Текст книги "Завоеватель"

Автор книги: Конн Иггульден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 17

Полный странных чувств, Яо Шу трясся на телеге, везущей его в сунские земли. Будучи молодым монахом, он знал Чингиса еще до того, как тот стал первым ханом, объединившим монголов. Яо Шу круто изменил свой жизненный путь, чтобы увидеть, как этот удивительный человек сплачивает племена и покоряет империю Цзинь. Он надеялся повлиять на хана и окультурить его окружение.

Пролетели годы. Чаяния молодости почти стерлись из памяти. Удивительно, как человек забывается под гнетом трудов. Каждый день требовалось решать новые задачи, выполнять новую работу. Годы просочились сквозь пальцы, а от повседневных мелочей Яо Шу отвлекался все реже и реже. Некогда он мог перечислить свои желания на одном свитке пергамента. А сейчас не то утратил четкость мысли, не то осознал свою наивность.

Тем не менее мечту Яо Шу еще лелеял. После смерти Чингисхана служил Угэдэй-хану, потом Дорегене. На правах советника он остался в Каракоруме в лихую, хоть и недолгую пору правления Гуюка. Угэдэй подавал большие надежды. Третий сын Чингисхана обладал поразительным даром предвидения. Увы, его сердце не выдержало, и к власти пришел слабый Гуюк… Яо Шу посмотрел на плотные ряды воинов вокруг телеги и тихонько вздохнул. На службе ханам он успел состариться.

Воцарение Мункэ стало тяжелым ударом. Вот кто по-настоящему похож на Чингисхана! Тот не ведал жалости. Но ведь его окружали враги, желавшие его гибели. Чингис родился и прожил всю жизнь на войне. Яо Шу горестно улыбался, вспоминая старого ублюдка. Взгляды Чингисхана глубоко потрясли бы буддийских наставников цзиньца – таких вдохновенных разрушителей городов они доселе не встречали. В Чингисхане воплотилось множество противоречивых качеств. Он истреблял врагов, чтобы защитить свою молодую империю, но получал от этого невероятное удовольствие. А как Чингис говорил о выкупе с советом цзиньских властителей!.. Он торжественно объявил им, что любой пойманный магометанин может обрести свободу за сорок золотых монет, а цена цзиньского владыки – один осел…

Яо Шу ухмыльнулся. Мункэ дедово жизнелюбие не унаследовал. Неуемное, оно притягивало людей; подобного цзинец не встречал ни в ком, и уж точно не в Мункэ. Внук Чингиса очень старался быть хорошим ханом, но талантами явно не блистал. Размышляя о Чингисхане и его потомках, Яо Шу гадал, не прожил ли он жизнь впустую, как мотылек, привлеченный ярким светом. Не потратил ли напрасно лучшие годы?

Чингисхан умер, светоч погас. С тех пор Яо Шу не раз говорил себе, что прямо тогда и следовало вернуться домой. Именно это он посоветовал бы сейчас любому; но тогда остался, взваливая на себя все больше ответственности, пока Угэдэй не начал обращаться к нему по любому вопросу…

Яо Шу смотрел на плотные ряды всадников, которые тянулись во всех направлениях. Наконец-то он решил покинуть ханский двор… Нет, за него это решил Мункэ, когда выгнал из Каракорума цзиньских ученых и показал, что для цивилизованных людей это больше не место. Сборы в долгий путь домой стали чуть ли не облегчением. Пожитков у Яо Шу было немного, все ценное он раздал каракорумской бедноте. Он не нуждался почти ни в чем и знал, что в буддийских монастырях его примут как давно пропавшего сына. Разве не здорово будет удивить буддийских монахов историями о своих приключениях? Он прочтет им «Сокровенное сказание монголов»[20]20
  «Сокровенное сказание монголов» – древнейший монгольский литературный и историографический памятник, ценный источник сведений по истории монголов, их государства и о Чингисхане, его основателе. Составлено в 1240 г. неизвестным автором.


[Закрыть] и поможет заглянуть в совершенно другой мир. Яо Шу сомневался, что монахи поверят хотя бы половине его историй.

