеских проделках, как бывало. В куда более серьезных затеях, включая те, о которых Магнебоду не стоило знать даже по долгу службы.

* * *

Гримберту не хотелось продолжать разговор. И так порядком затянувшийся, он явно не приносил удовольствия переминающемуся с ноги на ногу Магнебоду. И уж подавно казался бессмысленным самому Гримберту.

Он отпил немного вина, делая вид, что разглядывает лагерь.

Разглядывать, по большому счету, было нечего, все походные лагеря похожи друг на друга. Котел с густым человеческим варевом, клокочущим на огне сдерживаемой ярости. Этот был разве что больше прочих. Народу набилось столько, что драные солдатские палатки почти вплотную соседствовали с пестрыми шелковыми шатрами, над которыми развевались рыцарские вымпела. Чуть поодаль виднелись силуэты доспехов, заботливо прикрытые мешковиной и брезентом, этакие огромные бесформенные валуны, еще не явившие свою силу. Осадные орудия разместились неподалеку, без интереса изучая своими огромными глазницами низкое, обожженное солнцем небо Лангобардии.

От многочисленных костров доносились смех и пререкания на великом множестве наречий, среди которых Гримберт с отвращением улавливал царапающие слух нотки квадского диалекта. Даже пахло здесь так, как и должно пахнуть в любом лагере – подгоревшей кашей, лошадиным навозом, керосином, ладаном и оружейным маслом. Гримберт поморщился и для виду прикрыл нос тонким кружевным платком, поспешно поднесенным одним из слуг.

«Пожалуй, время вернуться в свой походный шатер», – подумал он. Выпить еще вина. Может, впрыснуть себе порцию какого-нибудь легкого зелья, чтобы согнать неизбежную после нейрокоммутации усталость, послушать струнную музыку… Походный лагерь, конечно, не мог предоставить ему и сотой доли тех удобств, что палаццо в Турине, но сейчас ему не требовались ни изощренные оргии, ни оглушающие зелья. Только немного времени, чтоб восстановить полное самообладание.

Если он все рассчитал верно, гости пожалуют уже скоро. А значит, ему стоит приложить усилия, чтобы выглядеть гостеприимным хозяином. Невидимые шестеренки уже начали крутиться, и многие части сложного механизма пришли в движение. Он должен быть уверен, что все произойдет в точном соответствии с задуманным, а для этого…

– Я не учил тебя этому.

– Что?

Удивительно, кажется, Магнебоду удалось застать его врасплох. Гримберт разозлился на себя – давно, очень давно он не позволял никому застать себя врасплох.

Магнебод тяжело засопел. Грузный, располневший, в своем жалком дублете, трещащем по всем швам и ветхом от времени, он не являл собой грозного зрелища, однако взгляд его, брошенный в упор, неизменно заставлял всякого собеседника испуганно отшатнуться. Взгляд огромной боевой махины, способной раздавить одним только своим прикосновением. Испытав на себе этот взгляд, прожженные императорские бретеры, самоуверенные чемпионы и ретивые дуэлянты стремительно бледнели, считая за лучшее совершить маневр уклонения и выйти из боя.

– Я учил тебя стрельбе на сверхдальние. – Магнебод провел пальцами по своей спутанной грязной бороде. – Маневрированию в ограниченных пространствах. Навигации по магнитным полюсам. Шифрованию, навигации, тактическому сыгрыванию. Тысячам вещей, которые положено знать рыцарю. Но, во имя памяти твоего отца, не я учил тебя интриговать, Гримберт. Этому ты научился сам.

– Что?

– Ты слишком быстро повзрослел. Еще вчера ты бил палкой крапиву у замковой стены, воображая, что отбиваешь у сарацин Гроб Господний, а сегодня уже ведешь в атаку три дюжины рыцарей Туринской марки, как когда-то вел твой отец. Но иногда мне, старому рубаке, делается жутко, когда я замечаю, до чего ты не похож на него.

