Текст книги "Том 2. Стихотворения"

Автор книги: Константин Бальмонт

 
Она была в кого-то влюблена.
Дышал Апрель. И зелень молодая
Была светло-девически-нежна.
 
 
Узорность облачков, воздушно тая,
В лазури утопала, как мечты,
Сирень пьянила воздух, расцветая.
 
 
И девушка, в расцвете красоты,
На утре дней, смотря прозрачным взором,
Преображала все свои черты.
 
 
Душа светилась свадебным убором,
И нежная все делалась нежней,
Влюбленность облекала легким флером.
 
 
О, девушка, ты в светлой зыби дней,
Средь вод, где волны только закипают,
Баюкают мельканием огней.
 
 
И пусть мечты с другим тебя сливают,
Пусть я тебе далекий и чужой,
Мои слова твой сон не прерывают.
 
 
К твоей душе я льну своей душой,
С тобой я слит, как луч с лучом, согласный,
Как свет в волне, я нежно, вольно твой.
 
 
Люблю тебя, люблю, мой сон прекрасный!
 

 
Мне грустно, Поэт Ты пойми не весталка я,
И нет, не русалка я, лунно-холодная
Я только любовница, бледная, жалкая
Я – греза Поэта, я – в мире безродная.
 
 
Меня ты поманишь, капризный, но вкрадчивый,
Я тотчас к тебе из-за Моря спешу,
Стараюсь быть кроткой, послушной, угадчивой,
Тобою одним и свечусь, и дышу.
 
 
Глазами в глаза проникаю бездонные,
Любви ты захочешь, – целую тебя,
Как жемчуг, сплетаю созвучья влюбленные,
Устанешь, – страдаю, и таю, любя.
 
 
Захочешь, – с тобой я, захочешь, далеко я,
Все, все, что ты хочешь, тебе отдаю,
Но только с тобой – я всегда одинокая,
И я без тебя – одиноко пою.
 
 
Ты нежен, Поэт, ты с душою воздушною,
Но нет мне слияния даже с тобой,
Понять ты не можешь подругу послушную,
Хоть часто даришь мне венок голубой.
 
 
Ты все ж, хоть Поэт, устаешь от мечтания,
Сливаешься с жизнью людскою – изношенной.
И нет мне слияния, вечно изгнание,
Я – греза, я – призрак любовницы брошенной.
 

 
О, люди, жалко-скучные, о, глупые затейники,
Зачем свои мечтания в слова вложили вы?
Вы ходите, вы бродите, по селам коробейники,
Но все людские вымыслы поблекли и мертвы.
 
 
Словами захватали вы все радости желанные,
Все тайное лишили вы светло-заветных чар.
И травы грубо топчете, и бродите, обманные,
И, сгорбленные, носите непрошенный товар.
 
 
Торгуете, торгуетесь, назойливо болтаете,
Ступая, убиваете безмолвные цветы.
И все, что в мысли просится, на деньги вы считаете,
И в сердце оставляете проклятье пустоты.
 
 
О, скупщики корыстные, глядельщики бесстыдные,
Оставьте нас, – ужели ж вам мало городов?
Луга мои, мечты мои, неслышные, невидные,
Найду ли для любви моей нетронутых цветов!
 

 
О, серая птичка, с глазами печальными, черными,
И с грудкою алой, точно в крови, —
Не бейся о клетку, с углами ее, с прутьями железными, узорными,
В клетке – живи
 
 
Ты бьешься, ты бьешься Ужели еще ты не знаешь всемирной законности?
Кто сеть расставляет, тот в клетке умеет держать.
О, серая птичка, не бейся, подчинись непреклонности,
Научись – даже в клетке, звенеть и дышать.
 

В ней есть что-то лебединое,

Лебединое, змеиное,

И поет мечта несмелая: —

Ты ужалишь, лебедь белая?

Б. ***

1

 
Мне нравятся нежные лепеты сказки,
И юность, и флейты, и ласки, и пляски,
И чуть на тебя я взгляну, – я ликую,
Как будто с тобой я мазурку танцую.
 

