Текст книги "Бешеная акула"

Автор книги: Константин Золотовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Королевский кот

Молодого балтийского водолаза Захарова товарищи прозвали рыбоведом.

Захаров интересовался рыбами. Без них он скучал на дне серого Финского залива. Радовался, когда подплывала даже самая захудалая салака. Садился на корточки и следил, как ползет улитка, оставляя за собой на подводном песке извилистую приметную дорожку. И если случайно давил тяжелым водолазным ботинком неосторожного рака, то поднимал его с грунта и нес на баркас в свою коллекцию.

В каюте Захарова всегда стояли банки с водой, где в морской траве возились плотички, окуни и козявки, а по стенам висели прибитые булавками рыбьи скелеты и позвоночник гребнезубой акулы-людоедки, подаренный ему одним знакомым водолазом-дальневосточником.

К сожалению, не знал Захаров науки о рыбах. До водолазной школы кончил лишь ФЗУ, а специальных книг о рыбах ему не попадалось.

Для своих подвижных чешуйчатых любимцев придумывал он имена, какие приходили в голову. Если рыбка имела большие острые зубы, называл ее зубариком, если была прожорливая, называл ненаедом, очень подвижную – вертушкой, драчливую – забиякой, иную – тихоней, другую – пучеглазкой, шваброй, а напоминающую немного метлу – просто метлой.

Кормил он их, строго придерживаюсь корабельного расписания. Завтракали они в половине восьмого, обедали в двенадцать, ужинали в четыре, а вечером, перед сном, когда команда садилась пить чай, он приносил своим водяным питомцам что-нибудь легкое, диетическое, уже не черный хлеб и не давленые ракушки, а каких-нибудь сухопутных жучков, божьих коровок, тараканов, личинок или червячков.

После работы и в выходной день он не ходил на берег, не интересовался кино и прочими развлечениями, он целыми вечерами не отрываясь смотрел, как едят, роются в песке, резвятся, спят, перебирают перышками и рулят хвостиками его ненаглядные рыбки. И Захарова одолевали бесчисленные вопросы. Почему салака устроена не как пескарь? Как узнать, сколько рыбе лет? Можно ли плотичку вырастить с акулу, если ее кормить особенным, специально приготовленным кормом? Как узнать, что этот окунек родился в Балтийском море, а не приплыл из другого? Бывают ли у рыб свои пути и тропинки, по которым они плавают? Почему рыбы собираются в стаи, похожие на птичьи? Все ли рыбы отдыхают в ямах на дне? Чем болеют рыбы и как их лечить? Можно ли изнеженную тропическую рыбу Индийского океана приучить жить в холодном Ладожском или Онежском озере? Почему миногу считают рыбой, когда она совсем на рыбу не похожа: плавает вроде тряпки, присасывается ко всему и виснет, чешуи нет, челюстей нет, рот как у отрезной колбасы, вместо жабер семь круглых дырочек, как у свистульки, ноздря только одна, а язык предлинный, вроде поршня, то выталкивает наружу, то втягивает весь в себя?

Товарищи по работе смеялись:

– Рыба – она не картина, чтобы на стену вешать да разглядывать. Захотел ухи – взял и наловил. А не клюет – пошел в магазин и наловил «на серебряную удочку».

Или же у него спрашивали:

– А ну-ка, рыбовед, скажи нам: что вкусней, карась или минога?

– Минога не рыба, – отвечал Захаров.

– Не рыба? Ну, значит, морковка или ветчина, – смеялись приятели.

Захаров обиженно хмурил белесые брови и уходил от водолазов – большой, широкоплечий и нескладный.

Из-за любимых рыб иногда терпел Захаров неприятности и в работе.

Случилось так. На дне лежало затонувшее небольшое буксирное судно. Захаров заложил внутрь судна несколько круглых резиновых понтонов, в которые сверху с баркаса по длинным, гибким шлангам накачивали сжатый воздух. Судно вырвалось из грунта и помчалось кверху. Захаров отошел в сторону – он отлично знал, что нельзя стоять, когда над головой груз.

