Текст книги "Грозненские миражи"

Автор книги: Константин Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

8

Неделя выдалась напряжённой, домой Кулеев приезжал только переночевать. В пятницу срочно пришлось лететь в Омск, потом опять сумасшедшие, не дающие ни минуты передышки дни.

К сейфу он смог подойти только в следующий четверг.

Полиэтиленовый пакет, естественно, был на месте: ключ от домашнего сейфа Валентин не доверял никому.

Кулеев запер дверь кабинета, включил маленькую уютную лампу над столом. На стол поставил початую бутылку граппы. Выпил, подождал пока расслабились затёкшие мышцы и исчезли прыгающие в голове обрывки совсем ненужных сейчас мыслей о работе. Потянулся к сигарете, но пакет жёг руку, и Кулев не выдержал.

Склеившийся за пятнадцать лет полиэтилен не желал разворачиваться, и Валентин, выругавшись сквозь зубы, резко рванул пакет. На девственно чистую поверхность стола выпали два уже немного пожелтевших от времени конверта.

Валентин взял тот, который был склеен скотчем, открыл и вытащил два простых тетрадных листа. Листики, тоже уже пожелтевшие, были заполнены чёткими, легко читающимися буквами. Густо-густо, почти без пробелов.

Кулеев надел очки и потянулся к первому листку. Прочитал первую фразу «Здравствуй, Валя» и положил письмо на стол. Удивлённо посмотрел на дорожащие руки, усмехнулся и выпил ещё прямо из бутылки. Всё-таки закурил сигарету и снова взял письмо.

«Здравствуй, Валя. Мы совсем недавно нашли через знакомых ваш адрес. Павлик хотел тебе написать, но не успел. Вот теперь пишу я. Валя, нам очень нужна помощь, Павлику очень плохо. Я не знаю, что делать, если ты можешь, помоги, пожалуйста, Валя. Ты, наверное, ничего не понимаешь, давай я подробно расскажу…»

На гладкую, как зеркало, поверхность стола упал пепел, Валентин, не отрываясь от письма, досадливо смахнул его рукой.

«…а он остался, чтоб забрать родителей, ты же знаешь, они в микрорайоне жили. Не успел – в их дом попала бомба. Прямое попадание, даже ничего не осталось. Ну и, ты же знаешь его.… В общем, когда почувствовал себя лучше, было уже поздно – было уже 31-го декабря. Так он так и остался в Грозном до самой весны. Как он там выжил – это рассказывать можно очень долго, и всё равно не рассказать, да это сейчас и не важно. Важно только одно, Валя – Павлику сейчас очень плохо…»

Еле слышно хлопнула входная дверь, по комнатам, приближаясь, процокали каблучки. Валентин поглядел на запертую дверь кабинета и снова налил граппы.

«…говорят, осложнение после ранения. Ему в спину осколок кирпича попал во время обстрела. Говорит, что всего пару дней болело, потом забыл. А сейчас полностью отнялись ноги, совсем не может ходить. Уже три месяца. Нужна операция, а на неё нужны деньги. Семь тысяч долларов, а у нас…»

Стук каблучков приблизился и замер. За дверью послышалось тяжёлое прерывистое дыхание. «Опять напилась», – подумал Валентин и убрал потянувшуюся к бутылке руку.

– Валя, ты здесь? – позвали из-за двери. – Валя? Молчишь? Ну и молчи – думаешь, не знаю, чем ты там занимаешься? Не знаю, зачем тебе коробка? Да пошёл ты!..

В дверь ударили, мерзко задребезжало стекло. Каблучки, цокая преувеличенно громко, двинулись вглубь квартиры. Остановились, вернулись назад.

– Кулеев, – сказала Ольга ровным, лишённым эмоций голосом, – ты не забыл, что должен Вадика к себе устроить? Помнишь?

«Помню я, – подумал Валентин. И Вадика помню, и Милу, и Веру Петровну и кого там ещё? Всех помню, всю твою бесчисленную родню, никому не дам пропасть без хлеба с икрой. Всех помню, всегда помню – только отвали!»

