Текст книги "Доказательство"

Автор книги: Константин Якименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Хрыч, я те говорил – не увлекаться. А ну приведи его в чувство!

– Ща сделаем! Да ты не бойся, живой он в натуре.

В следующий момент на мою голову обрушивается ледяной водопад. Тело рефлекторно вздрагивает, и перед глазами все становится на свои места. Сосредоточенный взгляд, и шрам в пол-лица.

Тупая боль непрерывно грызет все тело. Если не шевелиться, то можно терпеть.

– Теперь слышишь меня, братан?

– Слышу.

Кажется, этот Чудной все-таки чего-то от меня хочет, его цель – не просто поиздеваться и… и… "поотрезать". С ним можно будет договориться. Да, конечно. Деньги, или еще что-то. Все, что угодно. Лишь бы этот кошмар закончился. Он ведь должен когда-то закончиться? И совсем не обязательно – смертью, ведь так?

"…он мне ПОКА живым нужен."

– Вот и ладно. Помнишь, я те доказательство обещал?

"Хочешь доказательство? Будет тебе доказательство!"

– Угу.

– Вот прям щас и устрою. Тебе какую способность доказать? Хошь, ясновидение докажу?

Я киваю головой. Главное – не спорить и во всем соглашаться. Тогда, может быть, они не будут меня бить. А если и будут – то меньше.

"До чего же ты докатился! Думаешь, что надо сделать, чтобы поменьше били. А если бы это был, к примеру, шпион, который хочет получить от тебя секретную информацию?"

Плевать! Выложу ему всю какая есть информацию! Лишь бы не били. Лишь бы отпустили. Лишь бы… ничего не отрезали…

– Ну дак смотри. Даю предсказание: сейчас Хрыч вмажет тебе в правое ухо!

Удар – такой силы, что я едва не падаю со стула.

– Зачем… сильно?

– А насчет силы я ниче не предсказывал. Это ты к Хрычу претензии предъявляй. Будешь предъявлять?

Да он ведь издевается надо мной!

"Точно так же, как ты издевался над своими испытуемыми!

Только ты не пускал в ход кулаки. Вот и вся разница…"

– Ну дак че? Гожусь я в ясновидцы? Сбылось предсказание или нет?

"А как же чистота эксперимента?" – говорит внутри голос, появившийся откуда не возьмись.

Только не начинай сейчас это, пожалуйста! Они же снова будут бить! Они же…

"Я же не зверь, в конце концов!"

А они – звери.

Нет – они хуже… Звери, по крайней мере, не бьют, лишь бы поприкалываться.

Едва заметно киваю головой.

Оплеуха – и я затылком врезаюсь в стену. Картинка раздваивается, а потом медленно сходится в одну в течение полминуты.

За что?! Что я сделал не так?

– Так не пойдет, братан! Ты потрудись по-человечески, по-нашенскому сказать: подтверждаешь, что я прошел проверку и обладаю способностью ясновидения? – последние слова Чудной произносит как заученную наизусть фразу.

"Значит, своя шкура тебе дороже истины?"

"Да. И ты всегда это знал!"

– Подтвер… ждаю!

– Так-то лучше! Может, тебе еще чего показать? Могу эта… лозоходство показать. Хошь?

"Отрицательный ответ будет означать еще один удар. Ты же не хочешь, чтобы тебя били, правда?"

– Да.

– Так какие проблемы? Моряк, дай-ка ту палку. И отойди, мешаешь.

Моряк протягивает Чудному увесистый металлический прут.

"Только не надо меня… этим прутом!.."

– На лозу не похоже, ну и что? Значит, моя способность покруче, если даже этим засечет. Ты за мыслью следишь, прохвесор?

– Угу.

– Следи-следи.

Он поднимает прут, берет за середину и зажимает в ладони. Потом начинает обходить с ним комнату.

– Ты смотри, смотри. Тут нифига нету. И тута нету. Оба-на, а теперь глянь!

Прут начинает вращаться в руке Чудного чуть ли не на полный оборот. Внизу стоит большой ящик, на нем – коробка.

– А ну-ка, че у нас здесь? О! Вишь? Пистолет, типа! – он действительно вытаскивает из коробки пистолет. – Значит, я в натуре могу своей способностью эта… находить оружие. Эти воду видят, а я – оружие, че, плохо разве? Подтверждаешь?

