Текст книги "Бешеная акула"

Автор книги: Константин Золотовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Под винтами

Случай этот произошел поздней осенью. Уже стояли морозы. «Красная кузница» шла морским каналом. Уступив дорогу встречному судну, она отклонилась немного от фарватера и что-то захватила с грунта своими винтами.

Несколько минут судно еще шло, вышло на фарватер и застопорило. Винты больше не проворачивались. Вода была ледяная. Я стал одеваться поплотней, даже бушлат напялил. Науменко посоветовал не надевать бушлата – мешать будет в работе лишняя одежда.

Но я заупрямился, надел, и мы впервые поспорили из-за пустяка. А он мой друг, и жили мы с ним – позавидовать надо – все делили.

Натянул я молча водолазную рубаху, взял в руку ножницы и спустился под корму на винты. Судно наше имело два винта. Я приблизился к винтам и увидел, почему они не могли работать. На лопастях было намотано много всякого хламу: тряпок, железа, цинковых тонких тросов, дранья, проволоки, пеньковых концов. Проволока даже в муфты въелась. А поверх всего накрутился толстый стальной трос.

Встал я на лопасть нижнего винта и начал разматывать тряпки, дранье, ножницами проволоку и пеньковые тросы резать. Все это было перепутано, закручено – сразу не найти, где начало, где конец. Немало я сбросил с винтов на грунт всякой дряни и, наконец, решил размотать стальной трос. Стал перебираться на другую лопасть и сорвался.

На лету я схватился за острый угол железа и распорол себе рукавицу. Зимняя рубаха – она сшита вместе с рукавицами.

Камнем упал я на грунт, стукнулся подошвами о сброшенное железо… Сразу обжало меня, и через разрезанную рукавицу хлынула внутрь костюма ледяная вода.

Наступила особенная подводная тишина. Было слышно, как колотится сердце. Поднял я кверху рукавицу, воздух вырвался через нее из рубахи, и доступ воды прекратился. Надо мне обратно на винты, там застряла моя сигнальная веревка.

Одет я был чересчур плотно. Совсем не повернуться. Схватился я за сигнал и попробовал на нем подтянуться к винтам. Дудки! Руки обратно скользят. Перестал я тогда нажимать на золотник. Жду: сейчас поднимет воздухом. Не тут-то было: выхлопывает воздух кверху через рукавицу цепью больших пузырей. Удержать бы его можно, только рукавицу вниз опустить, но тогда хлынет через нее в костюм вода.

Дело – бамбук. Надо освободить сигнал. Задрал я голову, хожу, дергаю как вожжой, но сигнал еще крепче в винтах застрял.

Потряс я тревогу по воздушному шлангу. Хорошо еще, что шланг свободен. Наверху услышали и подергали в ответ.

Да только мало проку от того, что я дал тревогу: не спустить им ко мне водолаза, надо им вторую помпу. А вторая помпа в генеральной разборке, части смазаны и под брезентом лежат… А в запасных шлангах полно пудры резиновой. Если сразу качать по ним воздух, так запорошишь водолазу глотку и легкие – задушишь. Необходимо сначала промыть шланги и раз тридцать прокачать, продуть их воздухом.

«Не управиться, – думаю, – им до вечера, надо самому освобождаться. Сигнальную веревку перережу, и меня на шланге поднимут».

Вынул из позеленевшего футляра нож. А ножи наши водолазные никогда не точились. Пилил, пилил я им сигнал, что деревяжкой – хоть бы каболку одну повредил! Сигналы-то нарочно крепкие подбираются, из смоленой трехдюймовой веревки, чтобы водолаза выдержать. Не берет нож.

Бросил сигнал и принялся за груза. Только две тонких веревки и перерезать, а там освобожусь от свинцовых грузов, и меня воздухом к винтам поднимет. Режу правую веревку, вернее, перетираю. Потом обливаюсь, а тут еще забудусь – рукавицу вниз опущу, и сразу ледяная вода плеснет ко мне в костюм. Через полчаса, а может быть и больше, оборвалась наконец веревка и один груз свалился.

