Текст книги "Голоса роман-пьеса"

Автор книги: Константин Кедров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Александра Павловна.Государство о нас позаботилось. Разрешило возделать пять грядок и дало участок за городом для картошки. Конечно, на мясо не хватает, но зато можно раз в неделю позволить телячьи ножки. Они есть на базаре. Ты любишь телячьи ножки?

Я.Очень!

Александра Павловна.Тогда пойдем на базар продавать землянику. Я собирала ее весь день. Продадим корзину и купим телячьи ножки.

Я.Боже мой, как хотелось мне той земляники, которую я продавал. Но телячьи ножки заставляли, глотая слюни, отсыпать покупателям стакан за стаканом в робкой надежде, что купят не всё. Но купили всё. А телячьи ножки – это обман какой-то. Их варили целые сутки. Потом опять же не ели, а ждали, когда застынет холодец. Холодец из телячьих ножек ели целую неделю, отрезая по маленькому прозрачному ломтику.

Хрущев.Я очень люблю колбасу «Дружба» и всегда, когда приезжаю в деревню, прошу: «Отрежь мне „Дружбы“, сестра».

Я.Эту колбасу называли «ни себе, ни людям». Ее делали из конины и начиняли свиным салом. Русские не ели из-за конины, а татары и правоверные евреи – из-за сала. Впрочем, колбасы «Дружба» тоже не было. Хотя на нее забили всех лошадей России. Ее так и называли – конский геноцид.

Павел Челищев.Дорогая Варюша! У нас в Париже какое-то предновогоднее безумие. Все покупают никому не нужную сентиментальную чушь. Вообще здесь устремления людей не выше порядка насекомых. Твой брат кажется им безумцем. Я дружу только с Гертрудой Стайн. Она многое понимает. Ты пишешь, не собираюсь ли я в Москву? Очень хотелось бы, но, говорят, у вас очень плохо с городским транспортом, а я не могу представить себя в трамвайной толкотне. Я делал оформление к «Орфею» Стравинского. Там у ангелов крылья растут из груди. Меня спрашивают: «Где вы видели таких ангелов?» А я спрашиваю: «А вы что, часто видите ангелов?»

Леонид Топчий.Ты знаешь, я живу во дворе университета. Там, где обсерватория с телескопом. Вечером поругаюсь с женой, она вдова астронома Дубяго, поднимусь наверх, посмотрю в телескоп на Сириус и думаю: на черта мне все это нужно?

Я.В одной из книг Каббалы написано: все думают, что движется время. На самом деле время всегда неподвижно и неизменно. Это мы преломляемся в его гранях и движемся сквозь него.

Заболотская.Перед революцией на медицинском факультете надо было сдавать Закон Божий. Можно было на первом курсе, а можно на втором. А мне мой друг говорит, не сдавай, через год революция будет. Казань брали то белые, то красные. Приходили белые и всю ночь расстреливали под стенами Кремля. Притом приходили красные и опять всю ночь расстреливали. И там, и там по доносам.

Капитан Кацюба.Ни разу не видел, чтобы кто-то сам побежал в атаку. Даю команду: «За родину вперед!» Все лежат. Ору: «Мать-перемать, в атаку!» Лежат. Тут пришла команда отступать. Я только рот открыл, гляжу, а уж всех как ветром сдуло.

Заболотская.Наш медицинский эшелон застрял где-то под Курском. Командир в отчаянии. Если поезд не придет к сроку, обвинят в дезертирстве. Я говорю нашему начальнику госпиталя: «А вы дайте начальнику станции спирта». Тот ошалел: «Да ты что, Николавна, ты понимаешь, куда мы едем? На фронт!» – «Понимаю, а вы все-таки дайте». Послушал он меня, и так, «на спирту», мы раньше времени до места добрались.

Пушкинист.Ненавижу Твардовского за его бравурного Теркина. Сразу видно, что человек и дня не провел на настоящей войне. На войне никто передовой в глаза не видел. Туда только ссылали за большую провинность, а обратно редко кто возвращался, разве что в медсанбат с оторванными ногами. И чем ближе к передовой, тем шелковей все эти политруки, а чем дальше, тем они крикливее. На передовой можно ведь и пулю в спину схлопотать. Там ни о каком Сталине никто и не заикался. Мат стоял до небес, а все другие слова просто забывались, словно их и не было. Многие так и не вспомнили про советскую власть. Фронтовики – крутые ребята. С ними ничего нельзя было сделать. Потому Сталин и затеял новую чистку в 49-ом. Мол, «старые заслуги не в счет». Под шум борьбы с космополитами попытались расправиться с фронтовиками. А потом на нас махнули рукой. Кто на войне в окопе сидел, из того советского человека уже не вылепишь. Это сейчас у многих крыша поехала, и они забыли, с кем и как воевали. Но это уже маразм.

