Текст книги "Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях"
Автор книги: Константин Базили
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
Глава 10
Состояние дел в начале 1839 г. – Расположения Махмуда. – Обратный взгляд на переговоры султана с пашой. – Безуспешное ходатайство Франции. – Невестка Мухаммеда Али в столице. – Перемена министерства. – Сарим-эфенди в Египте. – Военные приготовления султана. – Новые возгласы Мухаммеда Али о независимости и ответ европейских кабинетов. – Поездка паши к верховьям Нила. – Его нота генеральным консулам. – Приближение османской армии к сирийской границе. – Борьба Махмуда с министерством. – Советы любимцев. – Скрытность султана. – Обширный план вторжения в Сирию. – Самонадеянность сераскира Хафиз-паши
1839 год наступал под грозными знаменами для египетского владычества в Сирии. Правда, мятежи были утишены; гражданское устройство края усовершенствовано; торговля процветала, внутренние сообщения до того обезопасены, что пешеход один, без конвоя, шел от Халеба до Газы с векселями и пачками денег для купцов; повеления не только Мухаммеда Али, но и дамасского его наместника и окружных муселимов внушали несравненно более страха, чем султанские фирманы в последний период владычества турецкого в Сирии; горские племена склоняли выю под ненавистный закон рекрутства, все сословия были обезоружены, а если у кого и хранилось ружье или ятаган, то они, верно, ржавели, будто заветные клады, где-нибудь под скалой, в сокровенном ущелье гор или в утробе земли; ропот народный выражался только глухими стонами от одного конца Сирии до другого, а дерзновенные роптатели и всяк, кто посмел бы хотя впотьмах подстрекать народ к сопротивлению или рассеивать слухи неприязненные, подвергался беспощадной опале. В Дамаске и Тараблюсе, в этих двух городах, где сходство натуры, благоуханное прозябение и обилие вод будто поддерживают моральное и физическое сродство в жителях, Ибрахим напугал воображения зрелищем кровавой казни почетных мусульман за их происки и ропот. Около 40 тыс. регулярного войска занимали Сирию. Укрепления Колек-Богаза и Акки достраивались грозными сторожами внутренней и внешней безопасности не края, но правительства, обнявшего свою изнеможенную добычу в железные рукавицы и тщательно следившего за всяким ее трепетанием.
А между тем гроза собиралась на севере. Сирийские народонаселения чутким ухом подслушивали далекие ее отголоски, едва смея предаваться утешительной надежде освобождения от ига, спасительного во всех отношениях, но тяжкого для страны, привыкшей к жизни разгульной и буйной.
Мы говорили уже о расположении султана Махмуда к египетскому паше. Обида, нанесенная в 1833 г. султанскому величеству в глазах всего правоверного народа и Европы, была тем чувствительнее для честолюбивой его души, что судьба, часто ему изменявшая в борьбе с внешними врагами, была постоянно благоприятна той великой мысли, которая ознаменовала царствование Махмуда, – восстановлению единодержавия в империи, истощенной своим феодальным устройством, несмотря на осеняющий ее призрак восточного деспотизма, и которая, видимо, клонилась к раздроблению по следам ее западной соседки – империи Германской.
Все строптивые вассалы принесли один за другим свою покорность или свою преступную голову к вратам серальским. Народонаселения стали более или менее вкушать первые плоды преобразований и отдыхать под скипетром законного государя от военного деспотизма бунчуков. Сам султан, освобожденный исполинским трудом от опеки янычар и от дерзких предприятий наместников своих в областях, мог, наконец, царствовать и самодержавно повелевать в своей империи. Он был вправе ждать от своих преемников славного прозвания восстановителя османского колосса не в смысле завоевателя, но в смысле более почетном – преобразователя.
Что же, великий подвиг Махмуда оставался несовершенным: Мухаммед Али не только продолжал с успехом свой постоянный бунт, держа в руках три обширные области, колыбель ислама, но, кроме того, он грозным метеором носился над всей империей, и его пример и его успехи служили как бы продлитием ненавистной старины, разрушению которой султан посвящал всю свою деятельность.
