Текст книги "Шагатели, Книга первая (СИ)"

Автор книги: Константин Шабалдин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шабалдин Константин Алексеевич
Шагатели, Книга первая

ШАГАТЕЛИ

Совпадение с реальными именами случайны, все события вымышлены.

«Мы думали надо менять страну, а оказалось надо менять планету».

Неустановленный эмигрант из СССР.

Дверь заскрипела с подвыванием, и, просыпаясь, Башмак подумал, что не будет он петли смазывать. Вот ещё. Наоборот, надо и в ставни песку насыпать, чтобы так же визжали. Чтобы никто по-тихому к нему в халупу пролезть бы не смог. А то ездят тут некоторые... Он откинул дерюгу, которой укрывался с головой и резко сел на топчане.

В дверной проём пыталась втиснуться девочка-арка на инвалидном кресле. У неё бы получилось, но был ещё и порожек, специально вбитый Башмаком между косяками. Злобно поглядывая, девочка встала на рахитичные ножки и, придерживая одной рукой голову на тонкой шейке, другой вкатила кресло в комнату. Снова уселась, отдуваясь. Устала. Башмак заспанно хлопал глазами и ковырял в носу. Дескать, что с нас лебов взять, хорошим манерам не обучены.

– Шагатель, ты нужен заведующим, – надменно произнесла девочка. – Они ждут тебя после вечерней службы.

– Непременно буду, – испуганно ответил Башмак. – Во имя Колеса Изначального.

– Во имя Обода Его, – девочка осенила себя Ободом Колеса и Башмак торопливо повторил жест.

Помолчали. Девочка, не скрывая любопытства, разглядывала сваленное в углу походное снаряжение – сапоги, рюкзак, песчаные лыжи... Башмак встал, подтянул шорты и, шлёпая босыми ногами по доскам, подошёл к гостье. Она уставилась на его мускулистые ноги.

– У тебя всё, благородная ари? – вежливо спросил он.

– Всё, шагатель, – ответила девочка.

– Благодарю тебя за след колеса.

Башмак почтительно взялся за спинку кресла, развернул и выкатил девчонку из хижины. В последний момент не удержался и специально резко толкнул через порожек, так что крупная голова в кудряшках смешно дёрнулась вниз и арка ойкнула. А что поделаешь, если мозгов до фига, подумал Башмак.

Он легонько подтолкнул кресло и дальше по пыльной улице, напоследок сердито зыркнув, девочка покатилась сама. К нему подъехала соседка, тётя Шура. Коляска у неё была на антигравитационной подушке, а солнечные батареи на крыше дома давали хоть и слабенькое, но стабильное электрическое освещение. Тётя Шура, одна из немногих аров на Главной Станции, кто относился к нему по-человечески. Не как к безголовым ахтам, которые на трёхколёсных мотоповозках с утра до ночи трудились в поле. Башмак часто помогал ей в огороде и не брал платы за доставку почты. Она помнила его родителей, приличных аров, у которых, вот беда, родился шагатель. В тонкой руке соседка держала сухарь, намазанный джемом.

– Возьми, Башмачок, полакомись, – сказала тётя Шура.

– Колесо спасёт тебя, тётя Шура, – поблагодарил Башмак, вгрызаясь в угощение.

– Да брось ты! – засмеялась тётя Шура и, лихо крутнув коляску, поплыла к себе во двор. Она была очень старая и уже не боялась ни заведующих, ни Колеса, ни Обода его.

Башмак, загребая пыль босыми ногами, потопал к Лабораториуму. Дверь и ставни он запирать не стал. Всё самое интересное с последней ходки он надёжно припрятал, а если стража заведующих захочет заглянуть к нему, не следует лишний раз дразнить одноногих. У них и так служба не лёгкая – на дежурство им колясок не выдают, на костылях скачут.

***

Последнюю банку консервов Паркинсон открыл бережно, не пролив, несмотря на трясущиеся руки, ни капли томатного соуса. Он отогнул крышку, облизал нож и, как мог скорее, на дрожащих ногах, отошел от стола, чтобы не вдыхать упоительный пряной рыбный запах. В углу сел в плетёное кресло, постарался успокоиться.

– Анечка, внучка, – позвал он. – Иди кушать.

На разболтанной инвалидной коляске в комнату въехала девушка с такими же, как у деда иссиня-чёрными волосами, взяла со стола открытую банку, ложку, подъехала к старику.

