Текст книги "Путь домой"

Автор книги: Константин Ильченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Устроились в трубе удобно. Ночи были холодные, баба Галя прониклась к ним жалостью и одарила каждого телогрейкой, – теперь забота женщины пришлась как нельзя кстати. На полном ходу нутро трубы превращалось в сплошной сквозняк, поэтому телогрейками закрывали конец трубы и ехать было можно, хоть и совсем не комфортно. Но на каждой станции телогрейки обязательно снимали и засовывали вовнутрь, чтоб обходчик или охрана станции не видела.

Ребята, выполняя эту несложную операцию, могли не волноваться за собственную безопасность.

Труба и вправду была широкой, поэтому мальчишки расположились голова к голове – в случае необходимости без труда можно обползти рядом лежащего, крайний отвечал за маскировку. Вот уже и Донецкая область – всё чаще на станциях слышен лай собак, а значит, путники становятся всё ближе и ближе к фронту.

Невероятно громкий стук о трубу разбудил мальчишек, кто-то неистово молотил чем-то металлическим по трубе:

– Эй, безбилетники, на выход, пока не пальнули в середину!

Оцепенение, страх, досада. Твою ж мать, проспали станцию и не сняли телогрейки с трубы! Так и было. Рабочий, обходивший платформы, постукивая молотком по колёсным парам, увидел торчащие из трубы тряпки, сначала подумал, что ветром задуло. Потом решил, что уж лучше быть от греха подальше и пригласил охрану – оказалось, что два пацанёнка таким вот замысловатым способом пытаются проследовать до линии фронта.

Собаки, оскалившись, ненавидящими глазами смотрели на нарушителей порядка и были готовы в любую секунду в них вцепиться. Узнав наспех выдуманную историю о том, что они возвращаются из Харькова, где пытались подзаработать, немец громко рассмеялся и сказал, что им хорошие работники нужны. После чего Гриша и Вася вскоре оказались в вагоне для скота, который следовал в Германию. Он был забит такими же, как и они, с той лишь разницей, что те добровольно изъявили желание ехать туда, а они ехать совсем не хотели.

Мысль, что их сняли в Дебальцево, особенно не давала покоя, ведь от этой станции до Свердловска всего километров сто. Получается, что завернули их прямо у домашнего крыльца. От обиды хотелось кричать. Вася, насупившись, сидел в углу вагона, сейчас он ненавидел всех: немцев, Гришу, себя и глупое решение идти искать партизан.

Жизнь снова безжалостно кидала их в водоворот трагических событий. О том, что будет дальше, страшно было даже подумать.

Глава 8

Концентрационные лагеря Третьего рейха существовали до начала и во время Второй мировой войны на подконтрольной Германии территории. Множество узников этих лагерей было убито, погибло от жестоких издевательств, болезней, плохих условий содержания, истощения, тяжёлого физического труда и бесчеловечных медицинских опытов.

В связи с аншлюсом Австрии, а также в связи с тем, что после Хрустальной ночи в концлагеря заключили около 35 000 евреев, к 1938 г. общее число заключённых увеличилось до 60 000. Однако до начала Второй мировой войны евреи, если им удавалось получить эмиграционные документы, могли добиться освобождения. Это привело в 1939 г. к значительному уменьшению числа евреев, заключённых в концлагерях. Накануне войны общая численность узников концентрационных лагерей составляла 25 000 человек.

С началом войны лагерную систему расширили. Освобождения из концлагерей отменили. Одновременно изменился и состав заключённых: кроме увеличившегося числа политических заключённых из Третьего рейха, в лагерях оказалось много арестантов из оккупированных территорий, схваченных по приказу «Ночь и туман». Чуть позже туда стали свозить пленных военных и гражданских лиц. Во время войны в лагерях содержались также участники движения Сопротивления из других оккупированных стран, гомосексуалы, цыгане, свидетели Иеговы.

Для объективности нужно сказать, что далеко не все граждане СССР вывозились по принуждению, некоторые это делали сознательно и с нескрываемой радостью. Таким образом они получали возможность поменять тоталитарную реальность со всеми вытекающими отсюда последствиями на европейский образ жизни. Но по сравнению с остальными их было совсем немного, чаще всего ими оказывались представители западных областей Украины, где еще помнили жизнь без Советов.