Принялся я было за вторую веревку. Глядь – саженях в двух от меня опускается на грунт водолаз. Закричал я от радости. Ввинтил нож в кобуру и шагнул к водолазу. Гляжу – а это Науменко. Друг мне лучший, а теперь стал он мне во сто раз дороже.

Чтобы Науменко по ошибке шланг не перерезал, – я взял в левую руку сигнал, а пальцем правой руки показываю, что надо резать эту веревку. Науменко подошел вплотную да как толкнет меня кулаком в грудь под манишку! Покатился я по грунту, в рукавицу вода хлынула, начала заливать, уже выше колен поднялась. Вздернул я рукавицу, как свечу, встал на колени и не могу в себя прийти от удивления и обиды. Ждал ведь его на помощь, а он меня бить? Неужели за то, что его не послушался, бушлат надел? Так ведь это же пустяк.

Поднялся с грунта и пошел к нему объясниться. Для этого только надо шлем к шлему прислонить, и он услышит. Подхожу к Науменке, а он болтается из стороны в сторону. То весь воздух вытравит, и его обожжет так, что даже кренделем согнет. То забудет на золотник нажать и весь раздуется, вот-вот оторвет его от грунта. А глаза осовелые, голова мотается в шлеме, носом в иллюминатор клюет. И вдруг приятель мой задергал сигнал и ушел кверху.

А я опять один остался на грунте… Который теперь час? Не узнать под водой времени. Мне кажется, что прошло уже часов десять или двенадцать. Воды в костюме много. Коченею. Принялся чечотку свинцовыми подметками дробить, не от веселья, конечно. Плясал, плясал, уж ног не поднять. Стал вверх поглядывать, не идет ли помощь. Наконец вижу: приближается из водяного тумана две знакомые подметки, колышутся обитые красной медью, носки…

Опустился водолаз ниже. В руке у него огромный камбузный нож. У кока нашего на камбузе ножи всегда что бритвы. «Ну, – думаю, – сразу мне сигнал разрежет». Гляжу – опять это Науменко! Лицом к стеклу прилип, нос и губы сплющились.

Встал он на грунт. Помахал ножом, как саблей перед боем, и, ухватив мою сигнальную веревку, потянул меня к себе, взмахнул ножом и обрезал мой сигнал у самой груди.

Дернул я за шланг, и меня вытащили наверх. Поднялся я на борт, вижу: доктор стоит, санитары, носилки… Сняли с меня шлем и груза, стянули костюм, из него ведра три воды на палубу вылилось. От носилок я отказался, сам в лазарет пошел. Переоделся в сухое, согрелся я хорошо и вышел на верхнюю палубу. А там Ярченко трясет сигнал и говорит:

– Не отвечает Науменко, заснул, наверно!

И только он так сказал, Науменко вдруг затряс тревогу. Вытянули его из воды. Поднялся он на борт, нож в руке. Сняли с моего друга шлем. Глядит Науменко осовелыми глазами.

– Готово, – говорит, – очистил я винты.

А сам на ногах не стоит, пьяный.

– Что же ты его пьяного в воду спустил? – спрашиваю: Ярченку.

– Да он трезвый был! Сам знаешь, не пьет.

– Погоди, а вы шланги промывали спиртом?

– Промывали, – кивнул, головой Ярченко, – только вот прокачать воздухом не успели. Торопились к тебе на помощь. Наклонился я к шлему приятеля, а оттуда спиртом разит…

Глубоководники

Комсомолец старшина-водолаз Петр Гутов возвратился на свое эпроновское судно. Он переоделся и, как всегда застегнутый на все пуговицы, подтянутый и вежливый, вышел на верхнюю палубу. Когда сыграли большой сбор, он стал в строй. Командир судна объявил команде, что утром они уходят в море на поиски погибшей подводной лодки номер девять.