В Каракоруме Яо Шу печально разглядывал свои книги, когда явился посланник с вестью, что Хубилай отправляется в дорогу. Тогда он улыбнулся превратностям судьбы. Решилась проблема того, как безопасно проехать тысячи миль на восток. Он проследует за Хубилаем на территорию империи Цзинь, а однажды ночью потихоньку уйдет из лагеря и от своего прошлого. Клятвы он никому из живых не давал. Монголы увели его с родины, монголы и вернут. Разве в этом нет логики?

Но ничего подобного не случилось. За месяцы странствий и бесед Яо Шу заново покорил Хубилай. Бывший воспитанник объезжал новые участки на цзиньских землях и говорил. Как он говорил! Яо Шу всегда знал, что Хубилай умен, но его мысли и полет фантазии вдохновили старого цзиньца. За считаные месяцы они осмотрели и разметили тысячи будущих поселков. Хубилай как землевладелец станет взимать небольшую плату, чтобы его арендаторы процветали. Яо Шу боялся поверить, что наконец встретил потомка Чингисхана, который любит цзиньскую культуру так же сильно, как великий хан. Однажды весенним вечером Яо Шу оказался лишь в тридцати милях от старого монастыря. Он целую ночь просидел на телеге и не сделал ни шагу в его направлении. «В моем возрасте еще один год значения не имеет», – подумал он тогда.

Теперь Яо Шу ехал в сунский город Дали с новой надеждой в сердце. На его глазах Хубилай пощадил сорок тысяч пленных. Яо Шу сомневался, что его воспитанник понимает, какой исключительный поступок совершил. Мрачный, аки туча, орлок Урянхатай отсиживался в юрте, недоумевая, зачем его пристыдили на глазах у воинов. Яо Шу изумленно покачал головой: только бы снова не разочароваться! Чингисхан разрушал города, чтобы запугать способных оказать сопротивление. Цзинец почти отчаялся отыскать среди его потомков того, кто решит не уподобляться великому предку.

Теперь Яо Шу уйти не мог. Он хотел знать, как Хубилай поведет себя в Дали. Впервые за десятки лет цзинец видел перед собой цель – и волновался. Хубилай не такой, как его братья Мункэ и Хулагу. Он не безнадежен.

Провинция Юньнань относится к самым малонаселенным в обширной империи Сун. В ней лишь один большой город, едва ли с десяток малых городов с деревнями и несколько тысяч поселков. На памяти целого поколения, а то и веками, в Юньнане ничего не менялось, и плюсы естественного развития здесь казались очевидными. Войско Хубилая прошло через миллионы акров плодородных земель, отданных под рисовые или богарные[21]21
  Богарные поля – земли в зоне орошаемого земледелия, на которых сельскохозяйственные культуры возделывают без искусственного орошения.


[Закрыть] поля, а длиннорогие коровы редкой породы считались источником лучшей говядины на тысячу миль.

Дали окружали высокие стены с воротами; вокруг них, словно мох на камне, вырос торговый пригород. Эта часть империи Сун расположена далеко-далеко от покоренных Чингисханом земель. Здесь не видали ни монгольских, ни каких других воинов, кроме солдат императора.

Хубилай смотрел на неподвижно-спокойный пейзаж. Его огромное войско здесь казалось совершенно не к месту. Над городом вился дымок из тысячи труб. Крестьяне побросали свой урожай и встали на защиту города. Насколько хватал глаз, тянулись пригороды и брошенные поля. Земля была сухая.

Войско подошло к Дали достаточно близко, чтобы оставшиеся в городе жители могли разглядывать его в немом ужасе. Хубилай отдал приказ Баяру и не двигался с места, пока его не услышали простые воины. Монголы спешились и разбили лагерь.

Царевич наблюдал, как ему собирают юрту, начиная со связанных деревянных решеток. Работу выполняли сноровистые воины. Вот они установили центральную стойку и прикрепили к ней тонкие опоры крыши, связав их влажными жилами, которые достали из сумок. Наконец на каркас уложили слои толстого войлока, закрепили, приладили дверцу и внесли печь для готовки. Так за короткое время появилось новое жилище, теплое, непромокаемое. На коне подъехали Чаби и Чинким. Мальчишка крепко держался за мать. Хубилай раскрыл объятия, Чаби подогнала коня ближе, и Чинким прыгнул отцу на руки.

Царевич, хрипнув и пошатнувшись, отступил на шаг: сынишка стал тяжелым.