Холодная судорога на миг сжала глотку, мешая нормальному слюноотделению. «Не паника, – механически отметил он, – лишь гадкий рефлекс». Ощущая себя в теле стального великана, постепенно забываешь о том, до чего странно и примитивно устроено твое истинное, состоящее из плоти и крови. Никчемное нагромождение разнородных тканей, такое уязвимое и подверженное множеству неконтролируемых внутренних реакций.

– Будь добр выбирать выражения, – холодно отчеканил он, заметив, что даже мальчишки-оруженосцы, снующие по «Золотому Туру» с тряпками, на миг превратились в неподвижные, прилипшие к броне изваяния, вроде тех, что украшали стены его палаццо. – Ты верно служил моему отцу, и я никогда этого не забуду. Но ты присягнул мне, а значит…

Магнебод сплюнул оземь. Еще одно непростительное нарушение всех мыслимых норм приличия в обществе маркграфа. Но если бы кому-то пришло в голову вести записи всех нарушенных Магнебодом придворных протоколов, Туринская библиотека едва ли годилась в качестве хранилища для них, скорее, пришлось бы использовать бездонный церковный информаторий…

– На плечах у твоего «Тура» четыре двенадцатидюймовки, – тяжело обронил он. – Потрясающая огневая мощь. И я знаю, что ты бьешь из них без промаха, потому что когда-то сам учил тебя этому. Но знаешь, все чаще мне кажется, что ты избегаешь использовать это оружие. Вместо этого ты куда охотнее пускаешь в ход другое. Свои ядовитые злокозненные планы.

Гримберт набрал воздуха в грудь, чтоб хватило на резкую отповедь, но Магнебод явно не желал предоставить ему возможность для контрудара.

– Я паршиво вижу еще с тех пор, как херовы силинги залили нас с твоим отцом ипритом во времена Адской Наковальни. Но я еще не слепой, Гримберт. Я вижу, что тебе куда привычнее расправляться со своими врагами при помощи хитроумных планов и интриг. Нет, дай мне закончить, пока чертова жажда снова не вернулась… Ты всегда был умным мальчишкой. Может, не таким сообразительным, как Аривальд, тот схватывал на лету, но… Ах, черт, да… У тебя всегда была светлая голова. Но все эти твои планы, все эти задумки… Ты никогда не делаешь ничего случайно, так ведь? Если ты что-то делаешь, то только тогда, когда полностью уверен в результате. И каждый план у тебя – что паутина о тысяче нитей. Тут потянешь, там дернешь, там обрежешь. Как…. как…

Произнесет или нет? Гримберт поймал себя на том, что с интересом ждет этого. Это слово часто произносилось в Туринской марке, но никогда – в его присутствии. Обычно если кто-то осмеливался его произнести, то лишь после того, как убеждался, что поблизости нет маркграфа Гримберта или его слуг.

Это слово тайком преследовало его уже много лет. Ступая на тонких невесомых ножках, оно пробиралось в маркграфский дворец и тихонько сновало там, прячась при его появлении. Оно шуршало на грязных улицах, замирая при виде печатающих шаг стражников с турами на кирасах. Оно гудело на ветру, с какой стороны света этот ветер ни заявился бы в Турин. Оно проникло даже в его рыцарское знамя, найдя щели в доспехах. Иногда Гримберту даже казалось, что он видит это слово на чьих-то губах, но всякий раз это оказывалось мороком. Во всех землях империи франков не нашлось бы человека, способного произнести его, глядя в лицо Гримберту, маркграфу Туринскому.

Но Магнебод с его несдержанным ворчливым нравом мог бы и рискнуть.

– Как кто?

Старший рыцарь отвел взгляд.

– Врать не стану, здорово у тебя это выходит. Как у шулера за карточным столом. Вроде ничего и не сделал, зыркнул туда, зыркнул сюда, пальцем шевельнул, ан смотришь – и все за столом уже валяются в луже собственной мочи и крови с кинжалами в горле. И вроде как все само собой случилось, без твоего ведома. Ловко, черт возьми. Ловко! Один только барон Остейский чего стоит… Я уж думал, без сечи не обойдется, даже название для нее загодя придумал. Приказал уже боеукладку грузить – тучи к тому времени над Турином такие сгустились, что и пушкой не прошибешь. А ты… Раз! Раз! И готово. Зарубил его без меча. Одним только пером и чернилами.

