Текст книги "Многоликое средневековье"

Автор книги: Константин Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Сир Пфальцский, совсем старый и немощный, очень важно произнес следующие слова: «Так как по своей старости и слабости я не могу отправиться в крестовый поход лично, то клянусь перед Богом, дамами и фазаном, что вместо себя я отправлю одного из своих сыновей с четырьмя вооруженными людьми и буду содержать их на жалованьи в течение одного года и одного дня».

Так были произнесены присутствующими различные обеты.

Обходя гостей при трубных звуках, герольд подошел к тевтонскому рыцарю, белый плащ которого с черным крестом и пегая лошадь мелькали утром между прибрежными ивами. Он был в высшей степени серьезен и как будто погружен в мрачные мысли. Герольд обратился к нему с предложением произнести обет именем фазана. Он встал, закутанный в свой плащ, и суросама смерть! Золото ценилось дешевле железа, даже женщины снимали с себя свои драгоценности, чтобы жертвовать их на освобождение святых мест, и в казне, собранной на это предприятие, лежали груды серебра и золота, как груды виноградных ягод в тисках! Нет, слезы Святой церкви столь же бесплодны, как и семя, брошенное в степной песок; пора борьбы позабыта, и защитников Креста приобретают ничтожными уловками, разжигая плотские вожделения!.. Не извлекайте из ножен вашего меча, сир Рюбенталь… Придет время обнажить его в присутствии сарацин… Не грозите мне жестами… Тот не боится ни дерева, ни стали, кто говорит во имя Господа сил, а Он вдохновляет меня в настоящую минуту и говорит моим именем!.. Этот Всемогущий Бог полон милосердия и благости. Он сострадает слабостям людей и прощает их ошибки!.. Но Он поражает и уничтожает того, кто совращает своих ближних с пути спасения! Ты слышишь меня, пфальцграф? Среди сеньоров, подвластных Палатинату, мои глаза напрасно ищут того, кто должен был бы явиться сюда первым, – сира Риффенаха».

«Риффенаха! – сказал хозяин тихим голосом, в таком смущении, как будто бы он увидел тень св. Бернарда. – Риффенаха? Рыцаря-стеколыцика, живущего в лесах Форальберга? В минувшую Пасху он отказался принести мне ленную присягу… Как же я могу заставить его прийти сюда, на это пиршество? Ни один князь из швабского дома, даже сам император, не отважился проникнуть в те горы, где он собрал в тени своих горнил всех разбойников Палатината. Говорят, что он занимается там делами, достойными осуждения, чтобы иметь возможность выделывать те чудные произведения, которые продаются по высокой цене во всей Германии. Говорят, что он осмеливается хулить Святой Крест и отрицать божество Христа…»

«Я знаю этого Риффенаха, – прервал его тевтонский рыцарь. – Я знаю, что он стоит на дороге к погибели; но овцу эту еще можно загнать в овчарню. Добрый пастырь должен спешить, так как Риффенах смеется над верными, собирающимися в святое предприятие, а такой пример слишком опасен для веры. Что будет, если он откроет у себя убежище для всех вассалов, которые не откликнутся на призыв к священной войне и будут убегать к нему из боязни идти в Святую землю?.. Сегодня же, до окончания настоящего вечера, я буду в замке Риффенаха!»

«В замке Риффенаха!» – воскликнули все присутствующие, из которых каждый едва осмеливался произнести это имя.

«Да, – ответил рыцарь духовного ордена. ~ Я понесу к нему Слово Божие! Я верну его на путь спасения, если только он не сделался вассалом сатаны. Но нет! Благодать должна действовать! Прощай, пфальцграф… Мы увидимся в Шпейе-ре, где сойдутся крестоносцы, и я приду туда не один!»

Сказав это, он покинул пиршественную залу, прошел через двор, и скоро на подъемном мосту послышался топот пегой лошади.