После Кютахийского договора Махмуд с успехом продолжал формирование своей армии и занимался устройством разных отраслей по внутреннему управлению империи. Та же непреклонная воля, которой ознаменованы кровавые начинания его подвига, проявлялась во всем направлении гения, осужденного беспощадно разрушать кругом себя, бороться с предрассудками своего народа и с накопленным в два века злом, прежде чем воссоздать из обломков стройное здание, им замышленное. Преобразования правительственные были удачно совершаемы в столице, а успехи султанского оружия в Румелии и в Анатолии очищали им дорогу в области. Хафиз-паша, фельдмаршал Востока, довершал покорение курдов и подчинял рекрутскому набору горские племена, не признававшие дотоле никакой власти. Затем он оставался в Анатолии и прилежно устраивал свою армию при содействии прусских офицеров генерального штаба, вызванных Портой для руководства уже не полков в строевой службе, но генералов, еще не посвященных в науку европейской стратегии.
С осени 1838 г. главная квартира Хафиз-паши была в Малатье (древней Милитене), и только жестокость зимы заставила сераскира отложить до весны переход в Самсат (древний Самосат), ниже по Евфрату, спускаясь к сирийской границе. Диярбакыр, Урфа, Харпут и Мараш – вся страна на север от Халебского пашалыка – кипели приготовлением к войне. Было очевидно, что войско султанское, отрезанное от северо-западной границы Сирии гранитным ее стражем Тавром и укрепленными ущельями, готовилось проникнуть в Сирию с северо-восточной стороны вдоль Евфрата. В константинопольском арсенале с великой деятельностью продолжались во всю зиму приготовления флота. Капитан английской службы Вокер (Walker) [208]208
Вокер Болдуин (1802–1876) – английский адмирал. С разрешения адмиралтейства был принят в 1838 г. в турецкий флот. В 1845 г. вернулся в Англию. – Прим. ред.
[Закрыть]был назначен в качестве советника (мустешар) при капудан-паше для надежнейшего устройства этой части.
Бросим теперь обратный взор на дипломатические сношения Египта с Константинополем после Кютахийского договора. Мы упоминали уже о странном предложении, которое дерзнул сделать египетский паша Австрии, Англии и Франции в 1834 г. относительно признания его независимости и вступления с ним в союз. После поучительных ответов, данных его честолюбию европейскими кабинетами, Мухаммед Али, несмотря на раболепную лесть окруживших его советников, турок и европейцев, понял, однако ж, что эти планы несбыточны. По крайней мере он не терял надежды признания наследственных прав в его семействе на области, бывшие в его управлении.
Долженствуя бороться с тяжкими неудобствами обладания неверного, основанного только на успехе оружия, видя постоянно направленный взор Махмуда на Сирию, Мухаммед Али старался уловить всякий случай к новым переговорам в надежде исходатайствовать права наследственные в своем роде и тем упрочить собственное свое положение в глазах народа, волнуемого мыслью о султане, и довершить кютахийское торжество. С каждым годом он выдумывал новые предлоги, чтобы не платить условленной подати, которой были обложены его пашалыки. Вместо подати посылал он богатые дары своему государю по поводу бракосочетания его дочерей, будто издеваясь над его бессилием и чтобы дать ему почувствовать неудобства, проистекающие для него самого от неопределительности и неправильности взаимных их отношений. Султан отвечал суровым словом на дерзновенные учтивости своего вассала и требовал подати вместо подарков. Между тем французское посольство усердно ходатайствовало у Порты о даровании Мухаммеду Али наследственных прав. Порта охотно соглашалась уступить Мухаммеду Али в потомственное владение Египет на праве полномочного наместника, обложенного известной суммой подати и подчиненного общим внутренним законам империи и ее трактатам с другими державами; но она требовала обратно Сирию, Аравию и Кандию. Ходатайство Франции распространялось и на Сирию и основывалось на том доводе, что область эта в руках Мухаммеда Али была бы прибыльнее для Порты, чем в непосредственном ее управлении. Доводы эти показывались обидными для самолюбия султана, как и самое ходатайство дружественной державы, на котором, очевидно, основывались упрямые притязания египетского паши.