Вовка.

Проклятый осколок железа

давил на пузырь мочевой.

Полез под кровать за протезом,

а там писаришка штабной.

Я.Почему мы все время выдумываем подвиги? «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает». Но экипаж «Варяга» благополучно сдался в плен. Утонул корабль, а экипаж пожелал пощады, и правильно сделал. Дмитрия Донского называют героем, даже нарекли святым. А он одел в свои доспехи моего предка Михаила Бренка, а сам прятался под одеждой простого воина. Бренко погиб. Донской выжил. Разве это благородно. А когда через год пришел Тохтамыш и выжег Москву, Донской убежал в костромские леса якобы для сбора ополчения. Москву он оставил на разграбление. И так всюду, где ни копни. То знамя на Рейхстаг водружают задним числом для съемок. То Королев командует «пуск!» через месяц после полета опять же для съемок. То Эйзенштейн разыгрывает штурм Зимнего, хотя ничего подобного не было. Вот сейчас уже поговаривают, что при Брежневе полки ломились от продуктов и было-де полное изобилие. Может, мы – нация сумасшедших и не можем адекватно воспринимать действительность. Подумать только, большинство людей за цензуру. То есть за официальное вранье, в котором они жили всю свою жизнь. И вот я решил рассказать вам все, что я знаю. Потому что все, что я знаю, не совпадает с тем, что я слышу. В конце концов, может, и прав Пушкинист: «Надо просто говорить правду». Вот я и говорю. А вы слушаете. Может, это и называется «часом истины», когда один говорит правду, а другие верят.

Вовка.

Раньше мужик придет домой с покосу,

поставит в угол косу,

хватит жбан квасу

и ебет до часу.

А теперь придет с заводу, с угару,

хватит «Солнцедару»,

положит руку на пизду

и храпит на всю избу.

Радио.Передаем стихотворение лауреата журнала «Молодая гвардия» Анатолия Парпары «Пушкин и Пущин».

И Пущин Пушкина, босого,

в охапку, в горницу, скорей,

целует истово, сурово,

не говоря ему ни слова

и без вниманья на людей.

«Мой славный Пущин!» —

«Пушкин милый!»

Они отпрянут вдруг на миг,

и вновь с неодолимой силой

соединяет дружба их

в объятьях сладостных своих.

И как напрасны уговоры,

как неуместен знати страх,

когда на пушкинских устах

возникло сладостное: «Ах!»

Телевизор (Несут гроб с телом Брежнева. Обозреватель Каверзнев комментирует).За время правления Леонида Ильича Брежнева наша страна достигла неслыханного могущества...

Парщиков.Выключите телевизор. Зачем мы это смотрим?

Я.Смотрите, смотрите, когда еще такое увидите... Я ошибся. Такое стали показывать каждый год. Иногда даже по два раза. Андропов, Черненко... чуть не сказал – Горбачев. Похороны походили друг на друга, как две капли воды. Когда гроб Брежнева ухнули в могилу, на телеэкран с диким карканьем вылетела ворона. Все поняли, что это его душа. У Андропова души вообще не было. Потому ничего не каркало. От него осталась водка за 4 р.12 к. Ее называли по пяти начальным буквам: Вот Он Добрый Какой Андропов. На улицах, в банях и магазинах менты ловили людей: «Почему вы не на работе?» Нам объяснили, что это мера строгая, но необходимая. Какого-то замминистра выловили из Сандуновских бань. Ко всеобщему удовольствию всей страны расстреляли директора Елисеевского магазина.

