Текст книги "Поэмы"

Автор книги: Константин Случевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Константин Случевский
ПОЭМЫ

ЭЛОА
(Апокрифическое предание)

М.П. Соловьеву

Действующие лица

Элоа

Сатана

Молох

Умерший священник

Монахи

Хоры

Тени

Дикая местность у преддверья ада. Толпы неясных теней тянутся к красному свету. Слышится бесшабашная песня. Навстречу теням, со стороны красного света Сатана, сопровождаемый Молохом. Тяга теней останавливается.

1

Сатана.

Какое пенье? Как не на работе,

И до сих пор не на своих местах?

Молох

Занятий мало, князь! Ослабли вожжи!

Сатана

(к теням)

Неситесь прочь, влачитесь по подлунной

И учиняйте зла насколько можно!

Не оставляйте мне без посещенья

Ни одного угла! Ночь, как парник,

Дающий овощи, взращает злое.

Наутро полюбуемся плодами!

Поменьше шуму, но побольше дела:

И чтобы когти вас не выдавали!

Неситесь!

Тени молча уносятся.

Молох

Князь! Сегодня ты мрачней,

Задумчивее, чем всегда бываешь!

Уж не порадоваться ль новой брани?

Не скликнуть ль великие полки?

Сатана

То было делом увлечений ранних;

Не в этом суть борьбы, не в том победа!

И разве видно что по мне?

Молох

Заметно…

В речах не точен, и слугам твоим

Твои веленья часто непонятны,

И говор между слуг твоих идет…

Сатана

На то я князь, чтоб подлые рабы

Не смели понимать, чего я не желаю!..

(Делает Молоху знак рукою, и Молох удаляется.)

Туман холодный вьется, выползая,

И бесполезно глупо тратит влажность,

И в странных образах везде снует…

И он во мне, должно быть, князя чует,

Так льнет, так ластится! Какой я князь?

И бог, и я – мы два враждебных брата,

Предвечные эоны высшей силы,

Нам неизвестной, детища ее!..

Кряжи бессчетных гор передо мною…

Но если бы в горах не искривленья,

Не щели недр, провалы и утесы —

В них не было б той чудной красоты,

Где так любовны тени голубые,

А блеск заката пурпуром горит…

Мое созданье – эта красота,

Всегда, везде присущая крушеньям!

А красота – добро! Я злобой добр…

А в этом двойственность… И ад, и небо

Идут неудержимо к разрушенью…

Лежит зерно: ему судьба расти!

Из оболочки и из содержанья,

Как бы из двух всегда враждебных сил,

Просунется росток! Не то же ль тут?

Зерно – мы оба! Только в раздвоенье

И в искренней вражде различий наших

Играют жизнь и смерть! Живые дрожжи!..

Но эта рознь в уступках обоюдных

Утрачивает смысл давным-давно!

Зло от добра порой неотличимо;

В их общей вялости болеет мир…

И сам я сбился и не отличаю,

Что божье, что мое? Не отличаю

Того, что было вправду, что случилось,

От смутной грезы духа моего!

Не может сгинуть зло: оно бессмертно!

Но в чистоте своей зло помутилось,

Густой отстой добра в него спустился,

А зло, как поросль длинная трясины,

На стеблях бесконечных, проникает

В добро – и кажется порой добром…

(Задумывается.)

Как это было) Да… припоминаю…

Не совершились времена тогда…

Природа мертвая была готова,

Но мысли и сознанья лишена.

Мысль оставалась ценным достояньем

Духовных сфер, и в них витали мы!

Когда же после множества исканий

И опытов, и, так сказать, на ощупь,

Мысль в человеке наконец пробилась,

В ней связка завязалась двух миров,

В них жилы общие какие-то сказались,

Помчалась мысль, как кровь по организму,

Переливаясь между тех миров,

И был начертан дальний путь развитья:

Чрез мысль – в бессмертье, и тогда-то нам —

И мне, и богу – человек стал нужен:

Он за кого – тот победит из нас.

(Замечает проносящуюся вдали Элоа.)

Опять!.. Опять она! Который раз!

Из ангелов бесчисленных юнейший,

Слезливейший из всех их, вместе взятых!

Над телом Лазаря Христос заплакал,

Устав с дороги, и одну слезу

В опаловом и самоцветном кубке

Подобострастно богу поднесли,

И бог велел слезе Христовой стать

Чистейшим ангелом, назвав – Элоа!

Образчик вечности его законов!..

В законах – швы!.. Она в лазури скрылась,

А разглядеть ее поближе нужно.

Явись, Элоа!

Является призрак Элоа.

Жаль, что только призрак!

Таких могу я натворить без счета,

Она сама – совсем, совсем не то!

В ней сущность есть, и сущность та – печаль.