– Ешь, – требовательно сказала она и зачерпнула рыбную фрикадельку, поднесла к губам Паркинсона.

И только после того как старик начал жевать, уже следующую ложку отправила в рот себе. Так они и ели – кусочек ему, кусочек ей. Паркинсон виновато смаргивал и с тревогой следил за быстро пустеющей банкой. Аня платком вытерла ему подбородок, выбросила пустую банку в ведро, съездила в другую комнату за пледом, вернулась и укутала старику ноги. Паркинсон сидел и трясся, и проклинал себя за беспомощность.

– Я не смогу дойти до Главной Станции, – в который раз повторил он. – И ты не сможешь.

– Я знаю, – ответила Аня. – Но я могу попробовать.

– Нет, – ещё сильнее затрясся старик. – Я тебе запрещаю.

– Но тебе нужно лекарство. И еды совсем не осталось.

– Я вскрою Дар Колеса.

– А вот это я тебе запрещаю, – прошептала Аня. – Ты же знаешь, что с тобой тогда заведующие сделают.

– Мне плевать.

– А мне нет.

Она решительно встала. Сделала несколько неуверенных шагов по комнате. Поморщилась.

– Всё же тебе надо было позволять мне иногда ходить. Хотя бы когда мы одни, – сказала Аня.

– Могли увидеть.

– Кто? У нас же гостей не бывает. Да и кому к нам в гости ходить?

Старик знал, что она права. На Подстанции кроме них проживали только две семьи аров. А ары к лебам в гости не ходят. Но могли случайно заглянуть тупые ахты.

– Я не хотел, – сказал Паркинсон. – Я очень не хотел, чтобы ты стала шагателем.

Он заплакал, и Аня подошла к нему, обняла за плечи.

– Дед, ну не получилось бы скрывать это вечно. Если уж я родилась шагателем, значит на то воля Колеса.

– Воля Колеса! – с невероятным сарказмом передразнил её старик. – А почему не телеги? Или велосипеда?

– Не кощунствуй, – строго сказала Аня. – И я не знаю, что такое велосипед.

– Разумеется, – захихикал Паркинсон. – В безногом мире велики не нужны.

– Тебе срочно нужно твоё лекарство, – печально сказала Аня. – Ты опять начинаешь... фантазировать.

– Ты хотела сказать "бредить". Чего уж там, давай, все же знают, что я давно из ума выжил!

– Дедушка, – Аня прижала его голову к груди, но Паркинсон оттолкнул её.

– Шестнадцать лет я скрывал от всех, что ты можешь ходить. Чтобы у тебя было нормальное будущее, чтобы ты не стала изгоем в этом дурдоме, могла нормально выйти замуж, может быть даже стать заведующей... С твоими способностями это было бы не сложно! А ты хочешь всё разрушить.

– Не забывай, что нам просто нечего жрать, – тоже раздражаясь, но ещё сдерживая себя, сказала Аня. – Сегодня. Сейчас. А не когда-нибудь.

– Хорошо, – спокойно сказал Паркинсон. – Продай соседям нашего ахта. Продай за половину цены.

– Хорошо, – согласилась Аня, снова залезла в кресло и выехала из комнаты. Она не стала говорить, что продала единственного ахта ещё неделю назад.

***

Служба уже заканчивалась, когда Башмак зашел в полуразрушенное здание Лабораториума. Без малого пятнадцать лет прошло с Дней Гнева Колеса, а руины так и не отстроили. Сквозь дыры в крыше солнечные лучи били прямо в алтарь. Заведующий Александр Борисович раскрутил позолоченное колесо, закреплённое над алтарём, в котором по преданию хранились подшипники Колеса Изначального. Яркие блики весело поскакали по молитвенному залу. Народ потянулся к выходу. Ары, как и положено, выезжали первыми. Те, у кого кресла были самоходными, на ходу доставали шахматные доски, расставляли фигуры. Лебы, на колясках попроще, теснились в ожидании. Башмак тоже посторонился и поймал на себе цепкий взгляд заведующего. Александр Борисович, завершая службу, двуручно осенил разъезжающихся прихожан Ободом Колеса и сразу кивнул шагателю здоровенной башкой – двигай сюда.