Горбачев пришел к власти и призвал нас всех «прибавить в работе». Это называлось ускорение. Капитан теплохода «Нахимов» получил телеграмму – «ускорить рейс» – и ускорил. Советский «титаник» затонул прямо у берегов, можно сказать, на глазах. За год до этого в Ялте будущий дипломат Миша Путято позвал меня на пристань – посмотреть на трофейный теплоход «Герман Геринг», названный нами «Нахимов». Мы подошли к причалу. Путято, помешанный на кораблях, знал о них все. Он показал на ржавчину, проступающую сквозь свежую краску, и сказал, что в случае столкновения «Нахимов» утонет за 15 минут. Я не подозревал, что через год все так и случится. Только не за 15, а за 10 минут. Директор Чернобыльской АЭС получил приказ ускорить эксперимент. А за год по телевидению показывали художественный фильм про эксперименты на АЭС. Прогрессивный инженер боролся с консервативным директором за право ускорить эксперимент. Парторг поддержал инженера. В кино ускорение прошло успешно. А в жизни все взорвалось. После Чернобыля про ускорение забыли. Заговорили о перестройке. Сахаров по-прежнему томился в горьковской ссылке. Люди острили: после ссылки туда Сахарова Горький подсластили и теперь переименуют в Сладкий. Потом Сахарова освободили. А еще позднее Горький действительно переименовали в Нижний. Для меня же события выстроились в такую цепочку: утонул «Нахимов», взорвался Чернобыль, в дни Чернобыля меня отстраняли от преподавания в Литинституте. Спустя два года Сахаров вернулся из ссылки, и меня все спрашивали: «Ну, ты уже вернулся в Литинститут?» Нет, не вернулся. Как выяснилось позднее, на меня по-прежнему велось дело, где я проходил под кличкой «Лесник», – дело «с окраской антисоветская пропаганда и высказываниями ревизионистского характера». Статья 74 прим. От четырех до семи. К счастью, не успели. Рухнула советская власть. Однажды на открытии выставки я столкнулся с очередным, прогрессивным ректором, будущим министром культуры.

Прогрессивный ректор.Ну что, вы по-прежнему будете говорить, что вас отстранили и не возвращают?

Я.Говорить не буду, но так оно и есть.

Прогрессивный ректор.Вот я в присутствии всех обещаю – вы вернетесь на кафедру.

Я (набрав через три дня телефон ректората).Это Константин Александрович. Я по поводу нашего разговора.

Прогрессивный ректор.Вы что, каждый день теперь будете мне звонить?

Я.Простите, я просто хотел узнать. Что он ответил, я не помню. Потом меня все же позвали, но когда я пришел, ректором был уже другой. Прогрессивный стал министром культуры. Забавно, что когда прогрессивный ушел из минкульта, министром стал предыдущий ректор, тот самый, который, по его словам, ничего против меня не имел, но его брали за яйца. «Я возьму судьбу за глотку», – сказал Бетховен. Он ее за глотку, а она его за...

Лосев.Да, да, я так и сказал Бердяеву. Свобода, конечно, свобода, но прежде всего судьба.

Александр Лазаревич.Ты себе думаешь, а оно себе думает.

Алексей Евгеньевич.Справедливости не ищи.

Любимов.Что же, «оптимизм», что ли травить будем? Не-е-ет.

Я.А так хочется оптимизма в финале... Да и где он, этот финал, – вы не знаете. Я не знаю, и никто не знает и не узнает. А, может, его и нет. Может, и нет никакого финала, а как поется в песнопении, «но жизнь бесконечная». А, может, уже и не жизнь, а смерть бесконечная? «Но смерть бесконечная». Однажды человек замечает, что среди его современников умерших гораздо больше, чем живых. И что самое удивительное, эти как бы умершие выглядят намного живее. А потом как бы живые и вовсе исчезают, остаются только как бы умершие. И в один прекрасный день человек и сам не заметит, как с умершими он общается, а о живых только вспоминает. Потому что нет никакой границы между тем и этим, этим и тем. Как Александр Лазаревич рассказывал...

Александр Лазаревич.Мы долго думали, какой он будет, социализм, а потом вдруг однажды по радио объявили, что социализм наступил... Они и коммунизм так объявят, и царствие небесное. Вот оно! Уже наступило.

Я.Бога я представлял как фокусника в клоунском красно-белом костюме и красном колпаке в белый горошек. Он извлекал изо рта черные и белые шарики, потом черные метал вниз, в меня, в наказание за плохие поступки, А за хорошие поступки полагались шарики белые – это подарки. В 7 лет меня окрестили тайно, ночью в единоверческой церкви в Клинцах, куда мама и папа приехали с театром на гастроли. Папа не возражал, но и не приветствовал наш заговор. Мела февральская метель за окнами церковной сторожки. Было немного страшно, как в сказке. Я погрузился в купель.

