Текст книги "Война роз. Воронья шпора"

Автор книги: Конн Иггульден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Крещаю тебя, Эдуард, во имя Господа нашего Иисуса Христа.

Малыш поперхнулся, булькнул, пустил слюни и заморгал.

В этот странно торжественный момент Элизабет ощутила, как отхлынула часть ее страхов, ибо самая главная опасность отступила. Ее маленькому ребенку не будет воспрещен вход на небеса, даже если мальчик умрет в следующее мгновение. Она почувствовала, как с плеч ее падает лежащее на них в последние дни бремя, и из глаз у нее снова полились слезы. Ужасно было проявить свою слабость перед лицом врагов ее мужа.

Аббат принял чистую простынку из рук Жакетты и завернул в нее озябшего малыша. Личико его покраснело, и он заливался криком, однако этот ребенок уже родился для вечной жизни. Элизабет проследила за тем, как ее мать приняла младенца и закутала его потеплее, а потом, наконец, повернулась к троим свидетелям.

На устах Дерри Брюера почивала улыбка.

– Это мне пришла в голову идея прийти сюда. Полагаю, что мне следует теперь извиниться. Тем не менее я хотел присутствовать при крещении этого дитя. В конце концов, его отец бежал из страны. Трон благополучно возвратился к Ланкастеру, и наследником престола теперь является другой превосходный молодой человек. Конечно, нас ждут годы усердного труда, однако так бывает всегда. Тем не менее я должен был увидеть сына Эдуарда. Если ему суждено вырасти, он, может быть, станет рыцарем при дворе сына короля Генриха… но не знаю. – По лицу Брюера пробежала тень, и на мгновение он прикрыл ладонью глаза. – Надеюсь, что он не будет воспитан в ненависти, миледи. Довольно с нас войн.

– Он будет королем, мастер Брюер, – прошептала Элизабет.

Дерри печально скривился:

– Если удастся ростом в отца, быть может, станет командовать войском Ланкастеров. А свыше того не надейтесь, если готовы последовать моему совету. Иначе вы вырастите сына недовольным судьбой и погубите его.

Уорик вновь поклонился и, уверенный в себе, выпрямился во весь рост, после чего прикоснулся к плечу внимательно следившего за происходящим брата и пошел к выходу по длинному нефу. Дерри постоял какое-то время, разглядывая женщину, прижимавшую к себе своего ребенка и смотревшую на начальника тайной службы с такой яростью, словно только ее гнев мог защитить их обоих. Наконец, он покачал головой, вздохнул, поклонился и направился прочь.

8

На рассвете рождественский звон поплыл над бургундским городом Дижоном; падающий снег глушил колокола, превращал их песнь в какофонию, в которой угадывалась нотка биения сердца. Мир царил на земле, и все христианские семьи обменивались дарами, следуя примеру волхвов, посетивших хлев более тысяч лет назад.

Ричард поскользнулся, и одна нога вдруг поехала под ним в сторону. Проклятый снег под сапогами немедленно превращался в слякоть, стоило на него наступить; каждый шаг становился предательским и грозил падением.

Герцогу Глостеру было холодно, и он чувствовал такую огненную боль, что при падении дохнул бы пламенем в воздух, пропитанный могильным холодом. Ухватившись обеими руками за поручни, Ричард удержался на ногах.

Посреди замкнутого двора стоял его брат – снежные хлопья превращались в капли чистой воды, коснувшись его обнаженного торса. По лицу его бежала струйка крови. Каждый день перед рассветом Эдуард уделял один час кулачному бою с крепкими местными парнями, готовыми рискнуть собственными зубами или разбитым носом ради нескольких серебряных монет. Весть о том, что можно без печальных для себя последствий сбить с ног короля Англии, быстро разошлась по городу. И с тех пор, как это стало известно, каждый день Эдуарда начинался с череды сельских парней, поводивших плечами и посматривавших по сторонам, дождаясь своей очереди на право отправить английского короля спиной в холодную грязь.