Киваю головой.

"Что же ты делаешь, или забыл уже?!.."

– Под… твер…

Чудной поднимает пистолет, и грохот оглушает меня. Сердце готово выскочить из груди.

Но я же сделал все правильно, зачем же так, зачем, зачем?!

– Это так. Шутки ради. Че пугаесся, братан, пистоль – это тебе не какая-нть сверхспособность, это – ВЕСЧЬ!

Чудной садится обратно на стул и кладет пистолет перед собой. Если бы у меня не были связаны руки, я мог бы рывком дотянуться, схватить пистолет и…

"О чем ты, в самом деле? Да ты и стрелять-то не умеешь, в тире когда последний раз стрелял – и то забыл! И на что ты только годен, профессор?"

"Кроме того, чтобы разрушать надежду твоих посетителей?"

– Вот, значит, так. Ну, че те еще показать? Хошь, мысли почитаю? Или, там, подвигаю че-нть? Я могу. Хочешь? Хочешь?

У меня внезапно появляется озарение:

– Не… надо. Я. Все. Подтверждаю.

И с шумом выдыхаю воздух. Почему у меня сейчас ощущение, будто я совершил подвиг, хотя на самом деле это предательство?

Я ведь только что предал самого себя!

– Во как! Интересный ты человек, братан. А как же твои проверки? Какие ж подтверждения без проверок? А?

– Я… верю… – слова сами собой приходят в голову, будто кто-то сверху их в нее вкладывает.

"Какое там "сверху"! Твой инстинкт самосохранения – вот кто!"

– Веришь? И с каких это пор наука принимает что-то на веру? Это до чего ж мы тогда дойдем, а, прохвесор? Куда ж мы скатимся?

– Я… верю! – зачем-то тупо повторяю я.

– Ну, ладно. Мне-то че? Веришь и веришь. Давай по делу, братан. Бумагу вишь? Небось, и раньше такую видал? Ну так все уже заполнено. Поставь свою закорючку, и всех делов.

Чудной тыкает мне бумагу прямо в лицо, и буквы расплываются. Но мне нет нужды ее читать, чтобы понять, о чем идет речь. Это – наш фирменный бланк, и моя подпись на нем будет означать, что результаты опыта подтвердили наличие сверхспособностей у испытуемого такого-то, и я, профессор Бойко, удостоверяю это.

Перед глазами стоит картина – как я, весь избитый и окровавленный, прихожу на работу и показываю этот документ нашему директору, он изучает бумажку, мою подпись, и распоряжается, чтобы выдать испытуемому сумму в… Как они будут смеяться, когда я, гроза всех аномальщиков, буду на коленях выпрашивать его признать результаты эксперимента действительными!

Чушь. Бред. Абсурд!

Но почему-то мне не смешно…

– Они вам не поверят, – говорю еле слышно. Чуть позже добавляю: – Они МНЕ не поверят…

– А это не моя проблема, братан. Это твоя проблема. Жить хошь? Тогда сделаешь так, шоб поверили. Поверят – будешь жить. Не поверят – не будешь. Понял, да?

Неожиданно что-то внутри заставляет меня сопротивляться. Пока я это не подписал – мои слова о подтверждении только слова, не более. А вот когда на документе будет стоять мой автограф…

Это будет документальное подтверждение твоего предательства. Пока оно существует только внутри тебя. Но с этой подписью оно выйдет наружу и станет известно всем.

"А какая, по сути, разница?"

– Че молчишь? Ты тока не думай, шо щас подпишешь, а потом выйдешь и порвешь нахрен. Этот номер не пройдет – понял, да? Мы тебя потом живо найдем и кончим. А на ментов не надейся. Пока они к нам подберутся, ты уже три раза трупаком будешь. Есть вопросы? Подпишешь? Тогда развяжу руки.

– Угу.

– Хрыч!

Он заводит нож за спину, и я чувствую, как веревка сзади разрывается, и мои руки больше ничто не держит. Они свободны.

"Свободные руки – разве не этого ты хотел?"

Рывком потянуться вверх, достать до шеи моего мучителя Хрыча, схватить его – и душить, душить, ДУШИТЬ!..

Рука слегка дергается – и безвольно опускается, как ветка дерева на ветру.

"И кого ты собрался задушить в таком состоянии?"