Отец Захария.Отрекаешься ли от диавола и деяний его?

Я.Отрекаюсь.

Отец Захария.Плюнь трижды через левое плечо.

Я.Отрекаюсь. Тьфу-тьфу-тьфу. (Сцена повторилась три раза. Почему-то вдруг стало стыдно.)Я не знал никакого диавола, и отрекаться было по сути дела не от кого. К тому же я считал невежливым плевать в кого-либо, даже в диавола. Еще большую неловкость я ощутил, когда отец Захария велел трижды встать на колени и трижды удариться об пол лбом. Зачем все это моему любимому Боженьке? Но, облачившись в белую крестильную рубашку до пят и надев серебряный крестик, я почувствовал себя избранным и для начала приказал метели: «Остановись, метель!» Метель продолжала завывать всю ночь.

Отец Захария.Тут дело в самом тебе. Значит, недостаточно горячо молился.

Алексей Евгеньевич.В церковь ходят не просить Бога, а славить Бога.

Я.И то, и другое казалось мне стыдным, но иногда, когда очень плохо, я мгу искренне попросить, а когда хорошо, то так же искренне славлю. Разумеется, Богу этого не нужно, но люди без этого не могут.

Любимов.Конечно, не могут, вон какой Парфенон отгрохали, а мы с вами здесь пьесу ставим «Посвящение Сократа».

Хор.Что узнал ты, Сократ, от богов?

Сократ.Я знаю то, что ничего не знаю.

Любимов.А другие и этого не знают.

Я.А я знаю то, что я знаю.

Сократ.И что же это?

Я.Я знаю то, что я живу. И еще я знаю точно, что я умру.

Сократ.И то, и другое нуждается в доказательствах.

Я.Второе можно и не доказывать. А первое... первое тоже можно не доказывать.

Надежда Владимировна.Самое главное доказательство загробной жизни – это то, что я прихожу к тебе во сне не часто, а лишь в исключительных случаях. Если бы загробной жизни не было, я снилась бы тебе каждый день. А тут все совсем не так просто.

Кирпотин.Я марксист, атеист и материалист и ни разу к вам во сне не являлся.

Александр Лазаревич.Ты себе думаешь, а оно себе думает. Наука умеет много гитик. Ведь я просил меня не кремировать.

Я.91-й год, разруха. Это было не в моей власти.

Александр Лазаревич.Ну, надеюсь, ты получил десять тысяч, которые лежали на сберкнижке, спрятанной в книгу Сартра «Слова» на 112-й странице?

Я.Ты завещал вклад Ольге Сергеевне, а она была уже не в силах съездить в сберкассу, чтобы завещать вклад мне. Да я и не понял, о чем она говорит. Но ты не огорчайся. Десять тысяч стремительно обесценились, а в сберкассе стояли такие толпы…

Надежда Владимировна.И мои 700 рублей так и пропали. Я же говорила, что пропадут.

Я.Боже мой, о чем мы говорим? Завещания, книжки, вклады... Ведь начали о бессмертии.

Сократ.Это и есть доказательство реальности загробной жизни. Если бы вы говорили о душе или о бессмертии, это было бы крайне неубедительно. А вы общаетесь так, словно никто и не умирал.

Александр Лазаревич.Нет, кое-что я все-таки помню. Я попросил Олю принести мне в больницу одеяло.

Ольга Сергеевна.Я принесла желтое одеяло, других в Доме ветеранов сцены не было. Ты усмехнулся и сказал...

Александр Лазаревич.Надо же, всю жизнь терпеть не мог желтый цвет.

Я.Это были последние слова отца. Почему такое значение придается последним словам? Словно люди родились, чтобы умереть.

Алексей Евгеньевич.

А мы пить будем,

мы гулять будем,

а смерть придет —

помирать будем.

Надежда Владимировна.В детстве я думала, что не умру. Как это – перестать дышать? А я вот возьму и не перестану.

Вовка.Таблицу умножения знаешь?

Я.Пойду в школу и выучу.

Вовка.Учи сейчас. Повторяй:

Одиножды один – приехал господин.

Одиножды два – пришла его жена.

Одиножды три – спать пошли.

Одиножды четыре – свет погасили.

Одиножды пять – легли на кровать.