Судно уже качалось на поверхности. Муть, поднятая им со дна, осела, и Захаров на том месте, где прежде лежало судно, увидел, что в иле копошится рыбка. «Наверно, подбитая», подумал Захаров и, забыв осторожность, кинулся к ней. Рыбка улизнула из-под самых рук.

– Тьфу, – рассердился Захаров и хотел отойти на старое место, но не успел и разогнуться, как что-то большое, темное упало ему на спину, повалило на грунт и вдавило в глубокий, вязкий ил, как в тесто.

Захаров ощупал над собой деревянное днище и сообразил, что это судно упало обратно, наверно, лопнул один из туго надутых понтонов. Если бы лопнули два, судно, конечно, упало бы грузней и убило его.

Воздух шипел в шланге, – значит, водолазный шланг цел. Телефонный провод тоже не поврежден, потому что с баркаса сразу же спросили:

– Рыбовед, как упало судно?

– С креном, ответил сдавленный илом Захаров, – упало на меня.

– На тебя? – услышал Захаров испуганный голос. – Жив? Потерпи, мы сейчас, сейчас! Бурыкин, копайся проворней! Захарова придавило!

Захаров согнутой рукой, обливаясь потом, рыл кверху нору. Наконец, откопал свою голову и увидел в иллюминатор воду, а у самого носа двух рыбок. Они описывали правильные полутораметровые круги.

«Ловко, – подумал Захаров, – будто циркулем чертят».

Одна из чертивших рыбок, по-видимому, была та, ушибленная, она плавала как-то неверно, несколько чешуек: на ее боку были отколуплены, а тонкие губы поджаты обидчиво.

Захаров рассмеялся.

На баркасе услышали смех Захарова. Подумали, что он сошел с ума. И тут же испуганный голос послышался в телефоне:

– Ты что? Потерпи, мы сейчас!..

А Захаров не отвечал ничего, он увидел над собой стройный караван рыбок. Они шли гуськом хвост в хвост. Такого длинного выводка Захаров еще не встречал и принялся его считать.

Два часа пролежал в иле Захаров, пока заложили и надули новый понтон.

А за этим случаем произошел другой. Откачивали полузатопленную баржу-брандвахту. Пробоины в ней Захаров забил тряпичными просаленными кляпами.

Прошло три часа, насосы во всю работают, а воды и на сантиметр не убыло.

– Рыбовед, может, ты и вовсе не затыкал пробоин?

– Какого лешего мне вас обманывать? – обиделся он.

– А ну, проверь.

Захаров спустился под воду – пробоины и впрямь пустые.

Глянул вниз, а его тряпичные сальные кляпы щиплют со всех сторон табуны рыб.

– Вытянули, ворюги, обжоры, сала захотелось, – рассердился Захаров. – Мало я на вас хлеба и ракушек скормил?

Захаров поднялся наверх на баркас и принялся тесать для пробоин деревянные пробки. При этом молча и стойко выдерживал насмешливые взгляды и шутки товарищей.

Его утешала одна тайная, заветная мечта, запала она ему давно. Мечтал он найти особенную рыбу, какой еще не знал никто: ни водолазы, ни рыбаки, ни ученые. Он и сам не знал, какая она из себя, эта необыкновенная рыба, но был твердо уверен, что она существует. Что она плавает где-то в других морях, более рыбных, чем Балтийское, – в Черном, Баренцовом или Дальневосточном. Там и найти ее легче – вода там прозрачна.

Захаров подал заявление с просьбой перевести его на другое море. Но водолазный инструктор сказал:

– Нет, товарищ Захаров, на другое море не переведем. Вы нам и здесь нужны. Работник вы хороший, к условиям Балтики привыкли. Ну, скажите, зачем вам понадобилось другое море?

– Хочу увидеть новых рыб, – сказал Захаров.