Минуту в громадной квартире висела тишина, а затем каблучки победным маршем процокали назад. Теперь в их перестуке слышалось удовлетворение.

Валентин выдохнул, снова убрал руку от бутылки и вернулся к письму.

«…помоги, пожалуйста. Ты знаешь, я бы никогда не стала. Павлик если узнает, что денег просила…. Но, чтоб он узнал, надо чтоб остался жить, а для этого я готова на всё. Мы живём очень плохо, жилья нет, все вещи сгорели в Грозном, работа у меня тоже не очень. Я не знаю, когда смогу отдать тебе деньги, но я отдам. Даже больше – Валя, я правда готова на всё. На всё, что ты только ни скажешь. Ты понимаешь? Только бы Павлик жил. Помо…»

Валентин уронил листок на пол, дрожащей рукой взял бутылку и бессильно откинулся в кресле.

– Аня, ты слышишь? – сказал Валя. – Я говорю, завтра ровно в 11 он будет ждать тебя на кафедре. Говорить ничего не надо – просто поздороваешься и представишься. Не волнуйся, зачёт тебе гарантирован.

Молчит. Стоит у окна и молчит. Джинсовая юбка, серая водолазка в обтяжку. Спина напряжена, плечи подняты, как будто ей зябко. Русые волосы свободно распущены, одна прядь своевольно торчит в сторону. Как тогда, на мокром асфальте. Молчит…

Аня стояла у окна и смотрела на улицу. Яркое февральское солнце, отражаясь от окон старинного дома с балкончиком «на ножках», слепило глаза солнечными зайчиками, по чистому небу лениво плыли похожие на игрушечных медвежат облака.

Что он сказал? Ой, а вон облако точь-в-точь, как лошадка, и вон ещё одно. А это что-то напоминает, но непонятно. Что-то очень и очень знакомое…

По проспекту Орджоникидзе ветер гнал вылезший из-под растаявшего снега мусор, сворачивал пыль в крошечные воронки смерчей. Придерживая развевающиеся волосы и весело щебеча, прошла стайка девчонок – ветер тут же бросился вдогонку. По проезжей части, недовольно сигналя, ползли машины, обгоняли потерявший провода троллейбус.

Надо же, где застрял – почти на перекрёстке, у художественной школы. В эту школу Павлик когда-то ходил…

За проспектом непривычно близко виднелась гостиница «Кавказ». Закрывающий её раньше дом сломали, пока привыкнуть к новому виду было трудно. И гастроном возле гостиницы сломали. Той весной они там шоколадки покупали, и Павлик ещё всю сдачу рассыпал.

И аллейку напротив «Кавказа» сломали. Ну, это не жаль – какая-то она неуютная была. А вот булочную на углу жалко: сколько раз она в детстве там хлеб покупала. И хачапурную сломали. Хорошая была хачапурная: всегда прохладно, уютно. Павлик там…

Стоп!

Что это она разнылась, как старая бабка – то жалко, это жалко. Правильно сломали – сколько можно терпеть эту рухлядь в центре города! Теперь там построят громадное здание нового обкома, каких нет ни в Ростове, ни в Краснодаре. Красивое, оно будет украшать город ещё много-много лет.

А Павлик.… Не надо про Павлика.

– Ты меня слышишь? – повторил Валя. – Аня!

– А? – вздрогнула Аня. – Что? Конечно, слышу, Валя. Спасибо тебе – я уже и не знала, что делать.

– Да, не за что – это было нетрудно. Но, вообще-то, Аня, так нельзя – ты совсем забросила учёбу. Скоро сессия.

На подоконник сел воробей, огляделся по сторонам и уставился в окно требовательным взглядом. Есть хочет?

– Да, да, Валя, я знаю. Я возьмусь, честное слово, возьмусь, я и сама понимаю…

– Трудно тебе? – тихо и очень мягко спросил Валя, и в комнате стало уютнее.

Аня молча пожала плечами: «Ты ж и сам всё понимаешь». В глазах предательски защипало. Ну вот, ещё только этого не хватало – вся тушь поползёт. Хватит! Так на что же всё-таки похоже это облако? Как будто рука держит два блюдца на ниточках… Блюдца? А может, чаши?..