Кроме этой внешней пружины, Мухаммед Али не упускал из виду внутренних, потаенных пружин старинной турецкой политики, чтобы завлечь в свою сторону лиц, окружавших султана, и через них действовать на его ум. В 1836 г. он отправил в Константинополь свою невестку Зехра-ханум, вдову умертвленного в Сеннаре Исмаил-паши, к ее отцу Ариф-бею, одному из первостатейных улемов [209]209
Сословие законников и ученых.
[Закрыть]. Под предлогом свидания с отцом он поручал невестке по гаремным стезям Стамбула, где женщины при всем своем уничижении имеют, однако ж, то же влияние, как и в других столицах, действовать на умы в диване и серале в пользу старого свекра.
Зехра нашла почетный и ласковый прием в Константинополе и продлила свое там пребывание. Между тем в проезд через Каир муллы, назначенного в Мекку, Мухаммед Али окружил его почестями и ласками, со слезами говорил с ним о роковой для правоверного народа ссоре с султаном и, зная его связи с разными вельможами, убедил его пригласить в Египет Ахмеда Февзи-пашу, главного командира гвардии и любимца этой эпохи, чтобы поговорить о делах и сообщить ему нечто важное. Письмо муллы было представлено султану. Махмуд охотно отпускал своего любимца, который в настоящий фазис своего странного поприща усердно ходатайствовал о дружелюбном разделе с Египтом и слыл приверженцем Мухаммеда Али.
Но тогда же случилась одна из обычных в Турции нежданных перемен министерства. Знаменитый Пертев-паша в заговоре с Халиль-пашой и с Ахмедом Февзи-пашой свергли старого сераскира Хозрефа, который столько лет уже пользовался всей доверенностью султана. Халиль был пожалован в сераскиры, Ахмед Февзи – в капудан-паши, а Пертев стал душой нового министерства. Исполненный гения и фанатизма старого мусульманина, ревностно преданный престолу и умея ценить таланты вернее, чем султан Махмуд, Пертев смело представил, что для переговоров с человеком столь хитрым, каков был Мухаммед Али, нужно было отправить не вельможу, не любимца, которого полномочия могут иногда переступать за грань правительственных инструкций, но человека делового. Султан убедился, и на место капудан-паши был отправлен в Египет с дарами к паше и с портретом султана бей-ликчи Сарим-эфенди, помощник министра иностранных дел.
В начале 1837 г. открылись конференции в Каире; Мухаммед Али, видя готовность султана к переговорам, не сделал от себя никакого предложения, а объявил, что он доволен своей судьбой, но во всяком случае готов слушать предложения Порты. Обманутый в своем ожидании Сарим видел себя принужденным объяснить свои предложения, вместо того чтобы войти в разбирательство притязаний паши. Прежде всего он посоветовал Мухаммеду Али отправиться самому в Константинополь и войти в объяснения непосредственно с Портой и с султаном или по крайней мере отправить туда надежную особу с полномочием от себя. Паша ловко отклонил и то и другое под предлогом, что его присутствие необходимо в Египте и что никому не мог он вверить окончательное решение дела, от которого зависела вся судьба его и его потомства.
Каир. Гравюра В. Г. Бартлетта, 1820-е гг.
Но в самом деле он слишком знал по опыту расположение к нему султана и вельмож, предания тайных мщений стамбульских были еще слишком свежи, чтобы ввериться султанскому слову. С другой стороны, ему было несравненно выгоднее вести переговоры в Египте с полномочным султана, чем следить издалека ход дела и списываться с Константинополем. Принужденный объясниться, Сарим предложил паше в потомственное владение Египет и Аравию. В ответ на это Мухаммед Али представил ему итог доходов и расходов по управлению Аравийского полуострова, чтобы доказать, сколь великий ущерб приносила ему эта страна, которой управление почитал он не преимуществом для себя, но тягостным бременем усердия ради к престолу и к вере.
