Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Константин Случевский

2. На прогулке

 
Мефистофель шел, гуляя,
По кладбищу, вдоль могил...
Теплый, яркий полдень мая
Лик усталый золотил.
 
 
Мусор, хворост, тьма опенок,
Гниль какого-то ручья...
Видит: брошенный ребенок
В свертке грязного тряпья.
 
 
Жив! он взял ребенка в руки,
Под терновником присел
И, подделавшись под звуки
Детской песенки, запел:
 
 
«Ты расти и добр, и честен:
Мать отыщешь – уважай;
Будь терпением известен,
Не воруй', не убивай!
 
 
Бога, самого большого,
Одного в душе имей;
Не желай' жены другого;
День субботний чти, говей...
 
 
Ты евангельское слово
Так, как должно, исполняй,
Как себя люби другого;
Бьют – так щеку подставляй!
 
 
Пусть блистает добродетель
Несгорающим огнем...
Amen! Amen![2]2
  Аминь(лат.).


[Закрыть] Бог свидетель,
Люб ты будешь мне по нем!
 
 
Нынче время наступило,
Новой мудрости пора...
Что ж бы впрямь со мною было,
Если б не было добра?!
 
 
Для меня добро бесценно!
Нет добра, так нет борьбы!
Нужны мне, и несомненно,
Добродетелей горбы...
 
 
Будь же добр! « Покончив с пеньем,
Он ребенка положил
И своим благословеньем
В свертке тряпок осенил!
 

3. Преступник

 
Вешают убийцу в городе на площади,
И толпа отвсюду смотрит необъятная!
Мефистофель тут же; он в толпе шатается;
Вдруг в него запала мысль совсем приятная.
 
 
Обернулся мигом. Стал самим преступником;
На себя веревку помогал набрасывать;
Вздернули, повесили! Мефистофель тешится,
Начал выкрутасы в воздухе выплясывать.
 
 
А преступник скрытно в людях пробирается.
Злодеянье новое в нем тихонько зреет,
Как бы это чище, лучше сделать, думает,
Как удрать непойманным, – это он сумеет.
 
 
Мефистофель радостно, истинно доволен,
Что два дела сделал он людям из приязни:
Человека скверного отпустил на волю,
А толпе дал зрелище всенародной казни.
 

4. Шарманщик

 
Воздуху, воздуху! Я задыхаюсь...
Эта шарманка, что уши пилит,
Мучает, душит... я мыслью сбиваюсь...
Глупый шарманщик в окошко глядит!
 
 
Эту забытую песню когда-то
Слушал я иначе, слушал душой,
Слушал тайком... скрыл от друга, от брата!
Думал: не знает никто под луной...
 
 
Вдруг ты воспрянула, заговорила!
Полная неги, мечте говоришь.
Время ли, что ли, тебя изменило?
Нот не хватает – а все ты звучишь!
 
 
Значит, подслушали нас! Ударенья
Ясны и четки на. тех же словах,
Что и тогда, в эту ночь увлеченья...
Память сбивается, на сердце страх!
 
 
Злая шарманка пилит и хохочет,
Песня безумною стала сама,
Мысль, погасая, проклятья бормочет...
Не замолчишь ты – сойду я с yма!
 
 
Слышу, что тянет меня на отмщенье...
Но ведь то время погасло давно,
Нет тех людей... нет ee!.. Наважденье!..
Глупый шарманщик все смотрит в окно!
 

5. Мефистофель, незримый на рауте

 
В запахе изысканном,
С свойствами дурмана,
В волнах Jockey Club'a
И Ilang Ilang'a1
На блестящем рауте
Знати светлолобой
Мефистофель движется
Сам своей особой!
И глядит с любовию
На одежды разные,
Как блестят на женщинах
Крестики алмазные!
 
 
Общество сидело,
Тараторило,
Издевалось, лгало,
Пустословило!..
Чудилось: то были
Змеи пестрые!
В каждом рту чернели
Жала острые!
И в роскошной зале
Угощаючись,
В креслах, по диванам
Извиваючись,
Из глубоких щелей,
Из земли сырой
С сладостным шипеньем
Собрался их рой...
 