– Весы! – Аня резко отвернулась от окна, закрыла лицо руками.

Угловатые плечи затряслись, из-под тонких пальцев по щекам поползли чёрные дорожки.

– Весы! Господи!..

Валентин в два шага пересёк комнату, взял её за эти трогательно хрупкие плечи; Аня, уткнулась ему в грудь и расплакалась навзрыд. Он обнял её чуть крепче, успокаивающе поглаживая по спине, по пахнущим свежестью волосам. Аня продолжала вздрагивать, и Валя прижал её сильнее, зашептал на ухо тихие, ничего не значащие, но такие нужные сейчас слова.

– Тише, тише, девочка! Ну что ты? Тише, всё будет хорошо!

Мягкий, уверенный голос обволакивал, от твёрдых, сильных рук по всему телу разливалось тепло, и от всего этого стремительно, прямо на глазах возникало то, чего так не хватало последнее время. Без чего мир казался пустым и хрупким, похожим на серый декабрьский мираж, без чего хотелось выть в голос, забыв о гордости. Хотелось бежать куда-нибудь, закрыв глаза. Всё равно куда – лишь бы не чувствовать раздирающего душу одиночества, лишь бы не ощущать этой дикой, унижающей обиды. Как будто у неё украли что-то очень-очень важное, родное, принадлежащее по праву только ей.

Уверенные руки поглаживали спину, гипнотизирующий голос убаюкивал, вокруг словно возникло облако тепла и заботы. Настолько реальное, что его, казалось, можно пощупать, на него вполне можно было опереться. Облако закрывало, поддерживало, защищало. Плотное такое облако, ласковое, и в то же время твёрдое. Как каменная стена. Хорошее облако, правильное.

Она отстранилась, шмыгнула носом – и перед ней тут же возник чистый носовой платок. Облако поддатливо распахнулось, но отпускать не хотело. Или не хотелось самой?

– Спасибо, Валя! – смущённо сказала Аня, поняла двусмысленность фразы и неожиданно разозлилась.

Подумаешь, что она такого сделала? Нельзя? А сравнивать её с весами можно? Говорить, что она мечется, не в силах определиться, что для неё важнее – порыв души или расчёт.

– Спасибо, Валя! – упрямо повторила Аня. – Спасибо за всё. Не знаю, чтобы я без тебя делала.

– Да ладно, – коротко сказал Валя, отошёл к дивану и вдруг спросил: – Вы хоть разговариваете?

Аня вытерла носик и подняла на него ещё красные от слёз глаза. Валентин смотрел в них спокойно и доверительно: облако опять начало уплотняться.

– Здороваемся… – сказала Аня, не желая вдаваться в подробности, помолчала и совершенно неожиданно для себя разоткровенничалась: – Знаешь, мне иногда кажется, что так даже лучше… Легче. Потому что о чём бы мы ни начали говорить, через пять минут скатываемся к одному и тому же. Ты бы знал, что он мне говорит: о каких-то инстинктах, что мне знаки внимания важнее, чем.…С весами сравнивает.

– Понятно, – усмехнулся Валька, и в этой усмешке не было ничего обидного. – Тапик в своём репертуаре. Он отличный парень, Аня, – я знаю это лучше всех, поверь. Только он идеалист. Идеалист и максималист. Тапик и компромиссы – это вещи несовместимые. Ничего тут не поделаешь – надо принимать его таким.

– Он бывает жесток, – глядя в не по годам мудрые глаза пожаловалась Аня.

– Максимализм жесток. К себе он ещё жестче, поверь.

– Это больно…

– Больно, – тихо подтвердил Валя и улыбнулся. – А ещё он подходит к женщинам с теми же мерками, что и к мужчинам, что и к себе. Знаки внимания…Женщинам нужны знаки внимания, они их достойны, особенно такие.

Аня посмотрела на букет алых роз на столе, и у неё опять почему-то защипало в глазах.

