Текст книги "Песни из «Уголка»"

Автор книги: Константин Случевский

«Сколько хороших мечтаний…»

 
Сколько хороших мечтаний
Люди убили во мне;
Сколько сгубил я деяний
Сам, по своей же вине…
 
 
В жизни комедии, драмы,
Оперы, фарс и балет
Ставятся в общие рамы
Повести множества лет…
 
 
Я доигрался! Я – дома!
Скромен, спокоен и прав,—
Нож и пилу анатома
С ветвью оливы связав!
 

«Порой хотелось бы всех веяний весны…»

 
Порой хотелось бы всех веяний весны
И разноцветных искр чуть выпавшего снега,
Мятущейся толпы, могильной тишины
И тут же светлых снов спокойного ночлега!
 
 
Хотелось бы, чтоб степь вокруг меня легла,
Чтоб было все мертво и царственно молчанье,
Но чтоб в степи река могучая текла,
И в зарослях ее звучало трепетанье.
 
 
Ущелий Терека и берегов Днепра,
Парижской толчеи, безлюдья Иордана,
Альпийских ледников живого серебра,
И римских катакомб, и лилий Гулистана.
 
 
Возможно это все, но каждое в свой срок
На протяжениях великих расстояний,
И надо ожидать и надо, чтоб ты мог
Направить к ним пути своих земных скитаний,—
 
 
Тогда как помыслов великим волшебством
И полной мощностью всех сил воображенья
Ты можешь все иметь в желании одном
Здесь, подле, вкруг себя, сейчас,
без промедленья!
 
 
И ты в себе самом – владыка из владык,
Родник таинственный – ты сам себе природа,
И мир души твоей, как божий мир, велик,
Но больше, шире в нем и счастье, и свобода…
 

«Всегда, всегда несчастлив был я тем…»

 
Всегда, всегда несчастлив был я тем,
Что все те женщины, что близки мне бывали,
Смеялись творчеству в стихах! Был дух их нем
К тому, что мне мечтанья навевали.
 
 
И ни в одной из них нимало, никогда
Не мог я вызывать отзывчивых мечтаний…
Не к ним я, радостный, спешил в тот час, когда
Являлся новый стих счастливых сочетаний!
 
 
Не к ним, не к ним с новинкой я спешил,
С открытою, еще дрожавшею душою,
И приносил цветок, что сам я опылил,
Цветок, дымившийся невысохшей росою.
 

«Ты часто так на снег глядела…»

 
Ты часто так на снег глядела,
Дитя архангельских снегов,
Что мысль в очах обледенела
И взгляд твой холодно суров,
 
 
Беги! Направься к странам знойным,
К морям, не смевшим замерзать:
Они дыханием спокойным
Принудят взгляд твой запылать.
 
 
Тогда из новых сочетаний,
Где юг и север в связь войдут,
Возникнет мир очарований
И в нем – кому-нибудь приют…
 

«И вот сижу в саду моем тенистом…»

 
И вот сижу в саду моем тенистом
И пред собой могу воспроизвесть,
Как это будет в час, когда умру я,
Как дрогнет всё, что пред глазами есть.
 
 
Как полетят повсюду извещенья,
Как потеряет голову семья,
Как соберутся, вступят в разговоры,
И как при них безмолвен буду я.
 
 
Живые связи разлетятся прахом,
Возникнут сразу всякие права,
Начнется давность, народятся сроки,
Среди сирот появится вдова,
 
 
В тепло семьи дохнет мороз закона,—
Быть может, сам я вызвал тот закон;
Не должен он, не может ошибаться,
Но и любить – никак не может он.
 