 
Чуть кто выйдет к двери —
Как кинжалами,
Вслед за ним стремятся,
Блещут жалами!
Занимались долго
С умилением,
Часто чуть не плача,
Поношением...
А когда донельзя
Иззлословились,
Задушить друг дружку
Приготовились!
А когда хозяйка —
Очень крупный змей —
Позвала на ужин
Дорогих гостей, —
Веселы все были,
Будто собрались
Вешать человека
Головою вниз!..
В запахе изысканном,
С свойствами дурмана,
В волнах Jockey Club'a
И Ilang Ilang'a[3]3
  Название духов (англ.).


[Закрыть]
Мефистофель движется,
Упиваясь фразами,
И не меркнут крестики —
Все блестят алмазами!!
 

6. Цветок, сотворенный Мефистофелем

 
Когда мороз зимы наляжет
Холодной тяжестью своей
И все, что двигается, свяжет
Цепями тысячи смертей;
 
 
Когда над замершею степью
Сиянье полночи горит
И, поклоняясь благолепью
Небес, земля на них глядит, —
 
 
В юдоли смерти и молчанья,
В холодных, блещущих лучах
С чуть слышным трепетом дрожанья
Цветок является в снегах!..
 
 
Нежнейших игл живые ткани,
Его хрустальные листы
Огнями северных сияний,
Как соком красок, налиты!
 
 
Чудна блестящая порфира,
В ней чары смерти, прелесть зла!
Он – отрицанье жизни мира,
Он – отрицание тепла!
 
 
Его, рожденного зимою,
Никто не видит и не рвет,
Лишь замерзающий порою
Сквозь сон едва распознает!
 
 
Слезами смерти он опрыскан,
В нем звуки есть, в нем есть напев!
И только тот цветком тем взыскан,
Кто отошел, окоченев...
 

7. Мефистофель в своем музее

 
Есть за гранью мирозданья
Заколоченные зданья,
Неизведанные склады,
Где положены громады
Всяких планов и моделей,
Неисполненных проектов,
Смет, балансов и проспектов,
Не добравшихся до целей!
 
 
Там же тлеют ворохами
С перебитыми венцами
Закатившиеся звезды...
 
 
Там, в потемках свивши гнезды,
Силы темные роятся,
Свадьбы празднуют, плодятся...
 
 
В том хаосе галерея
Вьется, как в утробе змея,
Между гнили и развалин!
Щель большая! Из прогалин
Боковых, бессчетных щелей, —
От проектов и моделей
Веет сырость разложенья
В этот выкидыш творенья!
 
 
Там, друзьям своим в потеху,
Ради шутки, ради смеху,
Мефистофель склад устроил:
Собрал все свои костюмы,
Порожденья темной думы,
Собрал их и успокоил!
 
 
Под своими нумерами,
Все они висят рядами,
Будто содранные шкуры
С демонической натуры!
Видны тут скелеты смерти,
Астароты и вампиры,
Самотракские кабиры,
Сатана и просто черти,
Дьявол в сотнях экземпляров,
Духи мора и пожаров,
Облик кардинала Реца
И Елена – lа Belezza![4]4
  Красота(ит.).


[Закрыть]
 
 
И в часы отдохновенья
Мефистофель залетает
В свой музей и вдохновенья
От костюмов ожидает.
Курит он свою сигару,
Ногти чистит и шлифует!
Носит фрачную он пару
И с мундиром чередует;
Сшиты каждый по идее,
Очень ловки при движеньи...
Находясь в употребленьи,
Не имеются в Myзee!
 

8. Соборный сторож

 
Спят они в храме под плитами,
Эти безмолвные грешники!
Гробы их прочно поделаны:
Все-то дубы да орешники...
 
 
Сам Мефистофель там сторожем
Ходит под древними стягами...
Чистит он, день-деньской возится
С урнами и саркофагами.
 