Гутову было уже известно о гибели «Девятки». Она шла в очень густом тумане, столкнулась с большим встречным кораблем. Удар для нее был смертельным, и она затонула. Точное место ее гибели отметить не удалось.

Наутро комсомольцы-водолазы: Гутов, Разуваев, Скрипченко, Хорошилкин, Романенко и другие отправились во главе с начальником Эпрона разыскивать лодку. Они ушли в открытое море. За ними, с кормы корабля, свесившись в воду, волочился по самому дну трал – длинная стальная веревка с грузами.

Долго продолжались поиски. Лето уже было на исходе. Казалось, что найти лодку так и не удастся. Но вот… трал вздрогнул и туго натянулся… Судно остановилось.

Что это могло быть? Разыскиваемая лодка, просто скала на дне, или подводная лодка «Единорог», которая затонула в этих местах еще до революции?

Трал показал глубину пятьдесят морских сажен. На такую глубину не спускался еще ни один водолаз в мире. Советские водолазы спускались до этого на 30 сажен. Это был предел, установленный для водолазов всех стран. Бывалый эпроновец, доктор Павловский, и тот призадумался. Таблицы, по которой он мог бы уверенно сказать, сколько времени может пробыть водолаз без вреда для себя на глубине в 50 сажен, не существовало. Неизвестно также было, с какими остановками нужно поднимать смельчака с таксой бездны на поверхность, чтобы его не разбил паралич или чтобы не наступила внезапная смерть от разрыва кровеносных сосудов.

– Товарищи, глубина не изучена, – сказал командир и испытующе посмотрел на водолазов. – Кто первый осмелится?

– Есть! – отозвались Гутов и Разуваев, и Разуваев первым вышел вперед.

Одетый в водолазный костюм, он перевалился с кормы на ступеньки железной лестницы. И вдруг тихонько шепнул своему другу Петру Гутову:

– Петя, чтобы я не сдрейфил, обмани меня по телефону, сообщи глубину меньше, чем на самом деле.

– Не сдрейфишь, – улыбнулся Гутов и надел на Разуваева шлем.

Сквозь зеркальное стекло шлема Гутов увидел, как Разуваев подмигивает ему. По шевелившимся губам товарищ Гутов понял, что тот говорил: «Не забудь, о чем я просил тебя».

Гутов дал Разуваеву в руку подводную лампочку и легонько шлепнул ладонью по макушке медного шлема: «Отправляйся».

Разуваев шагнул еще ниже по лестнице. Вода как бы расступилась перед ним, и он, раскинув руки, тускнеющей тенью ушел в черную стометровую глубину.

Через полминуты Гутов услышал в телефонную трубку Разуваева. Его бас гремел неузнаваемо. Ушам даже нестерпимо стало.

– Петя, рыбы кругом знакомятся.

– Вот и отлично, – сказал Гутов.

Через некоторое время опять донесся голос Разуваева, но уже более глухой:

– Петя, темно, как в сундуке. Взгляни-ка, пожалуйста, сколько на манометре.

Стрелка манометра показывала уже 30 сажен.

– Пятнадцать, – сказал Гутов.

– А я думал больше, – усомнился Разуваев.

Прошло еще несколько минут. Разуваев снова спросил, но теперь голос его, сдавленный глубиной, походил на мышиный писк.

Манометр показывал 45 сажен. До дна было недалеко, и через минуту Разуваев сообщил:

– Я на грунте. Осматриваюсь. Судно. Лежит торчком на высокой скале.

– «Девятка»?

– Нет.

– «Единорог»?

– Нет. Броненосец. С пушками, совершенно целый. Смешно сделан. Такого броненоеца никогда не видывал. Ах, чортов светлячок, а не лампочка. Сейчас прочитаю медные буквы.

Командир, стоя рядом с Рутовым, насторожился.

– «Русалка», – сообщил Разуваев.