 
И мне никто, никто не поручится,—
Я видел сам, и не один пример:
Как между близких, самых близких кровных,
Вдруг проступал созревший лицемер…
 
 
И это все, что здесь с такой любовью,
С таким трудом успел я насадить,
Ему спокойной, смелою рукою,
Призвав закон, удастся сокрушить…
 

«Шестидесятый раз снег прело мною тает…»

 
Шестидесятый раз снег прело мною тает,
И тихо льет тепло с лазурной вышины,
И, если память мне вконец не изменяет,
Я в детстве раза три не замечал весны,—
 
 
Не замечал того, как мне дышалось чудно,
Как мчались журавли и как цвела сирень
Десятки лет прошли; их сосчитать нетрудно,
Когда бы сосчитать не возбраняла лень!
 
 
Не велико число! Но собранный годами
Скарб жизни так велик, так много груза в нем,
Что, если бы грузить – пришлось бы кораблями
Водою отправлять, а не иным путем…
 
 
Противоречия красот и безобразий,
Громадный хлам скорбей, сомнений и обид,
Воспоминания о прелестях Аспазий,
Труды Сизифовы и муки Данаид,
 
 
Мученья Тантала, обманы сына, брата,
Порывы глупостей, подряд или вразброд;
Б одних я шествовал на подвиг Герострата,
В других примером мне являлся Дон-Кихот…
 
 
Шестидесятый раз снег предо мною тает…
Лазурна высь небес, в полях ручьи журчат…
Как много жизнь людей всего, всего вмещает,
И что же за число в две цифры – шестьдесят!..
 

«Вот она, великая трясина…»

 
Вот она, великая трясина!
Ходу нет ни в лодке, ни пешком.
Обмотала наши весла тина,—
Зацепиться не за что багром…
 
 
В тростнике и мглисто, и туманно.
Солнца лик и светел, и высок,—
Отражен трясиною обманно,
Будто он на дно трясины лег.
 
 
Нет в ней дна. Лежат в листах нимфеи,
Островки, луга болотных трав;
Вот по ним пройтись бы! Только феи
Ходят здесь, травинок не помяв…
 
 
Всюду утки, дупеля, бекасы!
Бьешь по утке… взял… нельзя достать;
Мир лягушек громко точит лясы,
Словно дразнит: «Для чего ж стрелять?»
 
 
Вы, кликуши, вещие лягушки,
Подождите: вот придет пора, —
По болотам мы начнем осушки,
Проберем трясину до нутра.
 
 
И тогда… Ой, братцы, осторожней!
Не качайтесь… Лодку кувырнем!
И лягушки раньше нас потопят,
Чем мы их подсушивать начнем…
 

«Если б всё, что упадает…»

 
Если б всё, что упадает
Серебра с луны,
Всё, что золота роняет
Солнце с вышины —
 
 
Ей снести… Она б сказала:
«Милый мой пиит,
Ты того мне дай металла,
Что в земле лежит!»
 

«Из моих печалей скромных…»

 
Из моих печалей скромных,
Не пышны, не высоки,
Вы, непрошены, растете,
Песен пестрые цветки.
 
 
Ты в спокойную минуту
На любой взгляни цветок…
Посмотри – в нем много правды!
Он без слез взрасти не мог.
 
 
В этой песне – час страданий,
В этой – долгой ночи страх,
В этих – месяцы и годы…
Все откликнулось в стихах!
 
 
Горе сердца – дар небесный,
И цветы его пышней
И куда, куда душистей
Всех цветов оранжерей.
 

«Воды немного, несколько солей…»

 
Воды немного, несколько солей,
Снабженных слабою, животной теплотою,
Зовется издавна и попросту слезою…
Но разве в том определенье ей?
 
 
А тихий вздох людской? То – груди
содроганье,
Освобожденье углекислоты?!.
Определения, мутящие сознанье
И полные обидной пустоты!
 

«Я помню, помню прошлый год…»

 
Я помню, помню прошлый год!
Чуть вечер спустится, бывало,
Свирель чудесная звучала,
Закат пылавший провожала,
Встречала розовый восход.
 
 
Короткой ночи текст любовный
Ей вдохновением служил;
Он так ласкал, он так пленил,
Он так мне близок, близок был —
Совсем простой, немногословный.
 