– Валя, а как у него с учёбой? Вы же на диплом уже…

– У Тапика, – на этот раз Валентин улыбнулся так широко и искренне, что в комнате стало светлее. – Да ты что, Анечка? Пашку не знаешь – да у него же не мозг, а ЭВМ. А вот тебе, правда, надо взяться, а то даже я не смогу ничего.

В дверь деликатно постучали, и в проёме возникла сияющая, как двухсотваттная лампочка, Татьяна Петровна.

– Анечка, – сказала она елейным голосом, – приглашай гостя к столу. Ой, Валя, какой ты сегодня элегантный – такой костюм замечательный. Мы с Вадимом Александровичем даже не знаем, как тебя благодарить за лекарство – уже, что делать не знали. А галстук! Я так рада, что ты стал к нам чаще заходить! И Анечке всегда говорю: как хорошо, что у тебя такой друг есть. С цветами всегда. А как одевается! Не то, что некоторые.

– Мама!

– Что «мама»? Зимой и летом в джинсах, и волосы до плеч!

Сдать сессию без хвостов Ане не удалось, два экзамена пришлось пересдавать. Впрочем, благодаря Валентину, пересдачей это действие можно было назвать лишь условно. Внешне казалось, что он ничего не делает: взмахнул волшебной палочкой и всё – только что суровые преподаватели вносят в зачётку заветную «четвёрку». Да ещё улыбаются, словно продавцы «загнивающего» и всё ещё никак не сгнившего Запада. Раньше Аня, конечно, слышала смутные слухи о зачётах за деньги, но говорили об этом редко, вполголоса. и было понятно, что дело это опасное и возможно далеко не у каждого преподавателя. Да и сложностей, по тем же слухам, хватало. А тут никаких тебе сложностей, никакой мороки – и впрямь поверишь в «волшебную палочку».

Последние свои каникулы Валя решил отметить с шиком: организовал поездку в Домбай. Звал всех друзей, но, в результате, поехали впятером: Витька со своей девушкой, Валентин, Руслан и Аня.

Наверное, если бы не было Руслана, она бы не согласилась, слишком прямолинейно выглядела бы тогда ситуация. Хорошее определение – «прямолинейно». Вот только для кого – для Павлика? Павлик старательно демонстрировал, что его это касается мало, и на приглашение Вальки заявил, что не умеет кататься на лыжах. А потом, глядя Ане в глаза, добавил, что с детства терпеть не мог толкаться в толпе, штурмующей прилавок с дефицитом. Сказал, не сводя с неё изучающего взгляда, как будто чего-то ждал. Не дождался – резко повернулся и пошёл своей чуть танцующей походкой. И только тогда до неё дошло. Резко, больно – как будто публично влепили пощёчину. Дернулась догнать, объясниться, ударить в ответ – Валя мягко, но решительно взял за руку, и она опомнилась. Правильно – это уже, похоже, бесполезно.

И всё-таки если бы не Русик, она бы не поехала.

И не получила бы пяти изумительных дней. Заснеженные, умопомрачительно красивые горы, сосны, звенящее чистотой небо. Ароматный кофе по утрам, прогулки, попытки встать на лыжи, игра в снежки, беспричинное, какого давно не было, веселье. Благодаря Валькиной изобретательности и брызжущей через край энергии, у них не было ни минуты свободного времени, и это оказалось как раз то, что надо. Ставший с некоторых пор таким маленьким Грозный, где на каждом шагу мерещилась худощавая фигура с танцующей походкой, стал таять, словно хмурый, рвущий душу мираж.

Вечерами они чаще всего оставались втроём в номере парней: оставляя «женский» номер Виктору со Светой. Иногда Русик уходил, но никакого неудобства от этого Аня не чувствовала. Валя вёл себя идеально: с ним было легко и весело, с ним было уютно – как с близким другом. Она и не заметила, как начала рассказывать ему то, что ещё недавно из неё нельзя было вытащить и пытками. Теперь говорила сама. Говорила, чувствовала, как вместе с произнесёнными словами душу покидает поселившаяся там пустота, и уже не могла остановиться, торопилась, ожидая этих вечеров, как исповеди.