2

 
Я люблю из женщин тех,
В чьих глазах сверкает смех
Оттого и без огня
Зажигаешь ты меня.
 

3

 
Я люблю. И разве грех,
Что в тебе люблю я смех?
Утро можно ль не любить?
Солнце можно ли забыть?
 

4

 
Ты вся мне воздушно-желанна,
Ты вся так расцветно-нежна.
Ты – май. Неужели же странно,
Что весь пред тобой я – весна.
 

5

 
Ты вся мне воздушно-желанна,
Так как же тебя не любить?
Ты нежная польская панна,
Так как же мне нежным не быть?
 

6

 
Люди скрывают в себе боязливо
Нежное слово – люблю.
Глупые. Ежели сердце счастливо,
Разве я счастьем своим оскорблю!
 

7

 
В душе моей были упреки, ошибки,
Но ты предо мной, улыбаясь, предстала, —
И вдруг я услышал певучие скрипки,
И мы закружились в веселии бала.
 

8

 
В душе моей темное что-то боролось,
В душе моей было угрюмо, пустынно.
Но я услыхал твой девический голос,
И понял, как может быть сердце невинно.
 

9

 
Отчего душа проснулась?
Я спросил, тревожный, знойный,
Ты безмолвно усмехнулась,
И умчал нас танец стройный.
 

10

 
Это счастие откуда?
Но опять, одной улыбкой,
Ты сказала: «Радость чуда».
И помчал нас танец зыбкий.
 

11

 
Душа полна растроганности кроткой,
Я в сад вошел, и осчастливлен был
Нежданно-нежною находкой:
Вдруг вижу, вот, я полюбил.
 

12

 
Я нашел, весь пронзенный лучами, цветок,
И как тучка на небе, я медлю и таю,
Так желанен мне каждый его лепесток,
Что, смотря на расцвет, я и сам расцветаю.
 

13

 
В тебе музыкальные сны,
Зеркальность бестрепетных взоров,
Сверканье певучей струны,
Согласье манящих узоров.
 

14

 
Ты вся – светловодный ручей,
Бегущий средь мягких излучин,
Твой взор – чарованье лучей,
Твой смех упоительно-звучен.
 

15

 
Ты свет примирительный льешь,
Но вдруг, словно в ткани узорной,
Ты прячешься, дразнишь, зовешь,
И смотришь лукаво-задорной.
 

16

 
Будь вечно такою счастливой,
Что, если узнаешь ты горе,
Лишь легкой плакучею ивой
Оно б отразилось во взоре.
 

17

 
Когда ты в зеркальности чистой
Допустишь хоть трепет случайный,
В душе моей лик твой лучистый
Все ж будет бестрепетной тайной.
 

18

 
Я тебя сохраню невозбранно,
И мечты, что пленительно-юны,
О, воздушная польская панна,
Я вложу, в золотистые струны.
 

19

 
Когда ты узнаешь смущенность,
О, вспомни, что, нежно тоскуя,
Тебе отдавая бездонность,
В ответ ничего не прошу я.
 

20

 
Нежное золото в сердце зажглось.
Если кто любит блистающий свет,
Как же он Солнцу поставит вопрос?
В самой любви есть ответ.
 

21

 
О, Польша! Я с детства тебя полюбил,
Во мне непременно есть польская кровь:
Я вкрадчив, я полон утонченных сил,
Люблю, и влюблен я в любовь.
 

22

 
Твой нежный румянец,
И нежные двадцать два года —
Как будто ты танец
Красивого в плясках народа!
 

Нинике

 
Спи, моя деточка, глазки свои закрывая,
Спи, моя девочка, птичка моя полевая,
Светлоголовка, усни, хорошо тебе будет,
Спи, моя деточка, Бог тебя завтра разбудит.
 
 
Птичке своей Он навеет воздушные грезы,
Сплел колыбель ей он нежно из листьев березы,
Сон наклонился с дремотой, и шепчет сквозь ветку:
Есть ли здесь деточка? Я убаюкаю детку.
 