Немецкая пропаганда рисовала работу на Третий рейх как великое благо для славянских народов. Однако на самом деле всё обстояло иначе. Тех, кто покрепче и повыносливее, отправляли в рабочие лагеря при шахтах и заводах. Работали там в самых тяжелых условиях: типичные лагеря с бараками, обнесенными колючей проволокой, где вместе с остарбайтерами часто работали советские военнопленные. За соблюдением лагерного режима следили старосты, назначенные администрацией. Назначали ими либо бывших уголовников, либо тех, кто люто ненавидел советскую власть. Среди них попадались поляки, украинцы и русские. Мало кто из «остовцев» вспоминал их добрым словом.

Угнанных в Германию обязывали носить специальный нагрудный знак со словом «OST» – небольшой матерчатый прямоугольник с белыми буквами на синем фоне, наглядно свидетельствующий об унизительном и бесправном статусе этих людей. Отказ от ношения знака был чреват штрафом или карцером.

В бараке было тепло и чисто – немцы не любили беспорядок и за любое его проявление строго наказывали. Смена прошла как обычно – устали очень, работали по двенадцать часов в сутки, один текущий выходной в неделю. Двухярусные нары, в бараке около шестидесяти человек. Лагерь был для гражданских, однако каждый барак огораживала колючая проволока. Это для того, чтобы ни у кого и в мыслях не было желания сбежать. Но странное существо человек. В самых страшных и невероятных условиях он может приспособиться ко всему и даже радоваться, несмотря на каждодневные ужасы.

До отбоя оставалось немного, каждый занимался своим делом – кто чинил одежду, кто просто лежал, смотря в потолок. Тусклый свет от двух лампочек, расположенных в разных концах барака, практически не пробивался к нижним ярусам нар. Там царил полумрак. Двое, пристроившись на нижних нарах, тихо о чём-то говорили.

– Надо поосторожнее шастать, когда-нибудь эти земляные норы раскроют. Первыми поплатятся не надзиратели, а те, кто в карты шлепал. Гнида тебя ненавидит, а после того, как ты обыграл в карты его шестёрку, он тебя постоянно пасет. Гляжу, что к тебе он совсем неравнодушный, так и хочет подловить.

– Не расстреляют, этому проходу уже с месяца три, рыли его все – как наши, так и с того барака. Все в курсе. Мне говорили, что такие подземки вырыты не только у нас, а и в других бараках. Надзиратели первые, кто в них заинтересован. Сам подумай, тот же обмен шмотьём, потом – деньги, да и золотишко гуляет. Хотя да, если комендант лагеря пронюхает, то такие, как Гнида, нас первых к стенке поведут.

– Гнида, конечно, тварь.

Стороннему наблюдателю не понять, о чем шла речь, но на самом деле обсуждались обыденные вещи. Каждый барак был окружен забором из колючей проволоки, под проволокой заключенные прорыли ходы сообщения. Ныряешь в лаз на территории своего барака, а выползаешь уже во дворе другого. Это было позволено не каждому, староста сам лично принимал решение, кому идти и по строго определенным часам. Всё происходило ночью, староста договаривался с охраной, та на время уходила подальше от лаза, несколько человек тут же пропадали под землей.

Это было нарушение, за которое следовал немедленный расстрел, но выгода налицо. Немцы такие же люди и ничто человеческое им не чуждо. В лагере существовал товарообмен, таким образом была организованна межборачная логистика. Нередко заключенные из разных бараков организовывали карточные игры на интерес. Там ходило уже и золото, чаще это были нательные украшения и зубные коронки. Надзиратели получали свою немалую долю от каждой игры и делились со сменой охранников. Люди всегда остаются людьми, даже и в таких нелюдских условиях.

В сумраке барака сидели двое. Эти двое были Васей и Гришей. Обсуждали они в голову не влезающие нормальному человеку лагерные дела, а именно недавнее участие Гриши в карточной игре, что состоялась в соседнем бараке.

Глава 9

В предместьях Бранденбурга располагался стекольный завод, на котором использовался труд советских граждан, вывезенных во время немецкой оккупации на принудительные работы в Германию. В составе большой партии заключенных Вася и Гриша были отправлены из распределительного в режимный концлагерь. Он был большим, узники работали, в том числе и на заводе. Стало всё на много суровей, внутренний распорядок отличался особой жестокостью, узники люто эксплуатировались. Гнида теперь выглядел не таким уж и мерзким. Использовали их там на черновых работах, относились так же, как и к пленным солдатам. За малейшее нарушение – физическое наказание или расстрел. Двоих расстреляли прямо на поле, где те убирали брюкву. Они решили припрятать несколько штук, чтоб потом сварганить нечто подобное самогону. Тех же, кто заболел, увозили в неизвестном направлении. Ходили слухи, что над ними ставили медицинские опыты – всё одно не жильцы.