– Зря, – сказал инструктор, – рыбы вам только мешают. Плюньте на них и оставайтесь. Мы вас скоро в старшины произведем.

Захаров остался. Он любил водолазную работу. Но мысль о необыкновенной рыбе стала одолевать его сильней прежнего. И Захаров подал новое заявление.

Наконец ему разрешили уехать на Черное море.

* * *

Захаров прибыл на спасательное черноморское судно «Эпроновец». В первый же день, стоя на борту, он слушал бойкий говор черноморцев и щурил глаза от необычно яркого солнца. Черный, вороненый баклан сидел на крашеном буйке и, свесив клюв, хищно высматривал рыбу сквозь изумрудно-зеленую воду.

Захаров впервые в жизни спустился на дно южного моря.

Он стропил, затягивая стальной петлей ржавые котлы, донки и куски железного борта старого, рваного корабля. Баржа лебедкой тянула груз на поверхности. Шланг и сигнал змеились сквозь прозрачную толщу, и вдали было видно, как гоняет скумбрию резвый дельфин. На просторе колыхались медузы в модных шляпках с синими и оранжевыми каемками и в кружевах из тонкого шелковистого студня. А между ними, как стрелы, выпущенные из тугого лука, быстро и бесшумно пролетали длинные, странные рыбы-иглы.

Дно было солнечное, то в бурых и багровых водорослях, то подернутое красным илом. От этого и бычки, и камбалы, и зеленухи, и коньки, и барабульки тоже казались розово-багровыми.

Облепленный черными ракушками и мхом, заспанный, волосатый краб лениво волочил по грунту свой большой, будто привязанный живот.

– Ну и страхолюд, – засмеялся Захаров и взял краба на руки.

Вечером после работы Захаров сидел в шумном кубрике «Эпроновца», думал о крабе-страхолюде, посаженном в банку, и о пище для морских коньков. Слушал, как веселый такелажник Гераськин, аккомпанируя себе на гитаре, пел старую морскую песню «Пролив Донегал»:

 
Бурно плещут волны,
Страшен Донегал.
Много рифов в море
И подводных скал.
Моряки там знают,
Что придет черед —
Кто-нибудь из них
На дно пойдет…
 

Песню заглушала игра в домино, азартное хлопанье о стол костяшками и выкрики:

– На подвесную! Дупель два! Лысина! Аврал! Бито! Считай рыбу!

Но вот снова, как звенящая галька из-под прибоя, вырвался голос Гераськина:

 
Там море полно угроз,
Там ветер многих унес,
Там жил когда-то матрос
С женой, продавщицей роз…
 

К Захарову подошел пожилой черноморец-старшина, водолаз Якубенко, и предложил сыграть в шашки.

С ним Захарову сегодня пришлось работать на одном баркасе.

– Сразимся, что ль?

– Идет.

Якубенко засучил по локти свои пудовые рыжие руки, сплошь покрытые татуировкой, и выдвинул на стол шашечную доску.

Захаров еще у балтийцев видел немало замысловатых татуировок. И все же один рисунок на руке Якубенко его удивил.

– Что это у тебя наколото?

– А разве сам не видишь?

Захаров еще раз всмотрелся в этот неясный синий рисунок, изображавший не то зверя, не то павлина.

– Не знаю, – сознался Захаров.

– Эх ты, чубук от трубки, да ведь это морская лисица, – объяснил Якубенко.

– Морская?

Захаров заволновался. Он знал обыкновенных пушистых лесных лисичек. Еще мальчишкой он промышлял с отцом-охотником в тайге.

– Да разве морские бывают?

– Отчего ж им не бывать, конечно, бывают, – усмехнулся Якубенко. – Я одну даже голыми руками поймал.

– Поймал? – воскликнул Захаров.

– Поймал.

Якубенко расправил жесткие усы и подмигнул Захарову.

– Интересуешься? Могу рассказать.

Захаров поспешно отодвинул шашечную доску, облокотился и приготовился слушать.