 
Ночью, как храм обезлюдеет,
С тряпкой и щеткой обходит!
Пламя змеится и брызжет
Там, где рукой он проводит!
 
 
Жжет это пламя покойников...
Но есть такие могилы,
Где Мефистофелю-сторожу
Вызвать огонь не под силу!
 
 
В них идиоты опущены,
Нищие духом отчитаны:
Точно водой, глупой кротостью
Эти могилы пропитаны.
 
 
Гаснет в воде этой пламя!
Не откачать и не вылить...
И Мефистофель не может
Нищенства духом осилить!
 

9. В вертепе

 
«Милости просим, – гнусит Мефистофель, – войдем!
Дым, пар и копоть; любуйся, какое движенье!
Пятнами света сияют где локоть, где грудь,
Кто-то акафист поет! Да и мне слышно пенье...
 
 
Тут проявляется, в темных фигурках своих,
Крайнее слово всей вашей крещеной культуры!
Стоит, мошной побренчав, к преступленью позвать:
Все, все исполнят милейшие эти фигуры...
 
 
Слушай, мой друг, но прошу – не серчай, сделай
милость!
За двадцать три с лишком века до этих людей,
Вслед за Платоном, отлично писал Аристотель;
За девятнадцать – погиб Иисус Назарей...
 
 
Ну, а скажи мне, кто лучше: вот эти иль те,
Что, безымянные, даже и бога не знают,
В дебрях, в степях неизведанных стран народясь,
Знать о себе не дают и тайком умирают.
 
 
Ну, да и я, – заключил Мефистофель, – живу
Только лишь тем, что злой сон видит мир наяву,
Вашей культуре спасибо!..» Он руку мне сжал
И доброй ночи преискренне мне пожелал.
 

10. Полишинели

 
Есть в продаже на рынках, на тесьмах, на пружинках
Картонажные полишинели.
Чуть за нитку потянут – вдруг огромными станут!
Уменьшились, опять подлиннели...
 
 
Вот берет Мефистофель человеческий профиль,
Относимый к хорошим, к почтенным,
И в общественном мненье создает измененье
По причинам, совсем сокровенным.
 
 
Так, вот этот! Считают, что другого не знают,
Кто бы так был умен и так честен.
Все в нем складно – не худо, одним словом, что чудо!
Добр и кроток, красив и прелестен!
 
 
А сегодня открыли, всех и вся убедили,
Что, во всем он и всюду ничтожен!
Что живет слишком робко, да и глуп он как пробка,
Злом и завистью весь растревожен!
 
 
А вот этот! Сегодня, как у гроба господня
Бесноватый, сухой, прокаженный,
И поруган, и болен, и терпеть приневолен,
Весь ужасной болезнью прожженный!
 
 
Завтра – детище света! Муж большого совета,
Где и равный ему не найдется...
Возвеличился профиль! Дернул нить Мефистофель
И кривлянью фигурки смеется...
 

Из дневника одностороннего человека

«Из Каира и Ментоны...»

 
Из Каира и Ментоны,
Исполняя церкви чин,
К нам везут мужья и жены
Прах любимых половин...
 
 
В деревнях и под столицей
Их хоронят на Руси:
На, мол, жил ты за границей —
Так земли родной вкуси!
 
 
Бренным телом на подушке
Все отдай, что взял, назад...
За рубли вернув полушки,
Русский край, ты будешь рад!
 

«Да, нынче нравятся „Записки“, „Дневники“...»

 
Да, нынче нравятся «Записки», «Дневники»!
Жизнишки глупые, их мелкие грешки
Ползут на свет и требуют признанья!
Из худосочия и умственных расстройств,
Из лени, зависти и прочих милых свойств
Слагаются у нас бытописанья —
И эта пища по зубам
Беззубым нам!
 

«Что, камни не живут? Не может быть! Смотри...»