Последний из них как раз валялся без чувств на каменных плитах, а Эдуард победоносно улыбался, стоя над ним. Когда двое друзей оттащили в сторону побежденного юнца, победитель ощутил боль ссадины и, прикоснувшись к ней одной из забинтованных рук, увидел на ней кровь. Король дрался в стиле римских кулачных бойцов, хотя и не пользовался перчатками с металлическими шипами, бывшими у них в ходу. Он намеревался таким образом натренировать сбитое дыхание – ну, как выпущенный на пастбище пони может со временем вернуть себе прежнюю резвость.

Целых два месяца, прошедших после появления обоих Йорков в Бургундии, Ричард с удовольствием и даже благоговением денно и нощно наблюдал за решимостью своего брата, усматривая в нем, наконец, того мужа, который пешим и конным сражался при Таутоне.

После своего прибытия в Дижон, где располагались дворцы герцога Карла, они ежедневно часами дрались, пока Глостер не превратился в сплошной синяк на потрескавшихся ребрах. Брату его было всего двадцать восемь лет, и он соблюдал данный им обет в отношении крепких напитков и прочих излишеств. Жил он теперь словно какой-нибудь стоик или монах-меченосец. После занятий кулачным боем, пробежав несколько миль по окрестным холмам, Эдуард возвращался в замок и рубил поставленные стоймя дубовые столбы, пока те не разваливались под его мечом. Он вел простую жизнь, ничего не планируя и не обдумывая наперед.

Видя это, Ричард только улыбался. Брат его станет орудием отмщения в руке самого Господа, когда они будут готовы. Это будет кошмарное зрелище. Глостер знал, что слабость Эдуарда заключается в том, что он берется за труд, только когда побежден и находится в невыгодном положении. Избавившись от врагов, король немедленно обленился, становясь с каждым днем все толще и толще. Однако, лишившись короны и новорожденного сына, превратился в сурового воина, несгибаемого волей и не обращающего внимания на тех, кого он калечил на своих тренировках.

Ощутив на себе взгляд брата, Эдуард посмотрел на Ричарда, и хмурый взгляд его смягчился. Герцог уже не мог понять, то ли ему это кажется, то ли снежинки действительно шипят, прикасаясь к нагой коже короля.

– Брат, здесь слишком холодно, а ты без рубашки! – крикнул он через весь двор.

Эдуард пожал плечами:

– Я ощущаю холод, только когда останавливаюсь. Я – спартанец, Ричард, и не чувствую боли.

Глостер склонил голову в знак ответа, ощущая при этом укол раздражения от того, что его брат наделен таким физическим совершенством, каким ему самому не суждено обладать. Кривая спина его за последний месяц сделалась только хуже, и где-то в середине ее подчас рождались столь болезненные уколы, что ему пришлось даже обратиться к бургундским аптекарям. Проклятая лопатка все время выпячивалась, и Ричарду постоянно казалось, что кто-то прикасается к его спине. Он даже попытался вообразить, что это делает заботливая рука отца, однако эта мысль скоро сделалась неприятной ему.

Впрочем, герцог Карл выписал обоим Йоркам весьма щедрое пособие. Каждый месяц Эдуарду вручали мешочек с золотом и серебром. После чего Ричарду приходилось просить брата выдать ему полагающуюся долю… Это казалось Глостеру унизительным – не ребенок же он, выпрашивающий серебряный пенни у отца! Свой небольшой доход герцог тратил на вонючие мази и ароматные травы, зелья, порошки и молитвы в кафедральном соборе. А еще он нашел слепую девчонку, которая разминала пальцами самые болезненные места на его спине до тех пор, пока ему не становилось совсем уж невтерпеж. Пребывание в глубокой металлической ванне и час такого массажа приносили ему некоторое облегчение, так что можно было заснуть.

Подхватив с каменной мостовой меч в ножнах и сброшенные с плеч шерстяной жилет и сорочку, Эдуард принялся стряхивать с них снег и ворчать о том, как отсырела его одежда. После этого он подошел к крытой галерее, под которой остановился его брат, и с надеждой осведомился:

– Нет ли каких новостей из дома?