Одиножды шесть – он ее за шерсть.

Одиножды семь – он ее совсем.

Одиножды восемь – доктора просим.

Одиножды девять – доктор едет.

Одиножды десять – ребенок лезет.

Я.Мама! Я знаю таблицу умножения.

Надежда Владимировна.Откуда?

Я.Меня Вовка выучил.

Одиножды один – приехал господин.

Одиножды два – пришла его жена...

Вовка.Предатель!

Радио.

Широка страна моя родная,

много в ней лесов, полей и рек.

Я другой такой страны не знаю,

где так вольно дышит человек.

Вовка.

Широка кровать моя большая,

много в ней подушек, простыней.

Ты ложись, жена моя родная,

будем делать маленьких детей.

Я.А как?

Вовка.Как накакал, так и съел!

Мария Федоровна.После 17-го года мы еще жили в Дубровке. Федор Сергеевич говорил: «Власть меняется, а лес остается. Я ничего плохого не делаю, я сажаю леса. Теперь они не мои, а государственные, но ведь деревья об этом ничего не знают. Их надо охранять от вырубки. За ними надо ухаживать».

Софья Федоровна.Папа! Крестьяне послали Ленину письмо с просьбой оставить нас в имении. Они пишут, что ты был хороший помещик и никого не притеснял. Даже не наказывал за порубки.

Федор Сергеевич.Ну, вот, а вы говорили «переведи в Швейцарию». Бог с ними, с миллионами, еще наживем. Родину ни за какие деньги не купишь. Помните – вы Челищевы. Хотя теперь, после замужества, ты Юматова, тоже славный дворянский род. Впрочем, дело не в происхождении, а в поступках. Дворянство не звание, а обязательство. Как наша маленькая Надюшка? Она будет жить в другом мире, без войн и революций. На нашем примере все поймут, какое это безумие.

Радио.Слушайте стихи глухонемой и слепой девушки, поэтессы и скульптора.

Не умею видеть, не умею слышать,

но имею больше – чувств живых простор.

Гибким и послушным жгучим вдохновеньем

я соткала жизни красочный узор.

Вовка.

Мне мама в детстве выколола глазки,

чтоб я варение в буфете не нашел.

Я не смотрю кино и не читаю сказки,

зато я нюхаю и слышу хорошо.

Надежда Владимировна.Как можно смеяться над такими вещами! Ведь она же слепоглухонемая, а стала скульптором и поэтом.

Мария Федоровна.Телеграмма от Ленина пришла через три дня – выселить всех в течение суток. Нас погрузили всех на телегу. Шел дождь, а мы смеялись. И я, и твоя бабушка Соня с Надюшкой на руках, и Варя с мужем. Нас было семеро дочерей и два сына – Миша и Павлик. Он тоже смеялся. Не знал еще, что его заберут в армию Деникина с тем самым узелком красок, который он потом и увез за границу. А крестьянин говорит: «Барышни, что же вы смеетесь? Не знаете вы, что вас ждет».

Я.Мою бабушку Соню ждала смерть в 1919-от от тифа. Мою маму Надежду Владимировну – сиротство у тетушек. Моего деда Владимира Юматова никто не видел после смерти бабушки Сони. Говорят, его разорвало снарядом. Павлик Челищев с деникинской армией эмигрировал и стал великим художником. Марию Федоровну ждал сталинский концлагерь. А Варвару Федоровну – преподавание литературы в кремлевской школе и расстрел мужа – математика Алексея Зарудного. Сам Федор Сергеевич умер в 1942 году на 83 году жизни в селе Лозовая во время немецкой оккупации. Он умер, а я родился. Перед смертью Федор Сергеевич сказал хозяйке дома, где снимал жилье: «Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, сегодня в три часа дня я умру». Лег на кушетку, заснул и умер.

Надежда Владимировна.Дедушка был такой благородный. Он говорил, никогда нельзя кричать на ребенка. И все спрашивал, как Надюшка.

Мария Федоровна.Нас всех как-то разбросало по свету. Я пометалась, пометалась и вышла замуж за прораба с рабочим происхождением. Пришли к нему домой после загса. Он сел на койку, снял сапоги... сыр пармезан!

Радио.

Эх, путь-дорожка фронтовая,

не страшна нам бомбежка любая.

Эх, помирать нам рановато,

есть у нас еще дома дела.