Его довод был, по-видимому, неопровержим; Аравия дотоле поглощала только казну и войска египетские; но не менее того паша мог со временем извлечь из нее великие выгоды торговые и политические. Наконец, Сарим высказал и последнее свое предложение, которое состояло в том, чтобы присовокупить к Египту всю Южную Сирию, обширный пашалык Акки (Сайда-эйалет) и Тараблюсский пашалык, не выражая, впрочем, условия о потомственном ли или пожизненном владении этой частью Сирии. Мухаммед Али, очевидно, хотел только проведать расположение султана и Порты и в этом отношении достиг своей цели. Когда же все высказал Сарим, хитрый паша стал доказывать, что ему необходима вся Сирия, и наотрез отвечал, что он ничего не уступит, а разве может удовлетворить Порту набавлением подати и даже предоставлял вполне произволу султана определить сумму добавочной подати.
Тем заключились переговоры; Сарим отплыл обратно в Константинополь, а паша, желая действовать на воображение народа в Египте и в Сирии и на общественное мнение Европы, перепутал все дело будто из недоразумения и торжественно объявил генеральным консулам великих держав, что султан предлагал ему Сирию в потомственное обладание.
По возвращении Сарима в Константинополь Порта официально писала Мухаммеду Али в смысле последнего предложения ее посланца об уступке Аккского и Тараблюсского пашалыков в пожизненное владение с правом потомственного обладания на Египет и Аравию, извещая, что султану угодно было подтвердить это распоряжение. Грамота великого везира была исполнена ласковых выражений. В ответ на это Мухаммед Али возобновил с новой настойчивостью свои домогательства на наследственное обладание всех пашалыков, ему вверенных, и отклонил предложения Порты, предпочитая продлить еще неизвестность своей судьбы.
Махмуд, обманутый в своем ожидании и убедившись в невозможности миролюбного раздела с честолюбивым вассалом, стал помышлять только о средствах к его наказанию и удвоил свои усилия для устройства армии Хафиз-паши. Мухаммед Али, со своей стороны, перестал уплачивать подать, и на представления об этом консулов великих держав он хладнокровно отвечал, что, ввиду военных приготовлений Порты, посылать деньги в Константинополь значило бы давать врагу в руки оружие и что, все-таки пребывая верным и покорным своему государю, он не мог действовать вопреки инстинкту самосохранения.
В эту пору Сирия кипела Хауранской войной. По утушении всех мятежей Мухаммед Али, упоенный своим счастьем и не надеясь уже ни на что от произвольного согласия своего государя, обратился вновь к европейским державам со старинной своей мечтой о независимости, но уже в новом виде, по соображению с настоящими расположениями кабинетов. В 1834 г. паша, обманутый журнальными толками, задумал бросить факел войны между великими державами, вооружить Австрию, Англию и Францию против России и в этой общей суматохе привести в исполнение свои честолюбивые планы. Убежденный затем в безумии своего покушения, он стал забавлять своего государя хитрыми переговорами. Теперь он видел твердую волю великих держав сохранить мир и предупредить всякий взрыв на Востоке. Основывая свои расчеты на этом, он вообразил, что угрозой нарушения мира он достигнет своей цели и вынудит у европейских кабинетов устройство дел на Востоке к его удовлетворению. Он объявил генеральным консулам Австрии, Англии, Франции и России твердое свое намерение провозгласить свою независимость и поддержать ее оружием. Это было весной 1838 г. Заметим эпохи, ибо всякая из них соответствует какому-либо успеху оружия паши в Сирии. В 1834 г. честолюбивый вассал говорил о независимости по усмирении Набулусского бунта. Теперь, едва окончена кровопролитная война Хауранская, Мухаммед Али заговорил опять о независимости.