Ричард отрицательно качнул головой, и его брат вздохнул:

– Тогда пойду, преломлю хлеб… если только у тебя нет желания еще разок скрестить со мной клинки. Завтра с юга приезжает какой-то новый мастер фехтования, друг Карла. Мне необходимо поупражняться в гибкости.

– И ты выбьешь из него сознание в точности так, как из предыдущего, – едко проговорил Глостер, все еще остро ощущавший самый свежий комплект синяков. Он поправлялся и обретал прежнюю способность к движениями не так быстро, как остальные люди, хотя никогда не признавался в этом и не просил Эдуарда бить не так сильно. Боль – его личная собственность, ею не поделишься.

Эдуард пожал плечами:

– Возможно. Учитывая то, что нам предстоит, Ричард… учитывая то, что нам нужно сделать, я не могу экономить время на упражнениях собственных ног, плеч и меченосной руки. Или мы высаживаемся в Англии и побеждаем… или я мог бы с тем же успехом бросить свою жену и сына в огонь.

Беглый король стоял перед младшим братом, и его обнаженная грудь все еще вздымалась и опадала после физической нагрузки, а по подбородку и дальше, на шею, мешаясь с талым снегом, несколькими струйками стекала кровь. Ричард угадывал отчаяние в глазах брата – и оно потрясло его, пошатнуло в нем собственную уверенность. Эдуард всегда был показушником и хвастуном, способным рассмеяться перед лицом смерти и пнуть ее в зад, как только она отвернется от него. И тем не менее его самоуверенность претерпела жестокий удар. Он бежал из родной страны, не имея на себе даже теплой одежды, и теперь полностью зависел от щедрости человека, не питавшего к Англии особой любви, однако ненавидевшего короля Франции, а за компанию с ним и Ланкастеров.

– Ждать осталось недолго, я в этом уверен, – произнес Ричард, даже в такой дали от дома оглядываясь по сторонам, чтобы проверить, не подслушивают ли их разговор. Он наклонился над перилами, а Эдуард подошел поближе, чтобы слышать его. К собственному удовольствию, Глостер обнаружил, что за счет пола оказался одного роста с братом, уравнялся с ним статью.

– Герцог Карл согласился дать нам шестнадцать сотен своих людей и три дюжины кораблей в тот момент, когда мы соберемся в путь, – рассказал он. – У него нет хороших стрелков из лука, однако найдется сотня фузилеров, распоряжающихся по собственному желанию громами и молниями. Я назвал ему первое марта, не позже. Даже если зима будет задерживать нас, мы все равно отплывем. Он дает нам людей, корабли и оружие для высадки. Остальное зависит от тебя – и от той армии, которую ты соберешь весной.

– Соберу ли? – проговорил Эдуард негромко – еле слышно, словно обращаясь самому к себе. Невзирая на это, Ричард предпочел ответить:

– Осенью мы располагали едва ли тремя днями, и тем не менее восемь сотен верных людей собрались под твои знамена! Они пришли, несмотря на то что нас зажимали две армии и нам негде было остановиться! Если мы получим в свое распоряжение месяц и открытое поле, они вспомнят про Йорков. Они вспомнят про Таутон и про то, что ты сделал для них. Еще как вспомнят! А потом мы разнесем этих ублюдков в прах и пепел. И не остановимся, пока не втопчем их в землю. Пощады не будет. Уорику, Монтегю, епископу Невиллу, королю Генриху, Маргарет, Эдуарду Ланкастеру и Дерри Брюеру. Никого из них я не оставлю в живых. Они предали нас – и мы в свой черед предадим их надежды…

Ярость и страсть, владевшие герцогом Глостером, растрогали Эдуарда, и он, протянув руку, обнял Ричарда за шею, по-дружески тряхнув его. Огромная ладонь едва не охватила тощую шею, и король ощутил, как его брат сглотнул.