Прошло много времени, но никто из гостей не прерывал молчания: все были взволнованы только что сказанной речью. Все, даже недоброжелательно относившиеся к священному предприятию, раскаивались и давали разные обеты. Пфальцграф и тот был также довольно смущен, так как и он бь!л задет мимоходом в речи тевтонского рыцаря, хотя имел самое хорошее, святое намерение.

Вместо того, чтобы слушать легенды жонглеров и их любовные баллады, как это всегда бывает в конце княжеских пиров, все общество разошлось потихоньку, и скоро замок погрузился в свою обычную тишину.

Между тем тевтонский рыцарь ехал по равнинам Палатината. Вот он оставил в левой стороне Глюкштадтский пруд, и последние лучи солнца догорали на соснах Форальберга, когда он прибыл к подножию горы, которой так боялись все добрые люди, все крестьяне окрестных мест.

В самом деле, сир Риффенах вел жизнь странную в такой степени, что изумлял всех. Хотя все чужестранцы принимались в его владениях очень хорошо, хотя его вассалы и работники жили прекрасно и последние получали отличное жалованье, он показывался перед ними только по ночам. Обходя в эту пору все свои горнила, он заправлял работами и придавал стеклу такие фантастические формы, что их считали делом какого-нибудь адского духа; то он сам дул в раскаленные трубки, то собственноручно разбивал прекраснейший сосуд, как будто не желая, чтобы он доставлял удовольствие людям, которых он вообще ненавидел и презирал.

Он стал вести такой образ жизни, возвратившись из долгих странствий по Франции, Англии, Кастилии и Италии. Он не принимал у себя никого из своей знатной родни и отказывал в каком бы то ни было почтении пфальцграфам, от кото^ рых зависел его феод. Для поддержания своих прав он организовал своих товарищей по занятию в своего рода военный отряд, и они колотили не на шутку вассалов пфальцграфа.

Чтобы обезопасить себя на случай непредвиденного нападения, сир Риффенах укрепил свой замок, хотя в нем не было подъемного моста, а только крепкая опускная железная решетка в воротах (см. первый очерк). Крутые тропинки, которые вели в замок, могли быть отрезаны для поднимающихся по ним в одно мгновение ока; стоило только затрубить тревогу сторожевым людям, стекольщикам или дровосекам, сторожившим по склонам и оврагам Форальберга.

Вот по таким-то тропинкам, на которых лежали и огромные стволы деревьев, и куски скал, пробрался тевтонский рыцарь в замок Риффенаха. Стража не подала никакого сигнала о его прибытии, так как в этом месте совсем не опасались одинокого путника, обращая большое внимание лишь на толпы вооруженных людей.

Уже наступила ночь, но ни одна звездочка не выглядывала между серыми тучами, бежавшими по небу. При свете, исходившем из горнил, можно было ясно различить почерневшие стены замка. Густой дым, вырывавшийся из них и днем и ночью, так иссушил соседние деревья, что их можно было сравнить с теми освященными ветками, которые добрые люди вешают на стенах своих хижин, чтобы предохранить их от грома.

В этом месте не было слышно никакого шума, кроме треска пламени. Здесь не встречалось ни одной живой души, кроме разве стекольного рабочего, тень которого вырастала и растягивалась вдоль багряных стен, когда он шел за сосновыми иглами или сухими сучьями виноградной лозы, собранными в такие огромные кучи, которых было бы совершенно достаточно, чтобы сжечь всех колдунов Палатината.

Увидя такого рабочего сквозь железные прутья решетки, тевтонский рыцарь затрубил в свой рог из слоновой кости. Рабочий подошел к решетке и глухим голосом спросил посетителя:

«Кто трубит в такой поздний час перед замком Риффенаха? Должно быть, это слуга, разыскивающий ищеек или заблудившихся животных?»

Тевтонский рыцарь ответил отрицательно.

«Во всяком случае, – продолжал рабочий, прислушиваясь к звону рыцарского вооружения, – это не пилигрим, потому что раковины не издают подобного звука».*

«Пилигрим! Да, мы все пилигримы на этом свете, – отвечал рыцарь. – Но доложи сиру Риффенаху, что герцог Мюнс-терский, рыцарь Тевтонского ордена, стоит у решетки и желает быть введенным в замок».