(Рассматривает призрак.)

Она совсем не то, что все толпы

Небесных жителей! По ней читаешь,

Какою скорбью вся она полна!

Улыбки глуповатой не имеет!

Всегда предпочитает пустыри

Пространствам, освещаемым звездами,

К больной земле поближе хочет быть!

Да, поглядишь – роскошное созданье!

Не вывелись на небе мастера,

Художники красивых воплощений!

Какой прелестный строй роскошных линий!

Прекрасный призрак, полюби меня!..

С тех пор, как прикоснулся я к Тамаре

И с нею в небо ангела пустил,

Мне женщины не по сердцу бывали…

Теперь сдается…

Вдали снова проносится Элоа.

Вон она опять!

О нет, недаром эти появленья!

(К призраку.)

Игра теней совсем бесплотных, бледных,

Обманный призрак, пропади скорей!

Призрак исчезает. Сатана проносится в сторону,

противоположную полету Элоа.

2

Окраина земли. Скалы. Поздний вечер.

Выясняется луна. Сатана, озираясь,

взбирается на скалу. Кругом снуют совы

и нетопыри.

Сатана

Что мечетесь кругом, иль места мало?

Сухими крыльями невмочь трещите!

Сгинь поскорей, полуночная сволочь!

Совы и нетопыри исчезают.

Мне кажется, ее я близко видел,

И если скалы тверды в очертаньях

И гребни их не обратятся в щели —

Ей нет других путей, придет сюда!

Уж вот четыре раза с ней встречаюсь…

Блаженные меня все избегают,

Шарахаются в сторону, завидев!

А эта нет! Да, что-то есть такое

Необычайное, что в ней сказалось.

Сквозь облик призрачный в ней плоть я чую,

Есть сущность в ней, и сущность та – печаль!

А я – я князь печали! Мы сродни!

И если так случится, что она

Во мне приметит райское величье,

Она найдет в нас общую черту!

Ведь дочери людские, так бывало,

Сходились с ангелами, а она —

От человечества, она – слеза!

Да, да! Вперед! Дам пищу злоязычью.

Из-за скалы показывается Элоа. Сатана останавливает ее знаком руки.

Постой, скажи! Каким особым правом

Владеешь ты, чтоб выдержать мой взгляд?

Тебе не страшно длинные ресницы

Прелестных глаз и брови опалить)

Лазурный блеск твоих роскошных крыльев,

Он пострадает в отблеске багровом,

Так ярко окаймляющем меня?

Скажи, зачем ты здесь и не ко мне ли?

Элоа

В тот миг, как увидала я свет божий,

Скатилась я на саван гробовой;

Светил мне в сердце светоч погребальный,

И звук рыданья был мне пеленой!

С тех самых пор неясное влеченье

Меня манит к тоскующей земле,-

И ты, князь мрака, мне совсем не страшен,

Я родилась в тоске души; во мгле…

Сатана

Прелестнейшая речь в устах прелестных,

И, слушай я ее, – добрее б стал!

Что ты меня не избегала – знаю…

Но не подослана ль ко мне, – скажи?

Элоа

Нет! Мне пути никто не указует,

К тебе сама я избрала свой путь,

Я вольной волей встретиться хотела,

И встречу вновь тебя когда-нибудь.

Сатана

Oгo! Такая мысль большая новость!

Но я свободен, мне запретов нет,

Тогда как ты в живом кольце запретов.

Я твоего желанья не пойму!

Или еще я мало доказал

Упорства своего непоборимость!

Поступок твой безумно смел, Элоа!

Придется отвечать эпитимьею…

Уж там, клянусь, известна встреча наша!

Нетопыри и совы полетели

С доносами! Поверь, мне жаль тебя!

Мой однолеток, бог…

Элоа

Остановись!

Мне жаль тебя, – ты, кажется, сказал?

Ты хорошо сказал и помни…

(Исчезает.)

Сатана

Где ты?

Но нет ee! Лишь эхо раскатилось,

И дряблые тела комет бродячих

Испуганно попрятались в пространства.

Она права: я пожалел ee!

Исчезла, как и я могу исчезнуть!

Мне не найти ее… Не хватит сил!

Сатана, глядя ей вслед, заволакивается туманом.

3

Яркий солнечный день. Монастырь в развалинах.

Заброшенное кладбище. Элоа бродит между могил.

Элоа

Зачем господь в предвиденьи великом

Мне, дочери мгновенья, дал бессмертье?

Зачем между служительниц своих

Быть повелел и мне – рожденной грустью)

Зачем дал женский облик мне) Кому

Не знающий улыбки лик мой нужен?

Зачем, любя творца всем существом,

Близ князя мрака – я вполне спокойна?