– Дело-то было давно, – начал Якубенко, – лет восемь назад. Стояли мы как раз, где вот сейчас стоим. Лежала там железная баржа с очень ценным грузом. Ее еще в двадцатом году врангелевцы утопили. Ну, мы ее разгрузили, а потом искали упавшие с ее палубы на грунт и засосанные песком токарные, фрезерные станки и чушки – сплав цветного металла.

Я ходил со щупом и протыкал грунт. Щуп у меня был добрый, как полагается, – железная трость с большим кольцом на ручке и насечками-ершами к концу.

Колю это я, значит, ищу чушки и вижу: на песке лежит камбала, только что-то очень большая. Поглядел еще: похожа, да не камбала. Подошел, а это – мать честная! – шип, морская лисица. Была она больше медной водолазной манишки, в общем, на всю грудь, а хвост сантиметров на сто и усыпан острыми, как бритвы, колючками.

Ткнул я ее щупом и попал в плавник. Как подпрыгнет она, подлюга, как ударит хвостом, аж ракушки взлетели. И завертелась колесом, вот-вот срубит меня. Да хорошо, успел наступить ей на хвост ботинком и держу. Ладно. Нагнулся, подсунул под нее ладонь, захватил за ерши и быстро выдернул щуп на другую сторону, лиса и скатилась к кольцу, так и поволок.

Поднимаюсь кверху, а лиса-то, холера, ерепенится, хвостом бьет по ботинкам.

Наконец на баркасе сбросил ее со щупа и поместил в корыто.

Два дня для интересу держали. Молотит хвостом, воду расплескивает, посуда для нее мала, а большей не имели. Подойти воду налить ей опасно – хвостом зарубит, хуже крокодила. Надоела она, дьявол, всем, и выбросили ее за борт. А она лежит на воде и не тонет.

– Издохла, – говорю я. А лисица шевельнулась боком, вроде проверила, не в корыте ли она, и вдруг бац хвостом, водой нас окатила и… Митькой звали.

Захаров вытер пот и вздохнул.

– А дальше?

– Что дальше?

– Не встречал?

– Не встречал, – сказал Якубенко, – а если бы и встретил, то все равно бы ее не угадал, – все морские лисицы рыжие, и та была обыкновенная, рыжая. Зато вот вчера на грунте мимо меня мелькнула, вся, как есть, черная и в белых пятнах, будто молоком обрызгана. Такую, признаться, я прежде не замечал. Редкостная лисица. Ну, да разве за всеми усмотришь.

– Ну, ходи, – зевнул Якубенко, – а то этак с тобой и до вечернего сигнала партию не кончишь.

Но Захарову было уже не до шашек.

Всю ночь Захаров не спал, ворочался и думал: «Два дня только прошло, как ее увидел Якубенко, неужели успела заплыть неизвестно куда. А может, опустилась тут же и легла на дне. Ушла или опустилась? Ушла или опустилась?»

Утром Захаров захватил на баркас мешок, веревку и щуп.

– Это зачем? – спросил водолазный старшина Якубенко.

– Для лисицы, – сказал Захаров решительно. – Хочу изловить.

– Ха, смотри-ка, так она там и дожидается, глупей тебя, – сказал Якубенко. – Брось ты на работе пустяками заниматься.

Но Захаров погрузился в воду со своими ловецкими принадлежностями и спрятал их на дне под камень.

Целый день Захаров работал возле разбитого судна и настороженно озирался. Осматривал каждый камень, каждую палку. Вздрагивал, чуть зашевелится водоросль, но то оказывалась просто какая-нибудь рыбешка или морской конек. Захаров даже отказался от смены в работе, чтобы подольше остаться под водой.

Но напрасно – лисица не показалась и на другой день, и на третий, и на пятый, и на десятый.

Захаров изнервничался. Его не утешали даже новые черноморские рыбки, краб-страхолюд и морские коньки, жившие в каюте. Он не спал и не ел, часто отвечал невпопад и нередко, когда проходил по палубе, товарищи сочувственно смотрели ему вслед.