 
Что, камни не живут? Не может быть! Смотри,
Как дружно все они краснеют в час зари,
Как сохраняют в ночь то мягкое тепло,
Которое с утра от солнца в них сошло!
Какой ужасный гул идет от мостовых!
Как крепки камни все в призваниях своих, —
Когда они реку вдоль берега ведут,
Когда покойников, накрывши, стерегут,
И как гримасничают долгие века,
Когда ваятеля искусная рука
Увековечит нам, под лоском красоты,
Чьи-либо гнусные, проклятые черты!
 

«Не стонет справа от меня больной...»

 
Не стонет справа от меня больной,
Хозяйка слева 'спорить перестала,
И дети улеглись в квартире надо мной.
И вот, кругом меня так тихо, тихо стало!
Газета дня передо мной раскрыта...
Она мне не нужна, я всю ее прочел:
По-прежнему в ходу ослиные копыта
И за клочок сенца идет на пытку вол!
И так я утомлен отсутствием свободы,
Так отупел от доблестей людей,
Что крики кошек и возню мышей
Готов приветствовать, как голоса природы.
 

«Если вспомнить, сколько всех народов...»

 
Если вспомнить, сколько всех народов,
От начала и по этот год,
Сном могилы смерть угомонила
И сложила к мертвым в общий счет...
 
 
Если вспомнить: сколько грез, мечтаний
В этих людях, из глубокой мглы,
Зарождалось, и они, несметны,
Поднимались в небо, как орлы! —
 
 
Чем тогда является в сравненье
Личной жизни злая суета,
Тот. порыв, такое-то стремленье,
Та иль эта бедная мечта?
 

«Дни и ночи жизни...»

 
Дни и ночи жизни,
Шли они, плодились,
Все молчком куда-то
Словно провалились
 
 
И,. нырнувши в волны
Камнями, не споря,
Спят под гул и грохот
Взявшего их моря!
 
 
С проблеском денницы
Сутки, чуть родятся,
Думают: «Вот мы-то,
Нам-то удивятся!
 
 
Нас-то вот признают!
Мы...» С мечтой такою
Сутки вглубь ныряют
Думать под водою...
 

«И они в звуках песни, как рыбы в воде...»

 
И они в звуках песни, как рыбы в воде,
Плавали, плавали!
И тревожили ночь, благовонную ночь,
Звуками, звуками!
Вызывала она на любовь, на огонь,
Голосом, голосом,
И он ей отвечал, будто вправду пылал,
Тенором, тенором!
А в саду под окном ухмылялась тайком
Парочка, парочка, —
Эти молоды были и петь не могли,
Счастливы, счастливы...
 

«Смотрите: после свистопляски...»

 
Смотрите: после свистопляски
И царства шаржей и сатир
Начнут у нас меняться краски,
Преобразится взгляд на мир!
Польются слезы бедной Лизы,
Раздастся снова ритурнель,
Мы будем спорить за девизы
И пререкаться – за свирель!
 

«Еду по улице: люди зевают...»

 
Еду по улице: люди зевают!
В окнах, в каретах, повсюду зевки,
Так и проносятся, так и мелькают,
Будто над лугом весной мотыльки.
Еду... И сам за собой замечаю:
Спал я довольно, да будто не впрок!
Рот мой шевелится... право, не знаю:
Это улыбка или зевок?
 

«Проповедь в храме одном говорилась...»

 
Проповедь в храме одном говорилась.
Тяжкое слово священника мощно звучало.
Нервною стала толпа, но молчала...
Слезы к глазам подступили, дыханье стеснилось...
Все же молчала толпа! Только вдруг бесноватый,
С улицы в церковь войдя, зарыдал, —
Так, ни с чего! Храм, внезапно объятый
Страхом как будто, – стенаньем ему отвечал!
Это томление слез, тяготу ожиданья —
Вдруг разрешило не слово, порыв беснованья.
 

«Вот новый год нам святцы принесли...»