Башмак протиснулся между колясками, робко приблизился к заведующему, махнул перед собой ладошкой, изобразив Обод Колеса. Заведующий укоризненно взглянул на него и медленно сделал ритуальный жест в соответствии с Завещанной Инструкцией: вытянув руку перед собой раскрытой ладонью вперёд, нарисовал в воздухе окружность. Башмак старательно повторил.

– Здравствуй, шагатель, – сказал Александр Борисович.

– Здравствуйте, заведующий, – почтительно ответил Башмак.

– С тобой будут говорить Спицы Колеса.

И, ласково улыбнувшись обомлевшему шагателю, заведующий развернул свою коляску и покатился вглубь Лабораториума, за алтарь с крутящимся колесом, туда, где в сумраке угадывался коридор. Башмак, обмирая от страха, поплёлся следом. Ни разу в жизни он ещё не заходил за алтарь. Немногие из аров удостаивались такой чести, а лебы и к алтарю-то не всегда близко подходили. Сапоги хоть надо было надеть, подумал Башмак, чё же я, босиком-то.

Коридор оказался очень длинным, было непонятно, как он помещается в небольшом здании Лабораториума. Разве что под землёй тянется, размышлял Башмак. Навстречу им проехали двое незнакомых шагателю заведующих, с интересом взглянули на него. Он, как мог на ходу, почтительно раскланялся. Вдруг заведующий резко остановился перед неприметной дверцей, оглянулся на шагателя, тихонько постучал.

– Да! – сердито крикнули из-за двери.

Александр Борисович толкнул дверь, въехал. Башмак шагнул за ним и замер на пороге.

– Дверь закрой! – рявкнули на него. – Сквозит.

При этом Спица Колеса не оторвал взгляд от шахматной доски. Он ёрзал в своём кресле, хватался за колёса, то отъезжая на полшага от маленького столика, то снова подъезжая вплотную, потом отпускал колёса и принимался яростно массировать себе уши.

– Не психуй, – насмешливо сказал ему партнёр, постукивая пальцами по часам.

– Я не психую!

– Психуешь...

– Да не психую!

– Время...

– Да погоди!

– Время.

– Ну, сейчас!!

– Время!

Он торжествующе рассмеялся, а проигравший Спица Колеса зло повалил своего короля на доску.

– Ты всегда в эндшпиле по темпу проваливаешься.

– Да я ладьи просто сдвоить не успел!

– Я и говорю – темп просаживаешь.

Они сыпали непонятными шахматными терминами, а Башмак изумлённо разглядывал этих стариков, о которых ходили страшные легенды, которых боялись и которыми восхищались, и которые сами по себе были живыми легендами. Он видел их всего несколько раз в жизни, издалека, на больших праздниках. Тогда, в ритуальных одеждах, они казались ему исполненными величия, а сейчас перед ним были два очень старых человека, маленьких, невзрачных и даже казалось, от них пахнет тленом, хламом и плесенью. Нет, не казалось. Точно – мочой воняло.

– Шурик, кто это? – наконец соизволил на них обратить внимание тот, кого Башмак про себя назвал Психом.

– Это Башмак, – просто ответил Александр Борисович. – Шагатель.

– Ах, шагатель, – Псих поманил Башмака пальцем. – Подъедь– ка, пацанчик.

Башмак приблизился.

– Слушай, шагатель, – сказал Псих. – А ты не хочешь палачом поработать? Мы тебе ахта подарим.

***

Как только дед задремал, Аня взяла корзинку и выехала из дома. Она проехала мимо особняка аров Малинниковых. Это были добрые люди и, с тех пор как расхворался Паркинсон, они уже несколько раз выручали Аню продуктами. Они же купили у неё ахта. И не за полцены, а по нормальной стоимости. Вот только деньги кончились быстрее, чем Паркинсон поправился. Просить что-либо у Малинниковых ещё раз Ане было невыносимо стыдно.

Она подъехала к коттеджу Любовь Петровны, вредной арки средних лет, одинокой и склочной, которая вечно норовила недоплатить Паркинсону за доставленный товар. Из открытых окон доносилась музыка. Любовь Петровна была меломанкой. Патефон играл аргентинское танго. Аня представила, как надменная арка сама с собой вытанцовывает танго, нарезая коляской круги в тесной комнате, и ей стало весело.

– Ари Люба, – позвала она и постучала в тонкую дверь. – Это я, Аня.

Музыка оборвалась, дверь распахнулась и навстречу Ане выкатилась Любовь Петровна. Раскрасневшаяся и тяжелодышащая. Точно, под музыку круги нарезала, подумала Аня.