В вопросах этих вовсе не сомненье —

Исканье богом избранных путей…

(Оглядывает кладбище.)

Забытый монастырь! Мне говорили,

Что тут являлся часто Сатана,

Увлек монахов, обезлюдил кельи;

И колокол молчит, и службы нет…

Раздается звон колокола. Сатана входит

в виде капуцина, с кропилом в руке.

Сатана

Вы, покойники уснувшие,

В неизвестном потонувшие,

Что вы к солнцу не выходите?

Солнца теплым не находите?

Наши грешные моления

Приближают час спасения…

Хорошо в земле сырой:

В ней покой, всегда покой…

Я хожу, вас поминаю,

Ваши кости окропляю

Освященною водой,

Взятой от мощей святой!

Ты сочись, вода, сочись,

Ты к костям их проберись

И глубоко под землей

Упокой их, упокой…

(Окропляет.)

Гром землетрясений,

Крики преступлений,

Мощный гул сражений,

Залетев сюда,-

Да не пробуждают

Тех, что почивают,

Ложно не вещают

Страшного суда.

Но по минованьи

Тяжкого призванья

Мертвого молчанья,

Чуть вставать велят —

Из ростков сокрытых,

От греха омытых

И Христом привитых,

Глянет божий сад…

(Окропляет.)

Ранней осени предвестники,

Стали лилии цвести!

Где-то божьи благовестники?

В мире их не обрести!..

Много злого совершается,

И не дремлет враг людской…

Спящий здесь да не пугается:

Я кроплю святой водой.

(Окропляет.)

Элоа

Хорошим делом занят ты, старик!

Колокол замолкает.

Сатана

Небесный ангел! Или дух земной

Ты, удостоивший меня вопросом?..

Скажи же мне: которым из имен

Тебя мне величать, мой гость блаженный?

Как настоятелю о виденном сказать?

Элоа

Элоа я.

Сатана

Ты дочь слезы Христовой!

На тело друга уронил Христос

Свою слезу – печаль души господней,

И стала ангелом та чистая слеза!

И это ты? И на закате дней

Тебя сподобился я, грешный, видеть?!

Элоа

Скажи: я думала, что монастырской

Здесь службы нет? Упразднена обитель

За старый грех, а между тем звонили,

И вот тебя за добрым делом вижу?

Сатана

Мы здесь чужие! Очень издалека!

Родная нам обитель погорела,

И мы искали новой. Отовсюду

Нас гнали, мы пришли тогда сюда,

Проведав о монастыре пустевшем,

И, с чистою надеждой на творца,

Свой страх превозмогли и поселились,

И нас хранит господь! Но разве ты

Не знала, что не чисто это место?

Ты, видно, посмелей других блаженных,

Ты даже князя мрака не боишься?

Элоа

Я не боюсь его! Мне мнится, в нем

Не все, что было свято, то погасло

И что к добру возврат ему возможен!

Сатана

Напрасный труд! Отверженец природы,

Он богу никогда не подчинится!

Нет лжи, к которой не способен он…

А разве, о! скажи мне, светлый ангел,

Так рассуждающих на небе много?

Элоа

Нет, я одна…

Сатана

Скажи: ты князя тьмы

Видала ли? Он в церкви намалеван:

Горящим пламенем обвит, с хвостом,

И безобразен он, проклятый!

Элоа

Нет!

В лице его, отмеченном печалью,

В глазах, горящих мыслью, и в движеньях

Былого светлое величье видно

И с божьим небом прежнее родство!

Но милостив господь!

Сатана

Ты мнишь, что небо

Простит когда-нибудь и преисподней?

Элоа

Она придет сама – когда познает!

Сатана

Что ж? Может быть! И ежели господь

Дал сына своего на искупленье,

Он дочерью его не поскупится,

Чтоб искупить в лице ее весь ад!

Князь мрака был от неба – ты от неба;

Печален он – и ты печальна, ангел,

И прелесть женская в тебе у места…

Крепись! Крепись! Собой искупишь ад!

Раздается звон колокола, и проходят поющие Монахи.

Монахи

К нашей трапезе обычной

Мы идем стезей привычной,

Богом трапеза дана

И крестом осенена!

Братья! Следуйте за нами

Тихо, мерными шагами…

Час полуденный настал,

Звучный колокол позвал…

Сатана

Чин монастырский строг, идти пора

И настоятелю о всем поведать!

Но, божий ангел! Есть у нас преданье…

Оно под спудом скрыто в письменах:

Загадка истины о том, как будет

Сам Сатана на небо возвращен.

Элоа

А от кого, скажи, преданье это?

Сатана

Не знаю, ангел, но могу прочесть…

Элоа

Скажи: когда и где прочтешь преданье?