 
Спит ли здесь деточка в мягкой своей колыбельке?
Славно ли деточке в теплой уютной постельке?
Спи, моя девочка, глазки свои закрывая,
Спи, моя деточка, птичка моя полевая.
 

1

 
Белесоватое Небо, слепое, и ветер тоскливый
Шелесты листьев увядших, поблекших в мелькании дней.
Шорох листвы помертвевшей, и трепет ее торопливый,
Полное скорби качанье далеких высоких стеблей.
 
 
Степь за оградою сада, просторы полей опустелых,
Сонные мертвые воды затянутой мглою реки,
Сказочность облачных далей, безмолвных, печальных, и белых,
Шелесты листьев увядших, их вздохи, и лепет тоски.
 
 
Смутная тайна мгновений, которые вечно стремятся,
Падают с призрачным звоном по склонам скалистых времен,
Осени саван сплетают, и траурной тканью ложатся,
Зимний готовят, холодный, томительный, длительный сон.
 

2

 
На кладбище старом пустынном, где я схоронил все надежды,
Где их до меня схоронили мой дед, мой отец, мой брат,
Я стоял под Луной, и далеко серебрились, белели одежды,
Это вышли из гроба надежды, чтобы бросить последний свой взгляд.
 
 
На кладбище старом пустынном, качались высокие травы,
Немые, густые, седые и сердце дрожало в ответ.
О, надежды, надежды, надежды, неужели мертвы навсегда вы?
Неужели теперь вы мне шлете замогильный, прощальный привет?
 
 
На кладбище старом пустынном, – услышал ответ я безмолвный, —
Ты сам схоронил нас глубоко, ты сам закопал нас навек.
Мы любили тебя, мы дышали, мы скользили, как легкие волны,
Но твое охладевшее сердце отошло от сияющих рек.
 
 
На кладбище старом пустынном, в безвременье ночи осенней,
За нами приходишь ты поздно, отсюда закрыта стезя.
Посмотри, все короче минуты, посмотри, все мгновенной, мгновенней
В истечении Времени брызги, – и продлить нам свиданье нельзя.
 
 
На кладбище старом пустынном, с сознанием, полным отравы,
Под мертвой Луною, сияньем, как саваном, был я одет.
И мгновенья ниспали в столетья, и качались высокие травы,
И отчаянье бледно струило свой холодный безжизненный свет.
 

 
Я сидел с тобою рядом,
Ты была вся в белом.
Я тебя касался взглядом,
Жадным, но несмелым.
 
 
Я хотел в твой ум проникнуть
Грезой поцелуя.
Я хотел безгласно крикнуть,
Что тебя люблю я.
 
 
Но кругом сидели люди,
Глупо говорили.
Я застыл в жестоком чуде,
Точно был в могиле.
 
 
Точно был в гробу стеклянном,
Где-то там – другие.
Я – с своим виденьем странным,
В сказке летаргии.
 
 
И твои глаза горели
В непостижной дали.
Но мои сказать не смели,
Почему мерцали.
 
 
Ты – невеста, ты – чужая,
Ты и он – мечтанья.
Но застыл я, твердо зная,
Что любовь – страданье.
 
 
Вижу, вижу, как другого
Счастье ослепило.
Я утратил силу слова,
Но сильна могила.
 
 
Кто узнал с другим слиянье,
Тем не возродиться.
Я застыл, как изваянье,
Знаю, нам не слиться.
 
 
Смерть свои соткала сети,
Смерть непобедима.
Если есть любовь на свете,
Ты лишь мной любима!
 

 
За наше «Когда-то» – последний привет.
И больше ни мысли, ни памяти нет.
 
 
Что было, то было. Что будет, не ждет.
И Солнце все дальше и дальше идет.
 
 
В разбеге прибоя таится отлив.
Но море рокочет, и рокот красив.
 
 
Мы счастливы были безумьем любви.
Минутным, неверным меня не зови.
 
 
Я нежен, я верен отшедшей мечте.
Но вот уже эти признанья – не те.
 
