Текст книги "Счастливого плавания, «Шхуна ровесников»!"

Автор книги: Константин Подыма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава шестая, как выбирают капитанов

Задержавшись в типографии, я наконец-то выбрался в редакцию. Пройдя по темным комнатам, подошел к кают-компании. Легонько тронул за плечо сидящего у двери Сережу Давыдова, и он подвинулся, дав мне место.

Кают-компания была полна народу. Зыбкий свет выхватывал из темноты ребячьи лица, и было в них столько загадочного и таинственного… Может быть, от тревожного огня коптилки, а может быть, от хорошей песни.

Вон у окна сидит суровый капитан Сергей Дмитриев, художник и фантазер. И рядом – его помощник, мягкий и деловой Толик.

– Ну вот, – начал капитан, – самое главное, что я хотел вам сказать. Ухожу я. Хоть и не прошло три месяца… Пора выбирать нового капитана.

– Почему? – спросил Гречихин.

– Причина? – потребовал ответа Корнев.

– Причина железная! – И Дмитриев пояснил ее коротким, как приказ, словом: – Флот.

– Тебя на флот берут? – оживился Корнев. – Вот это здорово!

– Три года… – сказал Шкуратов.

– Костя, – шепнул мне на ухо Сережа Давыдов, – а кого в капитаны?

– Не знаю…

Тем временем Дмитриев докладывал, что сделал за свое капитанство.

– А как ты в «Шхуну» пришел впервые? – неожиданно спросил Корнев.

– Мне в школе сказали, что «Шхуне» нужен человек, умеющий рисовать. Я пришел. Рисовал заставки, эмблемы… А ты как здесь очутился? – задал Сергей контрвопрос своему тезке.

– Я?.. – смутился Корнев. – Просто взял и пришел…

– Ну, Сережка, память тебя, кажется, подводит! – засмеялся Гена Лашко. – Тебя же мать привела! Забыл?

– Да он тогда еще в пятый класс ходил! – пришел я на помощь Корневу. – Чего смеетесь? И вообще что за цирк, если решаются такие важные дела? У меня вопрос к капитану. Вахтенный, разрешите?

– Пожалуйста, – торопливо сказал Демченко.

– Так вот, Сергей, если по-честному: тебе «Шхуна» дала что-нибудь или нет? Как ты считаешь?

– Ну конечно же… – сказал Сергей и задумался. – Само собой…

Ну конечно же, «Шхуна» ему многое дала!

Раньше совсем не умел спорить. И вроде бы парень не стеснительный, а трудно приходилось, когда надо было что-то доказать. Сейчас – будь здоров! На палубных сборах так спорит, что потом горло болит.

Попробуй-ка убедить, что рассказ плохой, если автор стоит на своем…

И еще… Самое, пожалуй, главное!

Научился он не только придумывать, но и добиваться! Хотела «Шхуна» завязать дружбу с экипажем какого-нибудь танкера. Поговорить поговорили, да этим и могло все кончиться… А Сергей написал в пароходство и договорился. Теперь у «Шхуны» есть свой шеф – танкер «Великий Октябрь».

А кроме того, стал Сергей разбираться в людях. Это ведь тоже не просто! Глянет на человека и определит, нужный он «Шхуне» или нет. Ведь на палубный часто приходят новички-пассажиры, и не все потом остаются в команде, не все приходят даже второй раз. А Сергей сразу видит: это наш человек!

Как-то даже поругался со всей командой. Принимали на палубном мальчишку из шестой школы. Вроде бы парень ничего. На Сахарную ходил? Ходил. Заметки писал? Писал. Кто «за»?

– А я против! – сказал Сергей. – Ненадежный он какой-то. И вообще…

Что это за «вообще» он так и не смог толком пояснить.

Парня приняли в экипаж, дали ему должность радиста. Только не пробыл новоиспеченный радист в «Шхуне» и двух недель, исчез с горизонта. Да не просто исчез…

Пришли все в час ночи к цементному заводу «Октябрь» – проводили очередное восхождение.

– А где флаг? – спросил капитан.

Флаг должен был принести радист.

Только ни радиста, ни флага не дождались.