– Ты слишком большой для таких забав, – объявил Хубилай, немного подержал его и опустил на землю. В Чинкиме уже угадывался высокий рост отца, а золотисто-желтые глаза выдавали потомка Чингисхана. Мальчишка вытянулся в струнку, и Хубилай засмеялся.

– Тебе приготовили лук. Принеси его из юрты, потренируемся в стрельбе.

С радостным воплем Чинким исчез в юрте, а Хубилай все улыбался. К родительскому долгу он относился серьезно. Со временем парень станет самостоятельным, но пока он ребенок – длинноногий, неуклюжий, два передних зуба еще растут. Хубилай радовался, что взял родных с собой. Жена и дети Урянхатая ждали орлока в безопасном Каракоруме, но Хубилаю не хотелось на долгие годы доверять сына Мункэ. По возвращении он встретил бы незнакомого человека.

Царевич кивнул воинам, которые поклонились и поспешили прочь, чтобы до ночи поставить юрты для себя. Чаби спешилась и поцеловала Хубилая в шею, а его личные слуги понесли в юрту кухонную утварь, в том числе и большой металлический чайник. Раздался голос Чинкима, выясняющего, где его колчан. Хубилай ничего не слушал. Последние мгновения до захода солнца он хотел провести, глядя на город, который, возможно, покорит. На свой первый город.

Чаби обняла его за пояс.

– Я беременна, – объявила она.

Хубилай вытянул руки, не сводя с жены глаз. Сердце бешено забилось, и он прижал ее к себе. Старший брат Чинкима умер младенцем, второй ребенок родился мертвым. Во взгляде Чаби Хубилай, к своему величайшему огорчению, читал не только надежду, но и страх.

– Этот ребенок будет сильным, – предрек он. – Он же родится в походе… Снова мальчик? Я велю шаману раскинуть кости. Если это мальчик, у меня и имя есть.

– Еще рано! – взмолилась Чаби, борясь со слезами. – Пусть сперва родится, а назвать успеем. Не хочу хоронить еще одного малыша.

– Не бойся. Несчастья случались в Каракоруме, а отцом малыша был ученый. На сей раз отец – грозный военачальник, командующий железом и огнем. Не забуду, что узнал новость перед штурмом первого города. Ребенка можно назвать Дали. Правда, это имя больше для девочки…

Чаби прикрыла ему рот ладонью.

– Тшш! Не надо имен! Молись, чтобы ребенок выжил, а имен я придумаю сколько угодно.

Хубилай обнял жену и застыл рядом с ней. Чаби почувствовала, что супруг думает о городе, который хан велел ему покорить.

– Все получится, – прошептала она, положив голову мужу на плечо.

Хубилай молча кивнул. Он гадал, тревожился ли когда-либо Чингисхан так, как он. Стены Дали казались неприступными.

Супруги входили в юрту, когда показался Яо Шу. Старик приветственно поднял руку, и Хубилай сделал то же самое. Цзиньца он знал большую часть жизни и всегда радовался его присутствию.

– Господин желает, чтобы я читал ему перед сном? – осведомился монах.

– Только не сегодня, – проговорил Хубилай, потом, не удержавшись, добавил: – Если, конечно, ты не разыскал что-то достойное. – Яо Шу здорово умел раскапывать интереснейшие тексты на любую тему, от животноводства до варки мыла.

Старик пожал плечами.

– Есть пара текстов об управлении слугами в благородном доме. Если вы устали, они вполне подождут до завтра. Я… надеялся поговорить с вами на другую тему.

Хубилай весь день просидел в седле. Новость Чаби зажгла ему кровь, но возбуждение уже спадало. Он валился с ног от усталости. Однако Яо Шу не из тех, кто любит болтать попусту…

– Тогда поешь с нами. Будь моим гостем, дружище.

Они пригнулись, чтобы пройти в узкую дверь, и Хубилай, скрипя доспехами, сел на койку у изогнутой стены. На большой сковороде жарилась баранина с пряностями, и у Хубилая потекли слюнки. Он молчал, пока Чаби раздавала пиалы с соленым чаем. Чинким разыскал лук, колчан и, положив их на колени, ждал, когда взрослые закончат. Хубилай игнорировал его взгляд, чувствуя, как освежает горячая жидкость.

Яо Шу тоже взял пиалу. Не хотелось говорить при посторонних, но получить ответ следовало. Возраст есть возраст, Хубилай его последний ученик, других не будет.