Сатана

Когда замолкнет всюду шум дневной

И луч луны, с лучом заката слившись,

Пойдут к цветам, чтобы прилечь тихонько

В подушках их коронок ароматных;

Когда вдоль берегов реки соседней

Чуть слышно раздадутся поцелуи

Трепещущей волны и незабудок,

Когда заснет последний из монахов,-

Я буду ждать! Придешь ли?

Элоа

Да! Приду.

Сатана уходит вслед за монахами. Облик Элоа становится невидим в сияньи полуденного солнца.

4

Ясное утро. Элоа, задумавшись, несется по направлению к земле.

Элоа

«Когда его бессмертная полюбит

И, правду видя в лжи, обманет ложь…»-

Вот что написано в старинном свитке,

О том, как небо Сатану простит.

Я не пойму, что значит тут: полюбит?

И не искать ли в жалости любви?

Навстречу Элоа – души усопших. Она останавливает свой полет и прислушивается.

Хор только что умерших

Что гудит каким-то звоном?

Что живит погасший слух?

Мы несемся небосклоном,

Нам захватывает дух…

Элоа

Тоска земли еще их облекает,

И бледность смерти не сбежала с них,

С трудом как будто руки расправляют…

На лицах – слезы плакавших родных!

Хор только что умерших

Все толпой, не в одиночку,

В струнных звуках, в полный свет!

Мать, неси малютку-дочку,

Брат – сестру и внучку – дед!

В тихом веяньи полета

Вереницею теней

Мчимся мы – и нет нам счета…

Только б вынестись скорей!

Элоа

Сознанье к бедным смутно возвратилось…

Как будто первым слух в них пробужден…

Они удивлены: как это все случилось,

Как ужас смерти мог быть обойден?

Хор только что умерших

Мы смотрели, мы видали

Нас самих, в своих гробах,

И себя не узнавали

В обезличенных чертах!

Смерть теперь нас не пугает…

Нам не жаль поблекших лиц,

И надежда окрыляет

Сонм бессмертных верениц!

Элоа

Как много грусти в этих, что отстали!

Глядят назад! Их будто вниз влечет,

Туда, к земле, где, бедных, отпевали,

Где кто-нибудь из близких сердцу ждет…

Хор только что умерших

Гляньте: ангел при дороге!

Ангел, верен ли наш путь?

Элоа

Верен! Вам не сбиться в боге!

Появляется Сатана.

Сатана

Вот и я… хочу взглянуть!

Хор только что умерших

(испуганно, завидя Сатану)

Все толпой, не в одиночку!

Не отстал бы кто из нac!

Сатана

Жмитесь! Жмитесь!.. гуще… в точку!

Солнца блеск вам вслед погас!..

Стойте ж вы! Куда спешите?

Дайте вас поразобрать!

Уменьшу я цифру в свите,

Если должное мне взять…

Умерший священник

Дух вражды с венцом бесславным!

С этой страшной высоты

Говорю как равный с равным,

Чуждый смерти, как и ты!

В жизни был я иереем,

И встречались мы с тобой…

Сгинь!..

Сатана

(обволакивая священника)

Помазанный елеем!

Ты-то именно, ты – мой!

Бледен… желт… хиротонисан…

Митрой венчан!

Элоа

Отпусти!

Сатана

У меня он в сердце вписан!

Сердце, что ли, разнести?!

Рассатаниться мне, что ли?!

Нет! Не с этого конца

Начала! Убавь мне воли…

Обрати меня в глупца!

Сатана со священником исчезают.

Хор только что умерших

Дальше, шибче, с тихим звоном…

Стадом робких голубей

Унесемтесь небосклоном…

Лишь бы только поскорей!

(Отлетают.)

Элоа

Они промчались стадом голубиным…

Одной лишь жертвы нет, обречена!

Он взял ее, и он же был причиной…

Не в небе грозен он, но на земле!

Там он, по правде, и велик и страшен!

Там зреет мощь его… Убавить воли?!

Сказал он: да, но как же с этим быть?

(Проносится к земле.)

5

Степи. Совершенно ясный seuep после великой бури. Носится туман.

Элоа

Погаснувшего дня живое затемненье

Ложится думою на строгий лик степей;

Вступающая ночь несет успокоенье,

Упал туман на степь… Пей, алчущая, пей!

(Молится.)

Здесь, от лица земли и всех ее созданий,

Живым ходатаем за нужды бытия,

К тебе, в вечерний час, в степях без очертаний,

Отец мой, молится дочь бедная твоя!

Я тоже дочь земли… Великое общенье

Мое с тоской ты сам, создав меня, решил…

Я знаю: в жизни нет добра без преступленья

И не могло бы быть рождений без могил!