– Подумаешь! – сказал на палубном не явившийся ночью радист. – Ну, мать не пустила. Я-то что? А флаг он ваш – вот, что ему сделается?

– При чем тут флаг? – возмутился Дмитриев. – Дело совсем не в флаге. В тебе дело. Предупредить не мог?

– А дождь был, – сказал радист. – Кто знал, что вы попретесь? И вообще скучно у вас. Я-то думал: вы делом занимаетесь…

Короче, с того сбора только его и видели…

Капитанский сбор шел своим чередом.

– Кого вместо меня? Предлагаю Шкуратова! – твердо сказал Сергей. – Он справится. Толик – парень толковый.

Даже в полусумраке было заметно, как смутился «толковый парень».

– А что, разве не так? Ты, Толик, не скромничай… Ну, чем не капитан? Заметки пишет? Пишет! Эмблемы рисует? Рисует! Операции проводит? Проводит! На Сахарную лазит? Сколько ты там был? – обратился Дмитриев к Шкуратову.

– Двадцать два.

– Ну вот! – продолжал Сергей. – Что еще надо для капитана? Умеет всех сплотить. Помните, когда готовили «Тачанку»?..

Демченко с интересом следил, как разворачиваются события.

– Развел ты, Серега, канитель, – вдруг заметил Корнев. – И так знаем, что Толик – парень классный. Чего тянешь? А вахтенный почему бездействует?

– Голосуй, – вполголоса сказал Сергей Саше.

– Кто «за»? – спросил Демченко.

«За» были все.

Толя видел, как «Шхуна» голосовала за него, и было ему и приятно, и чуть боязно. Оправдать бы, не подвести ребят. Надо с головой окунуться сейчас в шхунатские дела. Правда, он и не был никогда в стороне от них, но сейчас ведь капитан!

С того самого первого похода в поселок Южную Озерейку, место страшных боев, того похода, названного операцией «Десант», когда ребята ходили от дома к дому и расспрашивали жителей о событиях войны, стал Шкуратов страстным и горячим «шхунатиком».

Только вот времени ему не хватает. Учеба в техникуме, занятия в художественной студии… Но ничего.

Что бы придумать такое? Страницу в газете надо сделать невероятно интересной. А то порой скукота страшная.

Привести в порядок кают-компанию, подновить карту. И что-то надо предпринять с новым набором в «Шхуну». Раньше как делали? Писали письма в школы, просили секретаря комсомольской организации прислать в «Шхуну» своего представителя. Ну и присылали, конечно. Походит парень раз, другой, а потом не понравится ему и исчезает на веки вечные. Другое дело, когда ребята приходят сами. Или друзья приведут, или самим захочется увидеть «Шхуну» и посмотреть, чем эти «шхунатики» занимаются. Такие пассажиры чаще всего и остаются. Становятся курсантами, потом матросами.

А если снова послать по школам «шхунатов»? Пусть они с ребятами поговорят и тогда обязательно кого-нибудь приведут… Сделаем!

Что еще? Думай, капитан! Теперь ведь ты в ответе за свой корабль…

– В воскресенье – на Сахарную! Будешь принимать клятву, – сказал Дмитриев.

– Сходим. – Толя облизал пересохшие губы. – Форма одежды походная?

– Как всегда… – Сергей наклонился к вахтенному и шепнул: – Заканчивай сбор.

Саша кивнул.

– Встать! – приказал Демченко. – Смирно!

На стене у карты вспыхнула Звезда Гайдара. Красный ее свет слился с дрожащими бликами фронтовой коптилки. Стали строгими лица мальчишек и девчонок.

И запели все гимн:

 
Волны грозно ревут,
Волны песню поют
О штормах,
О романтике бурь.
А на «Шхуне» вперед
Оптимисты плывут,
И смеется им
Неба лазурь.
 

Когда-то и слова и музыку написала наш матрос Надя Черная. Долго живет этот гимн и кончается им каждый палубный сбор.

 
Так вперед, капитан!
Не зевай, рулевой!
Наша «Шхуна»
По ветру лети!
Пусть ревет и поет
Океан штормовой,
Веселее
Нам будет в пути!
 