Рабочий удалился, не сказав ни слова. Но скоро он появился снова в сопровождении четырех совсем закоптелых от дыма людей с бердышами и зажженными факелами в руках. Решетка поднялась, как будто повинуясь какой-то невидимой силе; тевтонский рыцарь вошел во двор, перебрался через него и приблизился к двери, которая открылась перед ним сама собой. Пройдя две комнаты, слабо освещенные лампами, он очутился в зале, которая поразила бы всякого рыцаря, менее занятого мыслями о небе.

По стенам этой залы было развешано или расставлено на великолепных подставках бесчисленное множество хрустальных изделий, имеющих самые фантастические формы; они отражали свет, разливаемый по зале двумя серебряными лампами, свешивающимися с потолка на серебряных цепочках. Тут же виднелось оружие, лежали ковры и иноземные драгоценности, вывезенные сиром Риффенахом из его путешествий и не известные в Германии даже по имени. На столе, покрытом позолоченной кожей с гербом Риффенаха, виднелись песочные часы, прибывшие с Востока, два испанских кинжала, ножи с рукоятью из алойного дерева, два серебряных зеркала: украшенных рубинами, золоченая вода в хрустальном бокале, несколько рукописей с раскрашенными рисунками, а также трубочки, подносы, реторты, сита, поршни, раздувальные мехи и плавильники. Все это было необходимо как для усовершенствования стекла, так и для работы над тем большим делом, которым, как говорили, много занимался сир Риффенах.

Сир Риффенах, одетый в табар* из черного бархата с серебряной бахромой, сидел за описанным столом, глубоко задумавшись, по своему обыкновению. Его люди уверяли, что он иногда по три дня подряд оставался в такой задумчивости, не говоря ни слова и не принимая ничего, кроме нескольких капель золоченой воды. Может быть, по причине такой воздержанности он и был так бледен, а бледность его выступала еще резче по контрасту с цветом табара.

Медленно поднимаясь с места и внимательно оглядывая вошедшего, он сказал глухим голосом:

– Что угодно здесь герцогу Мюнстерскому, тевтонскому рыцарю? Что привело его в замок Риффенаха?

– Дело Божие и дело человеческое! – отвечал рыцарь.

– Божие дело! – возразил Риффенах, смеясь смехом падших ангелов. – Бог сил все-таки нуждается в бойцах? Допустим… ну, а люди?.. Быть бойцом за людей не то же ли самое, что быть бойцом за форабергских волков? Ведь и они пожирают Друг друга только по нужде, побуждаемые к тому голодом! Наконец, за кого же мне биться? И где поле поединка?

Тевтонский рыцарь: «Поле поединка? Оно – на равнинах Дамаска, на берегах Иордана, у подножия Христова Гроба! Христос имеет надобность в верующих в Него, чтобы прославить имя Свое, но если бы пожелал, то мог бы уничтожить врагов одним дуновением».

Риффенах: «Так пусть же уничтожает их, а вместе с ними и всех изменников: мир превратится в пустыню!»

Рыцарь: «Он дает им время раскаяться…»

Риффенах: «Делать еще зло!»

Рыцарь: «Неужели ты никогда не находил человека, живущего по-божески?»

Риффенах: «Нет… и никогда не найду такого… Только солнце зашло, в тени – одни злые!»