Я знаю, что путем мучений и кончины

Задумано тобой: мир, зреющий в борьбе,

Мир цельный в оны дни, теперь – две половины,

В бессмертье душ людских весь привести к тебе!

Но если ты найдешь, что миновали сроки

И выполнено злом – то, чем спасались мы)!

Сомненья так сильны… и раны так глубоки…

Живого места нет… Помилуй духа тьмы!

Сатана появляется из потемневшей лазури и, сияя красотою в отблесках зари, останавливается перед Элоа.

Сатана

Из недр миров, из всех земных печалей

Я поднялся к тебе навстречу, как роса

С зарей навстречу солнца проступает…

Роса посохнет – ты меня отринешь!

Элоа

Когда добра хочу – зачем отрину?

Сатана

Ты вникни в смысл моих живых мучений.

Не несколько часов терзаюсь, распят…

Не тридцать только лет скитаюсь в ссылке…

Не временною жаждой изнываю…

Не на Голгофе только распят – всюду!

А справедливость божья не сыта.

Элоа

Не богохульствуй!

Сатана

В чем же богохульство?

Ведь если лик твой светлый так печален,

В твоей печали богохульство тоже,

Не на словах оно, зато на деле!

Зачем тоска твоя, коль все прекрасно?

Зачем ты там, на небе, одинока,

Зачем ко мне взглянула? Отчего

Твой взгляд, в меня живым проникновеньем

Пройдя, огонь моих страданий гасит?

Перед тобой открыт я для любви…

И ты сама, при этом пышном слове

«Любовь» во всем становишься ясней!

Как бы с тем словом в твой духовный лик

Путем каким-то плоть вдруг проникает…

(Подвигается к Элоа.)

Да, да! Любовью ты спасешь меня!

Склонилась слухом, приклонись и сердцем…

Твоею верою я буду верить!

Твоей святой печалью освящусь!

Мой ум больной в тебе покоя ищет…

В нем совокупность мощных сил кипит

И замышляет новое творенье!..

То новый мир! И так ясна ты мне,

И счастье полное так ощутимо…

Люблю тебя и этою любовью

Сам, отрицаясь, ад я сокрушаю!..

О, отвечай!

Элоа

На то господня благость.

Сатана

Без благости! В меня любовью веет…

Скажи: люблю…

Элоа

Я полюблю тебя!

Сатана

(склоняясь подле нее на колени)

Склоняюсь пред тобой всем мощным сонмом

Проклятий, шедших мне всегда вослед!

Служу тебе великим приношеньем

Всех отстраненных мной отныне бед!

Огонь блаженства мне туманит очи,

Ответь, дозволь!

Элоа

Мне не понять тебя!

Сатана

Зачем молчишь? Зачем не отвечаешь?

Зачем не льнешь, не клонишься ко мне?

Элоа

К чему? И что ж еще?

Сатана

О, будь моею…

Элоа

Я вся твоя и так…

Сатана

Не то, не то!..

Люби меня с забвеньем неразумным,

Люби объятьем, смелостью люби!

Так трепещи, как я! Дай обладанья…

Ты дай мне всю тебя…

Элоа

Ведь я твоя?!

По мановенью Сатаны по тверди небесной выясняются, в розовом свете, бессчетные облики служения любви.

Взгляни, пойми!.. Роскошные картины

Взошли, как кущи роз, по ночи голубой,

И рдеют небеса, с краев и до средины,

Служением любви и страстности живой!

Как цепи розовые тел и очертаний,

Мою вселенную обвившие кругом,-

Вы, в таинстве любви и в трепете дыханий,

Роскошно дремлете своим чудесным сном…

Пойми меня! Пойми! Ты счастье обретаешь…

Твой холод святости хотя на миг отбрось…

Облик Элоа начинает медленно бледнеть.

Но ты туманишься… бледнеешь… исчезаешь…

Сатана, не видя более Элоа, быстро поднимается.

Так, значит, одному из нас не удалось?!

Ехидна дерзкая! Ты хитростно скользнула,

Впилась, проклятая, в больное сердце мне…

Я правду видел в лжи! Тут правда – обманула!

Бесполых жриц, как ты, – не нужно Сатане!

Сатана разгорается великим пламенем.

Вспылал мой ум ужасной жаждой!

И как растопленный металл,

Бежит во мне по жиле каждой

Зловещий грохот всех начал!

Вперед! И этот век проклятий,

Что на земле идет теперь,-

Тишайшим веком добрых братий

Почтет грядущий полузверь!

В умах людских, как язвы вскрытых,

Легенды быль перерастут,

И по церквам царей убитых

Виденья в полночи пойдут!