Ответ европейских кабинетов и этот раз был еще строже и выразительнее, чем в 1831 г. В случае посягательства паши на нарушение мира на Востоке, Австрия и Франция грозили своим гневом; Россия и Англия гораздо решительнее объявили свое намерение содействовать султану для его [паши] наказания. Старый паша не терял, по крайней мере, надежды ходатайством о несбыточной независимости достигнуть главной своей цели – прав наследственного обладания, обеспеченных или, по крайней мере, признанных европейскими державами. В ответ на грозное объявление кабинетов он смиренно, но решительно представил это притязание, опираясь на заслуги, оказанные им Порте, странам, им управляемым, торговле европейской и человечеству. Что же касается до границ просимого им наследственного удела, он с особенным искусством избегал в объяснениях своих пред державами решительного отзыва о том, довольствовался ли он Египтом или, кроме этого пашалыка, требовал еще Сирию и Аравию и остров Кандию, вверенный его управлению.
К осени 1838 г. он объявил намерение свое посетить Верхний Египет и проникнуть оттуда в Сеннар и в отдаленные верховья Нила, в округ Фазоглу под 10° широты, на открытие золотых рудников. Пред своим отъездом он в знак умеренности и покорности доставил в Константинополь часть недоплаченной подати и вместе с тем сообщил генеральным консулам России, Австрии, Франции и Англии следующую ноту, выражающую крайнее его решение:
«Я представил уже четырем Великим державам все доводы, обозначающие положение мое и мои желания. Смею надеяться, что Его Величество N. N. не лишит меня своего благорасположения, возымеет со временем лучшее мнение обо мне и не воспротивится исполнению моих желаний, ибо желания мои сообразны и с европейской политикой, и с грядущим спокойствием Востока. Мне семьдесят лет; да будет позволено мне устроить пред смертью судьбу моего семейства. Ходатайствую о даровании мне прав наследственных и буду вполне удовлетворен этим, если достигну моей цели ходатайством и переговорами. Войну открывать я не намерен, и доказательство тому – отправление мое в Сеннар; но не дам связать себе руки, чтобы сделаться жертвой; прежде погибну, чем оставить на произвол судьбы мое семейство и мой народ. Если же не достигну этой цели моим ходатайством, если доводы мои не будут приняты во внимание великими державами, если не будет обеспечена грядущая участь Египта, наконец, если я буду предоставлен своей судьбе, то я сам изберу по своему крайнему разумению средства для устройства моих дел. В таком случае и если буду принужден прибегнуть к оружию, то, кроме наследственных прав, я провозглашу свою независимость. Ведаю, мне не устоять противу соединенных усилий четырех держав, могу погибнуть; но увеличит ли это славу Великих держав?.. Если же жребий войны будет мне благоприятен, предоставляю им судить о последствиях. Александрия, 5 сентября 1838 г.».
О новых переговорах с султаном уже не помышлял Мухаммед Али, и, несмотря на известие о деятельных приготовлениях малоазийской армии и о вооружении флота, беззаботно поплыл бодрый старец вверх по Нилу на совершение трудного пути более 4 тыс. верст туда и обратно по стране дикой, чрез пороги и чрез пустыни, то на ладье, то на верблюде, под знойным солнцем, под проливным дождем тропиков, в надежде отыскать золотое руно… А уже в это время доходы Египта простирались до 23 млн руб. серебром; Нильская долина была обращена в мызу; три или четыре миллиона ее народонаселения – в работников, которых кровь и пот тратил насильственно и невоздержанно честолюбивый паша в жгучей Аравии и в буйной Сирии на сооружение здания, несоразмерного с моральными и материальными его средствами, здания шаткого, призрака, которому издалека общественное мнение Запада давало громкое имя царства Арабского, судя по внешним его формам, грозным и правильным. Видя невозможность прикрыть доходами Египта непомерные расходы по Аравийскому полуострову и по Сирии, где его армии ждали по восьми и по девяти месяцев сряду уплаты выслуженного жалованья, предчувствуя наступавший политический кризис и необходимость еще умножить свои военные силы, Мухаммед Али пошел искать золота в утробе Лунных гор.