 
Я счастлив – я светел – один – как звезда.
Не помни. Не думай. Прощай. Навсегда.
 

 
Нет, наша встреча не случайна,
И помню я твое лицо,
Меж нами дремлющая тайна,
Душа душе дала кольцо.
 
 
И нет в словах определенья
Для этой тайны, что вдвоем
Через потоки измененья
Мы не роняя пронесем.
 
 
И наших чувств не называя,
Затем, что им названья нет,
Мы будем светлы – вспоминая,
И созерцая тайный свет.
 

 
Быть может через годы, быть может через дни,
С тобой мы будем вместе, и будем мы одни.
 
 
И сердце сердцу скажет, что в смене дней и лет,
Есть вечный, негасимый, неуловимый свет.
 
 
Он был у нас во взорах, названья нет ему,
Он будет снова – знаю, не зная, почему.
 
 
Но мы, переменившись во внешностях своих,
Друг другу молча скажем, глазами, яркий стих.
 
 
Мы скажем: Вот, мы вместе. Где жизнь? Где мир? Где плен?
Мы – жизнь, и в переменах для сердца нет измен.
 
 
Еще, еще мы скажем, но что, не знаю я,
Лишь знаю, что бессмертна любовь и жизнь моя.
 
 
Лишь знаю – побледнею, и побледнеешь ты,
И в нас обоих вспыхнут, лишь нами, все черты.
 

 
Ты пришла, как приходит весна,
Расцвела, как весенний цветок.
И в душе у меня тишина,
Хоть теперь от тебя я далек.
 
 
Тишина и созвучие строк,
И дрожанье, и пенье мечты.
Ты нежна, как воздушный намек,
Ты нежна, как ночные цветы.
 
 
Сердце хочет всегда Красоты,
Мысли жаждут цветов и зимой.
Ты была и останешься – ты,
Я в минувшем и будущем твой.
 
 
Мне не страшно быть порознь с тобой,
И звучит и не молкнет струна.
Ты под снегом, цветок голубой,
Но уж близко вторая весна.
 

 
Я вновь хочу быть нежным,
Быть кротким навсегда,
Прозрачным и безбрежным,
Как воздух и вода.
 
 
Безоблачно прекрасным,
Как зеркало мечты,
Непонятым и ясным,
Как небо и цветы.
 
 
Я вновь хочу быть сонным,
Быть в грезе голубой,
И быть в тебя влюбленным,
И быть всегда с тобой.
 

 
Серебряные звезды, я сердце вам отдам,
Но только вы скажите – вы что ночным цветам
Сюда сияньем льете, сияя вечно там?
 
 
Серебряные мысли полночной тишины,
Вы нежны и нарядны на Празднике Весны,
Но что в вас тайно дышит? Какие в звездах сны?
 
 
Серебряные воды просторов неземных,
В зеркальностях Природы какой поете стих?
Вселенские озера! Потоки вод живых!
 
 
Так молча звезды с сердцем старался я сплести,
Душой своей вздыхая у Млечного Пути,
И талисман мечтая меж дружных звезд найти.
 
 
Я спрашивал, я слышал незримую струну,
Забыл, глядел ли в Небо, в свою ли глубину,
Но я любил, лелеял влюбленность и Весну.
 
 
Душа моя дрожала от пенья тайных строк,
В душе моей раскрылся неведомый цветок,
Узнать его названье я никогда не мог.
 
 
Но весь я полон пенья, сиянья странных снов,
О, праздник обрученья Небес и лепестков,
О, таинство венчанья созвездий и цветов!
 

 
Светлый голос мандолины сладкой лаской прозвучал.
Точно кто-то поцелуй мой с поцелуем обвенчал.
 
 
Точно кто-то, властным словом, вызвав к жизни брызги струй,
Дал им литься, дал им слиться в долгий влажный поцелуй.
 
 
О, Неаполь! Волны Моря! Афродиты колыбель!
Легкий звон растет, лелея. Веет млеющий Апрель.
 
 
Белый снег в горах растаял, блеском влажности плывет.
Капля с каплей тесно слиты, ключ звенит, и ключ зовет.
 
