Текст книги "Янтарный Виноград Аппалачей (СИ)"

Автор книги: Константин Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

  Надюшка, Надюшка...

  Вот тебя уже нет. Солнце заглядывает мне под козырек. Теплое, красноватое солнце над Аппалачами. Твоя дочь, конечно, уже сама взрослая женщина. Наверное, вышла замуж, родила детей. Александр состарился. Он очень любил тебя. Скромные парни, вроде него, если уж влюбляются, то на всю жизнь.

  Ты так и не уехала из Душанбе. Ты написала свою диссертацию про Курта Воннегута. Преподавала. Пережила гражданскую войну там. Видела, как «вовчики» гоняются за «юрчиками», а потом «юрчики» ловят «вовчиков». И все расстреливают всех. Так погиб отец Хафиза, так убили академика Буратова, начальника моего отца. Так остался лежать с пробитым лбом Алишер, который заведовал культурой.

  Ужаленная ладонь горит. Я спускаюсь по лестнице вниз. Отсасываю яд из ранки, сплевываю. Потом беру шланг и пускаю холодную струю. Холод воды облегчает боль. Я сдвигаю армейскую кепку со лба. Собственно, день закончен. Ничего не хочу делать.

  Вадик Каратыгин упился и захлебнулся в луже. Так мне сообщили. Остался вопрос: где в Душанбе он нашел такую лужу, чтобы захлебнуться? Он мог утонуть в ванне. По пьяни. Или на Комсомольском озере, грязном, теплом и вонючем. Или на Водонасосной, где идет водоотвод на город. Там во все времена тонуло много людей. Там были такие быстрые и крутые воронки. А мышцы часто схватывало судорогой. Наконец, мог упасть в фонтан возле театра оперы и балета. Там, где под высокими чинарами менты-чебуреки забрали однажды меня с девчонкой.

  Но никак не в луже.

  В Душанбе никогда не было никаких луж.

  Был палящий зной с конца мая по сентябрь. Был «афганец» в августе. Был иногда слабый, теплый снежок в январе. Он таял либо на следующее утро, либо через два-три дня. Но тогда мы помнили эту зиму очень долго – снег лежал, и этого было достаточно.

  Я помню, как Надя уходила. Материнство почти не изменило ее фигуру. Тонкую, в осиной талией, с легко покачивающимися бедрами. Светлые волосы отмахнула рукой. Ветерок снова бросил их ей на лицо. Она снова отмахнула.

  ...Вечер был теплым. Вечер для мороженого. Сначала я хотел навалить себе любимого ванильного. И сидеть при свечке в красном стаканчике на столе. Потом вдруг захотелось серьезно, без балды, выпить. Съездить в вино-водочный, взять большую бутылку, самую большую, с ручкой. Вернуться домой, закрыть машину, забросить ключи подальше. И стаканчик за стаканчиком усадить емкость. Если не до трех четвертых, то хотя бы до двух третей.

  И вспоминать свою безбашенную, очумелую юность. Нашу «седьмовскую» шпану, прозвавшую меня почему-то Динаром. Наши ходки по Гиссару и Такобу. Наших поселковых девчонок, в клешах от бедра, с еще недоразвитыми формами, с наивными челками. Андрюху Навныкина, который заражал их. Мои тренировки до седьмого пота. Мои выступления на ринге, визги почитательниц: «Костя! Ко-о-остя!».

  Отчего-то душевные разговоры с Хафизом, под дешевый коньяк и кроличье рагу. Это он однажды спросил меня: как ты думаешь, сколько погибло таджиков в гражданской войне? Я сказал, что, если на отряд в девять человек давалось два пулемета... Что если пятнадцать чекистов с тремя пулеметами могли отбиться от пятисот басмачей, но у которых не было пулеметов... То, может, две-три тысячи. В смысле посеченных из «Максимов». Он печально наклонил голову, красивую голову перса-интеллигента: две трети населения. Каждые два из трех были убиты, Костя...

  Я пытаюсь припомнить стихи Вадика Каратыгина, того самого, что позже, лет через пятнадцать, захлебнется в луже. Он ведь писал стихи. Бренчал на гитаре. Пел тонким, надтреснутым голосом. Нет больше ни стихов, ни песен. Были две маленькие, но тяжелые монеты с профилем царя...

  День погас прозаично. Никакого бухла. Никаких драм и разговоров с самим собой. Никакого Воннегута или Ремарка. Я навалил в блюдо свежесрезанного винограда. Водой из шланга помыл его. Сел на открытой веранде под гаснущим, темнеющим с каждой минутой небом. Стал отрывать ягоду за ягодой.

  Виноград был сладкий, прохладный, пахучий. Его аромат пьянил меня. Не нужно было никакой водки, никакого «бурбона».

  Из уходяшего во мглу неба выбрасывались летучие мыши. Кривыми, внезапными росчерками они чиркали по темно-синему сатину надо мной. И исчезали.

  Нет, жена даже не спросила, куда и надолго ли я уезжаю. Теща задала вопрос. Она была дама практичная, председатель профкома. «И как ты намерен содержать свою семью?» – спросила она. «Работа неслабая, – ответил я. – Командировки. Каждый месяц буду переводить по двести-триста. Потом поглядим...»