Меж тем как престарелый паша проводил всю зиму на совершение своего чудного похода в эту африканскую Колхиду современной мифологии, Ибрахим продолжал военные приготовления в Сирии. Ведая по опыту Хауранской войны все опасности народных возмущений в стране, где бунт был готов со всех сторон восстать стоглавой гидрой, он в этот раз был ласковее и мягче с народонаселениями, довольствовался вместо рекрутов нерегулярным отрядом друзов под начальством удалого Шибли Ариана и прощал многим городам рекрутские их недоимки. В марте 1839 г. Мухаммед Али возвратился с пустыми руками из своего похода в Фазоглу, чтобы заняться делами более положительными. Он также стал вооружать свой флот и поставлять рекрутов в египетскую армию.
В Константинополе военные приготовления становились деятельнее с наступлением весны и уже внушали опасение кабинетам великих держав, истощившим все усилия с 1833 г. для сохранения мира на тревожном Востоке. Посольства внимательно следили за воинственными наклонностями султана и его любимцев. Дотоле Порта пребывала в миролюбивом расположении, и не один раз ее представления обуздывали порывы гневного султана, в коем ненависть к египетскому вассалу делалась господствующей страстью и поглощала всю деятельность его ума, все способности пылкой его души. По многим признакам можно было подозревать, несмотря на миролюбивые заверения министерства, что султан стал уже лично направлять свои планы мимо своего министерства и без его ведома. Он сам непосредственно сносился со своим фельдмаршалом.
Хафиз-паша, храброе дитя Кавказа, страстно преданный своему султану, осыпанный милостями и ласками, горел нетерпением совершить великий подвиг, к которому стремилась душа Махмуда, наказать строптивого вассала, омыть стыд, покрывший османское оружие в 1832 г., и исполнить завет своего предшественника Решида Мехмета, сошедшего в гроб с мщением в душе. Хафиз был уверен в своем торжестве; армия его довершила свое военное воспитание в трудных походах против курдов, постоянные победы внушали бодрость солдату, и никогда, можно сказать, со времени учреждения регулярных войск на Востоке Турция не выставила армии, столь хорошо устроенной во всех отношениях. Хафиз секретными донесениями заверял султана в несомненной победе и ходатайствовал только о приказе открыть военные действия, ручаясь в одно лето изгнать египтян из Сирии. Таковы были чувства и надежды главнокомандующего армией. С другой стороны, генерал-адмирал и любимец султана Ахмед Февзи-паша, слывший за несколько лет пред тем приверженцем Мухаммеда Али и мирного с ним раздела, стал теперь ревностным проповедником войны. Льстя самой пламенной страсти своего государя, этот малодушный вельможа, продливший среди преобразований Махмудовых предания и уроки серальской политики, помышлял лишь о том, чтобы усилить свое влияние над мыслями султана и погубить одного за другим своих соперников. Знаменитый Пертев, употребивший его в 1836 г. орудием для низложения Хозрефа, был в свою очередь свержен с министерства, его казнь изменнически была выпрошена у Махмуда среди вакхических оргий сераля, а так как любимцы не могли обойтись без делового и опытного человека для руководства советом и министерством, то в этот промежуток престарелый, но еще бодрый Хозреф, способнейший и надежнейший из всех турецких вельмож, завладел опять влиянием если не на ум султана, то по крайней мере на Порту. Несмотря на тридцатилетнюю свою вражду к Мухаммеду Али, он проповедовал в это время мир и не один раз со смелостью старого верного слуги умолял своего государя не доверять судеб империи слепому случаю войны, не прерывать спасительных для государства гражданских преобразований и улучшать постепенно военное устройство. Этим было вернее, по мнению Хозрефа, достигнуть желаемой цели – покорения Сирии и Египта и наказания Мухаммеда Али, чем новым походом, которого случайности могли быть роковыми для армии, стоившей стольких трудов и усилий.