Прохожие недоуменно поднимали головы, слыша голоса, доносившиеся из окон полутемной редакции.

А «шхунатики» пели дальше:

 
Мы на крыльях мечты
Облетим шар земной,
Нам, романтикам,
Все нипочем!
И в холодную стужу,
И в ветер, и в зной,
Мы, упрямые,
К цели придем!
 

Голоса становились мужественнее, тверже. А гимн уже подходил к концу:

 
Ну-ка, солнце и ветер,
Тайга и прибой,
Вы сложите-ка
Песню про нас!
Грозно тучи сгущаются
Над головой,
И звучит
Капитана приказ.
 

Толик откашлялся. И громко, как только мог, произнес девиз «Шхуны»:

– Поднять паруса! Быть ветру!

– Лишь в бурях мужают и крепнут! – дружно, как один человек, ответила команда.

И подняли ребята сжатые кулаки.

– А завтра вечером приходите в гости! – сказал я. – Жду в девятнадцать ноль-ноль.

Из лоции плавания «Шхуны ровесников»

Однажды положили перед собой ребята карту Черного моря. Всматривались в знакомые очертания берегов, разглядывали города и порты.

Вот и Новороссийская бухта…

– Слушайте! А если нам нарисовать свою карту? Карту плавания «Шхуны ровесников»? – предложил кто-то (это было так давно, что фамилию автора замечательной идеи не помнит даже корабельный летописец).

Так и стала бухта Новороссийская бухтой Мечты. А острова и земли возникли, как в сказке, прямо в Черном море (то есть теперь – в океане Дерзаний).

Раздобыли затем ребята лоцию Черного моря. Полистали ее внимательно.

И потом решили написать свою – лоцию плавания «Шхуны». Каждый выбрал себе остров, море или бухту и написал о них.

И получилась объемистая книга (страниц в триста!).

А самой первой лоцией стала, конечно же, лоция бухты, откуда мы вышли в плавание…

Бухта Мечты

На материке Поющих Ветров, на южном его берегу, расположена бухта Мечты.

Берега бухты, кроме берега вершины, обрывистые, поросшие лесом, мало изрезаны. Здесь нет сколько-нибудь приметных мысов, кроме мыса Пятнадцатилетнего Капитана, на вершине которого находится маяк Звезда Рыбака, ярко горящий в бури, штормы, темные ночи и ненастные дни. Мыс Пятнадцатилетнего Капитана скалистый, вблизи оконечности его имеется белое пятно. При подходе с запада мыс кажется плоским и обрывистым. Окаймлен Коварным рифом.

Благодаря ровному рельефу дна, хорошему грунту и сравнительно большим глубинам, бухта Мечты считается хорошим местом для якорной стоянки.

Мрачен и сер рельеф бухты. Тянутся в глубь материка красновато-коричневые гранитные скалы Хребта Неприступности, покрытые скудной, искореженной суровыми ветрами растительностью, среди которой изредка возвышаются отдельные сосны, крепко вросшие своими узловатыми, едва прикрытыми мхом корнями в трещины скал. Издалека видна самая высокая вершина хребта Неприступности пик Дерзких.

Бурная горная река, несущая с грохотом свои воды и обломки скал к морю, как бы раскалывает горы и образует в своем устье небольшую наносную низменность, на которой и расположен город и порт Штормовой.

Климат этой части материка Поющих Ветров очень суров. Зима долгая, морозная, бесснежная. Жестокие штормы и северо-восточные ветры обрушиваются на бухту почти на всем протяжении осени и зимы. А лето короткое, пасмурное, туманное. Солнце редко показывается на небе, небосклон чаще затянут густой серой пеленой.

Город и порт Штормовой расположен у места впадения реки Стремительной в море Презревших Покой. Он совсем еще юн, этот город. Романтики-энтузиасты построили его. Они строили и мечтали. Мечтали и строили. Наверное, поэтому он и получился таким молодым и красивым! Нет в Штормовом никаких старинных зданий и редких памятников, потому что он появился из крохотного, продубленного жестокими ветрами, насквозь пропахшего рыбой и морем рыбацкого поселка. Население в Штормовом невелико: сто сорок тысяч человек. Преимущественно молодежь.