Гримберт улыбнулся, как привык улыбаться на придворных балах в Аахене – одним лишь только коротким напряжением мимических мышц.

– Для человека, мнящего себя записным интриганом, барон Остейский недостаточно хорошо следил за собственной бухгалтерией, а кроме того, имел непозволительно много жадных родственников. Мне требовалось лишь подтолкнуть один маленький камешек, чтобы породить лавину. Вроде тех, что грохочут у нас в Альбах, сметая все на своем пути.

Магнебод кивнул, пусть и без особого воодушевления.

– Я и говорю – ловко сыграл. Или тот диакон из епископского клира! Уж как он на тебя обозлился, сладу не было. Еретиком клял, безбожником, тлетворным пау…

Магнебод осекся, не зная, как закончить слово. Гримберт благосклонно пришел к нему на помощь. В конце концов, разве не долг сеньора протягивать руку поддержки своим вассалам?..

– Всего лишь чересчур много возомнивший о себе святоша, – мягко заметил он. – Я бы терпел его и дальше, но он принялся подзуживать самого епископа, а этого я уже позволить не мог.

– Он сбежал из Турина, теряя четки. – Магнебод коротко хохотнул. – Так, словно за ним все черти ада гнались!

– Это было непросто, – признал Гримберт. – Но стоило того. То, что тебе кажется интригой, на самом деле битва, пусть даже ей никогда не обрести звучного имени и не затвердеть сигнумом на чьей-то броне. В таких битвах не грохочут пушки и герольды не дуют в трубы, возвещая атаку. И все же это войны, и сил на них уходит не меньше. Надо изучить вражескую оборону и определить в ней слабое место. Прикинуть пути подвоза боеприпасов и пространство для маневров. Подготовить силы для долгой осады и наметить боевые порядки. Подвести незаметно фугасные огнеметы на передовую и провести рекогносцировку. Это война. Уж извини, если предпочитаю вести ее не теми методами, которые были популярны во времена вашей с отцом молодости.

Магнебод тяжело засопел, втягивая воздух не единожды переломанным носом.

– Скажи мне начистоту, Гримберт, – вдруг потребовал он. – Скажи мне ради памяти твоего отца. То, что ты сделал сегодня… Это ведь не еще один камешек в твоей бесконечной вражде с графом Женевским? Потому что если так… Если так, у всех нас могут быть неприятности. И куда более серьезные, чем жалкая кучка лангобардов за крепостными стенами.

* * *

Гримберт хотел сделать еще глоток вина, но передумал и швырнул кубок в сторону ристалищной площадки. Почти тотчас за него схватились сразу двое или трое оборванцев из туринского ополчения, похожих на облезлых уличных крыс. Это выглядело столь забавно, что Гримберт, наблюдая за их дракой, на какое-то время даже забыл про заданный вопрос.

– Вино испортилось, – пробормотал он наконец. – Когда вернемся во дворец, я прикажу набить из виночерпия чучело и выставлю его у ворот… Прости, что ты сказал?

– Граф Женевский, – тяжело выдохнул Магнебод, сверля его взглядом. – Рыцарь, которого ты разбил намедни, был из свиты Лаубера. И я слишком хорошо знаю его нрав, чтобы думать, будто он спустит тебе это. Ты ведь этого и добивался, верно?

Гримберт усмехнулся.

– Ты стал интересоваться политикой, мой друг?

Магнебод ответил ему недоброй гримасой, больше похожей на оскал хищного вепря.

– Свои сигнумы я заработал в бою, а не на балах и высочайших приемах, – буркнул он. – Но даже я знаю, что вы хватили лишку. Ходят слухи, что ваша вражда с графом Женевским многих уже утомила. И когда я говорю «многих», то имею в том числе и Аахен, это гнилое, полнящееся ядом сердце распроклятой империи. Смекаешь, откуда ветер дует?