 
Свирель замолкшая, где ты?
Где ты, певец мой безымянный,
Быть может, неба гость желанный,
Печальный здесь, а там избранный
Жилец небесной высоты?
 
 
Тебе не надобно свирели!
И что тебе, счастливец, в ней,
Когда, вне зорь и вне ночей,
Ты понял смысл иных речей
И мировые слышишь трели…
 

«Во сне мучительном я долго так бродил…»

 
Во сне мучительном я долго так бродил,
Кого-то я искал, чего-то добивался;
Я переплыл моря, пустыни посетил,
В скалах карабкался, на торжищах скитался…
 
 
И стал пред дверью я открытою… За ней
Какой-то мягкий свет струился издалека;
От створов падали столбы больших теней;
Ступени вверх вели, и, кажется, высоко!
 
 
Но что за дверью там, вперед как ни смотри —
Не видишь… А за мной – земного мира тени…
Мне голос слышался… Он говорил: «Умри!
И можешь ты тогда подняться на ступени!..»
 
 
И смело я пошел… И начал замирать…
Ослепли, чуть вошел я в полный свет, зеницы,
Я иначе прозрел… Как? Рад бы передать,
Но нет пригодных струн и нет такой цевницы!..
 

«Кому же хочется в потомство перейти…»

 
Кому же хочется в потомство перейти
В обличьи старика! Следами разрушений
Помечены в лице особые пути
Излишеств и нужды, довольства и лишений.
Я стар, я некрасив… Да, да! Но, боже мой,
Ведь это же не я!.. Нет, в облике особом,
Не сокрушаемом ни временем, ни гробом,
Который некогда я признавал за свой,
Хотелось бы мне жить на памяти людской!
И кто ж бы не хотел? Особыми чертами
Мы обрисуемся на множество ладов —
В рассказах тех детей, что будут стариками,
В записках, в очерках, за длинный ряд годов.
 
 
И ты, красавица, не названная мною,—
Я много, много раз писал твои черты,—
Когда последний час ударит над землею,
С умерших сдвинутся и плиты, и кресты, —
Ты, как и я, проявишься нежданно,
Но не старухою, а на заре годов…
Нелепым было бы и бесконечно странно —
Селить в загробный мир старух и стариков.
 

«Как в рубинах ярких – вкруг кусты малины…»

 
Как в рубинах ярких – вкруг кусты малины;
Лист смородин черных весь благоухает;
В теплом блеске солнца с бархатной низины
Молодежи говор звучно долетает.
 
 
Почему-то – право, я совсем не знаю —
Сцену вдруг из Гете вижу пред глазами!
Праздник, по веселью в людях, замечаю!
Молодежь гуляет… в парочках… толпами…
 
 
В юности счастливой смех причин не ищет…
Кончена обедня, церкви дверь закрыта,—
Вижу, ясного вижу: черный пудель рыщет…
Это – Мефистофель? Где же Маргарита?
 
 
Юность золотая, если бы ты знала,
Что невозвратимо волшебство минуты,
Что в твоем грядущем радостей так мало,
Что вконец осилят долгой жизни путы,—
 
 
Ты была б спокойней… Можно ль так смеяться,
Возбуждая зависть старших поколений!
Берегла б ты силы, – очень пригодятся,
Чуть настанут годы правды и сравнений…
 

«Ты любишь его всей душою…»

 
Ты любишь его всей душою,
И вам так легко, так светло…
Зачем же упрямством порою
Свое ты туманишь чело?
 
 
Зачем беспричинно, всечасно
Ты радости портишь сама
И доброе сердце напрасно
Смущаешь злорадством ума?
 
 
Довольствуйся тем, что возможно!
Поверь: вам довольно всего,
Чтоб, тихо живя, нетревожно,
Не ждать, не желать ничего…
 

«Нет, верба, ты опоздала…»

 
Нет, верба, ты опоздала,
Только к марту цвет дала,—
Знай, моя душа сызмала
Впечатлительней была!
 
 
Где же с ней идти в сравненье!
Не спросясь календаря,
Я весны возникновенье
Ясно слышу с января!
 