Вовка.

Эх, путь-дорожка фронтовая,

не страшна нам бабешка любая.

Эх, помирать нам рановато,

есть у нас еще дома жен.

И не одна!

Надежда Владимировна.В войну все со всеми делились. Люди были совсем другие. А сейчас щепотки соли не выпросишь.

Александра Павловна.Товарищ Сталин сказал: «Тюрьма не курорт. Кто совершил преступление, тот должен загладить свою вину тяжелым трудом».

Военрук школы.Главное правило боя – целься в живот. Живот – наибольшая площадь для попадания. Кроме того, раненный в живот, даже если выживет, надолго выбывает из строя.

Александр Лазаревич.Ну, не могу просыпаться рано. Ну, никак. Никакими каками.

Ольга Сергеевна.«Матросы, матросы, морей альбатросы...» Ты не знаешь этого поэта. Это Кириллов. Его тоже расстреляли потом. А как красиво писал.

Радио.

И по камешку, по кирпичику

возвели они новый завод.

Алексей Евгеньевич.

И по камешку, по кирпичику

растащили весь новый завод.

Радио.Однажды товарищ Киров увидел разбросанные кирпичи и спросил директора: «Как вы думаете, сколько стоит один кирпич?» Директор пожал плечами: «Наверно, одну копейку». – «А если бы здесь копейки валялись, вы бы их подняли?» – спросил Сергей Миронович.

Мария Федоровна.Он хоть и был прораб, но оказался неплохим человеком. Как мы радовались, когда получили комнату! А потом, когда ее разбомбили, только рукой махнули: «Наживем еще». А как мы радовались каждой вещице. Полочка, кровать, одеяло, чашка, тарелки... ведь сначала не было ничего. И вот опять по новой. А новой не оказалось. В лагере все есть – миска, кружка, оловянная ложка. И я радовалась им не меньше, чем фарфоровой чашке, дважды разбитой и трижды склеенной.

Я.Почему трижды?

Мы купили ее у антиквара на прорабскую премию. Она была уже склеена в трех местах. Целых вещей тогда вообще не было. Все, что бьется, разбилось. Революция, гражданская война, а потом эта, будь она неладна, кол-лек-ти-ви-за-ция. Никак не выучу это слово.

Александр Лазаревич.Настоящие сибирские пельмени выставляются на мороз. Они замерзают. А потом их едят всю зиму. А то, что мы едим, в пачках, – это не пельмени. Никак не пойму, как можно было испортить самую вкусную пищу. Что они в них кладут?

Ольга Сергеевна.А я стояла за ними в очереди полтора часа!

Александр Лазаревич.Очереди появились в 14-ом году, когда началась война, и с тех пор не исчезали до НЭПа. Пришел НЭП, и очереди исчезли. Нэпманов пересажали, и очереди выползли снова, как из-под земли.

Александра Павловна.Эксплуататоры вздували цены, а советская власть установила дешевые цены на хлеб, чтобы он был всем доступен. Конечно, бывают перебои и очереди, но зато всем доступно. А капиталисты топят пшеницу в море, чтобы удержать высокие цены. А людям в трущобах нечего есть.

Я.Хорошо еще, что я родился здесь, а не в Америке. Питался бы отбросами с помойки.

Мария Федоровна.Ты бы вообще не родился. Мама дворянка, папа еврей. Такие браки до революции были невозможны.

Я.Что такое еврей?

Мария Федоровна.Видишь, какую бабочку я вышила гладью. Это я в Швейцарии научилась, на детском курорте. А потом в лагере эти бабочки мне жизнь спасли от голодной смерти. Начальство заказывало вышивку. Одна пайка – пять бабочек. Пять бабочек – одна пайка. А наперстка не было. Только бы не запачкать вышивку кровью. Ты не еврей, ты Челищев.

Я.А папа?

Мария Федоровна.Федор Сергеевич говорил: «В моем доме антисемитам не место». А когда кто-то произнес слово «жид», он выставил его за порог.

Я.Что такое жид? (Я слышал дразнилку: «жид по веревочке бежит».)

Мария Федоровна.Это грязное ругательство.

Мария Павловна.Я никак не пойму, как могут быть антисемиты в стране со всеобщим образованием.

