Текст книги "В начале пути"

Автор книги: Константин Калбазов (Калбанов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Долг свой исполнять моя прямая обязанность. Приказывай, государь.

– Сначала ответь на мой вопрос. Возможно ли изготовить твою роту, чтобы она была готова к походу в течение часа, и при том не вызвать подозрений?

– Можешь отдать приказ хоть сейчас, государь. Уже через час рота выступит в поход.

– Даже так?

– Точно так, государь. Все содержится в полной готовности, остается только собрать солдат, погрузить обоз и выступить. Часа более чем достаточно.

– В иных ротах так же?

– Нет, государь. Не в похвалу себе скажу, иные капитаны не так охочи до службы.

– А вот это радует особо. Тогда неси службу, как и прежде, о разговоре нашем никому ни слова. И будь готов выступить по первому требованию.

– Слушаюсь, государь.

Глава 4
На богомолье

Господи, и смех и грех. Дед, он, конечно, Великий, много сделал такого, о чем иным правителям и мечтать не приходится. Иноземцев призвал, и не просто на службу, а чтобы они своими знаниями делились и учили наукам подданных Российской империи. То деяние действительно великое, и толчок России был дан огромный. Но порой и этого великого человека заносило на такие перегибы, что без улыбки и не взглянешь.

То, что дед вывел русских женщин из заточения в светлицах, – это конечно же правильно. Как верно и то, что ломал устои и закоснелость. Но специальным указом заставлять людей обряжаться только в иноземное платье – это перебор. Женщины, да еще и поддержанные его государевой волей, и сами взяли бы свое. Причем не огульно перенимая все иностранное, а с оглядкой на традиционное и подходящее под местные условия.

Зимы российские не в пример более суровы, чем в Европе. Отсюда и подход к одежде несколько отличается. Будь Петр на Крещение одет не в иноземное платье, а в шубу, глядишь, и не случилось бы этой злосчастной болезни. Ну да бог с ним, с морозом. Тут ведь какое дело, иные они, русские, и по нраву, и по укладу.

Взглянешь на иноземца, причем не на вельможу, а на прислугу, они даже двигаются как-то иначе, оттого и платье на них смотрится естественно. Представить такого в русском одеянии сложно, а вот русского в иноземном… А чего представлять? Взгляни вокруг и отдыхай душой, годы себе продлевая, ведь сказывают – хорошее настроение продлевает жизнь. А смотреть на русских, обряженных в иноземное платье, без смеха трудно, потому как в большинстве своем оно на них смотрится как на корове седло.

На эти размышления Петра натолкнул Василий, денщик его, который как заполошный бегал по усадьбе и дому, подгоняя иных слуг. Все они были обряжены на иноземный манер, коий им ну никак не подходил и смотрелся инородно. Конечно, можно это отнести только к черни, но не получается, потому как и родовитые дворяне выглядели ничуть не менее забавно.

Сам Петр, облачаясь, отметил некоторое неудобство подобного покроя. Камзол приталенный, до колен. Оно, может, и красиво со стороны-то смотрится, да ноги несколько стесняет. Кафтан тяжел, крой неудобен, рукава с большими обшлагами, за которыми можно хранить целую канцелярию.

Кстати, многие именно там и носят бумаги, говорят, такую привычку имел и дед. Бывало, придет мысль прямо в седле, так он, не сходя на землю, тут же принадлежности истребует и на любом клочке бумаги проект указа набросает, а потом ту записку за обшлаг. Эдак вернется с прогулки, а по обшлагам уж несколько документов распихано.

Короткие штаны с застежками под коленом. Чулки шерстяные, по случаю зимы. Башмаки неудобные, с пряжками большими. Правда, сейчас на нем ботфорты, в них куда сподручнее в седле сидеть. Похоже, это самое удобное из всего гардероба. А ведь Петр иного одеяния никогда и не носил, только на иноземный манер. Даже во время многомесячной охоты. Хм. И раньше он находил одеяние вполне удобным. С чего бы это?