Всего более Хозреф отклонял войну тем доводом, что в настоящую эпоху, каковы бы ни были ее последствия, она не полюбилась бы народу от одного конца империи до другого, не говоря уже о том, что европейские державы взирали с неудовольствием на все эти треволнения Востока. Махмуд ценил еще заслуги старейшего из своих пашей и его великий ум; но в этом колебании между миролюбивыми советами Хозрефа и нетерпеливым порывом к задуманной мести султан позволял своим окружающим насмехаться над зловещим стариком, а потом, заверяя министерство в твердом своем намерении сохранить мир, списывался через мабеин (собственную канцелярию) с главнокомандующим армией, позволял ему спускаться из Малатьи к югу в Самсат и задумывал планы грядущей кампании в тайной беседе с капудан-пашой, завистником и тени влияния Хозрефа. Хозреф председательствовал в совете; там обрабатывались разные отрасли гражданских преобразований империи. Совет разделял мнения своего председателя и еще более, чем министерство, желал сохранения мира. Махмуд при всех своих деспотических наклонностях не хотел, однако, действовать вопреки мнению совета и министерства.
Между тем в военное министерство поступали донесения главнокомандующего о постепенном его приближении к сирийской границе вдоль Евфрата, по обоим берегам реки. Ответственность этих движений, секретно предписанных султаном, Хафиз-паша брал на себя, оправдываясь то необходимостью искать воздуха более здорового для войска, слишком претерпевшего от суровости прошедшей зимы и от повальных болезней, то недостатком пажитей для своей кавалерии. Хозреф не терял еще надежды предупредить разрыв. По его предложению Порта решила отрядить в лагерь особенного комиссара для осмотра войск. Добросовестный доклад комиссара мог укротить воинственные порывы Махмуда. Но в угодность султану выбор пал на Таяр-пашу, которому заблаговременно был продиктован из мабеина будущий доклад его о состоянии армии. В то же время султан секретно поручал полковнику Омар-бею [210]210
Ныне Омар-паша; он стал известным Европе тем, что в промежуток времени от падения Шихабов до введения нынешней системы управления на Ливане был правителем ливанским и усмирил в 1842 г. бунт друзов. Впоследствии отличился в Румелийской экспедиции (1844 г.), а в 1847 г. усмирил бунт курдов и Бедер Хан-бея.
[Закрыть], австрийскому ренегату, осмотреть резервные дивизии в Анкаре и в Конье. Уже авангард Хафиз-паши был в Бире (иначе Биреджик) на левом берегу Евфрата, в тридцати верстах от сирийской границы и трех переходах от Халеба. В апреле авангард перешел за Евфрат, между тем как главный корпус сосредоточивался в Самсате, и приготовил на правом берегу реки укрепленный лагерь. В начале мая прибыл туда сам главнокомандующий и подвинул к этому пункту свой корпус. Здесь по обоим берегам Евфрата была еще граница турецкая, но переход реки имел грозное значение, и уже рушились и последние надежды приверженцев мира. Комиссар Порты, от кого ожидали в столице точных сведений, чтобы решиться на мир или на войну, ускорил, может быть, по секретным наставлениям султана, результаты вверенного ему поручения.
Египетские войска сосредоточивались в Халебе. Ибрахим-паша, начальник штаба Сулейман-паша, военный министр Мухаммеда Али Ахмед Менекли-паша одни за другим туда поспешили готовиться к походу.
Весть о приближении султанских войск потревожила всю Сирию. Ненависть к египетскому правлению стала обнаруживаться в мусульманской черни фанатической преданностью к султану. В Дамаске, в Тараблюсе, в Халебе, в Набулусе и во всей Палестине ждали только первого известия о вторжении султанской армии и о поражении Ибрахима, чтобы восстать народными массами с его тылу. Но в то же время кровавые угрозы глухо преследовали повсюду христианское народонаселение, на которое чернь готовилась излить первую свою ярость. Из Дамаска, горнила мусульманского ханжества, готовилась искра первой вспышки, и христианское его народонаселение обречено было выкупить потоками своей крови восьмилетнюю льготу веротерпимости под египетским правлением. Ибрахим хорошо понимал эти расположения сирийских племен. Он предписал эмиру ливанскому стать лагерем со своими горцами по соседству Дамаска, чтобы содержать и страхе буйную его чернь.