Рыцарь: «Слушай, сир Риффенах! Я понимаю, что с того дня, когда мы оба покинули двор графа Вительсбаха – ты для путешествия по Европе и приобретения знания из самих его источников, я для поступления в воинство святого Георгая, – с тобою могло произойти что-либо дурное, люди и обстоятельства могли тебя обмануть, несправедливость могла раздражить твой ум, неблагодарность охладить твое сердце… Ты видел при блистательных дворах только эгоизм, ошибки, суету, и с тех пор ты с ужасом смотришь на всех людей! Но тебе остается еще источник утешения. Чтобы зачерпнуть из него, пади в объятия Христа, объяви себя Его защитником! По крайней мере, Он никогда не был неблагодарным! Правда, в среде людей господствует равнодушие, но в Германии еще существуют служители Креста, и скоро их армия будет столь многочисленна, что ни реки не будут в состоянии перенести ее на себе, ни горы выдержать. Некоторые сеньоры еще медлят вступить на добрый путь, но они составляют меньшинство. Зато другие со всем усердием идут в крестовый поход…»

Риффенах: «Еще бы! Это прекрасное и короткое средство заплатить свои долги, так как булла дарует им отсрочку…»

Рыцарь: «А что скажешь о богатых и сильных мира сего, которые не нуждаются ни в каких отсрочках?»

Риффенах: «Что они вынуждены отправиться за море, чтобы последовать за своими вассалами и управлять ими, а то, в противном случае, их вассалы, вернувшись домой, стали бы отрицать их авторитет…»

Рыцарь: «Как мало веры!.. А разве прелаты не покидают свою паству, свои кафедры?..»

Риффенах: «Чтобы приобрести бенефиции на Востоке».

Рыцарь: «Но низшее духовенство ведь не может же питать подобные надежды?»

Риффенах: «Монахи?.. Они рады уже и тому, что расстанутся с монастырской скукой и будут есть хлеб новой выпечки».

Рыцарь: «Белое духовенство ежедневно стекается под священное знамя…»

Риффенах: «Они бегут от публичного покаяния».

Рыцарь: «А разве не следует считать достаточно суровым наказанием то, что они делают, то есть странствование босыми ногами?..»

Риффенах: «Это они делают по недостатку денег, не будучи в состоянии купить себе ни сандалий, ни башмаков…»

Рыцарь: «Сир Риффенах, да неужели же ты будешь постоянно высмеивать служителей Бога Живого? Ты не можешь видеть их самоотвержения, которое, словно терн, колет твои глаза! Неужели ты будешь упорствовать в своем грехе долее, чем те бандиты, которые покидают свои пещеры, свои леса, чтобы сражаться в погибать под знаменем Христа?»

Риффенах: «И это мне совершенно понятно; они бегут от виселицы… Да неужели же ты серьезно думаешь, что Риффенах настолько глуп, чтобы идти за этими стадами в Сирию, как будто в Германии недостанет могил для всех? Неужели ты думаешь, что я брошу свое имущество на разграбление тем из моих благородных соседей, которые, разумеется, очень желали бы моего удаления! Клянусь белой дамой замка Розенберг! Прошло то время, когда достаточно было присутствия черной рясы да бритой головы, чтобы оторвать целые народности от их домашних очагов. Теперь мы знаем, как управлялись, как жили тогда эти ревностные друзья Бога!.. Между защитниками Сиона царили грехи Вавилона. Вожди их все время ссорились друг с другом из-за честолюбия, сварливости и стремления к роскоши; если они и соединялись, как пальцы на руке, то для того только, чтобы избивать грязных жидов. А разве не служили они идолам, когда шли в поход в предшествии козы и гуся? Все это для того, чтобы питаться чертополохом, погибать от нищеты на сирийских равнинах и не иметь иного савана, кроме заржавевшего вооружения! Нет, Риффенаха не надуешь… Он не пойдет на защиту того дела, которое бросил и сам Петр Пустынник, когда покинул армию христиан в Антиохии, дезертировал, как ворон из ковчега! Нет! Этих примеров для меня достаточно, и никогда Риффенах не подвергнется той болезни, которую молено назвать крестоманией (la Folie de la Croix)».

«Анафема нечестивцу! – закричал тевтонский рыцарь, отрясая свой плащ. – Да восстанет Бог, и расточатся враги Его! Довольно слушать богохульства… Крестомания! Stulti-tia Crucis…BoT он, язык израильских козлищ! Сир Риффенах, ни грехи твои, ни твое упорство в них не отпустятся тебе… Я ухожу, я покидаю твой замок, как Лот покинул Содом и Гоморру. Я предаю твою душу, эту десятину сатаны, силам ада!»