Валя слушал внимательно, не перебивал, смотрел мудрыми, всё понимающими глазами. А потом рассказывал сам. О себе, о Витьке, о Русике. Но больше всего – о Пашке, о Тапике.

Как они приносили клятву у молодого айланта, и Тапик чуть не отрезал себе палец. Как кидали дымовушки в музучилище, оттуда выбегали студенты со слезящимися глазами, а они смотрели на них, притаившись в ветвях тутовника, и давились от хохота.

Как воровали сухой лёд из подвала холодильника на Партизанской, и однажды Витька спёр громадный, килограммов на пять, дымящий брус, завернув его в халат одного из грузчиков. Те бросились в погоню, и, если бы не Тапик, подставивший подножку первому мужику, ещё неизвестно, чем бы всё кончилось.

Как, чуть ли не по расписанию, ходили драться с «московскими», и тех всегда больше всего волновало, будет ли в рядах противников Тапик. А того уговорить бывало очень непросто: драться Пашка, как ни странно, не любил. Особенно, когда серьёзно занялся боксом.

Как зачитывались фантастикой, мечтали сделать телескоп, как бредили звёздами.

Много чего рассказывал Валя, очень много. Но ни разу не сказал ничего плохого о Павлике, скорее, наоборот.

За окнами чернело бездонное небо, таинственно светились в лунном свете древние горы, лился ставший таким необходимым, чуть гипнотизирующий голос, и на душе становилось спокойно. Облако обволакивало всё сильней, тихо шептало: «Неправда, что ты никому не нужна, неправда. Ты нужна. Нужна…нужна…нуж…» Облако проникало в каждую клеточку, создавало ощущение, что её ценят, о ней заботятся, она под защитой. Ощущения, манящие женщин сотни тысяч лет.

Через два дня она оттаяла настолько, что могла смеяться, могла шутить сама, ей уже не мерещились весы в каждом проплывающем облаке. Облако теперь было одно, и оно всё время было рядом.. Ещё через день она сказала ему «спасибо», а потом ещё раз и ещё. И улыбнулась. И ласково коснулась руки. Только как благодарность. Только.

Коснулась и испугалась. Её словно ударило током. Она тут же отняла руку, но ощущение осталось. И оно было приятным.

Услышанные после этого слова были скорее неожиданными. «Это тебе спасибо, Аня, – сказал Валя. – Спасибо за то, что ты есть, за то, что согласилась поехать. Я очень этого хотел. Я ведь люблю тебя, Аня. Давно люблю. Нет, подожди, подожди, не возражай. Я ничего не требую от тебя, просто хочу, чтоб ты знала. Если хочешь, можешь даже забыть, мне главное, что я сказал. Аня…»

Она, и правда, хотела возразить, прервать, сказать, что не надо. Что она.… Хотела, но не прервала, выслушала до конца. И только уже ночью, засыпая, поняла, что слышать это тоже приятно. Даже очень. Словно через распахнутую форточку ворвался в затхлую комнату свежий ветер.

В оставшиеся два дня она ни разу не вспомнила о Грозном. Он растаял, исчез, как под напором налетевшего с гор ветра исчезает нефтяной смог. Исчез вместе с мерещащейся в каждом тёмном углу худощавой фигурой. Вместе с весами.

Поздним вечером шестого дня он появился снова. В темноте за окнами промелькнули огни заводов, плохо освещённые улицы частного сектора, запахло пылью и тухлыми яйцами. Старое, заполненное до отказа здание одноэтажного вокзала. Гул голосов и музыка, гремящая из вокзального ресторана. Зелёные глазки такси на площади, и лениво дожидающиеся клиентов частники. Мигающий свет фонаря, замусоренные к вечеру улицы.

Грозный.

После душного вагона ехать в такси никому не захотелось. Пошли пешком. И почему-то не по ярко освещённому проспекту, а по полутёмной Комсомольской. Уже за «Лакомкой» Аня поняла, что это была ошибка. Людей на улице не было совсем, машин тоже, а ей в каждом тёмном углу, за каждым деревом мерещилось одно – высокая худощавая фигура с длинными волнистыми волосами. За цирком ощущение стало невыносимым, она просто физически чувствовала, что он где-то рядом.