– Держи, – Чудной протягивает мне ручку и чистый листок, – разомни пальцы.

Одинокая слеза капает на бланк.

– И, эта. Испортишь документ – отрежу ухо. Ты не думай, у меня, если че, еще такие бумажки есть.

Нет, не надо, пожалуйста! Я все сделаю, как вы хотите! Сделаю – только дайте немного времени, дайте возможность восстановить руку, и вы получите подпись в лучшем виде.

Рука выводит на чистом листе бумаги каракули. Я их не вижу – перед глазами одно большое разноцветное пятно. И слезы все текут и текут…

– Ну ты прохвесор прям как баба… Да не боись ты, дурашка!

"Не стреляйте в пианиста – он играет, как умеет."

– Ну хватит, сойдет уже. Пиши сюда. Тока смотри, как пишешь, а то я тя предупредил.

Не беспокойся, Чудной! Я веду ручку медленно, старательно выводя каждый штришок своей подписи, пытаясь при этом унять предательскую дрожь. На последней завитушке рука как назло вздрагивает слишком сильно, и линия уходит не совсем в ту сторону…

Или совсем не в ту…

– А ну дай гляну… Че так коряво, братан? Это ж не пойдет! Это ж точно никто не поверит!

– Я… я старался…

– Плохо ты старался, братан. Хрыч!

– Ща сделаем! – с готовностью откликается тот.

– Нет! НЕТ! НЕ НАДО!

Я же не специально, ну пойми, ну ты же человек, в конце концов!

Хрыч хватает меня одной рукой за волосы, а в следующий миг я ощущаю прикосновение к уху чего-то острого. Потом оно прижимается сильнее, боль десятикратно отзывается в моем сознании, и все становится серым, как уже было недавно…

И снова ледяной душ возвращает мне ощущения.

– Эх, прохвесор… И где ты тока такой выискался? Не волнуйсь, он тебе тока кусочек срезал, отрастет. Правда, Хрыч?

– Гы-гы!

– Вот вишь? А ты в обмороки сразу… Ладно. Сойдет твоя крокозябра. Это ж кто б мог подумать, а? Скока человек ты отсеял своими проверками? А я вот взял да и прошел! Хреновые у тебя методы проверки, братан! Мой метод куда лучше. Правда?

Я слушаю все это с полным безразличием, и на последний вопрос только киваю и что-то мычу. Дело сделано. Неизвестно, как все обернется потом, но сейчас это должно закончиться. Я выполнил его требование, я все подтвердил, я поставил подпись – значит, он меня отпустит. Он должен меня отпустить, ведь он хочет получить деньги, а для этого я так или иначе нужен ему живым и желательно здоровым. А иначе зачем было это представление?

– Вы двое, пошли вон, – говорит Чудной.

– Теперь я… могу идти? – спрашиваю, когда мы остаемся наедине.

– Ты погоди, братан. Идти, куда идти? Думаешь, поставил каракуль и отделался? Думаешь, все так просто, да? А шо ты на это скажешь, а, падлюка?

Чудной поднимает бумагу перед собой и вдруг стремительно рвет ее пополам, а потом сминает две половины, скатывает в ком и рвет снова…

Я тупо смотрю на его действия. Что-то застревает в горле и мешает дышать. Хочу что-то сказать, хочу спросить, почему, зачем он это делает – но слова упорно не желают выходить наружу. Перед глазами только руки Чудного, рвущие на мелкие клочки ненавистный документ, который я только что подписывал с таким трудом.

– Оп-па – и нету! Вишь, как оно просто, прохвесор? А ты думал, мне твоя бумажка нужна? Бабки нужны? Да я ж не идиот, братан! Типа я не знаю, что никому ничего ты бы этой бумажкой не доказал? И ты тоже это знаешь. А какого тогда обманул?

– Я не… я бы попытался…

– Нахрен мне твоя попытка нужна! Жить ты хотел, мудак, потому и обманул, вот что! Тока ниче у тебя не вышло, сука, потому шо я не хочу, шобы ты жил! Понял, да?

"…когда Чудной разберется, уже не с чем прикалываться будет…"

"Он мне пока живым нужен…"

Пока…

А в его руке уже оказывается пистолет.

– Мне не бумажка была нужна – я на твою морду посмотреть хотел, когда ты свой дерьмовый автограф выводить будешь. Как ты, падла, все свои убеждения продашь, тока шобы жить. Так вот – дешевка это, твои убеждения! Больше чем на пару минут жизни не потянет!