– Где твой дед? – с ходу завелась арка. – Уже месяц у меня не было свежей почты! Я не получаю письма из Главной Станции, а у меня не закончена партия по переписке с их заведующим. Я не получаю "Шахматный вестник" с новыми этюдами, я не решаю задачи, я тупею! У меня сенсорное голодание. Ты хоть знаешь, что это такое?

Климакс у тебя, ведьма, подумала Аня и сказала:

– Дедушка приболел, ари Люба.

– Так что?! Из-за старого паралитика я должна травиться консервами из Дара Колеса? Мне необходимо нормальное питание, я готовлюсь к чемпионату. Мне нужна свежая рыба и фрукты. Если твой дед больше не может снабжать нас как раньше, пусть подаёт в отставку, Спицы пришлют нового шагателя. Во имя Колеса!

– Во имя Обода Его! – откликнулась Аня и жалобно продолжила. – Ари Люба. Дедушке нужны лекарства. Не могли бы вы одолжить нам немного денег?

– Какая дерзость! – завопила арка. – Эти лебы совсем обнаглели, скоро на наших колясках ездить начнут. Слушай, деточка. Если твой дед сегодня же не отправится на Главную Станцию, я не знаю, что сделаю!!!

Если никто не отправится на Главную Станцию, то и, ты и Малинниковы скоро и сами начнёте с голода подыхать, подумала Аня. Деньги кончатся, жратва кончится, а на Главной Станции и месяц, и два, и полгода никто не хватится, что старый Паркинсон давно не захаживал. Может, он стал из Автопарка товары носить. Хоть и дальше, зато дешевле. А картошки с огорода Малинниковых может на неделю хватит, не больше.

Любовь Петровна продолжала орать, а Аня медленно встала, скинула высокие сапожки и подняла длинную юбку выше колен, обнажая ноги. Не сильно мускулистые, как у бывалых шагателей, но и не рахитичные, с атрофированными ступнями. Арка захлопала глазами, заткнулась и только шлёпала по инерции губами.

– Ари Люба, я ваш новый шагатель. Давайте деньги, я схожу на Главную Станцию и принесу вам письма, журнал и продукты. Только давайте сразу и предоплату и расчёт.

Поражённая Любовь Петровна молча вытянула из лифчика несколько купюр и подала Ане. Девушка взяла деньги, уселась в кресло, потом усмехнулась, встала, натянула сапоги и пошла неуверенной походкой прямо к терминалу Дара Колеса, расположенному неподалёку. Засунув деньги в щель приёмника, набрала на табло комбинацию цифр. В лоток посыпались консервы, конфеты, пачка сухарей и упаковка чая. Она бережно перегрузила всё в корзинку и поспешила домой. Надо было успеть сбежать до того как проснётся дед.

А Любовь Петровна смотрела ей вслед и почему-то плакала.

***

Дождавшись сумерек, Башмак прокрался к изолятору и присев под зарешёченным окошком, позвал:

– Тапок! Эй, Тапок!

– Кто здесь? – раздался хриплый голос.

– Это я, Башмак.

– А, Башмачок, – слышно было, что Тапок улыбнулся. – Навестить пришёл?

– Ага, навестить, – зло ответил Башмак. – Ты скажи мне, ты что такое отчебучил, что Спицы тебя казнить решили?

– Всё-таки казнят? – прохрипел Тапок. – Ах, суки! Я думал, всё же обойдётся...

– А вот не обошлось.

– Жаль.

– Жаль.

Они молчали, каждый думая о своём.

– Я за Обод Колеса хотел уйти, – наконец произнёс Тапок.

– Что?! – изумился Башмак. – Да как же? Там же нет ничего! Вечная тьма...

– Ты сам-то в это веришь?

– Веришь, не веришь – какая тебе теперь разница. Колесовать тебя хотят. Во имя Колеса, сам понимаешь, Изначального, – Башмак зло сплюнул.

– Колесовать?! Ой-ё... Во как я их достал. А ведь давно казней не было, я уж думал, угомонились.

– Давно. Так давно, что палач-то у них и помер.

– Одноглазый?

– Ага, – Башмак помолчал и всё же добавил. – Они мне предлагают... это. Казнить тебя.

– Тебе? – Тапок заржал. – Вот затейники.

– Смешно тебе? – возмутился Башмак.