Смех… стоны… муки… им в насмешку,

Вовек!.. Пока, перед концом,

Я, с трубным гласом вперемежку,

Вдруг разыграюсь трепаком

И под сильнейшие аккорды

Людскую тлю пошлю на суд,-

Пускай воскреснут эти морды,

А там, пока что разберут,

Вперед!..

Сатана уносится, и вместе с тем погасают видения. Небо остается совершенно голубым и чистым.

В СНЕГАХ
[ПОЭМА]

Памяти А. А. Григорьева

I

Ой ты наш хмурый, скалистый Урал!

Ты ль не далеко на север взбежал?

Там, в Татарве, из степей вырастая,

Тянешься к острым рогам Таганая,

До Благодати горы, до Высокой,

Дальше, все дальше, к пустыне глубокой,

Рослые горы в холмы обращаешь,

Плоскими тундрами к морю сползаешь

И разбегаешься в крае пустом,

Спящем во тьме шестимесячным сном…

Слева Европа, а справа Сибирь…

Как ни прикинешь – великая ширь!

Там реки темные, реки могучие

Катят холодные волны, кипучие,

Льются по тундрам, под гнетом тумана,

В темную глубь старика Океана,

Гложут работою струй расторопных

Мамонтов древних в мехах допотопных;

Тут, к Каме, к Волге, со скатов Урала,

Речек не сотня одна побежала,

Речки прилежные и тороватые

Двигать колеса заводов зубчатые

И уносить до неведомых стран

Тысячи барок, расшив и белян!

Там – дебри мертвые, тишь безотрадная,

В рудах богатства лежат неоглядные,-

Здесь – руды в медь и чугун обращаются,

Камни шлифуются и ограняются!

Там – летом быстрым по груди могучей

Даль обрастает травою пахучей,

Почки выходят, цветы зацветают,

Вышли без нужды – не впрок увядают,

Некому срезать их, в копна сложить,

Сыплется семя, чтоб без толку сгнить;

Тут, где великая степь развернулась,

Гладь черноземная вдаль потянулась,

Копна, скирды и стога поднимаются,

Точно как умное войско, равняются,

И разлеглись на пространствах больших

Села вдоль улиц широких своих!

Может, в Европе, а может, в Сибири,

Вдоль по безмолвной, немеренной шири,

Берегом озера, желтым, сыпучим,

Слева обставлена бором дремучим,

Вдоль по пологому скату отрога

В гору бежит ни тропа, ни дорога…

Как сиротинка забыта, одна,

Бледным вьюном пробегает она.

Тут незаметно, а там повидней,

Вертится, вьется у камней и пней;

Шла она степью, пробьется и бором,

Спорит, безумная, с мощным простором!

Не на бумаге ее сочинили,

Не на казенные деньги взводили,

А родилась она где-то сама,

Делом каким-то, чьего-то ума,

В степи отважилась, в горы пустилась,

В темные пущи, в ущелья пробилась;

Лезет из мертвых, бездонных трясин

К светлым зазубринам горных вершин!

Лепится с краю мохнатых утесов,

Скачет без всяких мостов и откосов;

Так она странно и дерзко бежит,

В воздухе будто бы вьется, висит,

Так иногда высоко заберет,

Что у прохожего сердце замрет,-

И обрывается, гибнет тайком

В божьей пустыне, охваченной сном.

Что-то давно уж, дорога-змея,

Ты не встречала людского жилья,

А о ночлеге, что ты посетила,

Чай, ты, дорога, совсем позабыла.

Что за дорога? Кому тут пройти,

Тут, где людского жилья не найти?

Вьючные кони тебя протоптали,

Ноги людские топтать помогали;

К россыпям, к золоту, летней порой

Ездят охочие люди тобой,

Ездит все ловкий, умелый народ…

Только как ранняя осень придет,

Вырастут ночи, морозы проглянут,

Горы совсем непролазными станут,

Самой дороги тогда не сыскать;

Будто ей любо, как сон, исчезать!

Любо, чтоб люди о ней позабыли,

Чтоб за песком золотым не ходили,

Чтобы не ездил тут ловкий народ,

Тот, что за золото все отдает,-

Чтобы самой ей заснуть лежебоком,

В белом снегу, бесконечном, глубоком,

Чистом, невинном, как грезы детей,

Полном одних только звезд да лучей!

Словно как в шубе, во мху и в коре,

Плотно прижавшись к песчаной горе,

Будто в защите у сильного друга,

Смотрит с пригорка ни дом, ни лачуга!

Лыком да ветками взад и вперед

Ветер по крыше без умолку бьет;

Вдоль по двору, за плетневым забором,

Воет и свищет и ходит дозором,

Лезет в трубу, будто ищет пути —

Как бы к огню отогреться пройти?