Как-то раз ребята-романтики построили здесь «Шхуну ровесников». Соскользнул со стапелей белоснежный корабль и вышел бороздить океан Дерзаний.

Итак, родной причал «ШР» – бухта Мечты!

Глава седьмая о том, чего не знали жители дома по улице Московской

День был обычным, и вечер тоже.

Только что прошел дождь, и лужи еще не высохли, а на улицу высыпала детвора.

Я смотрел с балкона пятого этажа на большой двор, образованный четырьмя домами, и ждал ребят.

Они запаздывали.

Никто из жителей нашего двора и не подозревал, что произойдет сегодня в шестьдесят шестой квартире.

Произойдет невероятное.

Необычное.

Наконец-то! Размахивая папкой, прошел по обочине тротуара Володя Лебедев. Он поднял голову, увидел меня и взял под козырек. Через секунду скрылся в подъезде, и я пошел открывать дверь.

– Не промок? – спросил я, пропуская Лебедева в комнату.

– В магазине дождь переждал, – ответил старший матрос. – Я что, первый?

– И, наверное, не последний.

Раздался звонок.

Вот это сюрприз! Передо мной стоял Володька Козловский.

– Прибыл насовсем! – доложил сержант Козловский. – Отслужил два года – и домой! – Володя был одним из первых капитанов «Шхуны».

– Ты когда приехал? – спросил я.

– Сегодня утром. А тут разведка донесла: у флаг-штурмана – сбор. Решил явиться…

– Давыдов идет! – крикнул с балкона старший матрос. – Несет… кажется, магнитофон!

Отлично! Сережа сдержал свое слово. Магнитофон как нельзя кстати.

– На горизонте Сергей Дмитриев! – провозгласил Володя Лебедев, несущий дозор с балкона.

Дверь уже не закрывалась. Входили один за другим ребята. Пришел Гена Лашко, Сережа Гречихин. Саша Демченко принес подшивку всех номеров «Шхуны». Прибежала из соседнего дома курсант Лена Лакарева…

Не было пока только капитана. Но я знал, что у Толи Шкуратова сейчас занятия в художественной студии и он придет чуть позже.

Героем дня стал Козловский. Ребята расспрашивали его про службу. Чувствовалось, что Володя немного отвык от подобных встреч: держался вначале чуть скованно.

Ребята знали его характер – спокойный, но до поры до времени. Уж если что заденет Володю, держись! Когда он был капитаном, ввел самую строгую дисциплину на палубных сборах и добился, чтобы это было записано в Устав. Не пришел три раза без уважительных причин – до свидания! Не хочешь выполнять задания капитана к новой операции или ленишься написать заметку, – значит, приходишь без взносов и просто не уважаешь своих же друзей. Списать на берег! Володя часа не мог посидеть без дела. Вечно куда-то бежал – то в музей, то во Дворец пионеров к красным следопытам, шедшим по следам героев Великой Отечественной. И сам он не раз рассказывал в «Шхуне» о юных новороссийцах, мужественно сражавшихся в боях за город…

Сейчас Володя Козловский из угловатого подростка стал подтянутым юношей, ничего не попишешь – армия.

А завтра уйдет на флот Серега Дмитриев… Грустно ему сейчас расставаться со «Шхуной», только делает вид, что все нипочем! И хохочет громче всех, и острит, а, знаю, не так спокойно у него на душе. Все-таки на три года разлука с родным городом, с друзьями…

Пробило восемь склянок. Надо начинать.

Лебедев пришел с балкона.

Я поднял руку, призывая ко всеобщему вниманию.

– Будем писать историю «Шхуны».

– Начинали уже! – скептически заметил Козловский. – Даже избирали корабельного летописца. А что вышло? Только записи в судовом журнале и остались…

С улицы донесся шум подъезжающего автомобиля.

– А может быть, сделаем так? Вспомним, что раньше было? Здесь ведь полным-полно новеньких. И многого они не знают… Договорились?

– И магнитофон для этого? – полюбопытствовал Давыдов.