Командир приказал поднимать Разуваева с грунта и, волнуясь, рассказал столпившимся вокруг него подводникам о том, как в конце прошлого столетия был построен нелепый низкобортный броненосец «Русалка». Как этот неуклюжий броненосец в сентябре 1893 года, в первый раз вышел в море, в хвосте отряда судов, под командой адмирала Бурначека, и от небольшого шторма просто захлебнулся, зачерпнув бортами волну, и всей броневой тяжестью пошел на дно. Ни одному человеку из команды спастись не удалось.

Весть о гибели совсем нового броненосца удивила все страны мира. Царское правительство постаралось заглушить разговоры о нелепой гибели корабля, а для отвода глаз предприняло несколько бесполезных попыток найти «Русалку».

Подъем Разуваева продолжался. Доктор не отходил от телефонной трубки и беспрерывно справлялся о самочувствии водолаза. Медленно тянулось время. Подводники волновались. Третий час продолжался подъем. Спешить нельзя. Организм водолаза должен постепенно привыкать к перемене давления, а кровь освобождаться от азота.

Вдруг доктор побледнел. Несколько секунд он не слышал голоса Разуваева – кажется, с водолазом несчастье.

Подводники молча окружили доктора, который, не оставляя трубки, напряженно вслушивался. Наконец он вновь услышал Разуваева и облегченно вздохнул.

Здоров!

Водолазы радостно кинулись к борту, из-за которого скоро показался скафандр с водолазом.

Когда Разуваев взобрался на лесенку борта, доктор схватил обе руки Разуваева, тревожно спрашивая, нет ли зуда в руках – признак оставшегося азота. Разуваев покачал головой. Азота не было.

Доктор сосчитал пульс и удивленно воскликнул:

– Батенька, да вы же богатырь! У вас не сердце, а бронзовый колокол!

* * *

Влажный скафандр Разуваева повис на корабельных вантах, раскинув зеленые руки и ноги. Легкий ветер чуть-чуть колыхал его, и он шевелился, как живой. Эпроновское судно снова отправилось в путь на розыски подводной лодки.

Прошло всего несколько минут, как вдруг трал вновь зацепил что-то.

– Лиха беда начало, – улыбнулся Гутов, – а теперь и я посмотрю, кого зацепил.

На Гутова стали надевать скафандр. Он совсем не походил на обычно рослых водолазов и казался среди них щупленьким мальчишкой. Не было у него широких плеч, туго выпиравшей груди и плотного затылка.

Впервые знакомясь с ним, старые глубоководники посмеиваюсь: «Тоже водолаз, – говорили они. – Его любой скобой прибьет». А Гутов спокойно надевал шестипудовый костюм, спускался на дно и работал лучше, чем многие из них. Старые водолазы удивленно поговаривали: «Он, видимо, знает какое-то петушиное слово».

Но никакого «петушиного, слова» Гутов не знал. Стремительный и в то же время неторопливый, он не впадал в панику никогда, зря не звал на помощь, а медленно и спокойно осматривался, если попадал в трудное положение, и так же спокойно сам находил выход из него.

– Врать тебе сажени? – спросил Разуваев, надевая на Гутов а шлем.

– Не надо.

Он спустился, под воду. Первые семь сажен, как обычно, прошли совсем легко. Перелом почувствовался на 22-й сажени, затем на 27-й… Голос стал пискливым, появился шум в ушах, его бросило в жар.

По телефону он услышал далекий голос Разуваева и догадался, что находится недалеко от дна.

Наконец Гутов брякнул обо что-то подметками… Он стоял на дне, а рядом лежало судно. Гутов осветил судно лампочкой. Лампочка давала слабый свет. Но он разобрал, что это подводная лодка.

О находке он сразу сообщил наверх.

– «Девятка» или «Единорог»? – спросили оттуда.

– Еще не знаю, – ответил Гутов. И тут он заметил веревку-леер.