– Петр Алексеевич, преображенцы готовы. Вещи почитай упакованы. Еще самая малость, и можно выдвигаться, – радостно доложил Иван Долгоруков.

На дворе ясный солнечный день пятнадцатого февраля одна тысяча семьсот тридцатого года. После ранения Ивана и болезни Петра прошел почти месяц, потому оба они сейчас чувствуют себя полностью здоровыми. Значит, можно и в путь выдвигаться. Холода простоят еще долго, а потом наступит самая настоящая распутица, но это не могло отвратить молодого императора от намеченного.

Не сказать, что месяц выдался легким. За это время Петру пришлось приложить изрядные усилия, чтобы окружающие не заметили произошедших в нем значимых изменений. Он все так же мало интересовался делами государственными и не посещал заседания верховного тайного совета. Правда, пару раз верховники устраивали заседания прямо в усадьбе. Но на тех заседаниях присутствие Петра было необходимо, так как предстояло подписать ряд указов.

Кстати, некоторые из них он так и не подписал, поскольку у противоборствующих сторон остались разногласия. Удалось отговориться тем, что коли нет согласия, то стоит лучше обдумать вопрос, дабы решение оного устроило всех. Ох и тяжко идти по лезвию ножа. Оно ведь как, и Долгоруковым излишне потакать нельзя, и насторожить их не хочется.

Иван, кстати, как это уже бывало раньше, с родителем своим помирился, тот не раз навещал раненого. Ну не препятствовать же в этом отцу. В эти часы посещений Петр хоронился либо за спинами преподавателей, вдруг воспылав жаждой знаний, либо вызывал духовника, проявляя завидную набожность. Последнее легко объяснялось чудесным его исцелением.

Навещали его и невеста, и Лизавета. Для них он выкраивал время в своем плотном расписании. А оно и впрямь было плотным. Учился и молился он весьма усердно. Правда, при этих посещениях Петр чувствовал себя человеком, ступившим на тонкий лед. Катерина, его официальная невеста, удостаивалась особого обхождения, хотя ничего подобного не требовала, будучи тихой, скромной и печальной. Казалось бы, жених – император, к тому же чудом избегнувший смерти, тут радостью следует светиться. А нет ничего этого. Ведет себя так, словно покорилась своей судьбе, которая ее и не радует вовсе.

С Лизаветой все иначе. Она, как всегда, жизнерадостна, ведет себя шумно. А главное, постоянно кокетничает и заигрывает. То позу примет соблазнительную, то глазками стрельнет эдак игриво, то ластится как кошка. Чего греха таить, красавица она, и стати все при ней, Катерина на ее фоне явно проигрывает. Вот только Петр никак на это не реагировал, да еще частенько, как бы в шутку, то Лизой назовет, то тетушкой любимой. Цесаревна вряд ли была в восторге, но оставалась все так же решительно настроенной. Не останавливало ее и то, что порой Петр не находил окна в занятиях для встречи с любимой тетушкой. Не принятая раз, она возвращалась в другой.

Петр даже подумывал о том, чтобы отозвать из украинской армии Бутурлина, бывшего ее полюбовника. Но вовремя сообразил, что не недостаток мужского внимания виной настойчивости Елизаветы. В конце концов, у нее был Лесток, не юноша, а вполне крепкий мужчина. А вот того, чего добивалась тетка, Петр дать ей не мог. Да попросту и не хотел. Поставить бы ее на место, но был еще и Остерман, явно принимавший ее сторону и ратовавший за их брак. Морда немецкая, так и не стал православным.

Разумеется, бывал Петр и за пределами усадьбы. Чай, не в заточении и не в осаде. Вот только выезды эти были связаны исключительно с посещением церквей и под эскортом преображенцев. Впрочем, к чему та охрана, было непонятно. Не иначе как от сановников и придворных, которые никак не могли пробиться к императору.

А вот простому люду везло куда больше. Юный Петр не раз и не два покидал образованный гвардейцами коридор, чтобы пообщаться с чернью. Под всеобщий восторг принимал на руки младенцев и детей постарше, которых с готовностью протягивали матери. Как знать, глядишь, и им перепадет толика от благословения Господня, снизошедшего на помазанника Божьего.