– Что такое? – спросил Валя, когда она в очередной раз споткнулась на ровном месте. – Да что такое, чего ты боишься?

Аня судорожно схватила его за руку и, глядя в темноту расширенными зрачками, прошептала:

– Павлик!

– Что? – засмеялся Витька. – Тапик? Ты что, Аня, откуда он тут?

– От верблюда! – ответили из темноты, и в мутноватом свете материализовалась знакомая длинная фигура.

– Не ждали? – спросила фигура и сделала ещё два шага из темноты. – А я как почувствовал. С приездом!

– Тапа? – всё ещё не веря, глупо спросил Виктор.

Пашка засмеялся.

– А кто ещё? Привет, путешет… путешест…Путе-шест – венни-ки. Вот!

– Тапик, ты что пьян?

– Привет, Русик! Тоже решил проехаться на халяву? Пра-ально. А вы что, не рады? Я вас ждал-ждал, можно сказать, заждался, встречать пошёл. Не рады?

Пашка окончательно выбрался на свет, и стало видно, что он заметно пьян. Куртка нараспашку, рубашка испачкана, на груди оторваны две пуговицы. На лице дурацкая улыбка, и не поймёшь в темноте, чего в ней больше – злости или тоски. Но, точно, не радости.

– Не рады! Пра-ально, чего радоваться другу? На хрен он нужен, только мешает всем. Пра-ально, Кулёк? Или уже не мешаю? Как отдыхалось, Аня, хорошо? Весы не испортились? Всё взвесила?

– Павлик!

– Или ещё не всё? Чо, Кулёк, неужели ты ещё не всё на весы положил? – Пашка засмеялся и понимающе погрозил ему пальцем. – А-а, панымаю – приберегаешь! Аня, он приберегает.… Подожди-подожди, он скоро тебе на весы та-кое положит! М-мм! Не оторвёшься! Он умеет, спроси у его сис… сестёр. Мастер!

– Заткнись, Тапа! – Валька сбросил Анину руку и сделал шаг вперёд.

– А то что? – небрежно скривился Пашка. – Ну что, Анечка, понравилось? Получила, что хотела? Эту, как её – уверенность и устойчи.…Нет, настойчивость! Во! Он был сильно настойчив – тебе понравилось? Не? А ты попроси!

– Тапик! – закричал Витька. – Охренел?

– Муха! Света! – Пашка улыбнулся ещё шире и попытался изобразить книксен. – Наше вам! Витенька, а ты не боишься, что следующей Света будет? Сам подумай – ну кто ты на фоне Кулька? Или ты думаешь, она другая? Шиш! Все они взвешивают, подожди, они ещё за него драться будут! Ты на кого ставишь? Я на Аньку!

Муха и Кулёк бросились вместе. Пашка, только что с трудом сохраняющий равновесие, выпрямился, сделал короткий шаг влево, встретил их двумя молниеносными ударами и отскочил. Резко, без замаха, почти нежно – словно прошелестел ветер. Витька сделал по инерции шаг и упал головой вперёд. Валька медленно осел на землю, по подбородку побежала струйка крови. Тонко закричала Света.

– Ты что? – ошарашено спросил Руслан.

– Стой, где стоишь, Русик! – Пашка уже не улыбался. – Ну как, Аня, не прибавил я ничего на твоих весах? Ни капельки?

Аня смотрела на него, как во сне. В злом детском сне, когда точно знаешь, что всё это мираж, и надо только проснуться. Знаешь, хочешь, но не можешь.

Света кричала и кричала, и только поэтому топот ног они услышали слишком поздно, когда шесть человек уже выбежали из темноты. Пять парней, пять длинных пальто, пять высоких ондатровых шапок. Даже намётанный взгляд грозненца не всегда мог отличить чеченца от русского, но тут никаких сомнений не было. Мало того – было совершенно ясно, что парни вряд ли городские.

– Эт чё тут? – спросил один, и последние сомнения рассеялись.

Характерный акцент представил хозяина не хуже его самого. Конечно, не из города. Сельские, а, скорее всего, из горной части республики – те, которых равнинные между собой называли «гуронами».