Вот и работа заканчивается, и наутро судно «Эпроновец» должно уйти в Севастополь. Старшина Якубенко сообщил Захарову по телефону на дно, чтобы он застопорил напоследок лежащую в стороне заиленную железную бортовину.

Захаров уже было ответил: «Есть», как вдруг крупная тень упала впереди на грунт.

– Ах, сатана! – вырвалось у Захарова.

Красный от гнева, Якубенко смотрел на Захарова, который взбирался по трапу с мешком, где ворочалось что-то и валило Захарова со ступенек.

– И как ты смеешь, подлюга, так старшину обзывать?! – гневно спросил Якубенко, как только снял с Захарова шлем.

Захаров только промычал и загородил мешок.

– Это еще что за гадость приволочил?

Якубенко брезгливо поморщился и шагнул к мешку.

Но Захаров не отвечал, он быстро сбросил с ног водолазные ботинки, схватил ношу и побежал на судно. За плечами его из мешковины торчал наружу какой-то зубчатый сучок.

– Сумасшедший, рубаху скинь! – крикнул ему Якубенко.

Но Захаров еще быстрей побежал, оставляя на палубе мокрые большие следы, похожие на медвежьи.

Вечером Захаров не пришел на кубрик. Он сидел в своей каюте и, когда Якубенко постучал к нему, даже не отозвался.

А рано утром, еще до снятия «Эпроновца» с якоря, Захаров стал носить с берега ракушки, песок и водоросли. Много раз он черпал из-за борта морскую воду, стараясь заодно поддеть ведром медуз и головастиков.

А во время обеда Захаров вдруг попросил у кока, вместо жареной, сырую рыбу и унес в каюту.

– Зачем ему сырая? – удивились на кубрике.

Из каюты Захарова слышался громкий плеск и укоризненный голос:

– Ну, ну, не привередничай.

– Кого ты там купаешь? – спросил Гераськин.

Захаров не ответил. А плеска больше не стало, его заглушило треньканье Захарова на балалайке.

– Нет, ребята, – сказал Гераськин, – тут дело нечисто. Пойду узнаю, кого он там прячет.

Захаров был в каюте. Гераськин постучал, но ответа не последовало. Гераськин умел подражать чужим голосам. Он снова постучал и басом строго сказал, как командир судна:

– Товарищ Захаров, немедленно откройте мне!

– Есть, – ответил Захаров и открыл.

Через несколько минут Гераськин выскочил из каюты и взлохмаченный влетел на кубрик.

– Ну что, узнал?

– Факт! – засмеялся Гераськин. – Он, правда, меня из каюты вытолкал, но все-таки я кое-что успел разглядеть.

– А что? – спросили товарищи.

Гераськин оглянулся по сторонам и страшным голосом сказал:

– Понимаешь, гляжу, а на его кровати кто-то лежит, одеялом накрыт, и плещется. А на подушке зеленые волосы раскиданы.

– Водоросли, – сказал один из команды.

– Хорошо. А под одеялом?

– Русалка.

– Откуда же русалка? Русалки в море не живут, они в реках водятся, – сказал боцман.

– Так она с Днепра приплыла, – засмеялся Гераськин.

– И очень просто.

* * *

Судно «Эпроновец» прибыло в Севастополь.

Команда была отпущена на берег.

Захаров самым последним сошел с корабля. На плече он нес железный обрез – корабельную лохань. Она была покрыта брезентом. И никто, кроме вахтенного и командира, не видел, что у него спрятано в лохани и куда он с нею направился.

А Захаров вышел на площадь, спросил, где находится научный институт рыбоведения, и сел в трамвай. В лохани хлюпало, вода расплескивалась, растекалась по полу и подмачивала летние туфли пассажиров. Пассажиры запротестовали, и кондуктор высадил Захарова из вагона.

Захаров вышел, опустил лоханку на мостовую и поднял брезент.

Воды оставалось на донышке.