Но все это было позади. Впереди же было многомесячное путешествие по святым местам. Скрашиваемое охотничьими забавами. Стоило ему об этом подумать, сердце радостно затрепетало, а плечи невольно расправились, наполняя легкие воздухом, кружащим голову. Надо же, все еще в помещении, а уже мнится свежесть заснеженных просторов.

– Иван, а как же собаки? Лая не слышу. Неужто позабыл?

– Как можно, Петр Алексеевич. Обижа-аешь. Свора к нам присоединится на загородном тракте. А то как-то несолидно, император отправляется на молебен по святым местам и свору собак с собой тащит.

– И впрямь ерунда получается.

При этих словах он стрельнул взглядом в сторону владыки Феофана, который в настоящий момент являлся духовником императора. Иных до себя он не допускал. Архиепископ Новгородский, известный широтой своих взглядов, только слегка покачал головой, мол, осуждаю, но не препятствую, и вернулся к чтению книги, которую держал на коленях.

После смерти Петра Великого верный сподвижник в делах духовных и сторонник всех начинаний первого императора подвергся серьезным нападкам со стороны своих противников. Но ныне его позиции вновь начали укрепляться благодаря приближению к молодому Петру. Правда, не сказать, что владыка имел на него влияние, но само нахождение подле государя уже была защитой немалой. Дайте срок, и всем еще аукнется.

– А что это я только одних преображенцев вижу? – выглянув в окно, поинтересовался Петр.

– Так ведь сам сказал, две роты гвардейцев. Вот они две роты и есть.

– Иван, я сказал – гвардейцев. А нешто у меня только один гвардейский полк?

– Прости, Петр Алексеевич, не понял я тебя. Но теперь уж переиначивать поздно. Не успеют быстро собрать семеновцев. Оно, конечно, можно, да только день потеряем.

– Иван, а вызови-ка мне командира полка и ротных капитанов.

– Да не поспеют они.

– Немедля.

– Слушаюсь.

Как и ожидалось, прибыли не все. Был командир и два майора из его штаба, а также шесть командиров рот, а их в Семеновском шестнадцать. Петр вызвал спешно, а потому Шепелев предпочел прибыть неполным составом, чем раздражать юного императора. Он, конечно, зять Долгоруких, хотя тесть ничем особым и не выделяется, но, поговаривают, император после болезни сильно переменился, а потому, от греха подальше, не помешает и перестраховаться.

– Прости, государь, спешил очень, не в полном составе собрались.

– Ничего страшного, – видя, что интересующий его капитан на месте, успокоил майора император. – Через час мы выступаем, однако случилась некая коллизия. Меня неправильно поняли и изготовили к походу две роты преображенцев, а между тем у меня два гвардейских полка.

– Но, государь, за столь малый срок не поспеть надлежащим образом собрать и укомплектовать роту, – растерянно произнес Шепелев.

– Кто еще так думает?

Офицеры заговорили сначала нерешительно, а потом все более уверенно. По всему выходило, роту можно изготовить к походу самое быстрое через три часа.

– А ты чего молчишь, капитан? – окликнул Глотова Петр.

– Государь, ты спросил, кто думает, что невозможно снарядить роту в течение часа. Вот я и молчу.

– То есть ты можешь изготовиться к походу за это время?

– Точно так, государь.

– Шепелев, оказывается, у тебя есть достойные офицеры, а ты о том и не ведаешь. Ладно тебе краснеть, как красна девица. Нешто, думаешь, не знаю, что за такой срок изготовиться к походу невозможно? Но на капитана внимание обрати.

– Слушаюсь, государь.

– Как звать, господин капитан?

– Капитан Глотов Петр Иванович, государь.

– Готовь роту, Петр Иванович. Жди нас за городской заставой.

– Слушаюсь, государь.

– Петр Алексеевич, а какую роту с собой-то возьмем? Обе ведь готовились, – растерянно поинтересовался Иван, когда офицеры вышли.