Он встал, вцепился в прутья решётки так же, как с той стороны Тапок. Заглянул ему в глаза. Глаза у Тапка ярко блестели в свете заходящего солнца.

– Ну, ты согласился? – с интересом спросил Тапок.

– Подумать обещал.

– Молодец, взрослеешь...

– Зачем ты к Ободу попёрся? Вот скажи мне, зачем?

– Знаешь, – сказал Тапок, – совсем невмоготу стало. Рожи эти, Колесо это, заведующие, стража их. Таскаешь им, таскаешь, а они в шахматы сука играют! Мозгов у каждого телега, а они играют. Вот у соседки твоей, тёти Шуры, коляска по воздуху летает! Антигравитация! Это же кто-то придумал и смастерил. А кто? Не лебы же! Мастер Гоша, он починить, конечно, всё может. Но придумать? И самое главное – Дар Колеса. Откуда берутся консервы, лекарства? Кто их сделал? Нет, это значит, что есть где-то ары настоящие, которые в дело свои мозги расходуют. Вот для таких и шагать не стыдно. Для таких и побегать смысл есть.

Да он же больной, подумал Башмак. У него отлегло от сердца. Надо просто объяснить Спицам, что Тапок сошёл с ума и никого не надо казнить. Как же хорошо всё складывается. На суде он выступит, и Тапка отправят в Лечебницу. Ясно же, не мог нормальный до такого додуматься, за Обод Колеса уйти!

– Ты, Тапок, успокойся, – сказал он. – Не горячись. Я кое-что придумал. Может ещё обойдётся. Я к тебе завтра зайду.

Сказал и быстро зашагал к себе, прочь от изолятора. Пока сумасшедший не начал опять о смысле рассуждать. О смысле пускай заведующие думают, у них головы большие.

Он пришёл к себе в хижину и сразу завалился на топчан. Спать хотелось ужасно. Встреча со Спицами здорово его вымотала. Но как только Башмак закрыл глаза, сразу заскрипела дверь. Да что ж такое, во имя Колеса! Утром гости, вечером гости...

– Хозяин, – в хижину пытался въехать ахт. – Хозяин, я тебе принёс.

Он бы никогда не сообразил, вручную перетащить кресло через порожек. Да и ножки у ахтов совсем слабые. Вот и ёрзал в дверях, протягивая Башмаку какой-то клочок бумаги.

– Возьми хозяин, – жалобно мычал ахт. – Тебе хозяин Тапок передать велел. Я ему еду носил. Я ему сено спать носил. Он ел, на сено спать ложился, тебе бумажку передавал. Возьми.

Так это же служитель при изоляторе, сообразил Башмак. Он встал, забрал у ахта мятый листок.

– Вали отсюда, – сказал он и рассмотрел, что ему принёс безмозглый.

Это была карта. Карта, на которой кто-то нарисовал пунктиром проход через зыбучие пески к Ободу Колеса.

***

Дорогу на Главную Станцию Аня помнила хорошо. Когда она была совсем маленькой, дед боялся оставлять её дома одну и таскал с собой в рюкзаке. Паркинсон был тогда силён и кроме Главной станции ходил в Автопарк, Казарму и Комендатуру. И звали его не Паркинсон, а Ботинок. Жили они в достатке, ни в чём себе не отказывали, даже книжки покупали. Но со временем количество ходок пришлось сократить к одной только Главной Станции. До неё было ближе всего. Если присмотреться, то на горизонте можно различить силуэт Лабораториума с провалившейся крышей. По прямой ерунда, за час можно дойти. Но по прямой ходить нельзя, затянут зыбучие пески, никакие лыжи не помогут. На лыжах можно краешком пробраться, да и то, если совсем уж другого пути нет.

Аня скинула с плеч рюкзак и уселась на него, тяжело дыша. Она знала, что идти ей будет трудно, но не представляла, что это будет невыносимо тяжело. Она не прошла и половины пути, а неокрепшие ноги уже тряслись как у Паркинсона, сердце молотилось в груди так, что казалось, хочет выпрыгнуть через горло, а в голове как будто стучали молотки. А ведь сейчас она несла пустой рюкзак, в нём была только бутылка с водой. Аня с ужасом подумала о том, как пойдёт обратно с грузом. Если вообще дойдёт до Главной Станции. Ей захотелось заплакать, поэтому она встала и пошла.