– Зачем вы пощадили тех сунцев? – спросил он наконец.

Царевич опустил пиалу и странно на него посмотрел. Чаби отвлеклась от готовки, а Чинким оставил возню с луком и перестал ерзать.

– Для буддиста вопрос необычный. Думаешь, мне следовало их убить? Урянхатай наверняка так считает.

– Чингисхан назвал бы их казнь предостережением любому, кто осмелится вам противостоять. Он понимал силу страха.

Хубилай невесело усмехнулся.

– Ты забыл, что мы с Мункэ странствовали с ним, едва научившись сидеть в седле. Я видел, как перед городами ставят белый шатер. – Он глянул на Чинкима и поморщился. – Я видел красные и черные шатры и то, что случалось потом.[22]22
  Согласно самому Иггульдену (роман «Чингисхан. Кости холмов»), «белый шатер должен простоять один день, после чего его сменят на красный, а затем появится черный шатер, символизирующий полное истребление всех, кто затворился в крепости».


[Закрыть]

– Но вы пощадили воинов, которые снова могут взяться за оружие.

Хубилай пожал плечами, но старик взгляда от него не отводил, и под его безмолвным давлением Хубилай заговорил снова.

– Друг, я не мой дед и за каждый свой шаг сражаться не желаю. Цзиньцы оказались не особо верны своим командирам. Надеюсь встретить здесь то же самое. – Царевич сделал паузу, не желая слишком откровенничать о своих чаяниях. Яо Шу молчал, и Хубилай, понизив голос, продолжил: – Увидев мои тумены, враги поймут, что капитуляция – еще не конец. Это и поможет мне победить. Если сложат оружие, я отпущу их. Со временем они научатся мне доверять.

– А большие города? – неожиданно спросил Яо Шу. – Живущие в них – заложники своих властителей. Они сдаться не смогут, даже если захотят.

– Значит, я их уничтожу, – спокойно ответил царевич. – Лучших предложений у меня нет.

– Вы убьете тысячи невинных из-за глупости правящей горстки, – печально проговорил старый советник.

Хубилай пристально на него взглянул.

– Разве у меня есть выбор? Они запирают передо мной ворота, а мой старший брат начеку.

Яо Шу подался вперед, его глаза сияли.

– Так докажите Мункэ, что есть другой способ. Отправьте в Дали посланников. Пообещайте пощадить мирных жителей. Ваши противники – сунское войско, а не купцы с крестьянами.

– Купцы с крестьянами никогда не поверят внуку Чингисхана, – усмехнулся Хубилай. – Тень деда витает надо мной. Яо Шу, ты открыл бы ворота монгольскому войску? Я – вряд ли.

– В Дали ворота, может, и не откроют, зато так сделают в следующем городе. Особенно если отпущенные воины разнесут весть о вашем милосердии по всей империи Сун. – Яо Шу сделал паузу, чтобы Хубилай обдумал его слова. – История знает генерала Цао Биня, который взял город Нанкин, не убив ни одного человека. В следующем городе перед ним открыли ворота: люди знали, что резни не будет. У вас сильное войско, но самое разумное – не прибегать к его силе.

Царевич задумчиво потягивал чай. Предложение Яо Шу ему нравилось. С другой стороны, хотелось впечатлить Мункэ. Действительно ли он хочет устроить резню, чтобы оправдать ожидания брата? Нет, не хочет. Страшная перспектива угнетала, давила на плечи, словно доспехи, которые его заставили носить. Сама возможность поступить иначе напоминала свет во тьме. Хубилай допил чай и отставил пиалу.

– И что же стало с Цао Бинем?

Яо Шу пожал плечами.

– По-моему, его предал кто-то из его окружения, но заслуг генерала это не умаляет. Хубилай, вы не ваш дед. Чингиса цзиньская культура не трогала, а вы ее цените.

Царевич вспомнил пыточные орудия, которые видел на брошенных военных постах, залитые кровью улицы, гниющие трупы преступников. Вспомнил массовое самоубийство в Яньцзине, где шестьдесят тысяч девушек разбились, бросившись с городских стен, чтобы не видеть победу Чингисхана. Впрочем, мир везде жесток. Цзиньцы ничуть не лучше дородных христианских монахов, не оставляющих трапезу, даже когда перед ними потрошат еретиков. Под пристальным взглядом Яо Шу он вспомнил печатные работы, бесконечные письма в резной шкатулке и проникся уважением к колоссальному труду, благодаря которому распространялась философия цзиньских городов. Хубилай подумал о цзиньской еде, фейерверках, бумажных деньгах, о компасе, с которым не расставался: чудо, но тот неизменно показывал одно направление. Цзиньцы – люди изобретательные, он искренне их любил.