Всю расплескала привередливая пленница.

Захаров заторопился и сел в следующий трамвай.

Железная лохань опять привлекла внимание пассажиров.

Кондуктор прокричал: «Институт рыбоведения», и Захаров уже хотел поднять лохань на плечо, когда сосед его, маленький благообразный старичок с черным зонтиком, приподнял шляпу и сказал:

– Извиняюсь, молодой человек, что вы изволите везти в вашем железном сосуде?

– Лисицу, – проворчал Захаров.

– Лисичку? – заинтересовался старичок. – Чрезвычайно любопытно, чрезвычайно. Имею честь представиться: я – бывший член Общества покровительства животным. Разрешите взглянуть.

Старичок сунул зонтик под мышку, напялил пенсне, наклонился и приподнял краешек брезента, но брезентовая покрышка вдруг вырвалась из его рук, взметнулась кверху и ударила старичка по носу. Пенсне брякнулось на пол и разлетелось в кусочки.

Старичок вскрикнул и схватился за осиротевшую переносицу.

Потом близоруко поглядел на Захарова и сказал:

– Милостивый государь, извольте немедленно оплатить мне стоимость разбитых окуляров.

Через некоторое время подслеповатый старичок, Захаров и милиционер стояли у трамвайной остановки.

– Денег у меня нет, – говорил Захаров, – но в этой лохани находится редкий морской рыбозверь. За него я обязательно получу в институте премию и тогда я куплю этому гражданину хоть целый ящик окуляров самого высшего сорта.

– Ну, как? – обратился милиционер к старичку.

– Что же, если этот зверь действительно представляет научную ценность, – сказал старичок, – то я согласен. Несите его в институт. Но только и я пойду с вами.

– Пожалуйста, – сказал Захаров.

В это время из аллеи соседнего сада донеслись звуки гитары и знакомая Захарову песня «Пролив Донегал».

Захаров узнал и песню и голос и, поспешно взвалив на плечи лохань, сказал старичку и милиционеру:.

– А ну, потопали.

 
Бежит волна за волной,
Спит ночью берег морской…
 

Песня оборвалась. Гераськин, Якубенко и еще несколько знакомых водолазов вышли из сада и, увидев Захарова, закричали:

– Эй ты, рыбовед, ты куда это отправился?!

Захарову отступать было некуда, и он ответил:

– В научный институт.

– А что за научная диковинка в обрезе?

– Морская черная лисица.

– Черных как будто бы не бывает, – сказал Гераськин.

– Не бывает? – усмехнулся Захаров. – А я вот, представьте, поймал.

– Тьфу, чудак-человек, что ж ты от меня-то скрывал, – сказал Якубенко. – А ну, покажи.

Захаров поставил лохань на дорожку аллеи и осторожно приподнял брезент. В обрезе барахталось что-то плоское, черное с зеленым отливом, усыпанное молочно-белыми пятнами, с единственной, но большой колючкой на длинном и скользком хвосте.

Водолазы расхохотались.

Захаров тоже улыбался, но не понимал, над чем же смеются товарищи.

Старичок отошел в сторону и, близоруко прищурившись, издали разглядывал рыбозверя.

Кончив смеяться, Якубенко похлопал Захарова по плечу и сказал:

– Слушай, парень, так ведь это не лиса.

– А кто же это?

– Да самый обыкновенный морской котище, уж я-то знаю их, чорт возьми, они мне, гадюки, не одну резиновую рубаху своими колючками прорезали.

– Вот тебе и на! – упавшим голосом сказал Захаров. – А может быть, это лиса, ребята, ведь у ней тоже хвост с колючками?

– Колючки и на шиповнике бывают.

Захаров снял фуражку и провел рукой по волосам.

– Нет, парень, – сказал Гераськин, – твоя лисица – обыкновенный морской кот. И в институт ты с ним лучше и не показывайся. Там их и без тебя хватает.