10 мая османская армия подвинулась еще вперед до Незиба [211]211
Древняя Нисивия, о которой часто упоминается в войнах греческих императоров с халифами. Здесь Иоанн Цимисхий одержал победу над персами, и отсюда он вывез мощи Св. Иакова. Заметим здесь, что Цимисхий в этот поход завоевал Сирию в семь месяцев, с обычной быстротой всех завоевателей этого края, но и он недолго удержал ее за собой.
[Закрыть], в двенадцати верстах от сирийской границы, и стала там укрепляться лагерем. Война делалась неизбежной; но и та и другая стороны силились избегать наступательных действий, ибо и той и другой стороне была повторительно объявлена воля европейских держав о сохранении мира: Мухаммеду Али – со строгими угрозами, султану – с подобающим приличием.
Теперь стали раскрываться планы Махмуда, зрело и основательно им обдуманные. Ему хорошо было известно моральное состояние Сирии. Появление султанских знамен у сирийской границы было призывом к восстанию народонаселений, утомленных от египетского владычества. При первом народном восстании султанская армия имела бы законный предлог вступить в край дли восстановления мира, для разбирательства жалоб и вопля народного на султанского наместника, а египетскому войску, стесненному со всех сторон бунтом народным и армией султана, не оставалось другого спасения, как бежать стремглав в Египет, пока еще общий бунт не пресек бы обратного пути. С другой стороны, близость султанских знамен могла подействовать на дух самого войска египетского, привязанного одним только страхом к игу дисциплины, видевшего в Мухаммеде Али и в его сыне счастливых похитителей, чуждого всякого сочувствия к ним и осужденного даже победами своими ковать себе цепи более и более тяжкие.
Моральное состояние войска египетского также хорошо было известно султану, как и расположение сирийских племен. Сомнения не было в том, что в несколько недель наблюдательной стоянки Хафиз-паша привлек бы на свою сторону больше половины этого войска. В таком случае султан и зачинщиком войны не был, и избегал случайностей сражения. Утвердительно можно сказать, что войско Хафиз-паши было наблюдательным корпусом и что его присутствие было достаточно для исполнения мысли султана. Но могли ли долго оставаться в таких обстоятельствах две армии одна пред другой, ограничиваясь взаимным наблюдением? Хафиз сделал свой лагерь неприступным со стороны сирийской границы. Ему оставалось ждать несомненного морального эффекта своей позиции, и так как армия Ибрахима по необходимости сосредоточивалась в Халебе, то первая вспышка народной войны в Харуане, в горах Набулусских, в северных отраслях Ливана, где всего более кипело неудовольствие на египетское владычество, могла бы обнять всю Сирию и передать ее без боя власти законного государя.
Уже заблаговременно предусмотрительность Махмуда обеспечила решительный успех при наступлении благоприятной минуты: Али-паша багдадский, который еще недавно усмирил бунт своего предшественника Дауда, был готов с бедуинами ворваться в Сирию через Евфратскую пустыню; Индже Мехмет-паша мосульский выступал из Месопотамии со своими милициями, чтобы поддерживать операции главной армии; курд Сулейман-паша марашский вел воинственные ватаги курдов, к которым присоединились бы соплеменные им кочевья курдов внутри Сирии; наконец, Хаджи Али-паша и Иззет Мехмет-паша командовали двумя резервными дивизиями в Конье и в Анкаре, первый – угрожая ворваться в ущелья Колек-Богаза, второй – для поддержания действующей армии. Если присовокупить к этому обширному плану, так тщательно заготовленному Махмудом, предположенное появление флота у сирийских берегов и десанта в Тараблюсе, по соседству мятежного Аккара, то армия Ибрахима была бы задавлена обступавшим со всех сторон потоком и успех был несомнителен.