– Да, – ответил Гримберт, поморщившись. – Судя по запаху, от квадских выгребных ям. Надо было приказать разбивать шатер подальше от солдатни.

Но Магнебод был слишком раздражен, чтобы позволить невинной шутке отвлечь себя от темы, которая, судя по всему, волновала его не меньше завтрашнего штурма.

– Сколько лет она уже длится? Двенадцать?

– Тринадцать. Отец умер тринадцать лет назад.

Магнебод яростно вцепился пальцами в бороду и засопел.

– Тринадцать! Подумать только. Тринадцать! Во имя отрезанных яиц святого Филиппа, я надеюсь, вы с графом Лаубером достаточно умны, чтобы не продолжать ее тут, у всех на виду!

Гримберт досадливо дернул плечом.

– Как будто я сам рвался примкнуть к его победоносной орде! Господину сенешалю было угодно объявить сбор всех знамен, включая Туринское. Посмей я отказаться, это было бы приравнено к нарушению вассальной клятвы, а то и измене короне. Известно, что на период военной кампании господин сенешаль есть глас императора и меч императора…

– А еще судья императора! – пробасил Магнебод, не скрывая раздражения. – Не забывай об этом! Если вы вдруг сцепитесь друг с другом, точно два бешеных пса, сорвав тем наступление, уверен, сенешаль с удовольствием вздернет вас обоих на одном дереве, позабыв про ваши чины и заслуги перед престолом!

Гримберт позволил себе легкомысленную полуулыбку, хоть и сознавал, что та в силах разъярить Магнебода еще больше.

– Ты преувеличиваешь, мой старый друг, уверен, Алафрид, несмотря на обилие государственных забот, свалившихся на него в последнее время, сохранил достаточно разума. И достаточно памяти. Ты ведь помнишь, было время, когда он нянчился со мной, точно заботливая сиделка. Рассказывал про величайшие битвы, в которых участвовал его «Великий Горгон», и объяснял, чем корпусный реактор силовой установки отличается от канального, как выверяют дистанцию для стрельбы на сверхдальние, что такое бризантное воздействие…

– А ты слушал его с раскрытым ртом, точно самого Святого Петра. – Магнебод бесцеремонно сплюнул. – Вот тогда он еще не был господином императорским сенешалем, а лишь герцогом де Гиень, старым боевым соратником твоего отца. И если ты думаешь, что воспоминания о тех временах, когда ты пачкал панталоны, смягчат его нрав, то заблуждаешься еще сильнее, чем тот никчемный барон, который вышел на бой против тебя!

– Не беспокойся. Родовая вражда – это не табакерка, которую можно оставить дома, отправляясь на охоту. Но это не значит, что я стану строить козни Лауберу прямо здесь.

– Ради твоего же блага надеюсь, что не станешь! – прогремел Магнебод. – Судя по тому, сколько войска согнали сюда со всех краев, на эту кампанию у господ из Аахена большие планы. И у его величества наверняка тоже. Это значит, что Алафрид не потерпит никаких ошибок. Вы и так подпортили ему немало крови – вы оба! Если ваша проклятая свара поставит под угрозу будущее похода…

– Ну, если он только не…

Магнебод легко перебил его – голос у него был не менее зычным, чем рев боевого горна «Багряного Скитальца», такой, что запросто перекрыл бы канонаду батареи легких серпантин[25]25
  Серпантина – средневековое полевое орудие калибром от 50 до 150 мм.


[Закрыть].

– Нет уж, выслушай меня! Можно годами интриговать, сидя в Аахене, в этом змеином гнезде интригует даже последний свинопас, но здесь вам не императорский двор! Здесь боевой поход! На который господин императорский сенешаль делает немалую ставку. И Господь упаси тебя перебить ему карты, Гримберт, поставив под удар судьбу всей кампании. Если ты считаешь, что господин Алафрид проявит к тебе снисхождение только из-за того, что был другом твоего отца, это значит, что ты ни черта не знаешь о господине императорском сенешале!