– А капитана Измайлова.

– Может, Волкова?

– Если хотел Волкова, почто тогда спрашивал?

– Так… – Иван лишь пожал плечами, не найдясь с ответом.

– А коли спросил, то услышал мой ответ, – упрямо заявил Петр, радуясь тому, что все так удачно вышло.

Поездка царствующих особ на богомолье с посещением от одного до нескольких монастырей не была чем-то из ряда вон. Наоборот, порядок данных выездов был давно определен. Дело это нешуточное, требовавшее изрядной подготовки. В такое путешествие цари отправлялись в окружении свиты, и поезд растягивался порой на несколько верст, сопровождаемый весьма серьезной охраной.

При Петре Первом процесс этот во многом упростился. Но и он никогда не отправлялся в подобные путешествия в одиночестве. Уж по меньшей мере с десяток ближников сопровождали его всегда. Но чтобы император отправился в подобный поход, имея при себе только две роты гвардейцев, а из придворных лишь одного фаворита… Когда речь шла об охоте, тут понятно. Ну захотел бы он посетить какой монастырь неподалеку. Так нет же, убывал на неопределенный срок, до полугода…

Тут ведь еще какое дело. Обычно монастыри заранее извещались о посещении их царствующей особой. К этому событию готовились очень серьезно. А тут… Мало того что такое непотребство, так еще молодой император заявил, что монастыри будет выбирать по своему разумению и по наитию. Мол, спасение пришло самым чудесным образом, а потому он не сомневается, что Господь направит его стопы сам, подачей какого знака или вещим сном.

Верховники буквально на дыбы поднялись. Как же так-то, ведь, случись что, им и неведомо, в какой стороне искать императора. Вполне объяснимые и обоснованные опасения. Но правда заключалась в том, что Петр и не хотел, чтобы его нашли, пока он сам того не пожелает. Подобный опыт у него уж был, когда он почти три месяца охотился в подмосковных лесах, умудряясь ускользать от разыскивавших его повсюду гонцов. Кстати, это была главная из причин, отчего он с большим опозданием получил весть о серьезной болезни сестрицы Наталии.

Затеряться с двумя мобильными ротами ему по силам. С большим поездом – и думать нечего. А у него были опасения, что его захотят извести. И не без оснований, надо заметить.

У Долгоруковых вроде присутствовала надежда на то, что все еще обойдется. Ведь вон он, Ванька, все так же в фаворитах ходит и уж примирился с батюшкой. Опять же Катерина обласкана. А то, что не допускает до себя Петр… Так он никого не допускает. Но надежда, она надежда и есть, это не полная уверенность. А вот последней-то и не было.

Как ни силен был напор верховников и церкви, Петр стоически выдержал все, не выказав слабины. Все, что оставалось недовольным, – это смириться с непреклонным решением юноши. Ну а еще в его отсутствие постараться всячески упрочить свое влияние. Тут у Долгоруковых имелось неоспоримое преимущество в виде немалого состояния. Оно позволяло перекупать не только союзников, но и заигрывать с гвардией, коей командовали их родственники.

Словом, не самое лучшее время для правителя покидать столицу. Даже в данном конкретном случае, когда он юн и неразумен, когда казна пуста, одно только его присутствие могло вселять в тех же гвардейцев уверенность в завтрашнем дне. Все же патриотов в их среде было предостаточно, причем не из той когорты, что голословно кричат о патриотизме. Подавляющее большинство солдат и офицеров проливали кровь на полях сражений, подставляя свою грудь под пули и штыки.

Но Петр предпочел покинуть столицу. Бросить все на произвол судьбы и удалиться в неизвестность. Глупо? Еще как глупо. Вот только Петр так не считал. Все его существо кричало, что нужно покинуть столицу, и чем скорее, тем лучше. Он буквально чувствовал на своей шее руку убийцы.

– Ну чего там? – Алексей Григорьевич, будучи явно не в духе, вышел из спальни в одном исподнем.