 
Вот новый год нам святцы принесли.
Повсюду празднуют минуту наступленья,
Молебны служат, будто бы ушли
От зла, печали, мора, потопленья!
И в будущем году помолятся опять,
И будет новый год им новою обидой...
Что, если бы встречать
Иначе: панихидой?
 

«Я сказал ей: тротуары грязны...»

 
Я сказал ей: тротуары грязны,
Небо мрачно, все уныло ходят...
Я сказал, что дни однообразны
И тоску на сердце мне наводят,
Что балы, театры – надоели...
«Неужели?»
 
 
Я сказал, что в городе холера,
Те – скончались, эти – умирают...
Что у нас поэзия – афера,
Что таланты в пьянстве погибают,
Что в России жизнь идет без цели...
«Неужели?»
 
 
Я сказал: ваш брат идет стреляться,
Он бесчестен, предался пороку...
Я сказал, прося не испугаться:
Ваш отец скончался! Ночью к сроку
Доктора приехать не успели...
«Неужели?»
 

«Мы все немножко скакуны с рожденья...»

 
Мы все немножко скакуны с рожденья!
У нас любой Хома становится пророком;
Паясничаем мы со святостью моленья,
Но молимся зато вприсядку или скоком...
 

«Каких-нибудь пять-шесть дежурных фраз...»

 
Каких-нибудь пять-шесть дежурных фраз;
Враждебных клик наскучившие схватки;
То жар, то холод вечной лихорадки,
Здесь – рана, там – излом, а тут – подбитый глаз!
Талантики случайных содержаний,
Людишки, трепетно вертящие хвосты
В минуты искренних, почтительных лизаний
И в обожании хулы и клеветы;
На говор похвалы наставленные уши;
Во всех казнах заложенные души;
Дела, затеянные в пьянстве иль в бреду,
С болезнью дряблых тел в ладу...
Все это с примесью старинных, пошлых шуток,
С унылым пеньем панихид, —
Вот проявленья каждых суток,
Любезной жизни милый вид...
 

Песни из «Уголка»
1895 – 1901

Посвящаются А. А. Коринфскому и Н. А. Котляревскому

«Мы – разных областей мышленья...»

 
Мы – разных областей мышленья...
Мы – разных сил и разных лет...
От вас мне слово утешенья,
От вас мне дружеский привет.
 
 
Мы шли различными путями,
Различно билось сердце в нас,
И мало схожими страстями
Мы жили в тот иль в этот час.
 
 
Но есть неведомые страны,
Где – в единении святом —
Цветут, как на Валгалле, раны
Борцов, почивших вечным сном.
 
 
Чем больше ран – тем цвет их краше,
Чем глубже – тем расцвет пышней!..
И в этом, в этом – сходство наше,
Друзья моих последних дней.
 

«Здесь счастлив я, здесь я свободен...»

 
Здесь счастлив я, здесь я свободен, —
Свободен тем, что жизнь прошла,
Что ни к чему теперь не годен,
Что полуслеп, что эта мгла
 
 
Своим могуществом жестоким
Меня не в силах сокрушить,
Что светом внутренним, глубоким
Могу я сам себе светить
 
 
И что из общего крушенья
Всех прежних сил, на склоне лет,
Святое чувство примиренья
Пошло во мне в роскошный цвет...
 
 
Не так ли в рухляди, над хламом,
Из перегноя и трухи,
Растут и дышат фимиамом
Цветов красивые верхи?
 
 
Пускай основы правды зыбки,
Пусть все безумно в злобе дня, —
Доброжелательной улыбки
Им не лишить теперь меня!
 
 
Я дом воздвиг в стране бездомной,
Решил задачу всех задач, —
Пускай ко мне, в мой угол скромный,
Идут и жертва и палач...
 
 
Я вижу, знаю, постигаю,
Что все должны быть прощены;
Я добр – умом, я утешаю
Тем, что в бессилье все равны.
 
 
Да, в лоно мощного покоя
Вошел мой тихий «Уголок» —
Возросший в грудах перегноя,
Очаровательный цветок...
 

«Как ты боишься привидений...»