Гримберт страдальчески скривился.

– Воистину, некоторые склонны раздувать бурю из дуновения ветра. Ладно, допустим, я немного пощипал одного из птенцов Лаубера. Мне было скучно, а он был круглый дурак, к тому же мне требовалось проверить, насколько «Тур» готов к завтрашнему бою. Ты даже в этом видишь подвох, мой друг?

– В последнее время я вижу подвох во всем, к чему ты прикасаешься, Гримберт, – вздохнул Магнебод, косясь на него из-под густых бровей. – Поэтому я прошу тебя только об одном. На правах бывшего наставника и старшего рыцаря твоего знамени.

– О чем же? – с преувеличенной мягкостью спросил Гримберт.

Ему потребовалось внутреннее усилие, чтобы сдержать рвущийся наружу гнев, горячий, как жидкость из системы охлаждения реактора.

«Ты размяк, Магнебод, – раздраженно подумал он. – Туринские врачеватели могут подлатать твои стареющие мышцы и сосуды, но есть вещи, которые стареют неумолимо, раскисая и превращаясь в тлен. Где тот Магнебод, которого я знал, бесстрашный рубака и герой восточных границ? Где храбрец, готовый безоглядно броситься на полчища лангобардов? Ты раскисаешь, мой друг, ты стареешь. Твоя физическая оболочка может прожить еще сто пятьдесят лет, поддерживаемая золотом Турина, но то, что внутри ее, уже тронуто тленом старости. Ты превращаешься в развалину, хоть сам того не замечаешь».

– Не мешай Алафриду! – Магнебод поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза. – Не отравляй вашей враждой с графом Лаубером кампанию, которую он готовил столько времени.

Гримберт пренебрежительно фыркнул.

– Тебе ли не знать, что император провозглашает начало военных кампаний чаще, чем тосты за обеденным столом! Допустим, мы завтра пощиплем лангобардов. Все равно нам не удастся скинуть их в Mare Mediterraneum[26]26
  Mare Mediterraneum (лат. – Море посреди земли) – Средиземное море.


[Закрыть], сколько бы ни льстили себе придворные стратеги, гораздо чаще двигающие кубки с вином по столу, чем фишки по тактической карте. Допустим, сожжем город или два, да что толку? Если еретики чем и славятся, так это своим варварским упрямством, которое с лихвой замещает им бессмертную душу. Истерзанные, изорванные и опаленные нашим огнем, они откатятся в глубь лангобардских земель, но уже через два дня перегруппируются, вкопаются в землю и ответят так, что от этого крысиного воинства, голосящего вокруг моего шатра, полетит во все стороны дерьмо вперемешку с паленой шерстью. Знаешь, что будет дальше?

В этот раз он не дал Магнебоду перебить себя. Придвинулся на шаг, вперив взгляд ему в глаза. И с удовольствием ощутил, как старый наставник заколебался. Не отошел, не попятился, но словно на миг уменьшился в размерах, потерял тот горящий внутри запал, который дает силу ярости.

– Будет очередная паскудная резня, которой придворные летописцы поспешат дать славное название, сигнумами которой уцелевшее ублюдочное воинство изрисует свои доспехи. Остатки героев, ломая строй, бросятся обратно, сжигая по пути уцелевшие деревни, грабя друг друга и не обращая внимания на клятвы и гербы, бросая за спиной пехоту и обозы. Императорские стратеги, еще вчера упоенно делящие между собой лоскуты лангобардских земель, ринутся прочь, покрывая по сотне лиг[27]27
  Лига – средневековая мера длины, равная примерно 2,3 км. Здесь: около 230 км.


[Закрыть] в день, и самое позднее через четыре дня ворвутся в Аахен, где сам Папа Римский умастит их чела миррой и назовет защитниками христианской веры и героями. По меньшей мере полдюжины получат новенькие графские короны – еще до того, как их оруженосцам удастся изгнать запах испражнений из их бронекапсул. Без сомнения, это будет славная битва! Уже предвкушаю!