В моем поле зрения оказывается тот самый железный прут, с которым Чудной "искал" оружие. Если бы я был героем боевика, я бы сейчас сделал стремительное движение, схватил прут, долбанул его по башке, он бы потерял пистолет, а потом…

"Это тебе не фильм – это жизнь!"

А что мне мешает это сделать в реальной жизни, сейчас?

А вот этот самый пистолет и мешает. И еще – тело, неспособное на подобный рывок.

"Не стреляйте в пианиста – он играет, как умеет."

– Ты, сука, знаешь, что ты делаешь? Ты убиваешь в людях веру! У них в жизни все и так черным-черно, и без просвета никакого. Они от болезней умирают, на крыши лезут и под машины бросаются! Так ведь не все бросаются, потому что верят, что будет когда-нить лучшее время. Что даже от неизлечимой болезни есть средство, и при самой паршивой жизни судьба может повернуться к лучшему. А тут приходят такие мудаки как ты, и говорят: излечения нет! Судьбы нет! И ваще – чудес, дорогие мои, не бывает! Смиритесь с этим, и живите, как можете! Так ведь не могут, братан! Не могут!.. Ты отбираешь у них надежду, а надежда, сам знаешь, умирает последней. Нет надежды – нет больше человека. Не может он жить без надежды на чудо! Вот ты же щас надеешься на чудо? Знаешь, сука, шо я выстрелю, а ведь надеешься, шо не выстрелю, а? Ну так напрасно надеешься! Потому что какого хрена ты должен жить, когда они умирают? Какого, я тя спрашиваю?!

Я не вижу ничего, кроме черного круга с отверстием посредине. Он, словно змея, парализует меня, не давая ни двигаться, ни говорить.

"Как змея… Ты же всегда боялся змей."

"Это не сверхспособность – это вещь!"

Нет никаких сверхспособностей! Не было, нет, и не будет… Как жаль, что это правда!..

"Не стреляйте в пианиста – он играет, как умеет."

"Не стреляйте в пианиста – он…"

"Не стреляйте…"

Щелчок – Чудной взвел курок.

– Молчишь, братан? Потому что нечего те сказать! Потому что я прав, а ты нет! Это у себя в кабинете ты мог прикалываться как хотел, а здесь мы играем по моим правилам.

"…не с чем прикалываться будет…"

– И в моих правилах написано, что игре конец пришел. Такие вот дела, прохвесор!

Я все еще смотрю в одну точку. Сейчас оттуда вылетит птичка. Птичка-синичка… И полетишь ты далеко-далеко, в теплые края…

"В края, из которых не возвращаются!"

– Ну ладно, братан, я ж те не зверь какой. В таких случаях последнее желание полагается. Или хоть последнее слово. Скажешь последнее слово? Ну скажи, что ты, блин, борец за справедливость, а я, эта… продажная девка империализма… Скажешь? Ну хоть че-та?

Хоть что-то… хоть бы он уже поскорее… зачем так долго…

"Солнышко в руках…" С другой стороны…

Приходят двое громил, и летит все…

– Дайте еще один… шанс…

Только когда Чудной отвечает, до меня доходит, что я произнес это вслух.

– Шанс, говоришь? Хорошо, прохвесор! Я даю тебе шанс. Радуйся – не каждый получает такой шанс. Шанс начать все с самого начала. С самого-самого начала. Ты же веришь… не, че это я, ты же у нас ни во что кроме науки не веришь. Куда уж тебе в это… переселение душ… А, один хрен! Мож, и выйдет из тя в следующей жизни че-нить стоящее. А не выйдет, так и не очень хотелось! Три!

"Не стреляйте в пианиста – он играет, как умеет."

– Два!

Валечка! Алешка! Как же так?.. Ведь нельзя же… Они же не переживут, они…

– Один!

Вот и все. Вот ты и получил доказательство. До конца жизни запомнил. Вот ведь как бывает…

– Пли!

Ба-бах!

Меня швыряет назад, и голова бьется о что-то твердое. Туман, радуга… Шум прибоя… Блаженство!

Куда я попал – в ад или в рай?

"Разве мог такой, как ты, попасть в рай?"

Ада нет. И рая нет. И реинкарнации тоже нет.