А чем, собственно, быть довольным, коли среди ночи будят? Словно ему и без того мало проблем. Удружил Петр Алексеевич напоследок, нечего сказать. Мало было неудобств от Остермана да Головкина, так он еще и Ягужинского в верховный тайный совет ввел. Уж лучше бы Ванька оставался, со всей своей бестолковостью и непостоянством. Вот и потерял покой Долгоруков.

– Прости, батюшка, Алексей Григорьевич, да только ты сам велел в любое время гонца к тебе представлять, – рухнув на колени перед разгневанным князем, боязливо начал оправдываться дворецкий.

– Гонец?

– Точно так, батюшка.

– Так чего ты мямлишь да полы подметаешь? Не поломойка, чай. Давай его сюда.

Вести были тревожными. А главное – непонятными. В том смысле, что было абсолютно неясно, чего, собственно, от них ждать. С одной стороны, вполне в духе юного Петра. Но с другой… В свете произошедших с мальчишкой изменений это могло таить опасность. Наворочено столько всего, что и на плаху прогуляться можно.

Едва только Алексей Григорьевич переговорил с гонцом, как тут же решил вызвать братьев. Ситуация требовала немедленного совета с ними. Однако по здравом рассуждении решил не призывать Василия Владимировича. Конечно, у него под рукой вся гвардия, но, с другой стороны, когда Долгоруковы вознамерились посадить на престол Катерину, он тому воспротивился. Именно благодаря его решительному настрою тогда и отказались от этого плана.

Не имел он отношения и к подложному тестаменту. Это была целиком инициатива Василия Лукича, науськавшего и Ваньку, и его, Алексея. Поэтому фельдмаршал Долгоруков вполне мог остаться в стороне. Так что делать шаг к решительным действиям ему вовсе не с руки. А все могло обернуться так, что иного выхода-то и не будет.

Алексей Григорьевич был вроде как лидером в роду Долгоруковых. Тем не менее прекрасно понимал, что стал таковым только благодаря случаю. Что тут поделаешь, если только у него нашлась дочь, которую можно было окрутить с Петром. Пусть он и был высокого о себе мнения, но прекрасно понимал, что и умом и решительностью Василий Лукич его превосходит.

Нет. Так дело не пойдет. Пока посланник доберется до брата, пока тот соберется да приедет сюда… Время. Алексей Григорьевич буквально чувствовал, как оно утекает сквозь пальцы. Поэтому не мешкая он сам поспешил обрядиться в платье и велел закладывать сани.

Как и следовало ожидать, Василий Лукич по первости воспринял поздний визит с явным недовольством. Однако уже первых слов оказалось достаточно для того, чтобы злость от недосыпа сменилась у него крайней степенью задумчивости.

– Значит, царский эскорт съехал с тракта и углубился в лес? – переспросил Василий Лукич, усаживаясь за стол и наливая себе холодного квасу.

– Может, опять ребячество? Решил вновь затеряться от всех в лесах да предаться охоте, – не без надежды высказал свое предположение Алексей Григорьевич.

– Кабы сам в то верил, не примчался бы ко мне посреди ночи. Говорил же тебе, зубки у волчонка режутся, – сделав пару изрядных глотков квасу и покачав головой, возразил Василий Лукич.

– Так ведь Иван при нем, к Катерине опять же…

– Алеша, ты как дитя малое, ей-богу. Не тот нынче Петр. Нешто не видишь? Кончать с ним нужно, вот что я скажу.

– Как это? – опасливо оглянувшись, нет ли в горнице кого лишнего, растерянно произнес Алексей Григорьевич и присел на стул.

– А вот так. Господь его уберег, так нам самим нужно расстараться. Погибель он нам. Нам и всему нашему роду.

– Это да. А тут еще и тестамент этот.

– Здесь-то как раз опасаться нечего, – успокоил брата Василий Лукич. – Мало ли чем там тряс Ванька. Никто документ тот не читал и поддельной подписи не видел. А бумагу я сам в камин бросил. Тут опасность от Ивана исходит. Ну сам посуди. Император с тракта свернул, следы путает. Стало быть, хочет затеряться.