– Цао Бинь сумел взять город, не убив ни одного человека? – тихо спросил он.

Яо Шу улыбнулся и кивнул.

– Я тоже смогу… по крайней мере, попробую. Отправлю в Дали посланцев, и посмотрим, что получится.

Следующим утром войско Хубилая окружило город-крепость. Плотными колоннами тумены приблизились с четырех сторон и соединились на расстоянии пушечного выстрела от стен. Горожане увидят, что им не выбраться, и, если еще не поняли, поймут, что императорская армия не пожелает, точнее, не сумеет их спасти. Хубилай решил продемонстрировать свою силу и уж потом засылать переговорщиков. Яо Шу хотел присоединиться к небольшой группе, которая войдет в город, но царевич запретил.

Правитель Дали работал в пустом, лишенном удобств зале. Стены покрыли белой штукатуркой, зато пол выложили сандаловыми досками. Красный сандал распилили и уложили в аккурат по длине зала, так что к городскому префекту посетители шли по узорной поверхности.

Под крышей было оконце; глядя в него, Мэнь Гуан дожидался врагов. Он видел дождь, похожий на серую дымку, – погода была под стать настроению горожан. Как префект, Мэнь Гуан носил поверх шелковой туники тяжелую мантию, расшитую золотом. Вес одежд умиротворял: ему нравилось думать, что прежде красивую шапку и мантию носили правители лучше… по крайней мере, удачливее него. Он снова обвел зал взглядом, впитывая спокойствие. Тишина укрывала, как вторая мантия, и отгораживала от по-детски шумных, неумолкающих монголов. Мэнь Гуан услышал их издалека: враги продирались по коридорам городской управы без малейшего уважения к величию и древности здания. Мэнь Гуан заскрипел зубами. Сама бдительность, он чувствовал, как городские стражи при виде захватчиков щетинятся, словно псы. «Мне так нельзя», – твердил себе Мэнь Гуан. Войско императора предало Дали, оставив город на милость варваров. Префект приготовился к смерти.

Однако монгольский генерал выслал к городским стенам дюжину пеших воинов. Вместо канонады Мэнь Гуан получил вежливую просьбу об аудиенции. А вдруг это насмешка? Вдруг монгольский генерал решил его унизить? Дали бессилен пред войском, окружившим его, словно черный рой. Префект не любил тешить себя пустыми надеждами. Прожди монголы год – подоспели бы силы, способные защитить Юньнань, но расстояния огромны, а для Дали плавный ход времени резко остановился. Мэнь Гуан не мог даже излить распиравший его гнев. Тридцать семь лет он прослужил префектом, тридцать семь лет город работал и спал спокойно. До нашествия монголов Мэнь Гуан был собой доволен. Его имя в историю не войдет, но в этом есть немало плюсов, которыми он любил хвастаться перед дочерями. Теперь же его наверняка запомнят, если новые правители не велят писцам переписать документы, убрав его имя.

Монгольские посланники вошли в зал, и Мэнь Гуан едва не поморщился: их сапожищи портили изысканный сандаловый настил. Темно-красная древесина блестела в утреннем свете благодаря воску и многовековому уходу. К вящему изумлению Мэнь Гуана, монголы источали смрад, заглушавший запах воска. У префекта аж глаза из глазниц вылезли: сделать вид, что ничего не заметил, удалось с трудом. Вонь несвежих тел и влажного войлока забила весь зал. Интересно, а монголы ее чувствуют? Они понимают, сколь противно само их присутствие здесь?

Из дюжины посланцев десять оказались типичными монголами – коренастыми, с красноватой кожей, а двое – с тонкими чертами лица, слегка огрубевшими от кровосмешения. Мэнь Гуан решил, что те двое с севера империи Цзинь – слабаки, отдавшие свои земли Чингисхану. Цзиньцы поклонились; их монгольские спутники наблюдали за церемонией с вялым интересом. Мэнь Гуан прикрыл глаза, готовясь к оскорблениям. Расстаться с жизнью он не боялся. Можно отбросить жизнь, как мелкую монету, и на небесах этот жест оценят. Другое дело – расстаться с нею с достоинством.