Неудобные сапожки, предназначенные для сидения в кресле, а не для ходьбы, вязли в песке по щиколотку и каждый шаг приходилось делать с большим усилием. Начинало смеркаться. Аня планировала переночевать на Главной Станции, а теперь получалось, что спать ей придётся в пустыне. Ночью в пустыне очень холодно и могут появиться песчаные волки. Ни оружия, ни тёплых вещей, ни спального мешка у Ани не было. Не сделав и десятка шагов, она снова без сил упала на колени. Губы сами зашептали молитву:

– Колесо Изначальное, укажи мне Путь.

Минуй меня Ободом своим,

Не лиши меня тени своей и проложи колею.

Пусть будет смазана Ось твоя,

Пусть не коснётся тебя Ржавь,

Пусть будут крепки Спицы твои.

И избавь нас от Гнева Твоего...

Аня помолчала, слушая шорох ветра в дюнах. Она открыла глаза и увидела, что косые лучи заходящего солнца очень чётко тёмными пятнами обозначили места, где залегали зыбучие пески. А между ними светлой ниточкой тянулась тропинка туда, к горизонту, к Главной Станции.

– Хвала тебе Колесо, спасибо, – сказала Аня и встала.

Молитва как всегда придала силы и уверенность. Теперь, по прямой, она как-нибудь непременно дошагает до Главной Станции. Она же шагатель! Она должна носить почту и товары, слушать и рассказывать сплетни, приторговывать левым грузом, шарить в развалинах и находить старинные предметы, не потерявшие ценности, ещё надо иногда напиваться и драться с другими шагателями, но ей это видимо не обязательно, она же девочка.

Аня осторожно ступила на открывшуюся тропу. Сделала шаг, другой. Надо было спешить, пока не зашло солнце, и так хорошо проглядывался проход между ловушками. Здесь грунт был гораздо плотнее, идти стало легче, она зашагала увереннее и тут же, сделав неверное движение на непривычных к ходьбе ногах, провалилась.

***

Выпроводив ахта, Башмак прикрыл ставни и долго разглядывал карту, подсвечивая фонариком. Для такого дела батареек не жалко. Карта была нарисована филигранно, ясное дело, что это кто-то из ахтов рисовал. Под Колесом не было и нет рисовальщиков лучше этих тупых скотов, пригодных лишь для грубой работы. Но, как только появится у них свободная минутка – хватают своими лапищами огрызок карандаша и рисуют, рисуют... Но вот кто набросок делал? Тапок? Или Тапку самому неведомо как попала в руки эта карта и навела на крамольные мысли о побеге за Обод?

Запретные земли возле Обода на карте были густо заштрихованы. Это понятно, никто там никогда не ходил. Но вот Казарма и Комендатура, Обсерватория, Склады и даже КПП были нанесены удивительно чётко, с подробностями расположения известными лишь шагателям. И везде пунктиром бежали тропинки через зыбучку, через самые гиблые места и главное, непостижимо, но такой же пунктир пролегал через заштрихованный участок и даже дальше, за Обод! И даже какой-то населённый пункт был обозначен уже за Ободом!!

Башмак забыл, что ещё пять минут назад мечтал лишь о том, чтобы выспаться. Ему необходимо было проверить достоверность карты. Немедленно. Он прямо сейчас сходит на Подстанцию. Если верить карте, туда есть совсем короткая дорога. Заодно узнает, почему так давно на Главной Станции не появлялся старый Паркинсон.

– Ну, Тапок, – пробормотал Башмак, глянув в сторону изолятора.

Над изолятором вставала луна, надо было спешить. Он подхватил рюкзак, песчаные лыжи, из тайника достал кое-что из контрабанды и, сунув карту за пазуху, вышел из лачуги. Остановился. Сбросил рюкзак на землю, вернулся. Вспомнилась первая заповедь шагателя – уходишь на день, припасов бери на неделю.

Подошёл к железной печке и из закопчённой кастрюли наскрёб в полиэтиленовый пакет холодной каши. Мы люди простые, подумал, консервы пущай ары трескают, нам не по карману. Завернул, сунул в карман куртки. Присел на дорожку. Бутылка с водой в рюкзаке, спички, фонарь... Вот теперь можно было идти. Он снова вышел, неплотно прикрыл дверь, повесил почти пустой рюкзак на одно плечо, на другое положил лыжи и почапал по пустой улице. Главное на стражу не нарваться, а то прилипнут с вопросами одноногие.