– Так если хочет вволю поохотиться… – снова завел свое Алексей Григорьевич.

Василий Лукич лишь покачал головой. Брат старается ухватиться за соломинку. Удивительно, что он сообразил забить тревогу, не откладывая до утра. Скорее всего, поначалу испугавшись, сейчас он напуган еще больше, потому и старается найти свет в окошке. А его нет. Во всяком случае, Василию Лукичу все виделось весьма мрачным.

Затеряться в лесной глуши, окружив себя преданными людьми, да взять Ваньку в оборот. А что, он бы именно так и сделал. Конечно, ожидать подобного от мальца труднее всего. Но ведь чей внук-то. Петр Великий чуть старше его был, когда устроил стрельцам изрядное кровопускание.

– Если поохотиться, то было бы неплохо. Но ведь он не просто так ушел из Москвы. Он еще и роту Глотова из Семеновского полка с собой увел. Я тут про него разузнал. Службист, для которого существуют только уложения воинские да присяга. И офицеров таких же подобрал. Знаю, о чем Петр вещал. Мол, у него два гвардейских полка, и все такое. Но отчего Измайлова рота, а не Волкова, ближника Иванова?

– Ванюшка… – обреченно прошептал Алексей Григорьевич, сразу поверив брату.

– Алеша, ты не кручинься. Может, я и ошибаюсь. Правда, нам от того все одно толку мало. Как не станет Петра, глядишь, и опасности поубавится.

– И что ты предлагаешь?

– А чего тут предлагать? Ни на споры, ни на разговоры времени у нас не осталось. Пока окончательно не потерялся след, отправлю вдогонку людишек. Есть кое-кто на примете, за плату лишат живота любого, хоть крестьянина, хоть императора.

– Господи, спаси и сохрани! – истово перекрестился Алексей Григорьевич.

– Ты еще заблажи, – одернул брата Василий Лукич. – Не помощник он нам в этом деле, сами должны о себе позаботиться. Оно конечно, на том свете за помазанника Божьего, может, и плата особой будет, так хотя бы своих родных убережем. А это дело святое. Ты езжай домой, я сам обо всем позабочусь. Да, завтра бы с Сарычевым переговорить и Волкова к себе призвать. Только братцу нашему Василию о том ведать совсем не обязательно.

– Ага. Ну да. Понял.

– Вот и ладушки.

Несколько суток пути прошли без происшествий, если не считать того, что после короткого совета с Глотовым Петр приказал свернуть с тракта. Ивану не понравилось, что замыкающие, имевшие навыки настоящих охотников, занялись заметанием следов, оставленных на снегу, которому еще минимум месяц хозяйничать на земле. Но потом он успокоился. Чудит Петр, хочет, как и в былые времена, потеряться и выпасть из поля зрения опекунов. Ну да и бог с ним, батюшка сказывал, что это только на руку.

Встревожился Долгоруков, только когда они оказались в неприметном селе Иваново, расположившемся в лесной глуши близ Твери. Оно бы и ничего, очередное село, в котором предстоит встать на короткий постой, а может, и не такой уж и короткий, тут все от юного императора зависит. Но от мужчины, вышедшего их встречать на главную улицу сельца, фаворит предпочел бы держаться подальше.

А и могла ли порадовать встреча в этакой глуши с главой Тайной канцелярии? Пусть оная нынче и распущена, но слава Ушакова Андрея Ивановича разве самую малость уступит таковой князя Ромодановского. Верного сподвижника Петра Великого, пользовавшегося неограниченным его доверием. Пути Долгорукова и Ушакова не пересекались, но знакомы они были.

По-настоящему Иван испугался, только когда трое бородатых подручных Ушакова сноровисто скрутили фаворита, спешившегося по примеру Петра, который тепло здоровался с Андреем Ивановичем. А ты как думал, друг сердечный? Нешто мнилось, что все ладком обойдется, когда против престола умышляешь? Коли на такое пошел, то будь готов ко всему, и к конфузу великому в частности. Гвардейцы было заволновались, но император погасил недовольство, подняв руку и громко произнеся:

– Спокойно, братцы! То делается по моему повелению. Обо всем поведаю чуть позже.