– Впредь я не подведу тебя, Ричард, – проговорил Эдуард голосом не более громким, чем падающие снежинки. – Моей жене хватило решительности или везения, чтобы укрыться в монастыре. Теперь у меня есть сын и наследник. Так что, единожды начав, мы не остановимся. Поступим так, как ты сказал. Пока не останемся вдвоем против всех остальных.

* * *

Джордж, герцог Кларенс, взирал в недоумении на незнакомца, который дерзнул обратиться к нему, хотя выглядел как какой-нибудь лесной бродяга или пещерный житель, подобный отшельникам прежних времен.

Вскипев, Джордж осадил коня, позволив оленю, которого он преследовал, исчезнуть в подлеске.

– Милорд Кларенс, не будете ли вы столь добры, чтобы даровать мне короткое мгновение и несколько слов – ради ваших родных братьев, поддерживавших вас во всяком деле?

Услышав ирландский выговор, герцог нахмурился. Мужлан ухмылялся ему, и Джордж повернулся в седле, вдруг ощутив уверенность в том, что на него и его спутников сейчас нападут.

– Ваша милость! Для тревоги нет никаких причин, – продолжил незнакомец. – Уверяю вас, милорд Кларенс, вы можете не опасаться меня. Я не вооружен и беззащитен, однако принес вам весточку от ваших друзей.

– Если ты нищий, то уже обошелся мне в одного оленя для моего стола, затравленного на моей собственной земле, – проговорил герцог. – Должно быть, мне следует стребовать с тебя компенсацию… Сэр Эдгар, принеси мне ухо этого оборванца.

Названный рыцарь непринужденно спешился, хотя на нем были полупанцирь и кольчуга. Стащив с руки перчатку, он извлек длинный кинжал из пристроенных к седельной луке ножен. Лицо внезапно испугавшегося ирландца побелело под покрывавшей его грязью. Он попятился, пока не уткнулся спиной в густой кустарник, и был явно готов пуститься наутек, как это только что сделал олень.

– Милорд, мне приказали переговорить с вами наедине. Я принес вам весть от ваших братьев!

– Ага, понятно, – ответил Кларенс. – Но, к стыду своему, я даже слышать не желаю о своих братьях. Действуй, сэр Эдгар. Отбери у него ухо в обмен на упущенного мной оленя. Пусть он впредь трижды подумает, прежде чем решится испортить мою охоту.

Ирландец попытался увернуться, а потом завопил от боли, когда рыцарь свалил его на землю одним ударом в живот, а потом отрезал ему одно ухо. Эдгар показал ухо Кларенсу, а предыдущий его владелец поднялся на ноги, ошеломленный неожиданностью и болью. Кровь текла по его шее, и он пытался зажать рану ладонью.

– А теперь топай своим путем, бродяга! – крикнул Джордж, ударяя коня по бокам пятками. – И благодари меня за то, что я даровал тебе жизнь.

Ирландец с немой ненавистью проводил взглядом лишившего его уха рыцаря, снова севшего на коня. Сэр Эдгар праздным взглядом скользнул по оставшемуся в его руке обрубку, а затем забросил его в кусты и последовал за своим господином.

* * *

Маргарита Анжуйская посмотрела на короля Луи и склонила перед ним голову. Лучи январского солнца пронзали стеклянные окна – холодные снаружи, они тем не менее каким-то образом согревали комнату. В это холодное время, когда до весны было еще далеко, это казалось каким-то чудом. Королева подставила лицо этому свету, зажмурила глаза и глубоко вздохнула.

– Вы чувствуете это, Ваше Величество? – спросила она.

– Тепло, моя дорогая? – отозвался французский король. – Конечно, чувствую. Этот дворец – настоящее чудо. Мне говорили, что подобного ему нет во всем мире. Рассказывают, что на востоке умеют делать дома из чистого стекла, однако, на мой взгляд, это выдумка, о которой можно забыть вместе с россказнями об огромных ящерах и великанах.