Уже после войны советская пропаганда придавала огромное значение узникам концлагерей именно с целью разоблачения зверств фашизма. Поэтому в многочисленных кинофильмах и книгах концлагеря представлялись как система насилия и тотального контроля. Узники были всегда голодными, и это правда, особенно если речь шла о советских узниках, от которых отказался Сталин. Например, военнопленные и вывезенные гражданские из стран Европы имели право на получение переводов и посылок от родственников, плюс посильную помощь оказывал международный Красный Крест. Эта категория чувствовала себя сравнительно неплохо. Да и по возвращению домой, после войны, их ожидали объятия родных, признание общества, награды. А всех без исключения советских граждан – ждали лагеря Сибири, плевки в спину, презрение трудящихся.

Лагерь, куда были направленны ребята был таким же трудовым, единственное что требовалось от узников – это усердная работа. Что касается контроля, то он конечно же там был, но не настолько по-немецки отточенный. Тщательно охранялись такие монстры, как Равенсбрюк или Бухенвальд, т. е. где не просто содержались, а и истреблялись массово люди. Этот же лагерь представлял из себя скорее перевалочную базу. Относились к заключенным тут конечно же нечеловечески жестоко, ведь практически все они прибыли из СССР, но контролировали их не на уровне фанатизма. Чаще всего внутри лагеря за порядком следили старосты и надсмотрщики из числа самих же заключенных. А внешняя охрана – это, конечно, немцы.

Вертухаи из заключенных вели себя нагло и показательно жестоко. При малейшем неповиновении в лучшем случае били, в худшем – сдавали администрации. Тогда дело нередко принимало печальный оборот. Вполне можно было попасть на отправку в лагеря-монстры, а оттуда, как известно, выхода нет.

Но, с другой стороны, если ты оборотистый, если умеешь ладить с людьми, а еще лучше – если ты фартовый в картах, то у тебя в карманах всегда найдется то, на что будет готов клюнуть любой вертухай. В этих условиях контроль не мог быть всемерным, потому что между внутренней кастой приближенных к немецкой администрации и остальными заключенными существовала невидимая нить взаимовыгодного сотрудничества. Не со всеми, конечно, но с теми, кто умел выкручиваться и выживать, эта связь имелась. Поэтому контроль внутри лагеря был не совсем тотальный.

Судьба так распорядилась, что Вася и Гриша всегда держались вместе, они даже и представить не могли, что можно иначе. Те страшные события в лесу вспоминались всё реже и реже, потому что теперешние события по своей жестокости и постоянной возможности умереть затмевали те, лесные.

На душе было грустно, как это всё насточертело. И главное, ведь хотели воевать, хотели стать героями, а вышло совсем не по-людски. Хаваем тут пойло немецкое, пашем, как рабы, а просвета нет. Те, кто добровольно попал в Германию, тех распределяли по хозяевам, у них там, говорят, даже клубы есть и их обучают всякому ремеслу. А нас ни хера ничему не обучают, только гнобят на разных черных работах, того и гляди – загремишь еще куда похуже.

Гриша с неподдельной завистью думал о тех, кто приехал в Германию по своей воле и поэтому жил в нормальных условиях без надсмотрщиков и старост. Не ведая страха и унижений. Но зависть эта шла не оттого, что те спали не на топчанах, а в чистых постелях, – нет, не поэтому. А потому, что если ты почти как вольный, если за тобой не следят из всех щелей, то ты можешь, как свет в копеечку, сбежать. Полдня тебя никто не хватится, а то и день, если всё правильно продумать.

Такие мысли занимали его всё чаще и чаще, он просто грезил побегом. Но отсюда не сбежишь. Внутри вроде бы какая-то воля есть, а вот периметр и выход на работы охраняет немчура с собаками. Он Ваське уже все уши прожужжал, но тот не особенно верил в успех дела. Свеж в памяти был еще тот побег, когда Толяна убили. Вася, думая об этом, невольно вздрагивал. Нет, всё что угодно, но не побег. Убьют, как пить дать.