 
Как ты боишься привидений!
Поверь: они – твой личный бред;
Нам с миром мертвых нет общений,
И между двух миров – запрет.
 
 
Когда б я мертвого увидел
Хоть миг один, как видел ты,
Я 6 этот миг возненавидел, —
Он сжег бы все мои мечты.
 
 
Нельзя из моря снова в реку
Былые волны обратить;
Нельзя свершившемуся веку
Вернуться и грядущим быть.
 
 
Умерший сгинул безвозвратно,
Земное в нем завершено...
Что дальше? Людям непонятно;
Бессмертье – плод, а мы – зерно!
 

«Какая ночь! Зашел я в хату...»

 
Какая ночь! Зашел я в хату,
Весь лес лучами озарен
И, как по кованому злату,
Тенями ночи зачервлен.
 
 
Сквозь крышу, крытую соломой,
Мне мнится, будто я цветок
С его полуночной истомой,
С сияньем месяца у ног!
 
 
Вся хата – то мои покровы,
Мой цветень и листва моя...
Должно быть, все цветы дубровы
Теперь мечтают так,. как я!
 

«Воспоминанья вы убить хотите...»

 
Воспоминанья вы убить хотите?!
Но – сокрушите помыслом скалу,
Дыханьем груди солнце загасите,
Огнем костра согрейте ночи мглу!..
 
 
Воспоминанья – вечные лампады,
Былой весны чарующий покров,
Страданий духа поздние награды,
Последний след когда-то милых снов.
 
 
На склоне лет живешь, годами согнут,
Одна лишь память светит на пути...
Но если вдруг воспоминанья дрогнут, —
Погаснет все, и некуда идти...
 
 
Копилка жизни! Мелкие монеты!
Когда других монет не отыскать —
Они пригодны! Целые банкеты
Воспоминанья могут задавать.
 
 
Беда, беда, когда средь них найдется
Стыд иль пятно в свершившемся былом!
Оно к банкету скрытно проберется
И тенью Банко сядет за столом.
 

«Дайте, дайте мне, долины наши ровные...»

 
Дайте, дайте мне, долины наши ровные,
Вашей ласковой и кроткой тишины!
Сны младенчества счастливые, бескровные,
Если б были вы второй раз мне даны!
 
 
Если б все, – да, все, – что было и утрачено,
Что бежит меня, опять навстречу шло,
Что теперь совсем не мне – другим назначено,
Но в минувший срок и для меня цвело!
 
 
Если 6 это все возникло по прошедшему, —
Как сумел бы я мгновенье оценить,
И себя в себе негаданно нашедшему
Довелось бы жизнь из полной чаши пить!
 
 
А теперь я что? Я – песня в подземелии,
Слабый лунный свет в горячий полдня час,
Смех в рыдании и тихий плач в веселии...
Я – ошибка жизни, не в последний paз...
 

«Часто с тобою мы спорили...»

 
Часто с тобою мы спорили...
Умер! Осилить не мог
Сердцем правдивым и любящим
Мелких и крупных тревог.
 
 
Кончились споры. Знать, правильней
Жил ты, не вкривь и не вкось!
Ты победил, Галилеянин!—
Сердце твое порвалось...
 

«Пред великою толпою...»

 
Пред великою толпою
Музыканты исполняли
Что-то полное покоя,
Что-то близкое к печали;
 
 
Скромно плакали гобои
В излияньях пасторальных,
Кружевные лились звуки
В чудных фразах музыкальных...
 
 
Но толпа вокруг шумела:
Ей нужны иные трели!
Спой ей песню о безумье,
О поруганной постели;
 
 
Дай ей резких полутонов,
Тактом такт перешибая,
И она зарукоплещет,
Ублажась и понимая...
 

«В темноте осенней ночи...»

 
В темноте осенней ночи —
Ни луны, ни звезд кругом,
Но ослабнувшие очи
Видят явственней, чем днем.
 