Маргарет улыбнулась этому невысокому человечку, полному внутренней силы и энергии. Общество короля было ей приятно, хотя она не часто встречалась с ним в прошедшие годы, когда не представляла для него государственного интереса. Ей хватало ума, чтобы понять, что она стала полезной для его планов только после того, как Уорик поссорился с Эдуардом Йоркским. Тогда французский король решил добиться примирения между нею и Уориком – и преуспел в своем намерении.

Она снова склонила перед ним голову. Монарх не нуждался в том, чтобы она выкладывала ему свои мысли или выражала собственное восхищение. Король Луи видел все, как он сам любил говорить. Его способность можно было считать мастерством, он умел великолепно читать чувства по лицам и замечать обман… Он видел людей такими, какими они были. Подобная сноровка могла бы принести ему целое состояние в торговле, однако рождение поставило его выше подобной перспективы. Словом, собственный талант позволил Людовику удержать за собой трон и низвергнуть Эдуарда Йоркского с его престола. Мысль эта по-прежнему доставляла Маргарет удовольствие. Она чувствовала, что на щеках ее проявились ямочки и что слабый румянец коснулся ее шеи.

– Ваше Величество, я хотела спросить вас о том, не чувствуете ли вы особенного содержания, какой-то особой напряженности в сегодняшнем дне, – снова заговорила она. – Пред Рождеством мой сын обручился с Анной, дочерью Уорика. Оба Йорка изгнаны из Англии. Не пора ли и нам с сыном, Ваше Величество, шагнуть за море и вернуть себе все отнятое у нас? И стать вашими надежными преданными друзьями до конца дней своих? Как вы считаете?

– Но вы все равно испуганы, Маргарита, – проговорил Луи, и в глазах его промелькнула веселая искорка. – Вам осталось сделать всего лишь один шаг, и вы опасаетесь, что я не поддержу вас?

– O, Ваше Величество, как можно? – возразила королева. – Вы устроили все это… встречу с Уориком, посоветовали нам отложить прошлые обиды и принести новые обеты на частице Истинного Креста.

Французский король поднялся из-за стола, прошел вдоль него и взял обе руки собеседницы в свои.

– Маргарита, вы много страдали и переносили свои несчастья с достоинством истинной grande dame. Ваш муж был предан и заключен в тюрьму, вы с сыном бежали из своей страны. Конечно же, вас снедает тревога, когда вы оказались в такой близи от возвращения домой. Вам кажется, что ситуация складывается чересчур идеально? Что слишком приятно видеть всех своих врагов поверженными? Что теперь Эдуард Йорк страдает, что его снедает такое же отчаяние, какое, не сомневаюсь, посещало вас в первые годы изгнания?

По причинам, не вполне понятным ей самой, Маргарет ощутила, как рушится часть ее сопротивления, часть ее обороны. Слезы прихлынули к ее глазам, хотя она уже уверилась было в том, что они останутся сухими до конца ее жизни. Луи улыбнулся, увидев, как разрыдалась от чувств стоявшая перед ним женщина, хотя и скрыл от нее собственное возбуждение, не слишком полезное в данный момент.

– Моя дорогая, – проговорил он, крепче сжимая ее руки. – Я понимаю вашу осторожность. Вам пришлось пережить слишком много измен, чтобы можно было просто отмахнуться от опасений. Уверяю вас: ваш муж Генрих вновь обитает в роскошных покоях, на попечении множества слуг. Кое-кто из обитателей этого крохотного лондонского дворца присылает мне письма, сообщает о новостях, понимаете?.. Надо думать, кто-то пишет в Лондон и из Парижа. Иногда мне кажется, что все корабли, снующие между Англией и Францией, битком набиты письмами наших людей, шпионящих друг за другом и заносящих на бумагу все услышанное.

Луи вздохнул и отвернулся. Искра воодушевления оставила его, и желание померкло.