А что же тогда есть, если я все еще могу думать?

– Отомри, прохвесор! Я мимо стрельнул!

"Не верь ему! Сейчас ты успокоишься, а он выстрелит второй раз, и теперь уже – по-настоящему!.."

Только почему он так странно смеется?

– Эх, никчемный ты человек, братан! Пустышка!

Я начинаю различать черты его лица – и не вижу в них больше никакой злобы и агрессии, никакого желания мстить. Разве что любопытство – словно я какой-нибудь экспонат на выставке. Или подопытная морская свинка.

Но почему меня так задели эти его слова?

Потому что он сказал их без наигранной бравады, без всякого понта и желания намеренно унизить человека, как было до этого. Он просто сказал то, что подумал.

Потому что это правда!

– Сколько времени и сил я на тебя потратил! Сколько возможностей у тебя было! Сначала, когда они тебя взяли на улице. Потом – в машине. Потом – сразу после приезда на дачу. Дальше – когда ты лежал в подвале. Наконец, когда тебя притащили сюда. Но ты не использовал ни одной, ни одной!

Я четко слышу каждое слово, и все же смысл этих слов ускользает от меня, потому что тут же подменяется на другой – я все еще жив! И даже более того – откуда-то я знаю, что теперь мне уже ничего не угрожает, что теперь я останусь жить и дальше, что я наконец-то уйду отсюда, потому что…

Не знаю, почему. Но знаю, что так будет.

– А я рассчитывал, что даже у такого закоренелого скептика, как ты, может что-то прорезаться. Ты же хотел жить, хотел, как ничего и никогда больше не хотел, почему ты не боролся за свою жизнь? Почему, я тебя спрашиваю?!

Меня даже не удивляет, что Чудной говорит сейчас чистым языком, без всяких простоватых и нецензурных словечек.

Меня уже ничто не удивляет.

– Я, э-э… я не понимаю…

– Эх, профессор! У каждого человека есть сверхспособности. И каждый может при желании их использовать. Надо только его… раскрутить. Но тебя я раскрутить не смог. Все старания пропали даром. Твои способности давным-давно умерли, даже не успев родиться. В ситуации, когда тебе было нечего терять, кроме жизни, у тебя не проявилось ничего – только панический страх. Ничего! А я думал, надеялся…

– Кто вы такой???

– Это не важно. Мы занимаемся примерно тем же, что и вы – только неофициально. Вы нигде не найдете сведений о нашей организации – если бы это было возможно, она уже давно прекратила бы свое существование. Но есть одно принципиальное отличие между вами и нами. Вы стараетесь в первую очередь развенчать то, что люди называют сверхспособностями. Мы стараемся такие способности в человеке раскрыть и приумножить. Поэтому и методы у нас… немного разные. Но с тобой у меня ничего не получилось. К огромному моему… и, надеюсь, твоему, сожалению.

– Но это же… это ведь криминал! Вы не имели никакого права…

– Братан, быстро же ты осмелел! А я ведь пистолет еще из руки не выпускал!

– Но… если вы говорите от имени организации…

Он опустил руку куда-то под стол. Обратно эта рука вернулась с пачкой денег.

– Это вам от имени организации. Сумма вполне достаточная, чтобы покрыть ваши расходы на лечение.

Я только смотрю на аккуратно упакованные банкноты. Никакие слова уже не приходят на ум.

– Давайте рассуждать здраво, Владимир Павлович. – его переход на "вы" и обращение по имени-отчеству уже кажется мне совершенно естественным. – Сейчас я отвезу вас домой – считайте это небольшим одолжением с моей стороны за все, что вам пришлось здесь вытерпеть – и больше мы с вами никогда не встретимся. Что дальше? Пойдете в милицию? Скажете, что вас мучил человек со шрамом и двое его приспешников на даче на окраине города? Дачу они, может быть найдут. Но, уверяю вас, попытки связать этот дом с неким человеком со шрамом на пол-лица ни к чему не приведут, также как и вообще попытки найти этого человека. Да, кстати, тот труп, что напугал вас в подвале, к нам никакого отношения не имеет – мы всего лишь перетащили его с одного места на другое. К тому же, Хрыч с Моряком, если бы им все-таки удалось на них выйти, имеют о нас и наших целях очень смутное представление. Так что смиритесь, профессор! Живите дальше, и забудьте этот воистину кошмарный для вас инцидент. Через месяц вы поправитесь, организм у вас крепкий, и за полгода вы вновь наберете форму. Занимайтесь спортом, знаете – это полезно для здоровья.