– Бодаетесь? Ого!

Скорее всего, ничего бы не было: всё-таки и Руслан был на месте, и сами «гуроны» были настроены не сильно враждебно. А может, и нет. В любом случае узнать этого не довелось.

Пашка, преувеличенно пошатываясь, повернулся в их сторону и любезно улыбаясь, предложил:

– А не пошли бы вы в жо…извиняюсь, девочки, в попу?

Первый – коренастый крепкий чеченец – то ли обалдел от такой наглости, то ли, действительно, не понял.

– Чё?

– «Чё», «Чё», – передразнил Павлик. – В жопу, говорю, пошли. Строем!

На этот раз они поняли и разом дёрнулись вперёд. Кто-то коротко взвыл, другой заулюлюкал, разъяряя себя. Дело не казалось им сложным – подумаешь, проучить какого-то городского, тем более, пьяного гаски[8]8
  русский, русские (иск. чеченск)


[Закрыть]. И, уж конечно, они не обратили внимания на Пашкино «строем».

А зря.

Как ни коротко было расстояние, но всё же пять человек растянулись на добрых два метра. Первым бежал коренастый.

С него первого и слетела ондатровая шапка.

Павлик встретил его косым в челюсть. Не давая упасть, ударил ещё раз, теперь в солнечное сплетение, оттолкнул. Ушел влево и чётким кроссом встретил второго – под переносицу. На землю упала вторая шапка, через секунду на неё капнула чёрная в сумерках кровь.

Пашка отскочил к одноэтажному дому с вывеской «Вторчермет» над крыльцом, прислонился к стене. Внимательный взгляд бы заметил, что он всё-таки далеко не трезв и уже немного запыхался, но откуда бы он мог взяться – внимательный взгляд.

«Гуроны» были явно в замешательстве: такого они не ожидали никак. Такое не могло присниться им в страшном сне: за какую-то секунду этот пьяный гаски отправил в нокаут двух их самых лучших бойцов. Это было невозможно, это не укладывалось в головах, но, тем не менее, это было так.

Чеченцы столпились перед Пашкой полукольцом, как волки, загнавшие добычу. Добыча оказалась непростой, добыча вполне могла нанести смертельную рану, но это ничего не меняло – их больше, и они своего добьются. Древний инстинкт хищника переплетался с бойцовским характером горца, не привыкшего публично показывать слабость, и гнал их вперёд. Ату его! Взять!

– Что уставились? – заорал Пашка. – Давай! Кто следующий?

– Павлик! – закричала, опомнившись, Аня. – Па-а-влик!

Валька с трудом сел, помотал головой, прогоняя туман. Ныла десна, во рту было сладко от крови. Что происходило у конторы, видно было плохо: обзор закрывали три напряжённые спины. Вот одна дёрнулась вперёд, и в образовавшейся щели на секунду возник прижавшийся к стене Тапик. Любимая открытая стойка, лёгкие, еле уловимые движения корпусом. Непосвященный не поймёт, а понимающим эти танцующие движения могли сказать о многом. Чеченцы понимали. Спина отпрянула – и тут же двинулась другая. Проверяют.

«Убьют! – подумал Валька. – Бросятся все вместе и сомнут».

Похоже, то же самое подумал и Руслан. Он уже перебегал дорогу, оставалось каких-то пять метров. Три шага. Уже два.

Нога зацепилась за невидимую в темноте выбоину, Русик споткнулся и растянулся во весь рост. Чёртов грозненский асфальт!

– Эй! – пытаясь встать, закричал Руслан. – Цуьн вал да воцуш ву аьл шу хеташ делахь, шу гIалат дойлла![9]9
  Если думаете, что он безродный, то ошибаетесь! (чеченск)


[Закрыть]

Опять дёрнулась спина, отступила, и в мутном неоновом свете тускло блеснул нож.

– Совца! – Руслан уже встал. – Цуьн коьртар мас йожахь чIир соьца хир йу![10]10
  Остановитесь! Хоть волос с него упадет – я мстить буду! (чеченск)


[Закрыть]

Чеченцы заколебались, один даже оглянулся: «Что он кричит, этот городской? Он что, забыл адаты?» Заколебались «гуроны».