Сказав это, он вышел из залы. За дверью он нашел рабочих, которые были так лее молчаливы, как их протазаны. Они проводили его до решетки, которая поднялась и сейчас лее опустилась позади рыцаря.

«Мюнстерский герцог, – говорил про себя сир Риффенах, сидя один в своей хрустальной зале, – спятил с ума. Он всегда, бедняга, отличался слабым умом и легкомыслием; в противном случае он не обманулся бы… Да сходил ли когда-либо на землю Христос? Может быть…да… Простаки! Они мечтают, что Средиземное море высохнет, чтобы они могли пройти по дну его в Сиршо. Ха-ха-ха! Удивительно я весел сегодня вечером!.. А все-таки герцог смутил меня своими предсказаниями. Что, если он говорил правду? Как горели его глаза! Они сверкали, как уголья в этом камине…»

Взглянув машинально на камин, он вдруг увидел, что его задняя стенка краснеет и делается прозрачной, как хрусталь… Вот показался рыцарь в черных доспехах с опущенным забралом и стал его манить к себе рукой.

Побуждаемый непобедимой силой, сир Риффенах повинуется. Пройдя по угольям, как будто по траве на интерлакенских лугах, он подошел к черному рыцарю, который схватил его за руку и углубился с ним в какую-то мрачную галерею. Сир Рио]» фенах пытался несколько раз говорить, но его язык производил лишь какие-то невнятные звуки, как язык немого, заблудившегося на ярмарке. Он хотел уже сделать последнее усилие, как внезапно открылась дверь и перед ним предстало такое зрелище, от которого Бог хранит даже наших врагов.

В глубине огромной залы, устланной белеющими костями, со стенами, затянутыми паутинами и крыльями летучих мышей, возвышался железный алтарь, на котором горели голубоватым пламенем серные свечи. Вокруг него стояли рядами 666 рыцарей в черных доспехах, с опущенными забралами, точь-в-точь как у спутника сира Риффенаха. Возле алтаря стоял скелет, одетый в черную далматику без креста, а рядом с ним человек с рыжей бородой, в сером полукафтанье, в голубой обуви и шапочке, убранной лентами огненного цвета…

Вдруг– послышался звук пастушьего рожка, засвистал ветер, послышались громовые удары, хрюканье свиней. Забрало у каждого из 666 рыцарей поднялось, обнаружив смуглые лица, клыки и пасти, из которых, как и из ушей, напоминающих медвежьи, вылетали пламя и дым. У каждого обнаружился сзади длинный пушистый хвост, а на руках и ногах появились широкие когти, испускающие пламя. Та же самая перемена произошла и со спутником сира Риффенаха. Подняв кверху правую руку, спутник Риффенаха произнес следующие слова:

«Царство сатаны торжествует, и враги его расточились! Оно насчитывает одним бойцом более, а церковь – одним бойцом менее. Сир Риффенах, новый ангел мрака! Да будет смерть с тобою, да шествует она около тебя против врагов сатаны. Воин ада, прими этот знак, и пусть при одном взгляде на него уничтожаются все воины Христовы!»

И на то же самое плечо, на которое крестоносцы возлагали символ искупления, он положил свои пылающие когти. Пожираемый огнем до самых костей, сир Риффенах испускает страшный крик, силится бежать…

В это время послышалось пение петуха, все исчезло, и Риффенах сидел один в своей хрустальной зале. На его крик сбежались его слуги и рабочие. Они вообразили, что он подвергся какой-либо страшной боли или на него напали убийцы. Они предлагают ему и оружие, и укрепляющее лекарство. Бледный более обыкновенного, Риффенах, по-видимому, совсем не слышит их.

– Это он… это он, – говорит Риффенах коротким отрывистым голосом, как умирающий. – Я его хорошо видел… Это сатана, сам сатана… О, как он сжал мою руку своею! Его глаза пылали, как угли в горне… Он называл меня бойцом ада!