 
Фейерверк перед глазами!
Память вздумала играть:
Как бенгальскими огнями
Начинает в ночь стрелять:
 
 
Синий, красный, снова синий...
Скорострельная пальба!
Сколько пламенных в ней линий, —
Только жить им не судьба...
 
 
Там, внизу, течет Нарова —
Все погасит, все зальет,
Даже облика Петрова
Не щадит, не бережет.
 
 
Загашает... Но упорна
Память царственной руки:
Царь ударил в щеку Горна,
И звучит удар с реки.
 

«Еще покрыты льдом живые лики вод...»

 
Еще покрыты льдом живые лики вод
И недра их полны холодной тишиною...
Но тронулась весна, и – сколько в них забот,
И сколько суеты проснулось под водою!
 
 
Вскрываются нимфей дремавших семена,
И длинный водоросль побеги выпускает,
И ряска множится... Вот, вот она, весна, —
Открыла полыньи и ярко в них играет!
 
 
Запас подземных сил уже давно не спит,
Он двигается весь, прикормлен глубиною;
Он воды, в прозелень окрасив, породнит
С глубоко-теплою небесной синевою...
 
 
Ты, старая душа, кончающая век, —
Какими ты к весне пробудишься ростками?
Сплетенья корневищ потребуют просек,
Чтобы согреть тебя весенними лучами.
 
 
И в зарослях твоих, безмолвных и густых,
Одна надежда есть, одна – на обновленье:
Субботний день к концу... Последний из твоих...
А за субботой что? Конечно, воскресенье.
 

«Вот – мои воспоминанья...»

 
Вот – мои воспоминанья:
Прядь волос, письмо, платок,
Два обрывка вышиванья,
Два кольца и образок...
 
 
Но – за теменью былого —
В именах я с толку сбит.
Кто они? Не дать ли слова,
Что и я, как те, забыт!
 
 
В этом – времени учтивость,
Завершение всему,
Золотая справедливость:
Ничего и никому!..
 

«С простым толкую человеком...»

 
С простым толкую человеком...
Телега, лошадь, вход в избу...
Хвалю порядок в огороде,
Хвалю оконную резьбу.
 
 
Все – дело рук его... Какая
В нем скромных мыслей простота!
Не может пошатнуться вера,
Не может в рост пойти мечта.
 
 
Он тридцать осеней и весен
К работе землю пробуждал;
Вопрос о том, зачем все это, —
В нем никогда не возникал.
 
 
О, как жестоко подавляет
Меня спокойствие его!
Обидно, что признанье это
Не изменяет ничего...
 
 
Ему – раек в театре жизни,
И слез, и смеха простота;
Мне – злобы дня, сомненья, мудрость
И – на вес золота мечта!
 

«Старый дуб листвы своей лишился...»

 
Старый дуб листвы своей лишился
И стоит умерший над межою;
Только ветви кажутся плечами,
А вершина мнится головою.
 
 
Приютил он, будучи при жизни,
Сиротинку-семя, что летало,
Дал ему в корнях найти местечко,
И оно тихонько задремало.
 
 
И всползла по дубу повилика,
Мертвый остов зеленью одела,
Разубрала листьями, цветами,
Придала как будто облик тела!
 
 
Ветерок несется над межою;
Повилика венчики качает...
Старый дуб в обличии забытом
Оживает, право – оживает!
 

«Мельчают, что ни день, людские поколенья...»

 
Мельчают, что ни день, людские поколенья!
Один иль два удара в них судьбы, —
Как паралитики, лишаются движенья,
Как неврастеники, являют исступленья,
И спины их сгибаются в горбы.
 
 
О, сколько хилости и вырождений с детства!
И им-то, слабым, в будущем грозят
Такие страшные задачи и наследства
Особых способов и видов людоедства,
Каких не знали сорок лет назад.
 
 
Простите, дети, нас, преступных перед вами...
Природа-мать, призвав отцов любить,
Их незаметными опутала сетями,
И вы, несчастные, рождались матерями,
Не знавшими, как вам придется жить...