Кирпотин.Мы считали, что революция навсегда покончит с антисемитизмом. Я был комиссаром, и меня послали усмирять бунт в деревне. Приехали вдвоем с председателем комбеда. Вышли на крыльцо. Я произнес речь. Долго говорил, агитировал. Крестьяне молчали. Потом вышла какая-то бабка и, указав на меня, сказала: «Ладно, мы не будем бунтовать. Только уберите этого жида».

Отец Захария.Главное – Бога не забывай. Остальное все образуется.

Надежда Владимировна.Ты опять брал песок из сахарницы!

Я.Я не брал.

Надежда Владимировна.А это что за сладкая дорожка тянется от кухни к твоей кровати?

Я.Сахарная дорожка бежала, как Млечный Путь. Борясь с голодом, я брал сахар на краешек чайной ложки и, крадучись, шел с этой ложкой к себе. Рука от волнения дрожала. Ложку можно было очень долго обсасывать, и она еще долго казалась сладкой.

Надежда Владимировна.Директором тамбовского театра назначили героя-кавалериста. Он водил нас на демонстрацию, с орденом, в буденовке и с усами. И пел: «Уседлаю я горячего коня».

Доцент Вульфсон.Это только в песне поется: «Встань, казачка молодая, у плетня, напои водой горячего коня». А мы на фронте пели: «Встань, казачка молодая, у плетня, уебу тебя я метра в полтора». Вокруг этого все вращается.

Доцент Безъязычный (по прозвищу «безъяичный»).Я бы этому Полевому за его Маресьева яйца отрезал. Он, видите ли, пляшет на двух протезах. Знаете, как болит по ночам отрезанная нога. Ее нет, а она болит. Это называется фантомная боль. И так всю жизнь.

Радио.Передаем передачу «Любимая песня». По вашей просьбе диктуем слова.

Сорвала я цветок полевой,

приколола на кофточку белую.

Ожидаю свиданья с тобой,

только первого шага не сделаю.

Ответ:

Ты сама как цветок полевой,

но не в меру горда ты, красавица.

Я не прочь бы встречаться с тобой,

только гордые очень не нравятся.

Заболотская.Директором роддома назначили выдвиженца-красноармейца. Я ему говорю: «В родильном отделении температура +7, не топят» А он мне: «Ты к кому пришла? Ты что, не видишь, кто перед тобой?» – «Кто?» —"Дилехтур!" – «Вот я и пришла к вам, товарищ дилехтур, чтобы вы истопнику топить приказали!» – «А, это другое дело, приказать я могу. А вообще, Николавна, ты человек дельный, шла бы на курсы хвилософии марксизма». – «Да я в этом не разбираюсь». – «Ничего. Я раньше тоже думал, что хвилософия —это трудно, а теперь всех знаю – и Брехли, и Феебраха».

Варвара Федоровна.Светлана Сталина, теперь она Аллилуева, была моей лучшей ученицей. Она писала очень интересные сочинения. Писала сама стихи. В нее все влюблялись, и я в том числе. Однажды слышу плач, крики. Директор школы Наталья Музыка лежит в полуобмороке на диване. На столе стоит тарелка с зелеными котлетами. А рядом сидит офицер: «Вы хотели отравить котлетами дочь товарища Сталина». Музыку тут же арестовали, и больше мы ее никогда не видели. Пришла другая директриса. А Светлана продолжала учиться. А дочка Хрущева, Рада, учится плохо. И сочинения пишет из рук вон. Не любит литературу. Нина Петровна вчера приезжала в мою коморку. Принесла сливки, клубнику, все с пломбами, опечатанное, от кремлевского стола.

Я.Тут мне стало не по себе. Я никогда не ел и не видел клубнику со сливками. Мне так хотелось, чтобы бабушка Варя, сестра моей бабушки Софьи, угостила меня клубникой со сливками. Варвара Федоровна угадала мои мысли.

Варвара Федоровна.Эту клубнику мы с Машей уже съели.

Я.Маша – гимназическая подруга Варвары Федоровны. Я еще больше ее возненавидел. Почему бабушка Варя любит какую-то Машу, а не меня, своего племянника, любящего литературу и пишущего такие сочинения, какие не снились ни Раде Хрущевой, ни Светлане Аллилуевой.