День шел за днём. Как-то их послали на разгрузку вагонов с комплектующими для завода. Была осень, зябко, а потом и вовсе похолодало, пошел проливной дождь. Таскали тяжелые ящики без передыха; несмотря на тяжелую работу, люди замерзли не на шутку. Позже несколько человек заболело, двое из них – серьёзно. Буквально через пару дней они исчезли, т. е. их увезли. Все понимали, что назад они уже не вернутся, они покойники. На работы гоняли каждый день, народа в лагере, да и в самом бараке, было много.

– Васёк, ну ты как… полегчало? – склонившись над Васей, вглядываясь ему в глаза и пытаясь ладонью определить степень его жара, вопрошал Гришка.

– Гринь, мне каюк, еще день-два продержусь, и всё, свезут на опыты. – По его лицу стекали капли испарины. Он был откровенно плох, срочно требовалась медицинская помощь или хотя бы освобождение от работы, тогда бы Васька выдюжил. Полежал бы с недельку в тепле да со жратвой и был бы опять здоровым, как бык. Так думал Гришка, сидя рядом с больным другом.

В этот момент обжигающей молнией мелькнула мысль, что Васька умрет – и не просто умрет, а сгинет в чертовых немецких лабораториях. Эта мысль саданула прямо в мозг, а потом еще куда-то и уже в конце отозвалась холодком под ложечкой. Гриша был в отчаянии. Неожиданно перед глазами предстало полное изумления лицо убитого Толика. Он понимал, что надо что-то делать – и немедленно. Если завтра погонят на работы, болезнь друга тут же обнаружится, его выведут из строя, а дальше – смерть неминуемая. «А как же я один? Нужно, нужно что-то предпринимать». И тут Гриша подумал о лагерной кочегарке. Сразу же созрел план.

Вася лежал на топчане с закрытыми глазами, казалось, он мирно спал. Но если присмотреться, то его зрачки под веками судорожно бегали. Он впал в полузабытье. В его сознании вдруг оживали совершенно реальные картинки из прошлого. Он понимал, что это не взаправду, но они были такие яркие и впечатляющие, что ему порой становилось легче и он забывался.

Здесь, в Германии, в невыносимых условиях Васе иногда казалось, что жизнь несправедливо длинна, что уже хватит. Он ловил себя на мысли, что смерть не страшна, а даже наоборот. О ней он в последнее время думал всё чаще и чаще. Неожиданно вспомнился давнишний разговор с его бабусей, очень старенькой, но мудрой женщиной. К её мнению прислушивались даже взрослые.

Как-то Вася собирался в школу, там устраивали торжественную линейку по случаю очередного выдающегося рекорда шахтеров-стахановцев. Поэтому он встал пораньше, чтобы приготовить форму.

– Господи Иисусе, спаси и сохрани чад твоих… – Баба Маня полушепотом произносила молитву, уставившись немигающим взглядом на единственную икону, расположенную в этой же тесной комнате.

Вася исподволь поглядывал на бабку, она ему казалась древней старухой, которая никак не могла уразуметь, что нет Бога, есть только вера в светлое будущее. Так им объясняли в школе.

– Чего, безбожник малолетний, исподлобья на бабку родную глядишь? – закончив молитву, вдруг обратилась она к Васе. – Что из вас, антихристов, вырастет?

Вася чуть улыбнулся, предвкушая длинную череду нравоучений про то, как сложно в жизни тем, кто не верит, что ждет нас всех кара небесная и т. д.

Не сводя с него строгих глаз, бабушка решительным шагом направилась к внуку. Подошла. Неожиданно ее глаза увлажнились. Она очень нежно погладила Васину голову, посмотрела ему прямо вовнутрь и уже совсем по-доброму продолжила:

– Дитятко ты малое, сколько ж тебе предстоит пережить… верь в Бога, он спасёт. Впереди много зла, – уже шептала она, – люди стали как звери, того и гляди снова война. Я зашью тебе, соколик мой, в рубашечку твою крестик. Ты никому не показывай его, но и носи с собой. Он защитит.

Вася не мог оторвать глаз от бабки. Она казалась ему страшной, и в то же время от нее исходила какая-то особая энергия, которая не позволила ему воспротивиться. Внук послушно кивнул, а она, легонько прижав его к себе, развернулась и тихо пошла прочь из комнаты.