– А теперь, моя дорогая, послушайте меня. Пошлите письма графу Уорику или тем лордам, которые более всех прочих любили вас и были вам верны. Сообщите им, что вы прибудете на корабле с почетной охраной из моих лучших людей… Я дам вам сотню людей… нет, две, чтобы они позаботились о вашей безопасности и не позволили вам даже споткнуться о камень. Моя власть охранит вас и вашего сына, миледи, пока вы снова не прибудете в Лондон. Но до этого дня, пока не окажетесь готовыми к отбытию, вы остаетесь моими гостями и пребудете ими столько, сколько захотите сами.

Маргарет ощутила, как ослабели пальцы монарха, как его сухая кожа скользнула по ее руке. Вновь взглянув в льющийся из окон солнечный свет, она напомнила себе, что целью французского короля было падение Эдуарда, предпочитавшего союз с вероломным герцогом Бургундии. За подобное оскорбление Луи расплатился, можно сказать, тысячу раз. Судьба самой Маргарет, судьба ее сына и его отца, Генри Ланкастера, всегда являлись лишь тенью других событий.

Она позволила себе разжать губы и тихо вздохнуть.

Король заметил ее согласие и незримо для нее улыбнулся. Как только Ланкастер укрепится на троне и Англия успокоится, у Франции появится возможность обратить свою мощь, обрушить свою десницу на этого бургундского узурпатора, Карла Смелого.

Луи помнил одну попавшуюся ему на глаза вазу… небольшую, изящную, в голубых и белых тонах. Он считал эту посудинку слишком уродливой, чтобы выставлять ее напоказ, несмотря на то что она была разрисована и обожжена в невообразимо далекой восточной стране, в которой правили ханы и сатрапы. Части вазы были скреплены узкими металлическими полосками, ибо стоимость заставляла хранить эту вещь даже разбитой. Мастер-ремесленник соединял осколок с осколком клеем и металлом, расходуя на ремонт месяцы, годы… свой труд. Луи кивнул, соглашаясь с самим собой. Его награда будет больше: Франция объединится под одной короной, а Англия станет ее надежным союзником. Оставалось жалеть только об одном: что его отец не может увидеть то, что он соорудил из полученных осколков.

* * *

Джордж, герцог Кларенс, открыл глаза в темноте от того, что кожа его горла ощутила прикосновение какой-то холодной полоски. И голос, зашептавший ему на ухо, наполнил его таким ужасом, что Джордж невольно изогнулся в постели дугой, так что к простыне теперь прикасались только его пятки и затылок. Рядом беспокойным сном забылась его жена Изабел, раскинувшаяся под покрывалом.

– Если ты шевельнешься, я перережу твою глотку. Утром тебя найдут уставившимся в потолок, – предупредил его голос.

Кларенс несколько отошел от первого потрясения и заставил себя опуститься в нормальное положение. Звезды за окном давали немного света, луны не было, и человек, оказавшийся в его опочивальне, выглядел склонившимся над ним темным пятном. Ощутив исходивший от незнакомца запах крови… крови и папоротника, Джордж непроизвольно задышал чаще. Тело его вдруг покрылось капельками холодного пота.

– А теперь, твоя милость, слушай, что мне было велено передать тебе. И я это сделаю, хотя больше всего мне хочется прирезать тебя, чтобы отомстить за свое ухо.

Несмотря на осторожность, голос ирландца сделался громче – очевидно, он едва мог справиться с гневом. Изабел что-то пробормотала во сне, и оба мужчины замерли.

– Ты не понял, – шепотом ответил Кларенс. Он начал было поворачивать голову, но застыл, ощутив, что результатом этого движения стала резкая боль и теплая струйка на коже. – Ты не знаешь Дерри Брюера, начальника королевских шпионов. Его люди повсюду, и они слышат все. Я не мог остаться наедине с тобой так, чтобы об этом знали мои спутники, которые передают ему каждое мое слово.

Кожа его острее ощутила прикосновение лезвия ножа, словно незнакомец хотел помешать ему шевельнуться, пока он думает. Кларенс судорожно глотнул, и его кадык самым неприятным образом проехал по лезвию. Изабел застонала во сне, пошевелилась, но не проснулась, и он подумал, что сердце вот-вот выскочит у него из груди. Левой рукой Джордж ощутил прикосновение мягкой груди своей жены и самым нелепым образом, в тот момент, когда жизнь его висела на волоске, почувствовал, как напрягается член. Более неподходящий момент было невозможно придумать.