Варвара Федоровна.Нина Петровна говорила, что их упрекают за роскошную жизнь: «Они не понимают, что это нужно для представительности перед иностранцами». Ты напрасно усмехаешься. Мне это кажется очень убедительным. Этот Хрущев забавный, такой непосредственный народный юмор, но, по-моему, он слегка сдвинулся на кукурузе. Почему кукуруза, а не рис или гречка? Он хочет ввести кукурузу насильно, как Петр I картошку. А что, в этом что-то есть.

Я.

Кукуруза – это сила.

Нам задание дано:

раньше сеяли на силос,

будем сеять на зерно.

Варвара Федоровна.Кто это сочинил?

Я.Я, по заданию редакции. И даже получил гонорар, 15 рублей. Купил будильник со слоном и подарил его маме.

Варвара Федоровна. А у тебя несомненный талант. Ты чем-то похож на своего двоюродного деда Павла Челищева. Бедный Павлик, он сошел с ума на чужбине и пишет такие странные картины. Я не понимаю эти абстракции. А тебе нравятся абстракции?

Я.Я же говорю, ты – вылитый Павлик.

Смоктуновский.Смотри, дружочек, в этом году конец света. Видишь надпись – 1984, три первые цифры голубые, а последняя четверка белая. Они намекают нам, что вот-вот начнется атомная война. Пойдем, выпьем водки.

1-й писатель из ЦДЛ.Бога нет. И души нет. И рая, и ада нет. И НЛО выдумка. В экстрасенсов я не верю, нет никакой ауры.

2-й писатель из ЦДЛ.Да что ты заладил – нет да нет. В мире, где ничего нет, я уже жил. Мне интересно пожить там, где что-то есть.

Я.А что, если все есть – Бог, душа, вечная жизнь, рай и даже НЛО с экстрасенсами?

2-й писатель из ЦДЛ.Ну, без НЛО и экстрасенсов я как-нибудь проживу, а вот без Бога вряд ли.

1-й писатель из ЦДЛ.А я без Бога жил, без него и умру, а вот НЛО и экстрасенсы – это интересно, хотя, скорее всего, их тоже нет.

Алексей Евгеньевич.

Пионеры-лодыри царя,

Бога продали.

Мария Федоровна.

Раз-два-три,

пионеры мы,

мамы с папой не боимся,

сикаем в штаны.

Тихвинский. Говорят, что я похож на Маркса и на цыгана одновременно. Немцы выстроили нас и сказали – евреи и цыгане, шаг вперед. Я должен был бы шагнуть два раза, но, конечно, стоял, как вкопанный. Все стояли. И тут офицер сказал: на первый-второй рассчитайсь! Мы рассчитались. А потом каждого второго расстреляли. Я до сих пор помню того, который рядом стоял. Мы почему-то когда строили, поменялись местами. И у меня четкое ощущение, что его убили вместо меня. Даже не так. Я отчетливо чувствую, что меня расстреляли, а он остался живым во мне. Мы поменялись душами. Странно, но он тоже был похож на цыгана и на еврея. Это мистика. Я в нее верю.

Я.Владимир Наумович, а вы помните 37-й год?

Тихвинский.Во всех деталях. Сейчас неправильно изображают, что все тряслись и ждали ареста. Ничего подобного. Такая гульба была! Рестораны ночью не закрывались. Пришли арестовывать моего дядю. Он выпрыгнул в окно и просто убежал. А потом через несколько месяцев вернулся. Кампания кончилась, и про него забыли.

Валентин Катаев.А как весело было после войны. Нас возили по ресторанам и кормили бесплатно. А девушки говорили: «Вы писатели, мы с вас денег не возьмем». Давали даром. Тут же в номерах. Им, конечно же, за нас платили. Сталин был палач, но литературу любил.

Юнна Мориц. После войны, когда началась кампания по борьбе с космополитами безродными, ко мне в Киеве на улице подошел громила и с криком «жидовка!» сломал мне руку. Мы все были худые, хрупкие и голодные.

Константин Симонов.Меня в 52-м ввели в ЦК и даже пригласили на заседание Политбюро. Сталина не было. Председательствовал Маленков. Вдруг открылась потаенная дверь, и из нее появился Сталин, маленький, рябой, злой. Я дословно помню его слова, хотя он говорил не то с акцентом, не то неразборчиво: «Поступают жалобы от наших евреев. Они подвергаются хулиганским выходкам прямо на улицах. Надо оградит наших евреев. Надо найти для них удобные безопасные места в Сибири». Наступила пауза. Сталин все больше багровел. Первым заговорил Маленков.