– А как же! – ответил я, напряженно прислушиваясь. – Так что давай, Серега, ставь чистую пленку, готовься сделать редкую запись…

По лестнице слышались шаги. Ну еще бы, мы же договаривались на пять минут девятого. А он человек точный…

– Я готов, – объявил Давыдов. – Но почему редкую запись? – Кто будет говорить?

– Добрый вечер! – раздался в комнате сильный, чуть хрипловатый голос.

Ребята обернулись.

– Штурман «Шхуны ровесников» Константин Коккинаки по вашему приказанию прибыл! – отрапортовал гость.

Лицо его было обветрено, серые глаза улыбались, на черном пиджаке горела Золотая Звезда.

«Шхунатики» замерли от восторга. Прославленный летчик-испытатель, один из знаменитой летной династии, наш земляк стоял сейчас перед нами.

– Вы писали, что хотите провести со мной заочную встречу. Прислали вопросы. А я прибыл сам. Не ждали? – Он лукаво подмигнул и вытащил из кармана листки, положил на стол. – Только прошу извинить, времени у меня в обрез – всего полчаса. Это новая карта?

– Включай, Серега, – шепнул я Давыдову.

Тот нажал на клавишу магнитофона.

Штурман сидел во главе стола, а перед ним лежала карта плавания «Шхуны». Он внимательно рассматривал ее, изучал острова, и моря, бухты и проливы. Лицо его оставалось серьезным, глаза деловито прищурены.

– Курс правильный. Я его подпишу, – сказал он. – Очередные полгода продуманы хорошо. Дайте-ка линейку и карандаш.

Впереди у нас было море Рассветных Зорь – подготовка страницы для выпускников. Затем «Шхуна» должна пристать к острову Мужества – провести 22 июня траурную линейку, в четыре часа утра… После этого корабль уйдет в новый путь. В море Дружбы на летнем меридиане его экипаж ожидают встречи с ребятами разных городов…

Наступила благоговейная тишина, когда штурман прокладывал курс. Он подписал карту, придвинул к себе листки.

– Вот вы, ребята, прислали мне много вопросов. Так много, что отвечать бы мне пришлось весь вечер, и даже ночь. И поэтому я выберу самые интересные…

Коккинаки полистал. Нашел. Оглядел «шхунатиков». В комнате, как говорится, яблоку негде было упасть. Сидели на стульях, на раздвинутом диване-кровати, на полу, по-турецки поджав ноги.

Штурман улыбнулся и начал:

– Вот вопрос: кем вы мечтали стать в пятнадцать лет? Конечно же, капитанами дальнего плавания. И, как минимум, штурманами дальнего плавания. Это мечта многих мальчишек Новороссийска двадцатых годов… А стал я, как видите, штурманом «Шхуны»…

Все засмеялись. Вместе с ребятами и штурман.

– Мальчишкой я помню себя хорошо, – продолжал рассказывать Коккинаки. – Далекое, совсем не беззаботное детство… Знаете сами, какое было тогда время, сорок с лишним лет назад. Из книг, из фильмов знаете. Только-только прошла гражданская. Жили мы в небольшом деревянном домишке на каботажной пристани, там, где сейчас пассажирский морской вокзал. Семья была большая. И с малых лет мы были приучены к труду. Пилили дрова, помогали по хозяйству. Да и закалялись хорошо: зимой отец заставлял обливаться ледяной водой. А море было нашей первой любовью.

Летом мы целыми днями пропадали на берегу. Плавали, ныряли, занимались греблей. Не было в те годы спортивных баз, не было тренеров. Но мы все равно занимались спортом, помогали друг другу. Учился в школе, а по вечерам ходил в порт, работал грузчиком. Парень-то я был крепкий… Спросите, как добивался своей мечты? После окончания семилетки пошел плавать. Сначала юнгой, а потом матросом первого класса на парусно-моторной шхуне. Тяжело было с непривычки. Руки в кровь изобьешь, ставя паруса в ледяной ветер…

В двадцать шестом году поехал я в Одессу поступать в мореходное училище. Но знания, данные мне семилеткой, были очень слабы. Так что в мореходку меня не приняли. Пришлось возвратиться в Новороссийск и продолжать работать матросом. В это время как раз много писали о советской авиации. К ней я был совсем не равнодушен. И в двадцать девятом году по призыву комсомола поехал учиться в военную школу летчиков…

Да, после этого у нашего штурмана началась удивительная жизнь. Константин Константинович стал летчиком-испытателем. А в годы войны был командиром авиационного истребительного полка.