 
Возвеличились, запели, закипели ручейки,
И в русле, как в колыбели, стало тесно для реки.
 
 
И река, в своем стремленьи, впала в Море, в блеск и гул,
В пенной зыби, в смутном пеньи, призрак ласковый мелькнул.
 
 
Губы нежный цвет коралла, очерк бледного лица,
Струи, струи, поцелуи, струи, струи, без конца.
 
 
Сладкий голос мандолины, Итальянский светлый сон,
Нежный с нежным, близок мысли, юный с юным, в Жизнь влюблен.
 

 
Вновь и вновь струятся строки
Звучно-сладостных стихов,
Снова зыблются намеки,
Вновь ищу во тьме грехов.
 
 
Темной ночью, глухо спящей,
Еле слышно в сад иду,
И под чащей шелестящей
С красотою речь веду.
 
 
«Красота моя, ты любишь?
Если любишь, будь моей».
«Милый, ты меня погубишь,
Милый, милый, пожалей».
 
 
Миг борьбы взаимно-нежной,
Спешный, слышный стук сердец,
Свет незримый, свет безбрежный, —
О, блаженство! Наконец!
 
 
Мглой ночною, черноокой,
Много скрыто жгучих снов.
«Милый, милый, ты – жестокий!»
В оправданье нужно ль слов?
 
 
Тот, кто любит, разве губит,
Раз желанное берет?
Он лишь нежит, он голубит,
В сердце мед он сладко льет.
 
 
И не ночью ли глубокой,
О, блаженство красоты,
Под лазурью звездоокой
Дышат нежные цветы?
 
 
Не во тьме ли, опьяненный,
Мглу поит ночной цветок,
Не жалея, что влюбленный,
Наконец, раскрыться мог?
 

 
Легкий лист, на липе млея,
Лунный луч в себя вобрал.
Спит зеленая аллея,
Лишь вверху поет хорал.
 
 
Это – лунное томленье,
С нежным вешним ветерком,
Легкость ласк влагает в пенье
Лип, загрезивших кругом.
 
 
И в истоме замиранья
Их вершины в сладком сне
Слышат лунное сиянье,
Слышат ветер в вышине.
 
 
Свет Луны и ветер вешний,
Бледный ландыш спит в тени,
Грезя, видит сон нездешний,
Дню хранит свои огни.
 
 
Полон зыблемого звона,
Легкой грезы и весны,
С голубого небосклона
Принимает луч Луны
 
 
Лик Луны, любовь лелея,
Мир чарует с высоты.
Спит зеленая аллея,
Спят деревья и цветы.
 

 
О забытом трубадуре, что ушел в иной предел,
Было сказано, что стройно он слагал слова и пел
И не только пел он песни, но умел их записать,
В знаки, в строки, и в намеки жемчуг чувства нанизать.
 
 
Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
Эти звоны, перезвоны двух сердец, попавших в плен.
Я их вижу, знаю, слышу, боль и счастье их делю,
Наши струны вечно-юны, раз поют они. «Люблю».
 
 
Мертвый замок, долгий вечер, мост подъятый, рвы с водой,
Свет любви, и звон мгновенья вьются, льются чередой.
Нет чужих, и нет чужого, нет владык, и нет рабов,
Только льется серебристый ручеек напевных слов.
 
 
О, ручей, звончей, звончее. Сердце просит, мысль зовет.
Сердце хочет, мысль подвластна, власть любви – как сладкий мед.
Эта власть раба равняет с самой лучшей из цариц.
Взор темнеет, сказка светит из-под дрогнувших ресниц.
 
 
Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
Сколько пышных стран раскрылось в двух сердцах средь темных стен.
Раб – с царицей, иль рабыня наклонилась к королю?
О, любите, струны юны, раз поют они «Люблю»!
 

Черная оправа

Свадьба настала для Света и Тьмы

Hицше

 
Яйцевидные атомы мчатся. Пути их – орбиты спиральные.
В нашем видимом явственном мире незримая мчится Вселенная,
И спирали уходят в спирали, в незримости – солнца овальные,
Непостижные в малости земли, планетность пылинок бессменная.
 
