Текст книги "Товарищ комиссар (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Американский комиссар вновь произнес что-то непонятное, резкое. Но в этот раз помедленнее, ждал, когда Михальчик переведет.

– Это… – мехвод почесал в затылке, – Спрашивает, товарищ командир. Мол, не гвардия ли? Не Вальхальцы ли?

Лейтенант Шевченко просиял.

– Эк он, черт такой, сразу просек-то, а? Скажи ему, мол, да, гвардия. Семьдесят четвертая гвардейская стрелковая дивизия. Она же в девичестве – сорок пятая, только правильно говорить не Вальхальская, а Волынская.

Михальчук попытался перевести, но американский комиссар его не понял. Кажется, и сам мехвод себя тоже не понял.

Экипаж подбитого танка тем временем не мешкая принялся за полевой ремонт. Слаженно у них это выходило, быстро. Сняли опоясывающую корпус гусеницу, взялись за катки, открыли крышку моторного отделения… Пожалуй, если болванка «ИС» а не натворила дел, у американцев даже был шанс уйти своим ходом.

Комиссар тем временем перешел на новый уровень общения – называл какие-то имена, после некоторых плевал на землю. Получалось доходчиво, но как-то странно, по большей части оттого, что имена сплошь были незнакомые:

– Хорус! Тьфу! Фуллгрим! Тьфу! Агрон! Тьфу! Хаос! Хаос! Альфарий! Тьфу! Кёрз!..

– Наверно, генералы немецкие, – пояснил Михальчук, – Бес его знает… На нашем фронте про таких не слыхал. Но про хаос, это он верно все подметил, конечно.

Закончив плеваться, комиссар перешел к следующему списку, читая его почтительно и даже благоговейно:

– Робаут Жиллиман! Феррус Манус!

Михальчук скривился, а лейтенант Шевченко, послушав, вдруг рассмеялся.

– Это же он про нас! – пояснил он ничего не понимающему экипажу, – Послушайте сами. Робаут Жиллиман – это ж он Жукова так! Робаут – это по-ихнему Роберт, Георгий, то есть. Натурально, Жуков Георгий Константинович. А Манус – это, наверно, он Малиновского помянул. Это язык у них такой дурацкий, вот и перевирает… Все правильно, товарищ комиссар! Это наши маршалы, которых мы чтим и уважаем как сознательные бойцы Красной Армии.

– Лев Эль-Джонсон!..

– А вот это ты зря, – расстроился лейтенант Шевченко, – По политической части есть еще у вас пробелы. Лев-то он – Лев Давыдович, а фамилия его – Троцкий. Может, у вас там в Мексике его Эль-Джонсон и прозвали, а у нас он Троцкий, предатель и подлец…

Комиссар не очень-то понял про Троцкого, но главное – общение было налажено. Дальше пошло глаже, хоть и не без затруднений. Благодаря старанию мехвода, а также жестам и гримасам переговаривающихся сторон, скоро этот процесс уже можно было назвать хоть сколько-нибудь осмысленным общением.

– Хаос! Кхорн! Кровь!.. – переводил Михальчук.

– Да, проклятый Кох много у нас крови выпил, – кивал лейтенант Шевченко, – Это он верно говорит.

– Эльдар! Зло!

– Ну, тут ничего не понимаю. Есть у меня во взводе Эльдар один, Джавадзаде фамилия, хороший малый, из Азербайджана…

Иногда, когда общение пробуксовывало, комиссар вытаскивал из планшета блокнот и старательно и рисовал в нем картинки. Картинки тоже были странные – держать в руке саблю американцу явно было привычнее, чем карандаш. Когда лейтенант Шевченко жестами и гримасами изобразил ему войска СС, комиссар изобразил в блокноте ряд харь самого жуткого вида, при взгляде на которых сплюнуть захотелось даже советским танкистам. Хари были чудовищные, лишь отдаленно напоминающие людские. В их жутких оскалах топорщились длинные клыки, из голов торчали рога, а в когтистых лапах они сжимали непривычное оружие… Лейтенант Шевченко понимающе кивал – он видел карикатуры на гитлеровцев в газете «Красный воин», где они изображались схожим образом, и ничего необычного в это не замечал. Знать, нагорело и у американцев…

Под конец комиссар намалевал что-то еще более чудное. Долго старался, едва не высовывая язык, и нарисовал-таки – фигуру сидящего человека. Пропорции у человека были от Адама, богатырские, а лик прямо-таки светился. А еще он был неразрывно связан со своим стулом или, если учитывать массивность и роскошь, троном, пучком проводов. Странная вышла картинка. Судя по тому, с каким чувством комиссар указал на нее и прижал к груди оба кулака, этот субъект заслуживал самого искреннего уважения и почитания.

– Не пойму, кто это, – нахмурился лейтенант Шевченко, разглядывая сидящего, – но нарисовано с чувством.

– Рузвельт, – неожиданно сказал сержант Лацин, обычно молчаливый, – Президент американский. Он же парализованный, к стулу прикован.

Это все объясняло.

– Хороший человек, – уважительно сказал лейтенант Шевченко, – И тоже прижал кулаки к груди, – Хотя и буржуй порядочный, между нами…

Американский комиссар в ответ состроил мрачно-торжественное лицо и изобразил мертвеца, после чего сам себе козырнул. Лейтенант Шевченко эту пантомиму встретил без энтузиазма.