 
День подрос и стал длиннее…
Лед скололи в кабаны…
Снег глубок, но стал рыхлее…
Плачут крыши с вышины…
 
 
Пишут к праздникам награды…
Нет, верба, поверь мне, нет;
Вешним дням мы раньше рады,
Чем пускаешь ты свой цвет!
 

«Помню: как-то раз мне снился…»

 
Помню: как-то раз мне снился
Генрих Гейне на балу;
Разливалося веселье
По всему его челу…
 
 
Говорил он даме: «Дама,
Я прошу на польку вас!
Бал блестящ! Но вы так бледны,
Взгляд ваш будто бы погас!
 
 
Ах, простите! – я припомнил:
Двадцать лет, как вы мертвы!
Обращусь к соседке вашей:
Вальс со мной идете ль вы?
 
 
Боже мой! И тут ошибка!
Десять лет тому назад,
Помню, вас мы хоронили;
Устарел на вас наряд.
 
 
Ну, так к третьей… На мазурку!—
Ясно вам: кто я такой?»
– «Как же, вы – вы Генрих Гейне:
Вы скончались вслед за мной…»
 
 
И неслись они по зале…
Шумен, весел был салон…
Как, однако, милы пляски
Перешедших Рубикон!..
 

«Могучей силою богаты…»

 
Могучей силою богаты
За долгий, тяжкий зимний срок,
Набухли почки, красноваты,
И зарумянился лесок.
 
 
А на горах заметны всходы,
Покровы травок молодых,
И в них – красивые разводы
Веснянок нежно-голубых.
 
 
Плыву на лодке. Разбиваю
Веслом остатки рыхлых льдов,
И к ним я злобу ощущаю —
К следам подтаявших оков.
 
 
И льдины бьются и ныряют,
Мешают веслам, в дно стучат;
Подводный хор! Они пугают,
Остановить меня хотят!
 
 
А я весь – блеск! Я весь – спокоен…
Но одинок как будто я…
Олин я в поле – и не воин
Мне нужно песню соловья!
 

«Порою между нас пророки возникают…»

 
Порою между нас пророки возникают,
Совсем, совсем не так, как думаете вы,
Их в этот мир вещать не степи посылают,
Сиянье не блестит с избранной головы.
 
 
Нет в наши дни у нас пророков по призванью,
Им каждый может быть, – пустыня ни при чем;
Вдруг замечается – в противность ожиданью —
Огонь, светящийся на том или другом.
 
 
Ничтожнейший из нас в минуту ту иль в эту
Пророком может быть; случайно он постиг
Большую истину, и он вещает свету…
Знать, огненный к нему с небес сошел язык…
 
 
И скажет он свое, и быстро замолкает,
И, бедный, может быть, всю жизнь свою прождет:
Вот-вот сойдет язык, вновь пламя заиграет…
И, в ожидании, он, чающий, умрет…
 

«Велик запас событий разных…»

 
Велик запас событий разных
И в настоящем и в былом;
Историк в летописях связных
Живописует их пером.
 
 
Не меньше их необозримы
Природы дивные черты,
Они поэтом уловимы
При свете творческой мечты.
 
 
Но больше, больше без сравненья,
Пестрее тех, живей других
Людского духа воплощенья
И бытии сердец людских.
 
 
Они – причина всех событий,
Они – природы мысль и взгляд,
В них ткань судеб – с основой нитей
Гнилых и ветхих зауряд…
 

«Раз один из фараонов…»

 
Раз один из фараонов
Скромный дом мой посетил;
Он, входя, косяк у двери
Длинным схентом зацепил.
 
 
Бесподобная фигура!
Весь величественно-груб,
Поражал он ярким цветом
Красной краски страстных губ.
 
 
Хрустнул стул, чуть он уселся;
Разговор у нас пошел
На различные предметы:
Как он с Гиксом войны вел,
 
 
Как он взыскан был богами,
Как он миловал, казнил,
Как плотинами хотел он
Укротить священный Нил,
 
 
Как любил он страстно женщин…
Чтоб свободней говорить,
Попросил меня он двери
Поплотнее затворить.
 