Точно как глаз, позабывший закрыться,

Смотрит окно у крылечка, косится;

Смотрит на то, как далеко кругом

Тянутся, стелются холм за холмом,

Как, бахромой обрубив небеса,

Высится дальних лесов полоса;

Как из-за красных, сосновых стволов,

В тихом безлюдье своих берегов,

Близкое озеро, мрачно чернея,

Вяло разводит волной, костенея,

Как разгулялись по озеру льдины,

Ходят гуськом, как живые морщины!

Ветер… туман… Из него, как из пыли,

Звезды на небо светить проступили,

А по окраинам спящей земли

Белые тучи слоями легли;

Так они низко на землю спустились,

Так успокоились, угомонились,

Так, что подумаешь: станет светать,

Ветер не в силах их будет согнать!

Сгонит однако!.. Над низкой трубой

Вьется с лачуги дымок голубой:

Ветер его, подхвативши, несет

И на кусочки на воздухе рвет,-

И улетают, и тают они,

Мал мала меньше, как зимние дни…

Русь! Ты великий, могучий поток!

Вьются в тебе, как в стремнине песок,

Жизней людских сочетанья различные,

Только тебе лишь единой привычные,

Только в тебе лишь одной вероятные,

Людям, чужим тебе, – малопонятные!

Вот и лачуга, что тут приютилась,

В степь, будто искра во тьму, схоронилась,-

Это особая в мире статья,

Новый, невиданный вид бытия!

Житель ее – невысокий мордвин,

Верст сотни на две живущий один.

Этот мордвин, этот домик, дорога

Значатся в описях разве у бога,

А для людей – их как будто бы нет,

Даром что много им от роду лет.

Мир их не знает и ведать не ведает,

Помнить не будет, когда и проведает;

Правда без плоти в них, быль без былья,

Опыт, набросок, порыв бытия,

Что-то, как воля судьбы, неминучее,

Что-то не складно, но цепко живучее…

Стар ты, мордвин! Ты б лета свои знал,

Если б, как должно, их с детства считал,

Если б другие считать помогали,-

Кто ты, откуда, чем прежде был, знали;

Если б те годы, что прочь улетали,

Хоть бы на малость различны бывали!

Знал бы ты также: крещен ли ты был,

Как стал Андреем, где в церковь ходил,-

Если бы церкви да были поближе,

Поп поусердней, а бог сам – пониже…

Впрочем, порой ты и песни поешь.

Вот и теперь. Отточивши свой нож,

Лыжу ты режешь, испод ее гладишь.

То-то помчишься, коль ловки наладишь!

Ростом ты мелок и узок в плечах;

Кожа лоснится на желтых щеках;

Скулы широкие, толсты и сильны,

Ус жидковат, зато брови обильны;

Глаз твоих щурых совсем не обресть,

А на рубахе заплат и не счесть!

Белой была она, да посерела;

Больше всего в ней кайма уцелела,

Держится плотно, сроднившись с холстом,

Красною ниткой и синим шнурком.

Славный рисунок каймы у рубахи!..

Пояс, по поясу белые бляхи;

Ног из-за стружек совсем не видать.

Поздно же должен, старик, ты стругать!

Видно, короткого дня тебе мало!

Солнце за степью давно уж упало;

Светлые звезды по небу поплыли,

Жизнью безмолвною степь оживили.

Тихою песней твоей, старина,

Горенка вся с преизбытком полна!

Правда, что мало в той песенке толку,

Капает, будто родник, втихомолку,

Все по одной да по той же звучит,

Дела не скажет, молчать не молчит…

Вот уж десятую зиму, Андрей,

Сам ты хоронишься в недра степей,

С Лайкой-собакой, сам-друг проживая:

Лайка на волка похожа, седая…

Где ты и как ты до этого жил,

Скажет – кто ветер степной уследил!

Месяцев восемь, с излишком, пройдут,

Прежде чем люди опять подойдут.

Нанят ты с тем, чтобы быть тут и жить,

Ломы, кирки, решета сторожить,

Книги какие да счеты беречь,

В горенке темной протапливать печь,

Снегу лачуги сдавить не давать,

В стойла пустые волков не пускать.

Сам ты не знаешь, кем нанят ты был,

С кем договор на словах заключил?

Также и те, кто тебя нанимали,

С кем они дело имеют – не знали.

Даже и домик приземистый твой,

Бог его ведает, чей он такой?

Кем он поставлен, он тоже не знает:

Разных хозяев в себя принимает…

Новая это зима подошла.

Будешь ты ждать, чтоб и эта прошла.

Ждать, когда снова народ подойдет,

Пьяный, тревожный, беспутный народ!

Много их шляется той стороной

В жаркое лето, горячей порой!