Когда Башмак проходил через площадь у Лабораториума, то заметил сваленные брёвна и доски, свежевыкопанную яму под столб, бухту каната. Остановился.

– Это что же? – изумился Башмак. – Суда ещё не было, а уже к казни готовимся?

Он зло сплюнул, подошёл к груде стройматериалов, выбрал длинную прочную рейку. Закинул на плечо к лыжам до кучи.

– А катитесь вы в жопу, господа заведующие, – прошептал Башмак и быстро пошагал в сторону Подстанции.

Как только начались дюны он встал на лыжи, в свете луны сверился с картой и, тщательно прощупывая рейкой грунт перед собой, двинулся по тайной тропе. Идти было трудно, мешали лыжи, но бережёного Колесо бережёт. Карта не врала. Почти прямая тропа вела его через зыбучку. А в самом конце тропы, по пояс увязнув в песке, торчала черноволосая девчонка, как её сюда занесло бедную? У меня и лопатки нет с собой, лихорадочно думал Башмак, ускоряя шаг. Коляску её ни за что не откопаю, саму бы вытащить, а то ещё подмогу придётся звать... А если и вытащу на себе её тащить, что ли?

– Как же вы так, благородная ари? – спросил Башмак, скидывая рюкзак и доставая бутылку с водой.

– Я не ари, Башмак. Ты что забыл меня? Я внучка Паркинсона, – ответила девчонка. Бодро ответила, хоть и глаза заплаканные.

– Анька? – поразился Башмак. – Ты зачем сюда прикатила? Что случилось-то?

– Я не прикатила. Но ты меня сначала откопай, а потом я тебе всё расскажу. А то мне холодно очень.

***

Мастер Гоша, владелец единственного на Главной станции электрогенератора, с тоской разглядывал жалкие остатки богатого когда-то набора запчастей. Трудные времена нынче, редуктор для мотоколяски и тот не сыскать, хоть колесом катай, хоть спицей ковыряй! Он сердито смахнул с верстака в ящик мелочёвку, переложил на наковальню ржавую рессору и поехал поглядеть, кто там на площади додумался дрова рубить спозаранку. Умышленно бортанув коляску замешкавшегося у него на пути ахта-подмастерья, он выехал из кузницы.

На площади плотники шустро сооружали эшафот. Уже вкопали столб для колеса и теперь сколачивали помост для особо важных персон. Один из ахтов, перегнувшись в трёхколёсной коляске, вырубал топором колья зловещего вида, другой собирал их и как дрова скидывал в кучу. Двое других, уперевшись скошенными лбами в здоровенную деревянную колоду, закатывали её на эшафот. Руками они вращали колёса своих колясок, но шины проскальзывали и ахты буксовали.

– Боком, боком же надо, – простонал Гоша. – Вот ведь тупые.

Он не заметил, как к нему бесшумно приблизилась тётя Шура и пихнула его коляску совсем так же, как он только что толкнул своего подмастерья.

– А ты бы Гошенька помог, – зло сказала тётя Шура. – Советом или ещё лучше делом. Ты у нас леб мастеровитый.

– А я-то чего? – сразу испугался кузнец.

– Ты ничего. Все вы ничего, – тётя Шура внимательно посмотрела на лебов собравшихся на улице. Многие опустили глаза. Тётя Шура дёрнула джойстик управления и, подлетев чуть ли не на метр, умчалась через площадь, разметав опилки и стружки. Ахту-плотнику запорошило глаза и он радостно рассмеялся.

– Ишь газует, – одобрительно сказал Гоша. – Завтра прилетит аккумуляторы заряжать.

Он выехал на середину улицы, покрутился выбирая лучшую точку обзора, ещё раз оглядел площадь, спросил:

– А это чё, вообще-то?

– А это Тапка колесовать будут, – мрачно ответил Коля-кондитер.

– Тапка? – поразился Гоша. – Зашибись! Последнего толкового шагателя угробить собрались. Кто ж останется? Башмак? Молодой ещё. Ну, заведующие, вот же затейники...

– Ты бы потише про заведующих, – тихонько сказал Коля.

– Иди лепи пироженки "картошка", – презрительно ответил кузнец.

К собравшимся, нарочно громко пыхтя, на костылях подошёл стражник. Все посторонились, отъехали, но он остановился, достал платочек, промокнул потный лоб. Скучающе стал рассматривать лебов. Гоша начал потихоньку задом въезжать обратно в кузницу.