Этот крестик с Васей был до последнего. Но уже в Германии, будучи на разгрузке мешков с мукой, он вдруг не ощущает его привычного скольжения по груди. Останавливаться нельзя – вереница людей быстрым шагом вбегала в вагон, грузила на спину мешки и двигалась в глубину склада. Охрана, вооруженная винтовками, лениво наблюдала за работой. Стоило кому-то споткнуться или замедлить общее движение, он тут же выволакивался в сторону, получал порцию тычков прикладами, после чего очень резво возвращался в строй. Остановиться и поискать крестик – об этом не могло быть и речи.

Вася лежал на топчане в бараке. В голову лезли разные мысли, одна так совсем покоя не давала. Она сверлила сознание, которое ему говорило, что с потерей медного крестика он стал беззащитен. Ведь выжил же он там, в лесу, и под пулями полицаев. Это неспроста, это благодаря ему.

«Права была баба Маня, крест спасёт. А теперь, когда я его потерял, то спасать уже некому. Видать, скоро помру».

Именно эта мысль вцепилась и не отпускала, терзая на части. Поочередно всплывали образы мамы, бабушки, полицая, бившего его прикладом. Вдруг появился чех и стал его настойчиво куда-то тянуть, Вася не хотел, а он кричал:

«Вася, Вася!»

– Васёк, Васька! Да очнись же ты, холера! Просыпайся давай, – склонившись над ним, тормошил его за плечи Гриша. Вася потихоньку приходил в себя, а Гриша его бережно подтянул к стене.

– Сейчас два часа ночи, все спят. – Барак подтверждал его слова разноголосым храпом уставших людей. – Другого момента не будет. Погодка что надо, ливень шурует как из ведра, тьма на улице тьмущая. Главное, чтобы никакой дурак не околачивался возле калитки во двор столовой. Нам её, сука, не миновать.

Из барака вышли тихо, а может быть, и не совсем тихо, Ваську кидало из стороны в сторону, но народ спал как убитый.

Дождь хлестнул в лицо освежающими струями, ливень действительно нешуточный, ночь выдалась тёмная и холодная. Прошли вдоль стены, теперь осталось проскочить небольшой участок, предательски освещенный лампой наружного освещения. Виднелась вышка; по идее, там находится часовой, но она стояла внутри лагеря, поэтому немец там появлялся редко, а в такую погоду его и подавно там не должно быть. Хотя всё возможно. И от этого «хотя» внутри холодело. Вперёд! Теперь не останавливаться. Теперь будь что будет. Если часовой на вышке, то сейчас прозвучит короткий окрик, а потом завоют сирены, включится свет по периметру…

О боже! Этого не может быть. Послышался металлический грохот. Гриша присел и вжал голову в плечи, рядом плюхнулся Вася. Это он с разбегу в кромешной темноте споткнулся то ли о старый чайник, то ли о такую же кастрюлю, которых там никогда не бывало. Всё! Вот теперь уже точно всё! Мысль сверлила мозг. Сейчас начнется. Перед глазами пролетали ужасные картины с участием тех, кому уже не повезло, с теми, кто уже получил свою порцию свинца.

Ребята, крепко зажмурившись, прислушивались к дождю и ветру – кроме капельной дроби ничего слышно не было. Гриша открыл глаза – вышка на месте, тревоги нет, значит, пронесло, значит – живи.

– Фу-ух, – нервно выдохнул Вася, – что это было? – Его лицо дрожало, зубы выбивали мелкую дрожь. Лихорадило его не от страха.

– Да теперь уже неважно, нужно двигаться дальше, а вот дальше самый опасный участок. Эта долбаная калитка! Главное, чтоб там никого не было, …а дальше уже и кочегарка рядом. Не сцы, Васёк, прорвёмся, – лихо сплюнув, подбодрил друга Гриша. Ощущение радости от того, что ты еще жив, заполнило все существо необъяснимой благодарностью ко всему, в том числе и часовому, которого не оказалось на вышке.