«Леером поднимают флаги, – догадался Гутов. – Если флаг советский, значит „Девятка“. Если царский, то Единорог». По лееру Гутов добрался до прилипшего к железу флага, намотал его на руку и оборвал.

«Наверху разберем», решил он, силясь различить его при свете слабо мерцавшей, лампочки.

Гутов слез с лодки и стал ее осматривать.

Он увидел, что корма лодки зарылась в ил почти по фальшборт.

Он уже собрался, сообщить по телефону, чтобы его поднимали, как вдруг ощутил, что шланг, по которому подавался воздух, за что-то зацепился. Гутов дернул шланг. Но он не подавался. Не выпуская из рук шланга, Гутов полез во тьму на борт подводной лодки, но почувствовал, как слабеет и обмякает его тело.

Он по палубе долез до футштока и окончательно ослабел. Руки его бессильно упали на железную палубу.

Гутову почудилось, что он скользит с борта и лодка качается под ним. Он успел сообразить, что это у него кружится голова, и машинально дернул за сигнальную веревку…

Когда Гутов пришел в себя, он почувствовал, что его медленно поднимают.

– Гутов! Гутов! – тревожно звали по телефону.

– Есть, – ответил он слабым голосом.

– Что же ты все время не отвечал?

– Я не расслышал.

– Удивительно, – сказал успокоившийся голос наверху. – А я орал во всю глотку…

Когда стало светло и до баркаса оставалось всего несколько сажен, Гутов начал рассматривать флаг.

Флаг оказался советский.

В это время голос сверху спросил опять:

– Как себя чувствуешь?

– Ничего, – ответил Гутов.

– С Романенкой несчастье. Его спустили для осмотра найденной лодки. Он запутался. Просит помощи, – телефонировали сверху.

Романенко был самый полный, самый грузный из молодых водолазов. И Гутов понял, что Романенке грозит смерть, если помощь опоздает хоть на минуту.

– Травите шланг и сигналы, – быстро сказал Гутов.

И ушел обратно в черную стометровую бездну.

Ступив на лодку, Гутов осветил лампочкой кусок палубы. Огромный Романенко лежал, раскинув ноги и руки, обвитый, как змеями, двумя тросами лодки. Быстро распутав тросы, Гутов приказал: «Поднимайте».

Костюм Романенки поступавшим по шлангу воздухом надувался, как пузырь. Его могло сразу выбросить наверх, а это означало смерть.

Зная это, Гутов схватил Романенку за скафандр и, так удерживая его, медленно поднимался кверху.

Держать было все трудней и трудней…

Гутов выпустил тело товарища только тогда, когда из шлема Романенки вырвался первый поток пузырей воздуха и круглое лицо за стеклом повернулось к Гутову.

На баркас первым подняли Романенку, за ним Гутова. С них сняли шлемы. Гутов улыбнулся в ответ на поздравления начальника и товарищей, потом вдруг побледнел, щеки его задергались, он покачнулся и упал навзничь. Его унесли в лечебную камеру. Когда крышку камеры снова открыли, Гутов был совершенно здоров.

* * *

Началась дождливая балтийская осень.

Один шторм следовал за другим. И только в часы редких передышек между штормами эпроновцы могли продолжать работу.

В один из таких штормовых вечеров Гутов и Разуваев зашли в радиорубку. Судовый радист принимал в это время финскую станцию. Гнусавый голос диктора сообщал:

«Напрасно стараются – подводной лодки большевикам никогда не поднять. Их потуги смешны. Англия и Франция обладают прекрасным техническим оборудованием, и даже с меньшей глубины, не могли поднять своих лодок „М-2“, и „Прометей“. Что же после этого думают советские подъемщики. Смешно, право…»

Разуваев даже сплюнул со злости. Все засмеялись. Гутов сдержанно улыбнулся.

Барометр на судне предсказывал сильную бурю. Уже забегали по морю беспокойные барашки и с жалобным писком пронеслась, черпая крылом воду, балтийская чайка.