– Гримберт…

– Если кто и поляжет без остатка, так это наемные полки. Забавно, верно? Наемники остаются на поле боя, даже когда их наниматели бросаются в бегство, подтершись всеми своими клятвами, регалиями, титулами и бессмертной душой. Знаешь, почему? Правила цеховой чести. Если наемники побегут, в следующий раз никто не станет нанимать их или их соплеменников. Чисто деловой интерес. А вот кому можно позавидовать, так это раубриттерам. Это нищее злобное шакалье племя бросится врассыпную еще до того, как лангобарды выкатят на прямую наводку свои реактивные бомбарды, вот увидишь. Не отягощенные ни честью, ни клятвами, они даже не станут ждать первых выстрелов, зато славно попируют за наш счет. Чертовы раубриттеры!

– Гримберт…

– Я только надеюсь, что эта битва обретет славное название, на память о котором не грех будет выбить красивый сигнум на доспехе! Алая Круговерть! Или, лучше, Стальная Сечь! Черт, придворные стратеги мастера по этой части, я имею в виду – сочинять названия для проигранных битв! В жизни не слышал, чтоб какой-нибудь рыцарь хвалился тем, что участвовал в Красном Нересте или Пахоте под Ржавой Мельницей! Сказать тебе, что случится через пару дней после того, как воинство Алафрида, собранное по капле со всех концов империи, бросится прочь? – Гримберт перевел дыхание, но больше для того, чтоб насладиться смущением Магнебода, чем по необходимости восполнить количество воздуха. – Я скажу тебе, что! Лангобарды, хлебнув крови, двинутся в контратаку. Как они двигались всякий раз после нашего удара. И что преградит им путь? Туринская марка. Восточная крепость Франкской империи, как ее именуют в Аахене. Мы, Магнебод. Снова мы. Турин, конечно, выстоит. Может, мы и чертовы «вильдграфы», над которыми посмеиваются при дворе, но мы веками защищали этот отравленный радиацией клочок земли и, черт возьми, знаем, как это делается! Умоемся кровью, потеряем треть вспаханных полей и виноградников, потеряем половину рыцарей моего знамени и сто-двести тысяч душ!

Магнебод был смущен, но не повержен. Неудивительно – ему за свою жизнь приходилось выдерживать настоящий шквал артиллерийского огня, способный разметать на куски чуть менее прочный доспех, чем «Багряный Скиталец». Что бы ни говорили про слова Господа богословы, риторы и философы, по части ударной мощи им сложно состязаться с комбинированными осколочными и фугасными снарядами…

– В этот раз многое может быть по-другому, – заметил он сдержанно. – Алафрид в самом деле скопил немалую силу. И наше Туринское знамя в три дюжины рыцарей – лишь соломинка в скирде. В этот раз все будет серьезнее, чем вылазка в соседний курятник, Гримберт. Одних только рыцарских знамен не меньше дюжины, а если считать пехоту да артиллерию, если считать баронов и раубриттеров, выходит порядочная орда. Если нам в самом деле удастся проломить ворота Арбории…

Гримберт лишь отмахнулся от него.

– Мы истечем кровью, как баран с раскроенным черепом, только и всего. Не по душе мне эта затея, Магнебод. И то, что Алафрид стащил нас в одну упряжку с этим ублюдком Лаубером, графом Женевским, тоже.

– В этот раз господин сенешаль вознамерился всерьез пощипать лангобардских ублюдков. И поверь, ему это удастся. Вот увидишь, завтра мы превратим приграничную Арборию в один большой, гудящий от боли костер. В тот же день форсируем Сезию и двинемся дальше на восток, возвещая проклятым еретикам-лангобардам Страшный суд. Новара, Галларате, Варесе… Они будут падать к нашим ногам, как перезрелые яблоки, воя от страха. Потом Роццано, Монца и, черт побери, сама Павия!.. А уж в Павии…