– Вероятно, вы видели дурной сон? – спросил у него почтительно мастер Кольб.

– Сон? – возразил Риффенах. – Нет, не сон! Он сказал: «Прими этот знак», – и знак здесь… я его чувствую… он жжет, он пожирает меня… Кольб, Кольб и вы, Тоберн и Глабер, снимите, сорвите с меня этот табар… Вы видите что-нибудь на правом плече?

Кольб, Тоберн и Глабер безмолствовали и переглядывались между собой, леденея от ужаса. Но сир Риффенах схватил два серебряных зеркала и, поместив их друг против друга, увидел на правом плече следы сатанинских когтей.

– Бог проявляется, – сказал он после нескольких минут молчания. – Бог проявляется… Его голос слышится мне. Буду повиноваться, если еще не ушло время… Тоберн, пусть оседлают моего боевого коня… пусть поднимут решетку… я отправляюсь один!

Все было готово для отъезда сира Риффенаха. Он помчался по направлению к замку пфальцграфа, где он надеялся встретить герцога Мюнстерского и думал просить его быть его крестным отцом по крестовому походу.

Он был так углублен в свои думы и в свои воспоминания о всем виденном при дворе сатаны, что совершенно сбился с дороги, ведущей к парому, и забрался в такое место на берегу реки, о котором совсем не знали, есть ли там хороший и надежный брод, или нет. Когда он остановился в нетерпении у берега, ему показалось, что на противоположном берегу мелькают между прибрежными ивами белый плащ с черным крестом и пегая лошадь герцога.

«Должно быть, он заблудился, как и я? – говорил он сам с собою. – Вероятно, он отыскал здесь брод… Ну, это мы сейчас узнаем».

И среди безмолвия ночи он крикнул:

– Перейти можно?

– Можно, – ответил голос.

– Здесь?

– Здесь…

Пустив свою лошадь, которая фыркала и пятилась, как будто она увидела перед собою глаза пантеры или василиска, сир Риффенах ринулся в волны и… более не показывался… Ему отвечало эхо.

Заключение

Перед вами развернулась в главнейших чертах картина, изображающая средневековый замок и его обитателей. Вы несколько знакомы теперь не только с внешностью обитателя средневекового замка, не только с его привычками и образом жизни, но также и с его духовной стороной. Не увлекаясь слишком воображением, которое склонно приукрашивать все, относящееся к рыцарской поре, мы должны признаться, что тогдашние обитатели замков заключали в себе смесь самых противоречивых качеств, смесь достоинств с недостатками. Так, например, обитатель средневекового замка был отважен и в то лее время суеверен, а следовательно, и пуглив; он горячо веровал, сомнение еще не коснулось его, а между тем в любое время он не прочь был сопоставить требования веры с прелестями настоящей жизни и отдать предпочтение последним; клялся исполнять идеальные требования рыцарства и в то же время был способен на самые жестокие, самые несправедливые поступки.

Но как бы то ни было, у этого общества были высоко нравственные идеалы. Насколько высоко ценились в средневековом обществе рыцарские идеалы, можно заключить из того убеждения, господствовавшего среди этого общества, что измена им влекла за собою и злую кончину, и мучения в загробной жизни, а верное служение приносило рыцарю радости райской жизни после блаженной кончины. Когда доблестный рыцарь Роланд, смертельно раненный в битве с язычниками, умирал, к нему, по словам поэмы, слетались ангелы…

Послал к нему Всевышний херувимов, И Рафаил слетел к нему на землю, И Михаил Заступник, с ними Слетел и сам архангел Гавриил… И вот с душой Роланда херувимы Помчались прямо в чудный, светлый рай…

Известный историк средних веков, рыцарь Жоанвилль, в таких выражениях говорит о кончине Людовика Святого, воплотившего в себе рыцарские идеалы: «После этого святой король велел положить себя на ложе, посыпанное пеплом, сложил на груди свои руки и, обратив очи к небу, возвратил свою душу нашему Создателю в тот самый час, в который Сын Божий умер на кресте за спасение мира».