В такое время в Кронштадте судам приказывают не выходить из порта и крепко швартоваться к гранитным стенкам. Но до Кронштадта – 200 километров, а рядом – Финляндия.

«Судам, захваченным в море штормом, – говорится в международном морском законе, – разрешается укрыться в любом порту всякого государства мира».

И вспомнившие этот закон эпроновцы весело направились к Финляндии. Подойдя близко к берегу, они радировали в порт. Но ответа не последовало. А уже помрачнело все вокруг, волны поднимались все выше и выше и гулко ударяли в борта корабля. Снова запросили. И опять молчание. Наконец из порта примчался финский катер с чиновниками. Толстый человек в новенькой форме улыбаясь взял в руки переговорную трубу. К ногам его жался мопс с голубым бантиком на шее и одеяльцем на спинке. И вдруг чиновник заявил, что ему велено отказать советскому кораблю в его просьбе. На борту судна воцарилось молчание. А финский катер уже поворачивал обратно, холодная волна обрызгивала мопсика, он мелко дрожал и злобно лаял на советское судно.

Разуваев вынул из карманов тяжелые руки, сжатые в кулаки…

Эпроновский корабль тоже повернул, но прямо в открытое море, подальше от финского берега.

Гутов, как всегда, сдержанно улыбался и говорил:

– Ничего, все хорошо. Вот только поднимем лодку.

С капитанского мостика в это время раздалось приказание:

– Надеть всем спасательные пояса!

Борта застонали от волн. Вспененная ветром вода стала седой. Судно, как на пружинах, то подпрыгивало, то опускалось в глубокую водяную бездну.

Волны перехлестывали через борт, мыли палубу. Боцман не давал сходить в кубрики. Нужно было крепить концы, найтовить оборудование, спасать от волн, которые могли его разбить и унести.

Чтобы пробежать по палубе, надо было выждать волну и пулей кинуться к нужному месту. Едва Гутов бросился вперед, огромная волна перекатила через него. Он уцепился за что-то железное и удержался. Волны совсем стали накрывать судно. Только рубка одна виднелась. Вода не успевала сбегать через шпигаты и вкатывалась в кубрики.

Лицо Гутов а пожелтело, он устал. Выломило железные стойки, унесло шлюпку и чуть не смыло боцмана… Два дня и три ночи продолжалась буря. А когда она кончилась, водолазы принялись за работу.

* * *

Работа не прекращалась до глубокой осени.

И вот наступил наконец долгожданный день. Все приготовления к подъему лодки были закончены.

Волнение охватило команду. В назначенное время, по четко установленному плану, все заняли свои места.

– Пошла! – негромко приказал командир.

– Вира! – прогремел боцман.

И сразу заработали лебедки. Многострунные тросы, продетые под днище лодки, вздрогнули и, натянувшись, медленно поползли вверх.

– Вира сильней! – снова повторил боцман.

Водолазы придвинулись к борту. Под поверхностью отливающей сталью воды показалась большая сигарообразная тень. Еще не веря своим глазам, смотрели водолазы на порыжевшую спину лодки, на ее футшгок, на погнутый конец перископа, на тросы, на все эти мелочи, которые в глубине морской чуть не стоили им жизни.

Гулкое, «ура» раскатилось по просторам волнующейся Балтики и отдало эхом в далеких берегах залива. Радостные, с горящими глазами подходили друг к другу люди, пожимали руки и поздравляли с победой.

«Девятку» накрепко запеленали в стальные тросы и, бережно буксируя, повели в Кронштадт.

Много месяцев под ногами водолазов была только зыбкая падуба да простиравшиеся вокруг бескрайные водные просторы. И теперь, когда Разуваев и Гутов выскочили на кронштадтский берег, им показалось, что под ними по-прежнему все качается. Пошатываясь, нетвердой походкой пошли они по берегу.