– Нет у вас, товарищ комиссар, понимания нашей советской истории. Это правда, что Владимир Ильич умер, и он – величайший человек из всех, живших на свете. Но это совершенно не значит, что мы подчиняемся мертвецу, мы лишь в некотором роде чтим его заветы и строим коммунистическое будущее… Меньше слушайте буржуазную пропаганду!

– Ехать бы нам… – сказал Михальчук нерешительно, – Смотрите, туман как будто расходится. Да и американские товарищи свою колымагу уже починили.

И в самом деле, подбитый танк, хоть и зиял внушительной дырой в корме, уже рычал двигателем. Быстро управились. Ну, теперь не пропадут. Доползут как-нибудь до своих.

Американский комиссар, выслушав доклад подчиненных, стал собираться. Поправил фуражку, положил руку на свою странную саблю. Было видно, что он торопится к своим. Лейтенант Шевченко отлично его понимал, он и сам собирался возвращаться к роте, благо проклятый туман, несколько часов висевший вокруг густыми клубами, стал редеть, размываться, таять…

– До встречи, товарищ комиссар, – он пожал протянутую ему руку и улыбнулся, – Я вот что думаю. Мы с вами разные, да выходит, что дело одно делаем. Бьем фашистского гада в хвост и гриву, мир от него спасаем… У вас своя форма, у нас своя. Да и какая разница? Важно же то, что внутри, – он прижал кулак к сердцу, – а не снаружи. Может, свидимся с вами вскоре – в городе Берлине, а может, никогда не свидимся. Жизнь солдатская коротка, товарищи… Да ведь не километрами же ее мерить. Главное – то, что эту самую солдатскую жизнь мы можем возложить на алтарь подвига. Вот что главное и основное. Вот это умение заслонить грудью мир, сберечь его, и есть то, что делает нас людьми, вне зависимости от того, какая форма на нас надета и на каком языке мы говорим. Так ведь? Поэтому мы, люди, всегда поймем друг друга, даже если встретимся случайно и странно. Потому, что такие уж мы, настоящие люди…

Получилось сумбурно, скомкано и, как заметил бы политрук Мальцев, социально-неграмотно. Но других слов в эту минуту лейтенант Шевченко отчего-то не смог найти.

Американский комиссар едва ли понял что-то в этой импровизированной речи, но все равно тепло улыбнулся, даже лицо на миг стало не таким бледным и острым. Он махнул рукой на прощанье, поправил саблю – и вот уже легко заскочил в чрево своего стального корабля, звякнув тяжелым люком. Старый танк, изборожденный тысячами снарядов и осколков, медленно развернулся и пополз куда-то в туман. Через минуту был слышен лишь лязг гусениц и натужное гудение мотора, через две не осталось вовсе никаких следов его присутствия.

– Поедем, Михасик. Вези нас домой. Навоевались на сегодня. Главное, чтоб в роте не узнали, а то позору не оберемся. Встретили единственного союзника на тысячу километров в округе – и того чуть не прихлопнули. Ну, вези…

В роту они добрались как раз к обеду. Осточертевший туман пропал быстро, словно сдуло его, и вот уже открылась знакомая балка, которую они тщетно искали столько времени. Довольно порыкивая, «ИС» шел домой, подминая молодые деревца и потряхивая в своих горячих стальных внутренностях четырех человек. Рация, заработавшая еще на подходе, сообщила, что можно не спешить – никакого ДОТа разведчики на самом деле не нашли. Перестраховщики, чтоб их…

После ужина лейтенант Шевченко забрался под свою плащ-палатку, чтобы полежать немного перед сном. Небо этой ночью было удивительно звездное, не хотелось закрывать его пологом палатки. Звезды горели ярко и празднично, как вырезанные из фольги снежинки на детском утреннике. Эти снежинки образовывали в небесной темноте узоры, которые невозможно было прочесть человеческим глазом – слишком уж сложны. Но все равно, дух перехватывало от подобной красоты.

В свет далеких светил лейтенант Шевченко не верил.

«Не может быть, чтоб там была такая уйма планет, как говорят, – сонно думал он, чувствуя, как смыкаются сами собой веки, – Ведь получится, что на каких-то из этих планет тоже идут войны, как у нас. И воюют там какие-нибудь инопланетники, точь-в-точь похожие на нас. И тоже сейчас, выбравшись от горящего танка, думают, что только они – самые-самые настоящие люди…»

Под полночь заявился ротный, капитан Рыбинский. Осторожно остановился рядом.

– Шевченко… Спишь?

– Умхуу, трищ… командир.

– Ну спи, боец, – капитан Рыбинский улыбнулся где-то среди звезд, в ночной темноте, – Я вот что спросить хотел… Правду говорят, вы сегодня американца встретили?

– Так точно, встретили. Своими глазами видел, даже болтали немножко.

– Ну и ну. А говорили – полторы тысячи километров… Вот тебе и полторы… Фантастика!

– Не фантастика, товарищ капитан, – пробормотал сонный лейтенант Шевченко, – А самая настоящая социалистическая быль.

– Ну, спи, спи. Завтра расскажешь.

Подчинившись приказу, лейтенант Шевченко мгновенно заснул. И всю ночь видел сон про то, как он, вооружившись удочкой, ловит в знакомом пруду хитрую, ловкую и сильную плотву…