Наконец спасательные кусты перед калиткой, здесь можно перевести дух и осмотреться. Присели, дождь хлестал с неубывающей силой. Огромные кусты несколько сдерживали натиск стихии. Вася периодически утробно покашливал, пряча лицо в одежду. Гриша прополз вперед, чтобы посмотреть, что творится у калитки. Над входом в здание администрации, точнее, над черным входом, поскольку он вел на кухню, горела одинокая лампа. Она не то чтобы светила ярко, наоборот, чадила больше, но и этого света хватало, чтобы не дать ни малейшего шанса незамеченным прошмыгнуть мимо двери, в случае если кому-то из обслуги взбредет в голову выйти на улицу. Гриша не раз здесь бывал на работах. Поэтому-то он и знал, что эта сторона практически не охранялась, поскольку не выходила на внешний периметр лагеря. Опасность была в двери. Им предстояло пройти в калитку, потом – мимо этой двери, после чего свернуть налево и там уже – в кочегарку. Небольшая площадка, через которую они должны были незаметно проскочить, освещалась проклятой лампой. К тому же никто не давал гарантии, что именно в тот момент, когда они войдут в калитку и последуют дальше, дверь не отворится и оттуда не выйдет кто-то из надсмотрщиков.

Гриша, удобно устроившись в кустах, наблюдал за дверью и калиткой. Нужно идти, никого нет. Но мысль: «А вдруг как раз в этот момент откроется дверь и…» Нужно еще подождать. Однако выглядело всё зловеще. Плюс еще Васькин кашель, он наверняка привлечет внимание. Но, пути назад нет. Только вперёд, да и поспешить нужно, в такую погоду другу становится всё хуже и хуже.

Ужасно болела голова. Вася положил её на ветку кустарника. Дождевые капли падали на лицо, ветер тихонько покачивал ветку, и от этого становилось легче. Послышался шелест, затем чертыханья. Это подползал Гриша.

– Вставай, иди точно за мной, не отставай.

Чем ближе к калитке, тем сильнее стучало сердце – нужно как можно быстрее уйти с этой опасной зоны. Но время как будто остановилось. Вот она, проходим через неё. Уже рядом дверь, за ней слышны звуки – там кто-то ходил и громко разговаривал. Сердце так громко отбивало дробь, что, казалось, его слышит весь лагерь. Где Васька? Так, сзади, идёт.

Хорошо. Еще несколько шагов, и дверь осталась позади. Через мгновенье оказались опять в кромешной спасительной темноте. Уперлись в мокрую стену. «Это нормально, теперь дома», – подумал Гриша и тут же поймал себя на том, что непроизвольно назвал вот это всё – и в первую очередь весь непрерывный кошмар лагерной жизни, – домом. Ему стало муторно.

– Идешь метров пять за мной вдоль стены, там будет лаз, его и днём-то не видно, поэтому я дам знать.

Вася сжал его руку в знак того, что он понял. У него кружилась голова, он еле держался на ногах. И если честно, ему уже было всё равно. С потерей сил человек терял интерес ко всему происходящему.

Неожиданно Гриша надавил с силой ему на плечо, потом взял его руку и ладошкой провел по торчащим кирпичам, обозначающих диаметр лаза. Отверстие небольшое, но изможденные мальчишки просочились туда без труда. Внутри было темно, тепло и сухо. Через несколько метров темноту прорезал мерцающий вдалеке свет.

Гриша шел уверенно, изредка прикладывая палец к губам, прося Васю сейчас не кашлять. Помещение кочегарки было немалым. Стену, вдоль которой шли ребята, и собственно котёл отделяла огромная куча угля, которая с одной стороны подходила почти к потолку. Вот туда-то им и нужно. Через кучу к железным балкам.

– Теперь карабкаемся вверх, на самый гребень не вылазим, может увидеть кочегар. – Гриша первым полез по углю. Вначале с шумом сползал вниз, но потом приловчился, а за ним Вася, очень скоро они оказались «дома».

Васю ждал уютный уголок, где можно было в тепле наслаждаться тишиной и не бояться прихода за тобой санитаров. Неизвестно откуда Гриша натаскал всякого рваного тряпья, что выполняло роль матраца и подушки. Одним словом – мягко и безопасно.

– Васёк, я скоро пойду, – укладывая друга, говорил Гриша, – ты только не высовывайся, кочегары сюда не ходят, про этот лаз знаю только я. Если отлить или еще что-то – ну, сам понимаешь, короче, если на толчок, то туда, за кучу. Только дерьмо в уголь закапывай.

Гриша продолжал говорить, показывая Васе сверток с незамысловатыми продуктами, и наконец выпалил:

– Чем быстрее очухаешься и перестанешь кашлять, тем лучше, больше шансов отлежаться незамеченным. По ночам буду приносить хавку, главное – там у тебя две луковицы, это витамины, сразу не жри, а так, потихоньку… Ну всё, я пошел.

Вася прислушивался к угасающим звукам сползающего угля.