 
И пошел он, и пошел он…
Ощущаю в сердце страх
Повторять вс то, что слышал
При затворенных дверях.
 
 
Удивительное сходство
С нами… Та же все канва:
Из времен «Декамерона»
И деянья, и слова!
 

«В древней Греции бывали…»

 
В древней Греции бывали
Состязанья красоты;
Старики в них заседали,
Старики – как я да ты.
 
 
Дочь твоя – прямое диво,
Проблеск розовой зари;
Все в ней правда, все красиво…
Только – ей не говори!..
 
 
Запах мирры благовонной,
Сладкий шепот тишины,
Лепет струйки полусонной
В освещении луны;
 
 
Голос арфы, трель свирели,
Шyм порханья мотыльков
Иль во дни святой недели
Дальний звон колоколов…
 
 
Вот те тонкие основы,
На которых, может быть,
Можно было б ткать покровы —
Красоту ее прикрыть.
 

«Совсем примерная семья…»

 
Совсем примерная семья!
Порядок, мир… Чем не отрада?
Но отчего вдруг вспомнил я
Страничку из судеб Царьграда:
 
 
По лику мертвого царя
Гуляют кистью богомазы,
И сурик, на щеках горя,
Румянит крупные алмазы;
 
 
Наведена улыбка губ,
Заштукатурены морщины,
А все же это – только труп
И лицевая часть картины!
 

«Как ты чиста в покое ясном…»

 
Как ты чиста в покое ясном,
В тебе понятья даже нет
О лживом, злобном или страстном,
Чем так тревожен белый свет!
 
 
Как ты глупа! Какой равниной
Раскинут мир души твоей,
На ней вершинки – ни единой,
И нет ни звуков, ни теней…
 

«Вы побелели, кладбища граниты…»

 
Вы побелели, кладбища граниты;
Ночная оттепель теплом дохнула в вас;
Как пудрой белою, вы инеем покрыты
И белым мрамором глядите в этот час.
 
 
Другая пудра и другие силы
Под мрамор красят кудри на челе…
Уж не признать ли теплыми могилы
В сравяеньи с жизнью в холоде и мгле?
 

«Какое дело им до горя моего…»

 
Какое дело им до горя моего?
Свои у них, свои томленья и печали!
И что им до меня и что им до него?..
Они, поверьте мне, и без того устали.
А что за дело мне до всех печалей их?
Пускай им тяжело, томительно и больно…
Менять гpyз одного на груз десятерых,
Конечно, не расчет, хотя и сердобольно.
 

«По берегам реки холодной…»

 
По берегам реки холодной —
Ей скоро на зиму застыть —
В глубоких сумерках наносных
Тончайших льдин не отличить.
 
 
Вдруг – снег. Мгновенно забелела
Стремнина там, где лед стоял,
И белым кружевом по черни
Снег берега разрисовал.
 
 
Не так ли в людях? Сердцем добрым
Они как будто хороши…
Вдруг случай – и мгновенно глянет
Весь грустный траур их души…
 

«Какая ночь убийственная, злая…»

 
Какая ночь убийственная, злая!
Бушует ветер, в окна град стучит;
И тьма вокруг надвинулась такая,
Что в ней фонарь едва-едва блестит.
 
 
А ночь порой красотами богата!
Да, где-нибудь нет вовсе темноты,
Есть блеск луны, есть прелести заката
И полный ход всем чаяньям мечты.
 
 
Тьма – не везде. Здесь чья-то злая чара!
Ее согнать, поверь, под силу мне:
Готовы струны, ждет моя гитара,
Я петь начну о звездах, о луне.
 
 
Они всплывут. Мы озаримся ими —
Чем гуще тьма, тем будет песнь ясней,
И в град, и в вихрь раскатами живыми
Зальется в песне вешний соловей.
 