Мне уже не хочется ничего спрашивать. Будто организм чувствует, что силы ему в ближайшее время не понадобятся, и поэтому они оставляют меня с каждой секундой. Я уверен, что потом вспомню уйму вопросов, которые нужно задать этому человеку – только потом в этом не будет никакого смысла, потому что человека рядом уже не будет. А сейчас эти вопросы упорно не хотят приходить в голову.

– Пойдемте, Владимир Павлович. Я посажу вас в машину… Нет, не в ту, в другую машину. Держитесь за меня, вот так… Может, позвать Хрыча, он поможет? Нет, пожалуй, не надо, вам ведь будет неприятно его снова увидеть… Вот так, видите, все хорошо, все спокойно, больше вам бояться нечего, никто больше не будет вас бить…

* * *

Я почти не помню, как доехал домой и как попал в квартиру. Помню только, что лежал в постели, и кто-то сидел надо мной, говорил какие-то ласковые слова, и я скорее догадывался, чем знал, что это Валечка. И даже хотел что-то сказать в ответ – но не мог…

Утром на следующий день я проснулся от резкого укола в сердце. А потом он повторился еще, и еще раз…

Рука невольно тянется к груди, и я срываю одеяло. Удар изнутри – словно что-то пытается разорвать мою грудь. Автоматически, едва осознавая, что я делаю, срываю повязки. Еще один удар, сильнее – и тут вдруг наступает облегчение, и боли как не бывало. Осторожно, едва касаясь груди, подношу руку, и нащупываю в этом месте нечто твердое, выпирающее из кожи. Что бы это могло быть? Хватаю предмет двумя пальцами, слегка раскачиваю – и на удивление легко извлекаю. По-прежнему нет ни боли, ни каких-либо неприятных ощущений.

Еще до того, как подношу эту вещь к глазам, я уже знаю, что это такое.

Пуля. Самая настоящая пуля, только что странным образом вышедшая наружу из моего организма.

Значит, Чудной все-таки не промахнулся?!

"Хочешь доказательство? Будет тебе доказательство!"

Но как он мог знать?..

"Поэтому и методы у нас… немного разные."

Он ничего не мог знать… до того.

Моя спина вдруг перестает чувствовать кровать, на которой я лежу…

* * *

Через несколько дней, когда стало ясно, что моя жизнь вне опасности, я заставил врача ответить на все возникшие у меня вопросы.

Да, пуля, вне всякого сомнения, пробила грудную клетку и застряла в сердце.

Да, она была внутри целые сутки.

Да, при первом осмотре ничто не указывало на наличие в груди глубокого огнестрельного ранения.

Да, пуля вышла наружу непостижимым образом.

Да, от такой раны обычно умирают мгновенно.

Да, внутри все заросло, остались только легкие рубцы, которые с каждым днем все менее и менее заметны.

Нет, ему не известны подобные прецеденты в медицинской практике.

Нет, он не способен найти этому какое-либо разумное научное объяснение.

Да, считайте это чудом. Вам очень повезло, Владимир Павлович. Вы даже не представляете, как вам повезло.

На следующий день я нашел в себе силы позвонить нашему директору и сообщить ему о моем увольнении из Фонда. Он советовал не спешить, а подумать до того времени, когда здоровье позволит мне снова приступить к работе.

Нет – мое решение окончательное, и ничто не заставит меня его изменить.

* * *

Через несколько месяцев, чувствуя себя не то чтобы отлично, но вполне сносно, я уехал в другой город и вернулся к занятию, более близкому к моей первоначальной профессии – психиатрии.

Я почти не поддерживаю контактов с бывшими коллегами и прочими знакомыми на почве моей деятельности по проверке сверхспособностей. Более того, я всячески избегаю любых дискуссий на эту тему; если же кто-то и заикнется в моем присутствии о таких вещах, я предпочитаю поскорее перевести разговор на что-нибудь другое. И все же одна мысль, словно навязчивая идея, продолжает преследовать меня.

Я мечтаю найти своего "испытателя" и задать ему всего один вопрос: почему он обманул меня – ведь он не мог не знать, что пуля попала в цель?

28-31.10.99