В стойлах усталые кони храпят,

Люди, ночуя, вповалку лежат,

Водка и песни текут спозаранка,

Под вечер говор, чет-нечет, орлянка,

Бабы… У многих припрятан тайком

Ценный мешочек с намытым песком:

Прячут и блестку, хранят и пылинку…

Зерна – с горошину, зерна – с крупинку…

Только как первая вьюга пройдет,

В горные щели снегов нанесет,

Вихри по степи, по озеру шквалы

Словно для шутки устроят провалы,

Южная птица умчится в испуге,-

Снова покинут, в забытой лачуге,

Схимником неким живешь ты один

В гробе открытом холмов и долин;

И над безмолвием тихой могилы

Движет зима безобразные силы!

Темная ночь по Сибири шагает,

Песню у печки Андрей напевает,

Мерно под песню уходит работа…

Слышит он: будто стучатся в ворота?

Лайка встревожилась, быстро вскочила,

Зубы осклабила, хвост наструнила.

Цыц! Не топырься! То ветер ревет,

Старою веткой по надолбе бьет;

Ветку бы срезать… И кто ж в эту пору

Пустится в путь по степному простору?

Снег не осел и как раз занесет…

Нет! То не ветер стучит у ворот.

Живо Андрей свой фонарь засветил,

Вышел к воротам, гостей опросил!

Слышит он: баба ему отвечает,

Просит пустить; говорит – умирает…

Отпер ворота. А ночь-то темна,

Даром что звездами вся убрана.

Свет фонаря в темноте замирает,

Черным крестом белый снег застилает.

Смотрит Андрей: на клюку опираясь,

Ветхой шубенкой едва прикрываясь,

Сжавшись с мороза, старуха стоит

И не шевелится, только глядит.

Ветер лохмотьями платья качает,

Стукает ими, как будто играет;

Снег, что наплечники, лег по плечам,

Иней к ресницам пристал и к бровям.

Сжатые губы старухи черны,

Щеки морозом слегка прижжены…

«Эк ты, родная! Иди поскорей!»

Тронул старуху рукою Андрей,-

Только старуха как пень покачнулась,

Молча, всем телом, на свет потянулась

И повалилась вперед головой,

Будто как мертвая, в снег молодой…

Зимнее солнце над степью всходило,

Яркий румянец на степь наводило;

Пышно сверкая, блестя, но не грея,

Золотом влилось в конуру Андрея;

В миски взглянуло, к ружью поднялось,

В низенькой кадке воды напилось,

В щель ее искру на дно заронило,

Все осмотрело и все осветило:

Белые стружки на темном полу,

Рыбу в лохани и лапти в углу.

К книжкам, на темную полку, всползало,

Даже заглавия книг прочитало:

Турнера – «Горное дело России»,

Штельцеля – «Опыты металлургии»,

Томик Некрасова, Милля – «Свобода»

И календарь исходящего года.

Лайке же солнце совсем досадило:

Прямо ей в морду так сильно светило,

Что недовольная Лайка проснулась,

Встала и несколько раз повернулась,

И, перейдя, улеглась под скамью,

Скалясь на грезу собачью свою…

Глаз не сомкнувши, над гостьей своей

Целую ночь провозился Андрей.

К утру старухе лицо пораздуло,

Гладко морщины по нем растянуло,

Яркая краска явилась на нем,

Пышет лицо необычным огнем.

Силы старуху совсем оставляли,

Губы, чуть внятно, молитвы шептали;

Было и так, что она не дышала,

Жизнь, уходя, на губах трепетала…

Что только могут без мудрой науки

Нищенский опыт да жесткие руки,-

Сделал Андрей. Утомился старик

И, подле печки, под утро приник.

Солнце по небу тихонько идет,

Степь бесконечная свет его пьет.

В ночь миновавшую страшный мороз

Дню молодому подарки принес.

Озеро, стывшее с воплем вчера,

Скрыла сплошная, как саван, кора;

Груды летавшего с вечера снега

Стали, прикованы к месту ночлега;

Лес разоделся в тяжелую ризу

И поосел всеми ветками книзу…

Спят старики. Запоздавшего сна

Прочь не отгонит от них тишина;

День не принес стукотни и движенья,

Мирно свершаются их сновиденья.

«Ой! Как далеко до храма святого!..

Страннице время в дороженьку снова…»

Слышит Андрей… Поднялся, посмотрел…

Голос над ним, будто гром, прогудел,-

Так непривычен был голос людской

В этой лачуге и этой порой!

Сразу припомнил он стук у ворот,

Как он упавшую поднял, несет!

Вот она, тут… То она говорила…

Только что сила ей вдруг изменила,

Очи старухи глубоко закрылись,

Руки с шубенки тихонько скатились!

Поднял Андрей их, на грудь положил;

В печке погасшей огонь запалил,