И опять всё испортил Пашка.

– Зассали?

– Павлик! – визжала Аня. – Па-а-а-влик!

«Не успеть, – подумал Валька. – Вот дурак!»

И, уже не думая, чисто инстинктивно закричал, перекрывая и Руслана, и Анин визг.

– Атас! Менты!

Спины дернулись, было, назад, снова остановились. Валька встал и, прекрасно понимая, что никак не успеть, пошатываясь, двинулся вперёд. На самом деле, это ему только показалось – он не успел сделать и шага.

Заглушая всё, воздух пронзила трель милицейского свистка, и «ондатровые шапки», прихватив своих почти пришедших в себя друзей, исчезли в темноте.

Издалека послышалось знакомое завывание, и по проспекту Орджоникидзе, разрезая сумрак голубым миганием, медленно проехал милицейский газик.

Валька проводил отблески взглядом и удивлённо спросил:

– А кто свистел?

Всё ещё лежащий на асфальте Витька сел, поднёс руку ко рту, и наступившую тишину опять нарушила одинокая трель.

– Давно он у меня завалялся, – сказал он довольно. – Света, не плачь.

Подошёл Пашка с зажатой в руке ондатровой шапкой, зачем-то протянул её Руслану. Тот молча оттолкнул. Павлик протянул руку Витьке – тот сделал вид, что не заметил. Пашка зачем-то оглянулся по сторонам, бросил шапку на дорогу, прокашлялся.

– Муха, Кулёк, – голос, вроде бы, виноватый, – я не очень вас? Русик, прости…

Все молчали.

Павлик подождал, тщетно пытаясь поймать чей-нибудь взгляд, и вдруг пьяно осклабился:

– А чего вы так распсиховались? Поиграться не дали.

– Скотина! – не выдержал Руслан.

– Дурак! – сплюнул кровь Валька. – Какой же ты, Тапик, дурак!

Подошла Аня, вытащила из сумочки платок, подала Пашке. Тот недоумённо покрутил головой, Аня виновато улыбнулась и протянула платок Вале. Валька взял, промокнул запёкшуюся в углу рта кровь, сморщился. Аня поморщилась в ответ.

Павлик последил взглядом за платком, увидел Анин взгляд, и лицо его снова стало приобретать давешнее идиотско-наглое выражение. Это, уже в свою очередь, не укрылось от Ани, и она устало улыбнулась.

– Павлик, ну что ты.… Хочешь, я тебе другой дам?

– Вот этого не надо! – окрысился Пашка. – Не надо нам жалости! Я ж понимаю: «Мужчина не тот, кто умеет кулаками махать». Так ты сказала? Я помню!

Аня так и застыла – с протянутой рукой и широко открытыми глазами.

Павлик посмотрел в синие даже в полумраке глаза, повернулся и медленно пошёл прочь. Походка его не казалась танцующей.

– Павлик! – тихо позвала Аня. – Павлик, куда ты – они же могут ещё…

– А тебе что? – оборвал её Пашка и махнул рукой, – Всё равно я в «гонке за дефицитом» не участвую.

– Вот дурак! – повторил Валька.

Валентин Сергеевич, не вставая с кресла, потянулся за упавшим на пол письмом и скривился от резкой боли в пояснице. На лбу выступила испарина.

Несколько минут посидел, стараясь не шевелиться и прислушиваясь. Боль затаилась, но было ясно, что ненадолго, что только и ждёт момента, чтоб выскочить и вцепиться мёртвой хваткой. Скрутить.

Валентин, не меняя положения, осторожно протянул руку, взял бутылку и, преодолевая отвращение, влил в себя добрую треть. Жидкость пробежала по пищеводу, дошла до желудка, и вверх начали подниматься спасительные горячие волны. Боль огрызнулась последним уколом, съежилась и исчезла.

«Ага! – мстительно подумал Валентин. – Шиш тебе!»

Свернул листок пополам и аккуратно засунул его в конверт.