Окончилась война. И вновь – испытательные полеты. В 1960 году он становится мировым рекордсменом, совершив полет по стокилометровому треугольнику (такую фигуру должен выполнить летчик, идя на рекорд). Самый быстрый самолет в мире вел Константин Коккинаки. На отдельных участках скорость превышала две с половиной тысячи километров в час.

Затем он испытывал множество сверхзвуковых самолетов.

А вот один из эпизодов работы нашего штурмана. Сидя среди «шхунатиков», он неторопливо рассказывал…

– Рука на штурвале. Бетон аэродрома совсем рядом. Быстрее звука взвился в небо самолет. Предстояло проверить в полете новую схему управления. Любое испытание сложно, а это – вдвойне. На испытаниях двигателя, если он, например, откажет, можно спланировать и благополучно посадить машину. А вот, проверяя управление, этого сделать нельзя. Можно только катапультироваться… Пока все шло нормально. Стрелка прибора, измеряющего высоту, ползла вверх. Двести метров… триста… Неожиданно все задрожало. В теле возникла необычная тяжесть, а потом – легкость. Мгновенно оцениваю происходящее. Сверхзвуковой самолет, не подчиняясь управлению, вошел в режим так называемых самопроизвольных автоколебаний. Из-за этого возникли переменные нагрузки (а при них вес тела увеличивался в тринадцать раз и уменьшался в шесть раз. Это происходило периодически с быстрой последовательностью). Катапультироваться нельзя: слишком низко. Времени для раздумий не было. Можно надеяться только на технику. Я дал еще большую скорость. Кровь то приливала, то отливала от щек. Глаза закрывались сами собой. Голова раскалывалась… Перегрузки были выше норм, положенных по прочности для самолета. До этого медицина считала, что отрицательные перегрузки, когда вес тела становится в шесть, шесть с половиной раз меньше, организм человека не выдерживает. Только закалка помогла мне выдержать колоссальные перегрузки, вывести самолет из этого состояния, благополучно произвести посадку, рассказать и показать конструкторам, что произошло. Правда, после этого самолет имел деформацию. Пострадал и я: была сильно побита голова. Из кабины сам выйти не мог, помогали. Потом меня отправили в больницу, а самолет – на ремонт…

– Теперь этот самолет летает? – послышался робкий голос Лены Ласкаревой.

– Да. Самолеты с этой схемой управления выпускаются всеми конструкторскими бюро… – Коккинаки сделал паузу. Взял еще один листок, прочел: – «Говорят, что летчику нужен спорт, хорошая закалка. А если я не хочу быть летчиком?» Серьезный вопрос. И ответить на него не просто. Но попытаюсь.

Мне, например, кажется, что спорт важен в любой специальности. Важен любому, кто не хочет вырасти хлюпиком. Давайте подсчитаем.

Допустим, сейчас человеку – пятнадцать. Года через два он кончит школу, потом армия, институт – семь лет. Жизненный опыт надо приобрести – на это еще добрый десяток лет уйдет. Сколько получилось? Тридцать два. В тридцать два человек начнет отдавать людям все, что может. А надолго его хватит с хилым здоровьем?

С улицы донеслись резкие гудки.

– Извините, – сказал штурман. – Уже пора. Улетаю в Севастополь. Черноморцы просят выступить.

Когда штурман ушел, все разом загалдели.

– Дома скажу – не поверят, – говорил Володя Лебедев.

– Вот это встреча! – восхищался Саша Демченко.

– Жаль, Шкуратова не было, – огорчался Дмитриев. – Не слышал штурмана…

– А это зачем? – сказал Серега Давыдов, победно поднимая над головой кассету с магнитной пленкой. И добавил: – Уже история…