Высокие рыцарские идеалы, несомненно, служили тогдашнему обществу яркими маяками, освещающими темные жизненные пути. С другой стороны, нам кажется, что этими именно идеалами и привлекает нас тогдашнее общество, сообщая ему в наших глазах ту высокую поэтическую окраску, которая иногда может служить даже помехой для того, чтобы представить себе его действительное состояние. Наконец, идеалы, которыми жило средневековое общество, благодаря которым известный слой его нравственно возродился и усовершенствовался, сослужили великую службу делу человеческого развития, облагородили человеческое общество. В этом отношении заслуги рыцарства несомненны. Разумеется, рыцарские идеалы не были новостью, это были все те же общехристианские идеалы, но рыцарство помогло церкви еще раз провести эти идеалы в жизнь, неразрывно связать их с известными действиями и поступками людей, с человеческим самолюбием (в лучшем смысле слова), вылить их в известные формы, вполне соответствовавшие тогдашним общественным и историческим условиям. Рядом с этим фактором следует поставить и умиротворяющее влияние женщины. В феодальном замке женщина была именно воплощением мира. Рождение, выращивание и воспитание детей, мирные, размеренные хозяйственные заботы, наконец, врожденная нежность характера и деликатность чувств – все это создавало под сводами мрачного феодального замка атмосферу «мира и отрады». Под этими сводами, в этой атмосфере выросли и пышно расцвели рыцарские идеалы. «Еще есть, – говорит один французский исследователь, – еще есть на свете множество прекрасных душ, правдивых и сильных, которые со всей страстностью стоят за все слабое и угнетенное, которые сознают и применяют в жизни все тонкости требований чести и препо-чтут смерть вероломству даже одного только обмана. Вот чем мы обязаны рыцарству, вот что завещало оно нам. В тот день, когда в наших душах изгладятся его последние следы, мы сделаемся мертвецами». Но мыслима ли гибель всего светлого и благородного, что делает человека достойным своего высокого звания?

Ужель добру и правде вечной И царству светлой красоты Грозит конец? Ужель исчезнут Они, как юные мечты?

Нет, не исчезнуть им вовеки! Безумья яростной волне

Не доплеснуть до небосвода, Не быть в лазурной вышине!

Не свергнуть звезд с небесной выси! Грози, безумствуй, человек! Они сияют безмятежно Несокрушимые вовек,

Придет пора, и станут прахом Твои потомки, внуки их, А звезды так же будут юны В нарядах пламенных своих,

Заключая в себе совокупность данных из области прошлого всевозможных народов, история знакомит нас с теми или другими духовными свойствами человечества, она раскрывает перед нами его душу. Проявляются в истории отрицательные, проявляются и положительные свойства человеческой души. Одной из таких эпох, в которую с особенной силой выступили эти последние свойства, и является эпоха процветания рыцарства, то есть XII и XIII столетия после Рождества Христова. Рыцарские чувства обнаруживались, рыцарские поступки совершались и до этого времени. Недаром в средние века, в частности, в эпоху процветания рыцарства, так любили слушать слагавшиеся труверами поэмы о благородном, рыцарственном царе македонян, греков и нескольких восточных народов Александре Великом, жившем за три с лишним столетия до Рождества Христова. Средневековые эпические певцы, или труверы, находили возможным изображать его совершенным рыцарем, поселяли его в рыцарском замке, давали ему рыцарское воспитание и даже приписывали ему чуждое эпохе Александра, но свойственное эпохе труверов служение дамам. Настолько родственным по духу казался им язычник Александр! К счастью человечества, и после падения рыцарства как учреждения продолжали обнаруживаться рыцарские чувства, продолжали совершаться рыцарские поступки. Если рьщарство как учреждение уже умерло, оказав человечеству величайшие услуги, пробудив лучшие струны его сердца, зато рыцарство как совокупность благороднейших свойств человеческого духа – бессмертно.