«Ты тут жила! Зимы холодной…»

 
Ты тут жила! Зимы холодной
Покров блистает серебром;
Калитка, ставшая свободной,
Стучит изломанным замком.
 
 
Я стар! Но разве я мечтами
О том, как здесь встречались мы,
Не в силах сам убрать цветами
Весь этот снег глухой зимы?
 
 
И разве в старости печальной
Всему прошедшему не жить?
И ни единой музыкальной,
Хорошей думы не сложить?
 
 
О нет! Мечта полна избытка
Воспоминаний чувств былых…
Вот, вижу, лето! Вот калитка
На петлях звякает своих.
 
 
Июньской ночи стрекотанье
И плеск волны у берегов…
И голос твой… и обожанье,—
И нет зимы… и нет снегов!
 

«Как робки вы и как ничтожны…»

 
Как робки вы и как ничтожны,—
Ни воли нет, ни силы нет…
Не применить ли к вам, на случай,
Сельскохозяйственный совет?
 
 
Любой, любой хозяин знает:
Чтобы траве пышней расти,
Ее скосить необходимо
И, просушив, в стога свезти…
 

«Было время, в оны годы…»

 
Было время, в оны годы,
К этим тихим берегам
Приплывали финикийцы,
Пробираясь к янтарям.
 
 
Янтари в песках лежали
Что янтарь – смола одна,
Финикийцы и не знали;
Эта мудрость нам дана!
 
 
И теперь порой, гуляя
Краем моря, я смотрю:
Не случится ль мне, по счастью,
Подобраться к янтарю.
 
 
Говорит мне как-то море:
«Не трудись напрасно, друг!
Если ты янтарь отыщешь,—
Обратишь его в мундштук.
 
 
Он от горя потускнеет…
То ли было, например,
Попадать на грудь, на плечи
Древнегреческих гетер!..
 
 
Отыщи ты мне гетеру,
А курить ты перестань,
И тогда тебе большую
Янтарем внесу я дань».
 
 
С той поры хожу по взморью,
Финикийцем жажду быть,
Жду мифической гетеры,
Но – не в силах не курить…
 

«На сценах царские палаты…»

 
На сценах царские палаты
Вдруг превращают в лес и дол;
Часть тащат кверху за канаты,
Другую тянут вниз, под пол.
 
 
Весной так точно льдины тают:
Отчасти их луч солнца пьет,
Отчасти вглубь земли сбегают,
Шумя ручьями теплых вод!
 
 
Знать, с нас пример берет природа:
Чтоб изменить черты лица
И поюнеть к цветенью года —
Весну торопит в два конца…
 

«Эта злая буря пронеслась красиво…»

 
Эта злая буря пронеслась красиво —
Налетела быстро, быстро и пропала;
Ясный день до бури, ясный – вслед за не
Будто этой бури вовсе не бывало.
 
 
Но она промчалась далеко недаром:
Умертвила сосну многовековую,
Повалила наземь, обнажила корни…
Плачу я над нею, глубоко тоскую!
 
 
Ну, так усыхайте, девственные корнями!
Нет, не пережить вам, корни, обнаженья!
Ты, хвоя, рассыпься пожелтелым прахом,—
Ты ведь не осилишь злого приниженья!
 
 
Плачь, душа, плачь горько по сосне убитой!
Лейтесь, лейтесь, слезы, молчаливо-дружно…
Это – над собою сам хозяин плачет…
Говорят, что бури этой было нужно!..
 

«Лес густой; за лесом – праздник…»

 
Лес густой; за лесом – праздник
Здешних местных поселян:
Клики, гул, обрывки речи,
Тучи пыли – что туман.
 
 
Видно издали – мелькают
Люди… Не понять бы нам,
Если бы не знать причины:
Пляска или драка там?
 
 
Те же самые сомненья
Были б в мыслях рождены,
Если б издали, случайно
Глянуть в жизнь со стороны.
 
 
Праздник жизни, бойня жизни,
Клики, говор и туман…
Непонятное верченье
Краткосрочных поселян.
 