 
Сочетанья, сплетенья, круженье потока сокрыто-мальстрёмного,
Да и нет этих атомов зыбких, в слияньи с эфирным течением,
Пляски дикого смерча, циклона, безмерно-бездонно-огромного,
Изначальное празднество чисел, закрученных сложным стремлением.
 
 
В чем их цель, в чем их смысл, этих плясок, зачем коловратность бессменная,
Не дознались Индийцы, Китайцы, не ведала мудрая Греция,
И о смысле их шабаша знает надменная мысль современная
Так же мало, как старые песни, наивные песни Лукреция.
 
 
Но несчетности атомов мчатся. Вселенная дышит Вселенными,
Несосчитанность явностей наших с бездонной Незримостью скована,
И желанно ли нам, нежеланно ль быть вакхами, будучи пленными,
Но кружиться должны мы, должны мы – зачем?  – нам узнать не даровано.
 

 
Довременно Доброе Начало,
Довременно и Начало Злое.
Что сильнее, – Мысль мне не сказала,
Лишь одно известно мне: – Их двое.
 
 
Гений неразлучен с темным Зверем,
Лик Огня – в эбеновой оправе,
Веря в Бога – в Дьявола мы верим,
Строим Замок – быть при нем канаве.
 
 
Ты дрожишь, облыжное Мечтанье,
Как собака под хлыстом владыки?
Маятника лживое болтанье,
В Замке – песни, в подземельи – крики.
 
 
Маятник – прикованный и медный,
Мечется и вправо он и влево,
Эта сказка – кажется мне бледной,
Я дрожу от бешеного гнева.
 
 
Я дрожу – и Мысли нет исхода,
Раз я светлый – весь мой мрак откуда?
Красота – в объятиях урода,
Бог Христос – и рядом с ним Иуда.
 
 
Тут и Чудо – Мысли не поможет,
Потому что разум мой – не чувство,
Потому что Мысль играть не сможет,
И не прячет доводов в Искусство.
 
 
Если Мир – как Мир – противоречье,
Я не знаю, чем он разрешится.
В Вавилоне – разные наречья,
И всезрящей башне – ввысь не взвиться.
 
 
Умствователь нищий, я слабею,
Предаюсь безумному Поэту,
Боль зову я правдою своею,
В темной Ночи песнь слагаю Свету.
 

 
Снова Тень, и снова Дьявол, снова Тень, и снова боги,
Снова тягость перекрестков, и несчетные дороги.
Будет, будет. Надоело. Есть же мера наконец.
Если жалкую повторность ты не видишь, ты – глупец.
 
 
Или нужно в самом деле нам вздыхать, бледнеть всечасно?
Даже глупая ищейка устает искать напрасно.
И тогда ее хозяин прочь с собой ведет домой:
И не скажет: «Псу – усталость!» И не скажет: «Отдых – мой!»
 
 
Нет, собаку холит, кормит – кто идет за красной дичью.
Это только справедливость, тут и места нет величью.
Мы же, люди, кто мы? Что мы? – Кто не слеп, тот сам суди: —
Мы – охотник, мы – собака, или – зверь с копьем в груди?
 
 
Выбирайте. Только, братья, раз хотите вы лохмотий,
Я вам больше не товарищ, здесь, на этом повороте.
Брама, Вишну, Сива, Эа, Мирри-Дугга, Один, Тор,
Витцлипохтли, маски, маски, это все сплошной позор.
 
 
В лабиринтах ли Индийских, или в бешеной Валгалле,
На уступах пирамидных Мексиканских теокалли,
Всюду – Демону в угоду – истязание умов,
Трепет вырванного сердца, темный праздник, темный ров.
 
 
Жертва, жертва, нож вонзенный, ужас взора, кровь из груди,
Растоптанье, оскверненье, одураченные люди.
Прочь, кошмары, Ночь провальна, прочь, Дракон, и прочь, Змея,
Я люблю одну бездонность, это – Воля, это – Я.
 