– Правильно, – одобрил стражник. – И вы, верноколёсные, разъезжались бы. Ничего пока тут интересного нет. Когда интересное начнётся, позовут. Во имя Колеса! – рявкнул он напоследок и лебы, замахав ладошками, залопотали:

– И Обода, и Обода...

Улица быстро опустела, только скрип колес ещё долго слышался со всех сторон.

– А ты обожди, – сказал стражник кузнецу. – После дежурства тележку свою в участке заберу, к тебе заеду. Ось надо поменять.

– Нету осей, – сокрушённо сказал Гоша. – Последнюю на той неделе Александру Борисовичу поставил.

– А ты найди, – усмехнулся стражник.

– Так ведь нету! – Гоша прижал руки к груди. – С тех пор как запрет вышел шагателям по развалинам поиск производить, так и не стало запчастей. Синей изоленты, и той нет! И о чём только заведующие думают?!

– Ты что сказал? – грозно спросил стражник и сильно ткнул кузнеца костылём в грудь. – Заведующих ругать?! Да ты кто таков, паскуда?!!

– Не ругал, не ругал я, – морщась от боли, запричитал Гоша.

– А я слышал. Обидел ты меня. Ось менять не хочешь, заведующих ругаешь, а они ночей не спят, в шахматы не играют, о нас думают. О благе твоём, подлеца, пекутся. Поехали в изолятор.

– Не губи, – застонал Гоша. – Я тебе ось найду. Самую лучшую.

– Другое дело, – довольно произнёс стражник. – Ищи. Можешь свою вынуть. Или на развалины сбегать, поискать.

Довольный своей шуткой стражник заржал и поковылял вдоль улицы. Мастер Гоша с ненавистью посмотрел ему вслед и сказал:

– Да если бы я бегать мог, разве сидел бы я здесь? Разве терпел бы вас, уродов?

***

Паркинсон проснулся задолго до рассвета. Последние годы он почти всегда просыпался очень рано, а заснуть мог и днём, как правило, в самое неподходящее время. Вот и теперь проспал, подумал он, когда увидел на столе оставленные Аней продукты. Шестнадцать лет таился, изворачивался, врал и внучку заставлял врать, а теперь взял и проспал. Он взял со стола соевый батончик, развернул и стал медленно жевать.

Он слышал, как с первыми лучами солнца Малинниковы выгнали в поле ахтов, а сами принялись, гремя вёдрами, поливать картошку в огороде. Небогатые ары не чурались грязной работы. А вот Любовь Петровна хорошо зарабатывала публикациями в "Шахматном вестнике" и могла спать допоздна и слушать патефон в любое время. Наконец Паркинсон дождался, когда захрипел подвешенный на стене репродуктор. Проводное радио провели на Подстанцию всего несколько лет назад, и у старика выработалась привычка слушать по утрам новости. Сначала прозвучала торжественная музыка, потом искаженный помехами, донёсся голос Андрюшки Кулешова, ведущего "Круглого часа".

– Приветствую вас, верноколёсные. Во имя Колеса и Обода Его с последними новостями Андрей Кулешов из радиорубки Лабораториума, – обычно дурашливый голос журналиста звучал так торжественно, что казалось, Андрюшка пукнуть собрался. – С ликованием в сердце спешу сообщить вам, и благородным арам, и уважаемым лебам, что настал момент торжества подлинной веры. Сегодня состоится суд над еретиком, презренным шагателем, всем известным Тапком, который долго и лицемерно скрывал от нас свою подлую сущность.

На словах "презренным шагателем" Паркинсон поморщился и стукнул кулаком по столу. Снова поморщился, уже от боли в поражённых артритом суставах, и продолжил слушать, как надрывается Кулешов.

– Как уже многим известно, Тапок был изловлен при попытке проникнуть за Обод Колеса. Страшно представить, какие кары ниспослало бы на нас всех высшее божество, если бы мерзавцу удалось проникнуть за полосу зыбучих песков, в царство вечной тьмы. Все мы помним дни Гнева Колеса, когда огонь падал с небес и как мы хоронили погибших... Тапок нарушил одну из главных заповедей Инструкции: "Верноколёсный навеки прибудет внутри Обода очерченного Колесом, ибо за Ободом смерть, пустошь и царство крылатых демонов".