– Видит Бог, я предпочел бы убить тебя, – прошипел ирландец, не ведая о его смущении. – Но мне заплатили, а я привык держать свое слово. Так что лежи тихо и слушай.

Вновь воцарилось молчание, и Кларенс услышал мерное дыхание собственной жены, еще не вполне храп, но какое-то горловое ворчание.

– Твои братья вернутся домой, в свое гнездышко, – продолжал посланник. – Скоро, хотя они не доверили мне дату. И просят, чтобы, когда они вновь станут на английскую землю, ты понял, что Уорик никогда не сделает тебя королем. Он выдал свою младшую дочь за Эдуарда Ланкастера, а это по всем признакам здоровый и плодовитый молодой человек. Ты выбрал не тот стяг.

Джордж моргнул в темноте, радуясь тому, что незнакомец не может видеть его. Он изменил братьям по гневливости и от утраты – и сейчас ему не хватало их общества. Старая обида уже начинала забываться. Инстинктивная потребность требовала прощать… пускать старые обиды на ветер. В словах, пересказанных ему ирландцем, он угадывал сухой говорок Ричарда и даже резкую интонацию Эдуарда. Он уже мечтал вернуть себе их доверие.

Герцог вновь подумал о молодой женщине, спавшей рядом с ним, старшей дочери Уорика. Кларенс был уверен в том, что любит ее, а она – его. Но сохранится ли их любовь в том случае, если он предаст ее отца? Придет ли она в таком случае с охотой на его ложе? Если он переметнется на сторону Йорков, она может возненавидеть его той же полной яда ненавистью, с которой относилась всегда к Эдуарду и к его жене Элизабет.

Кларенс стиснул во тьме кулаки… Брак или братья. Одна сторона или другая.

– И чего же они хотят от меня? – прошептал он.

– Чтобы ты хорошенько подумал над тем, чью сторону выберешь. Нынешнее положение неустойчиво. Все будет решено на поле битвы, а ты знаешь, что Эдуард Йоркский не проигрывает сражений. Собирай своих людей и готовься выступить на нашей стороне. Если ты сделаешь это, будешь прощен и восстановлен в своих правах. Если нет – будешь осужден и убит. А теперь Господь с тобой, брат. Но переходи к нам.

Голос ирландца чуть переменился: после того как он договорил порученные ему слова, в нем вновь появилась гневная нотка, вызванная пульсирующей болью и дурнотой. Глаза Кларенса уже достаточно приспособились к темноте, и он увидел, что голова посланника неровно обмотана какой-то тканью.

– На столике за твоей спиной мошна с монетами, – едва слышно проговорил герцог. – Возьми ее в уплату за твою рану.

Коротко звякнули монеты в шелковом мешочке, который незнакомец нащупал свободной рукой, хотя нож в другой его руке даже не шевельнулся. Странно, что прикосновение это больше не кажется ему холодным, подумал Кларенс. Кожа его успела согреть сталь.

– Ты пошлешь им ответ? – снова прозвучал голос ирландца. Джордж не шевельнулся, уставившись в темноту над собой.

– Зачем? Разве они поверят мне на слово? Они не знают моих намерений и не узнают их, что бы я ни сказал тебе сейчас. В моем распоряжении три тысячи человек, сэр. И действия их являются моим словом. А теперь спокойной ночи, вы слишком долго мешали мне спать.

На какое-то мгновение лезвие сильнее надавило на его кожу. Кларенс дернулся и затаил дыхание. А потом лезвие вдруг исчезло, он услышал скрип отворенного окна, и тень исчезла в нем. После этого герцог повернулся на бок и с надеждой протянул руку к груди жены; та, наконец, пробормотала что-то неразборчивое и подставила ему зад. A потом он лежал, размышляя, пока не пришло время вставать.