– Господин префект, мое имя Ли Ун, я говорю от имени Хубилая из рода Кият-Борджигинов, внука Чингисхана, брата Мункэ-хана. Мой господин послал нас обсудить капитуляцию Дали и его войска. Перед свидетелями он поклялся, что ни один горожанин, будь то мужчина, женщина или ребенок, не пострадает, если Дали примет его как владыку. Мне велено передать, что хан считает город и эти земли своими. В кровопролитии он не заинтересован. Он хочет мира и дает шанс пощадить тех, кто вам подчиняется.

От такой ядовитой дерзости Мэнь Гуан побледнел, как полотно. Его стражники отреагировали точно так же – сжали рукояти мечей и подались вперед, не делая ни шагу. Монголов немного, они без оружия… Префекту страстно захотелось натравить на них стражу. Пусть порубят наглецов! На его глазах монголы переглянулись и зашептались на своем грубом языке. Маленький цзиньский предатель явно ждал ответ, в глазах его Мэнь Гуану почудилась усмешка. Это было уже слишком.

– При чем тут город? – Префект пожал плечами. – Мы же не глупые цзиньские крестьяне без чести и места в круге судьбы. Мы живем для удовольствия императора и умираем по его команде. Все, что вы видите, принадлежит ему. Я не могу сдать вам чужую собственность.

Ли Ун стоял не шевелясь, а его спутник перевел слова префекта монголам. Те покачали головой и прорычали что-то нечленораздельное. Мэнь Гуан медленно поднялся, глянул на стражников, и те обнажили длинные мечи. Монголы совершенно равнодушно наблюдали за происходящим.

– Господин префект, я передам ваши слова своему господину, – пообещал Ли Ун. – Он… расстроится, что вы отвергли его милосердие.

Гнев накрыл Мэнь Гуана с головой, вернув румянец на бледные щеки. Цзиньский предатель говорил о невозможном, о понятиях, чуждых мирному Юньнаню. Целый миг Мэнь Гуан не мог даже озвучить свое презрение. Какая разница, что за городскими стенами его решения ожидает целый миллион людей? Они не существовали для него и не имели отношения к избранной им судьбе. Реши император спасти Дали, Мэнь Гуан был бы ему благодарен, но тот решил пожертвовать городом; значит, и себя защищать бессмысленно. Префект подумал о своих женах и дочерях и понял, что они предпочтут смерть позору, который этот дурак попробовал ему навязать. Выбора не оставалось.

– Свяжите их, – приказал он наконец.

Цзиньские переводчики не успели изложить его фразу на монгольском. Оторопевший Ли Ун раскрыл рот, словно карп. Стражники Мэнь Гуана взялись за дело, не дав ему договорить.

Подвергшись атаке, монголы тотчас отбросили апатию и начали бешено отбиваться локтями, сапогами – чем получится. Вот еще одно доказательство бескультурья, и Мэнь Гуан запрезирал их пуще прежнего. Вот одному из стражников ударили в нос; Мэнь Гуан отвернулся, чтобы не смущать несчастного еще сильнее. Он уставился в окно на дождевую дымку. В зал влетели другие стражники. Мэнь Гуан подчеркнуто игнорировал кряхтение и вопли, пока посланники не затихли.

Когда Мэнь Гуан отвернулся от окна, три посланца были без сознания, а остальные старались вырваться из пут и скалились, проявляя свою звериную сущность. Префект не улыбнулся. При мысли о библиотеках и архивах Дали он снова почувствовал презрение к захватчикам. Дикарям не понять, что сознательный выбор цивилизованного человека исключает трусливую капитуляцию, вопреки возможным последствиям. Если вдуматься, человек сам выбирает, как ему умереть.

– Отведите их на площадь, – велел Мэнь Гуан. – После небольшой трапезы я понаблюдаю за их поркой и казнью.

Монголы отчаянно потели, и вонь их тел заполонила все вокруг. Мэнь Гуан с трудом сдерживал рвоту, поэтому старался глубоко не дышать. Вот разгребет эту грязь, и нужно будет переодеться. Пусть слуги сожгут его нынешний наряд, пока он моется.