«Славный снег! Какая роскошь…»

 
Славный снег! Какая роскошь!..
Все, что осень обожгла,
Обломала, сокрушила,
Ткань густая облегла.
 
 
Эти светлые покровы
Шиты в мерку, в самый раз,
И чаруют белизною
К серой мгле привыкший глаз.
 
 
Неспокойный, резкий ветер,
Он – закройщик и портной —
Срезал вс, что было лишним,
Свеял на землю долой…
 
 
Крепко, плотно сшил морозом,
Искр навеял без числа…
Платье было б без износа,
Если б не было тепла,
 
 
Если б оттепель порою,
Разрыхляя ткань снегов,
Как назло, водою талой
Не распарывала швов…
 

«Тьма непроглядна. Море близко…»

 
Тьма непроглядна. Море близко,—
Молчит… Такая тишина,
Что комаров полночных песня —
И та мне явственно слышна…
 
 
Другая ночь, и то же море
Нещадно бьет вдоль берегов;
И тьма полна таких стенаний,
Что я своих не слышу слов.
 
 
А я все тот же!.. Не завишу
От этих шуток бытия,—
Меня влечет, стезей особой,
Совсем особая ладья.
 
 
Ей все равно: что тишь, что буря…
Друг! Полюбуйся той ладьей,
Прочти названье: «Bcё проходит!»
Ладьи не купишь, – сам построй!
 

«Мой стих – он не лишен значенья…»

 
Мой стих – он не лишен значенья:
Те люди, что теперь живут,
Себе родные отраженья
Увидят в нем, когда прочтут.
 
 
Да, в этих очерках правдивых
Не скрыто мною ничего!
Черты в них – больше некрасивых,
А краски – серых большинство!
 
 
Но если мы бесцветны стали, —
В одном нельзя нам отказать:
Мы раздробленные скрижали
Хоть иногда не прочь читать!
 
 
Как бы ауканье лесное
Иль эха чуткого ответ,
Порой доходит к нам былое…
Дойдет ли к внукам? Да иль нет?
 

«Кто утомлен, тому природа…»

 
Кто утомлен, тому природа —
Великий друг, по сердцу брат,
В ней что-нибудь всегда найдется
Душе звучащее под лад.
 
 
Глядишь на рощу: в колыханьи
Она шумит своей листвой,
И, мнится, будто против воли
Ты колыханью рощи – свой!
 
 
Зажглись ли в небе хороводы
И блещут звезды в вышине,
Глядишь на них – они двоятся
И ходят также и во мне…
 

«Как вы мне любы, полевые…»

 
Как вы мне любы, полевые
Глубокой осени цветы!
Несвоевременные грезы,
Не в срок возникшие мечты!..
 
 
Вы опоздали в жизнь явиться;
Вас жгут морозы на заре;
Вам в мае надобно родиться,
А вы родились в октябре…
 
 
Ответ их: «Мы не виноваты!
Нас не хотели опросить,
Но мы надеждою богаты:
К зиме не будут нас косить!»
 

«Не может юноша, увидев…»

 
Не может юноша, увидев
Тебя, не млеть перед тобой:
Ты так волшебна, так чаруешь
Средневековой красотой!
 
 
И мнится мне: ты – шателенка;
По замку арфы вкруг звучат,
К тебе в плюмажах и беретах
С поклоном рыцари спешат.
 
 
И я в раздумьи: как бы это
И мне, с лоснящимся челом,
В числе пажей и кавалеров
Явиться в обществе твоем?
 
 
И я решил: стать звездочетом,
Одеться в бархат – тьмы темней,
На колпаке остроконечном
Нашить драконов, сов и змей;
 
 
Тогда к тебе для гороскопа,—
Чтоб остеречь от зол и бел,—
В полночный час в опочивальню
Я буду призван на совет.
 
 
Тогда под кровом ночи звездной,
Тебе толкуя зодиак,
Я буду счастлив, счастлив… Только
Боюсь, чтоб не слетел колпак!