 
Вера в Тени это только – мозговая паутина,
Призрак Дьявола – попутчик Привиденья-Исполина.
Против этих двух Бактерий прибегаю я к Лучу: —
Нет их больше! Нет их больше! Больше Чудищ не хочу!
 

 
Когда я думаю, как много есть Вселенных,
Как много было их, и будет вновь и вновь, —
Мне Небо кажется тюрьмой несчетных пленных,
Где свет закатности есть жертвенная кровь.
 
 
Опять разрушатся все спайки, склейки, скрепы,
Все связи рушатся, – и снова будет Тьма,
Пляс жадных атомов, чудовищно-свирепый,
Циклон незримостей, стихийная Чума.
 
 
И вновь сомкнет, скует водоворот спиральный,
Звено упорное сложившихся планет,
И странной музыкой, безгласной и печальной,
В эфирных пропастях польется звездный свет.
 
 
И как в былые дни, чтоб прочным было зданье,
Под основание бывал живой зарыт,
В блестящих звездностях есть бешенство страданья,
Лучист Дворец Небес, но он из тяжких плит.
 

 
Мучительная слитность
Волны с волной, волны с волной, в туманной неразрывности.
Томленье, беззащитность
Всех наших дум, всем наших снов, во всей их страшной дивности.
 
 
Волна волной быть хочет,
Но прочь уйти от прочих волн никак нельзя в Безбрежности.
И сердцу ум пророчит,
Что каждый миг, что каждый луч есть отблеск Безнадежности.
 

 
Волны морей, безпредельно – пустынно – шумящие,
Бог Океан, многогласно – печально – взывающий,
Пенные ткани, бесцельно – воздушно – летящие,
Брызги с воздушностью, призрачно – сказочно – тающей.
 
 
Горькие воды, туманно – холодно – безбрежные,
Долгий напев, бесконечно – томительно – длительный.
Волны морей, бесконца – бесконца – безнадежные,
Бог Океан, неоглядно – темно – утомительный.
 

 
Изначально горенье Желанья,
А из пламени – волны повторные,
И рождаются в Небе сиянья,
И горят их сплетенья узорные.
 
 
Неоглядны просторы морские,
Незнакомы с уютом и с жалостью,
Каждый миг эти воды – другие,
Полны тьмою, лазурностью, алостью.
 
 
Им лишь этим и можно упиться,
Красотою оттенков различия,
Загораться, носиться, кружиться,
И взметаться, и жаждать величия.
 
 
Если ж волны предельны, усталы,
В безднах Мира, стеной онемелою,
Возникают высокие скалы,
Чтоб разбиться им пеною белою.
 

 
Мудрецы говорят: описать нам Его невозможно,
Трижды темная Тайна, хоть Он – ослепительный Свет.
 
 
Лишь скажи утвержденье, – оно уж наверное ложно,
Все реченья о Нем начинаются с возгласа: «Нет».
 
 
Нет в Нем скорби, ни жизни, ни смерти, ни снов, ни движенья,
Но, скорбя со скорбящим, с живущим живет Он как брат.
 
 
И повсюду, во всем, ты увидишь Его отраженья,
Он в зрачках у тебя, Он твой первый, последний твой взгляд.
 
 
Не терзайся, душа, если речь рассказать неспособна
То, что, будучи Словом, бежит от несчетности слов.
 
 
Капля каждая – видишь – играет и искрится дробно,
И не капле явить Океан, без теснин берегов.
 
 
Мудрецы – говорят. Но не медли, душа, с мудрецами,
Если хочешь побыть с тем, Кто в каждой песчинке пустынь.
 
 
Видишь – горы горят снеговыми своими венцами?
Их молчанье – с душой, их молчанье есть область святынь.
 
 
Лишь вступи в этот мир, или пенью внимай Океана, —
Ты вздохнешь и поймешь, что беседует Кто-то с тобой,
 
 
И закроется в сердце глубокая алая рана,
И утонет душа в Белизне, в глубине голубой.