Якубенко носком ботинка пошевелил кота, и сказал:

– Ишь, чорт пятнистый. Надо же, какой хвостище отрастил.

Он нагнулся и хотел потрогать кота за хвост.

– Оставь! – сказал Захаров.

– Давай тащи его без разговоров на набережную.

– А что? – удивился Гераськин.

– В бухту его!

– Позвольте, – проговорил старичок, подходя ближе. – А как же мое пенсне?

– А иди ты с твоим пенсне, – сказал Захаров, – не до тебя тут.

Ванну с котом понесли на набережную.

Старичок ковылял сзади. Постукивая зонтиком по камням, он бубнил:

– Возмутительная история. Такие чудесные очки и – коту под хвост.

На набережной было не много публики. Лоханку поставили на каменный парапет. Кот забарахтался, словно почувствовал близость воды.

– Валите, ребята, кончайте его, – сказал Захаров, а сам отошел в сторону и отвернулся.

Якубенко осторожно, двумя руками приподнял кота, но живот у кота был скользкий и мягкий, рука Якубенко скользнула под хвост, к концам малых плавников, и вдруг наткнулась на что-то холодное и твердое.

– Эй, стой, погоди! – сказал Якубенко и перевернул кота на спину.

– Видал?

Гераськин хоть и нагнулся, но ничего интересного не заметил.

– Долго вы там? – закричал Захаров.

– А ну-ка иди сюда, Захаров, – сказал Якубенко, – посмотри, какое ты чудо поймал.

Захаров подошел, нагнулся, но тоже ничего особенного не разглядел.

– Да посмотри ты хорошенько, – сказал Якубенко и показал пальцем: – Видишь?

У самого основания хвоста, сквозь нижний малый плавник было продето маленькое плоское серебряное колечко, не больше тех, которые дарят перед свадьбой женихи невестам.

– Ого! – сказал Гераськин, – котяра-то с сережкой!

– Н-да, – засмеялся Якубенко, – такую серьгу только старому цыгану впору носить.

– Ну и дурачье вы, – сказал Захаров, – разве это серьга? Это же маленькому ребенку ясно. Миграционная путевка это!

– Путевка? Ми-миграционная? Это вроде чего же?

Придерживая беспокойного кота, Захаров носовым платком тщательно и торопливо вытирал колечко.

– Дубины, – засмеялся он, – так это же вроде паспорта у рыб. Понимаете, выпускают такую зверюшку где-нибудь в Батуме или в Одессе…

– Кто выпускает? – перебил Захарова Гераськин.

– Ну мало ли кто! Ученые… Институт какой-нибудь. Биологическая станция… Выпустят его – и до свиданьица. Плыви куда хочешь. Хочешь – в Херсон, хочешь – в Севастополь. А чтобы он не заблудился, не потерялся, ему вот такое кольцо и нацепляют под жабры или под хвост. Ну и, конечно, на колечке пишут. Кто он, откуда, какого возраста, какой национальности…

– Значит, и тут написано? – спросил Гераськин.

– Определенно написано, – сказал Захаров. – А ну, посмотрите.

Все наклонились, но прочитать надпись никому не удалось… Буквы, которые были высечены на маленьком серебряном колечке, им приходилось встречать только на бортах иностранных пароходов в плавании или на затонувших кораблях на дне моря.

– Эге, – засмеялся Гераськин, – да наш кот никак интурист?

Старичок, который до сих пор стоял в стороне и прислушивался к разговору, подошел ближе и сказал:

– Разрешите, товарищи, я прочитаю. Я знаю немножко французский язык.

Но прочитать и ему не удалось.

– Нет, без очков не могу, – сказал он.

– Давай, Захаров, – сказал Якубенко, – неси своего кота в институт, там без очков прочитают.

* * *

Строгий швейцар не пропустил в институт ни Гераськина, ни Якубенку. Проскользнуть в ворота с Захаровым удалось только одному старичку. В институтском дворе Захарова встретил высокий человек в белом халате. Это был известный профессор, ученый ихтиолог, директор института.