Трудно дались эти слова. В горле сам собой возник твердый ком, который никак не хотел сглатываться. Долгое время Петр почитал Ивана за друга, каковым, как ни странно, считал и сейчас. А тут сам же, своими руками… А ведь без дыбы не обойдется. Но юноша все же взял себя в руки. Нельзя подобного спускать. Покажешь слабость, даже по отношению к дорогому человеку, – сожрут без соли.

– Измайлов, расставь караулы вокруг села, чтобы никто не мог его покинуть.

– Слушаюсь, государь.

– Господам офицерам после организации службы и размещения людей прибыть в эту избу.

Приказы Петр отдавал уже окрепшим голосом, сам себе поражаясь. Словно два человека сидят в нем: один – восторженный юноша, другой – зрелый, умудренный годами муж. Удивляет это окружающих. А чего дивиться, коли он и сам не понимает, что с ним происходит.

В избе старосты было тепло и чисто. Пахнет обжитым жильем. Оно не то что во дворцах или дворянских домах, но, с другой стороны, Петр привычен к походной жизни и особым привередой не был. Довольно потерев руки, он тут же направился к побеленной печи, отогреваясь с мороза.

– Ну рассказывай, Андрей Иванович.

– А чего, собственно, рассказывать, – выпроводив на улицу собиравшую на стол хозяйку дома, произнес Ушаков. – То вам следует рассказывать, чем вызвано ваше послание. Все, что поручалось, я исполнил, более мне пока ничего не известно.

Именно так дела и обстояли. Петр написал Ушакову письмо, в котором поведал о том, что, пока тот пребывал в отставке, дела государственные никуда не делись и нынче требуют его вмешательства. Петру было прекрасно известно, что Ушаков в свое время противился воцарению юного императора, за что по большому счету, собственно, и был отправлен в отставку. Но Петр Второй на престоле – это свершившийся факт, с которым Ушакову придется смириться и принять, как верноподданному. А для таких людей присяга не пустой звук, они ее не каждый день дают.

Поэтому Петр не считал ошибкой сделанную ставку на бывшего начальника Тайной канцелярии. Ему попросту ничего не оставалось, как довериться человеку, собаку съевшему на распутывании различных дел, и заговорах в частности. Если кто и сможет помочь распутать этот клубок гремучих змей, то только он. Использовать в этом деле одну только силу не получится, так как на силу всегда найдется иная сила. А вот осуществить все, опираясь на закон, с правильно проведенным следствием, – тут уж другое.

Не оборачиваясь к Ушакову, Петр откинул клапан кожаной полевой сумки, носимой через плечо, извлек из нее лист бумаги, поврежденный огнем, и протянул для ознакомления Ушакову. Тот с явным интересом принял странный документ и углубился в чтение.

Эту сумку у скорняка заказал денщик Василий, по желанию Петра, который сам нарисовал, что именно хочет получить. Имея сравнительно небольшие габариты, она могла раскладываться и, вместив в себя большие листы, вновь сложиться вдвое, при этом бумага не мялась, предохраняемая на сгибах кожей. Под клапаном кармашек для походной чернильницы и несколько кожаных петель для хранения укороченных перьев, лишенных оперения, а также перочинный нож. Очень удобно, не то что дедовы обшлага. Мысль о том, что он превзошел Петра Великого даже в такой малости, с одной стороны, грела, с другой – воспринималась как-то спокойно, мол, главное, что удобно.

– Интересный документ, государь. Очень интересный. Как и дата, поставленная под ним. Если не ошибаюсь, именно в этот день случился перелом в болезни и чудесное твое исцеление?

– Да, это так.

– Ну и что в нем необычного? Документ, конечно, обгорел, но смысл его легко прослеживается. Согласно указу о престолонаследии деда твоего ты можешь оставить престол даже конюху, если сочтешь его достойным.