Захаров, волнуясь, рассказал ему, в чем дело.

– Отлично сделали, что поймали нам меченого кота, – сказал профессор… Тут профессор увидел колечко и пальцем даже щелкнул:

– Батюшки, метка-то конца прошлого столетия! Сорок лет уже метят рыб серебряными пластинками на проволочках, а этот кот плавает себе преспокойно со старинным кольцом.

– Ну, товарищ водолаз, – обратился профессор к Захарову, – должен вас поздравить: по колечку мы теперь узнаем возраст кота, неизвестный до сих пор науке. Рыбьи года узнавались обычно по костям, но у морских котов, лисиц и акул вместо костей хрящи, и узнать их лета невозможно было. Несите сорокалетнего путешественника в помещение, там мы узнаем, чей он и откуда.

Кота принесли в лабораторию. Профессор вооружился лупой и блестящим острым ланцетом ловко одним ударом отделил колечко от перепонки плавника.

– «Плимут № 547», – прочитал профессор короткую надпись на колечке. Не говоря больше ни слова, профессор достал с полки потрепанные и запыленные английские газеты и журналы и начал их перелистывать, искать что-то.

– Нашел! – сказал он наконец, ткнув пальцем в пожелтевшую страницу. – «Объявление», – прочитал он и с улыбкой посмотрев на Захарова, стал читать дальше: «Лицо, обнаружившее морского кота № 547, выпущенного биологической станцией, просим сообщить по указанному на кольце адресу в город Плимут, с обозначением времени поимки и прочих данных, указав при этом свой точный адрес, по которому королевская станция вышлет ему пятнадцать английских фунтов».

Захаров усмехнулся, взглянул через плечо на старичка и сказал:

– Будут вам окуляры.

– Что такое? – удивился профессор. – Какие это окуляры?

Захаров, засмеявшись, рассказал профессору, какой это невежливый королевский кот и как он несознательно вел себя в трамвае и по дороге в институт.

И заодно рассказал все злоключения и как по ошибке он принял этого кота за морскую лисицу.

В эту минуту, уговорив после долгого спора упрямого швейцара, в лабораторию ворвались Якубенко и Гераськин.

– Тише грохочите, – сказал Захаров и представил профессору своих товарищей.

– Вы что, также рыбами интересуетесь? – спросил профессор, пожимая их большие обветренные руки.

– Нет, – сказал Якубенко.

– Это Захаров рыбовед у нас, – сказал Гераськин. – Всё рыбками увлекается, не пьет, не ест, на берег не ходит. А тут вот еще вместо лисицы кота поймал.

– А разве это плохо? – сказал профессор. – Ведь ваш товарищ – самый настоящий энтузиаст. Человек, который увлекается, фантазирует, ошибается, но учится даже на ошибках… Вы знаете, как Владимир Ильич говорил, что фантазия есть качество величайшей ценности. Энтузиасты, товарищи, нам нужны. И у нас их, по счастью, немало. А вот за границей это, племя, надо прямо сказать, вымирает. Вот еще пять-шесть лет тому назад выпустили мы таким же манером несколько опытных рыб, и серебряные пластинки на спинные плавники привязали, и на всех европейских языках надписи сделали. И хоть бы что. Представьте себе, только один-единственный ершик домой вернулся. Да и того выловили где-то возле сардинских берегов моряки с нашего советского угольщика.

Профессор повернулся к Захарову и крепко пожал ему руку.

– Разрешите, товарищ Захаров, горячо поблагодарить вас от имени нашей советской науки. С сегодняшнего дня мы считаем вас нашим постоянным корреспондентом. Продолжайте в том же духе. Изучайте морское дно, ловите все, что вам покажется интересным, и сачком, и сетями, и голыми руками, и за жабры, и за хвост, и за что попало…

– Вы ему, товарищ профессор, потрудней что-нибудь задавайте, – сказал Гераськин, – в случае чего мы с Якубенкой поможем.