– Я – да. Но не Долгоруковы.

– Как это? – Ушаков, как гончая, тут же сделал стойку.

– Рука у нас с Иваном схожая. Я по дурости и младости ему даже позволял некоторые указы подписывать вместо себя. Когда же я был при смерти и обвенчать меня с Катериной не вышло, семейство их пошло на этот подлог.

– А после хотели документ этот сжечь. Но отчего не сожгли?

– Торопились, опять же в смятении были. Словом, уцелела бумага.

– И ты, государь, хочешь, чтобы я этим занялся?

– Больше некому. Чтобы не вызвать подозрений, я вырвался на богомолье, а Ваньку при себе держал, как друга разлюбезного. Теперь и он, и бумага в твоих руках.

– Складно. Да ведь только я теперь лицо частное.

– Намекаешь на то, что Тайная канцелярия больше не существует? Не беда. Сейчас действовать будешь именным указом, как управимся со всем, подумаем над тем, как дальше быть. Но мнится мне, что Тайную канцелярию поспешили упразднить. Без нее государству Российскому не быть. Но и в том виде, что была ранее, ей быть уже нельзя. Есть у меня кое-какие мысли по этому поводу, но о том разговор состоится позже.

– Не дело издавать указы об одном и том же. Сначала упразднить, потом вернуть все на круги своя. Эдак получится, что всякий новый правитель все переиначить может, а от того порядку убыток.

– Потому и говорю, что канцелярия будет иметь иной от прежнего вид. Просто недодумал я еще. И потом, нужно будет вместе дело обговорить, обдумать неспешно, а тогда уж и решение принимать.

– Тогда хотя бы название иное.

– Да хоть КГБ.

– Прости, государь?

– Ну название такое – КГБ.

– Чудное какое-то. Это на каком языке-то?

Ушаков имел в виду то, что при Петре Великом было принято брать названия из разных языков. Однако Петра данный вопрос застал врасплох. Было явственное ощущение, что название более чем соответствует сути, а вот откуда оно взялось в его голове – непонятно. Опять, выходит, по наитию. Помолчав немного, он как-то неуверенно произнес:

– Так Канцелярия государственной безопасности.

– Ишь ты. Канцелярия государственной безопасности. А ничего так звучит. Правда, Тайная канцелярия одним своим названием жути наводила.

– От тебя зависеть будет. А то глядишь, как услышат это самое КГБ, так и обделываться станут.

– Может, и станут. Но то дела будущие. Давай-ка, государь, к нынешним. Ты почто из Москвы подался-то и здесь, в глуши, мне встречу назначил?

– Опасаюсь я, Андрей Иванович, что Долгорукие как поймут, что на них охота началась, так сразу действовать начнут. Мнится мне, что им проще, если кто иной на престоле окажется, пусть и неугодный, чем я останусь.

– От младости лет твоих те думки, государь.

– Так гвардия вся под ними.

– Нет у них ничего. В твоих руках такая бумага, что умысел на престол явный в ней виден. Да любой государь, воцарившись на престоле российском и прознав об этом документе, сразу же казнил бы всех причастных. Это же умысел не против императора, а против самих устоев. Такому нельзя давать спуску. Гвардейцы хоть трижды перекуплены будут, но никогда не поддержат подобного. А ты думаешь, отчего, имея такой тестамент, Долгоруковы да Голицыны не кинулись сразу Катерину на престол сажать? Наоборот, стали рядить с тем же Остерманом, Головкиным да владыкой Феофаном, кого на царствование призывать? Да потому, что не весь разум еще растеряли и поняли, что ничего-то у них не выйдет. Удивляюсь, отчего они уничтожали этот документ столь небрежно. Ну да, то их забота. И как ты, государь, собирался действовать?

– Я Трубецкого в Санкт-Петербург услал, на командование Ингерманландским полком, дабы по прибытии иметь поддержку. Пока я полгода по богомольям буду ездить, он полк под себя полностью возьмет. А там и я в Северную столицу приеду.