Текст книги "Журнал «Компьютерра» № 12 от 27 марта 2007 года"
Автор книги: Компьютерра Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
За что, собственно, боремся?
Автор: Киви Берд
Весьма недешевые работы по исследованию и развитию медицинских биотехнологий немыслимы без серьезной финансовой поддержки со стороны большого бизнеса и/или государства. Однако интересы здравоохранения и околомедицинской экономики – далеко не одно и то же.
Главная задача системы охраны здоровья (по крайней мере, номинально), – чтобы у людей было все в порядке с телом и психикой, чтобы они как можно меньше болели и воздерживались от употребления вредных для организма субстанций. Для любого же бизнеса самое главное – максимальная прибыль. Поэтому даже из самых общих и абстрактных соображений понятно, что для процветания фармацевтической индустрии нет ничего более важного, чем повсеместная зависимость людей от разнообразных болезней. Ибо чем эти болезни страшнее и труднее излечимы, тем выше, соответственно, прибыли от лекарств и медобслуживания. Что же касается государства и его непростых отношений с разнообразными наркотическими веществами, то здесь все сводится к стремлению жестко контролировать крайне сомнительное разделение препаратов на «запрещенные» и «разрешенные» – опять-таки с ощутимыми социально-экономическими выгодами для государства и, в частности, для людей, это государство представляющих.
Затронутые противоречия между задачами здравоохранения и целями бизнеса/государства – это весьма серьезная проблема общества, наглядно проиллюстрировать которую помогут два конкретных примера из происходящих ныне в мире событий.
Война с раком
В начале этого года ученые, работающие в канадском Университете Альберты, обнаружили, что общеизвестный медикамент дихлорацетат или ДХА (dichlo-roacetate, DCA), используемый для лечения редких метаболических заболеваний, останавливает развитие рака. Открытие, как это часто бывает, произошло почти случайно. Исследовательская группа, возглавляемая Евангелосом Михелакисом (Evangelos Michelakis), на самом деле изучала возможности использования ДХА для лечения сердечно-сосудистых заболеваний, однако во время испытаний было обнаружено, что то же самое лекарство помогает от рака. Ученые опробовали средство на пораженных раком тканях легких, груди, мозга человека, и в каждом из случаев большинство раковых клеток умерло. Когда чуть позже ДХА испытали на раковых опухолях человеческих легких, имплантированных крысам, то опухоли начали сжиматься и исчезать буквально на глазах – через пять минут после инъекции препарата. При этом здоровые клетки ткани, что существенно, остались живыми.
Чтобы разъяснить суть действия ДХА, придется несколько углубиться в методы химиотерапии – эффективного и наиболее распространенного на сегодня метода борьбы со многими формами рака. Как известно, раковые клетки являются обычными клетками человеческого организма, но с тем отличием, что им присущ непрерывный процесс деления без регулярной стадии апоптоза, процесса, в котором избыточные или ненужные клетки в здоровом организме совершают акт самоубийства.
Препараты же химиотерапии обеспечивают в организме принудительное убийство новых клеток, когда те пытаются начать деление. Но в теле человека имеется также множество других, не раковых клеток, которые тоже находятся в состоянии постоянного деления. И когда пациент проходит курс химиотерапии, страдают и здоровые клетки, что приводит к неприятным побочным эффектам, вроде выпадения волос, тошноты, других симптомов химического отравления.
Революционная суть ДХА заключается в том, что этот препарат атакует другую критическую особенность раковых клеток – их способность не совершать самоубийство, когда они должны это делать. В обычных здоровых клетках механизм апоптоза запускают митохондрии. Раковые же клетки отличаются тем, что в них митохондрии не работают. Долгое время предполагалось, что митохондрии раковых клеток поражены до состояния полной бесполезности. Однако теперь выясняется, что ДХА имеет возможность каким-то образом вновь активизировать митохондрии в раковых клетках. А как только они активируются, включается и механизм клеточного апоптоза, удаляющий раковую опухоль. Более того, из-за весьма небольшого размера молекул ДХА, препарат способен преодолевать барьер кровь-мозг, что в потенциале делает его одним из первых лекарств, способных эффективно лечить рак мозга. Причем препарат этот, по составу очень похожий на уксусную кислоту, легко изготовлять с весьма небольшими затратами. Наконец, он уже давно имеется на рынке как лекарство от метаболических заболеваний, то есть его побочные эффекты хорошо задокументированы.
Казалось бы, научное сообщество должно переживать восторг и ликование, коль скоро обнаружен новый и очень перспективный путь борьбы с раком. И наиболее очевидный следующий шаг – начало широких клинических испытаний ДХА с особым вниманием на его совместимость с уже применяемыми онкологическими лекарствами. Однако именно тут начинаются большие проблемы нового средства. По свидетельству канадского Национального ракового института, тестирование эффективности ДХА потребует организации клинических испытаний для каждого типа рака на тысячах пациентов. Причем испытания эти могут стоить от 1 млн. до 100 млн. долларов, в зависимости от разновидности болезни. В принципе, эксперименты можно было бы начинать прямо сейчас, поскольку Минздрав Канады и FDA, соответствующий государственный орган в США, еще тридцать лет назад выдали ограниченное разрешение на использование ДХА для лечения таких заболеваний, как врожденный молочный ацидоз, метаболическое заболевание, вызывающее поражение органов и смерть младенцев. Но вот только раздобыть деньги на проведение новых онкологических испытаний, как быстро выяснилось, оказывается очень непросто.
Патент на ДХА уже истек несколько лет назад, сделав формулу препарата всеобщим достоянием. А это сразу сделало очень сложным отыскание фармацевтической компании, которая пожелала бы финансировать испытания. Когда фармакологические фирмы владеют патентом на лекарство, они могут устанавливать цену на него настолько высокой, насколько пожелают, поскольку ни одна другая фирма не имеет права производить то же самое. А без такого патента лекарство может производить любая компания, что неизбежно снижает цену на препарат. Конкретно для непатентуемого ДХА, по оценкам Михелакиса, одна доза нового антиракового препарата могла бы стоить как одна-две поездки на общественном транспорте (меньше двух долларов). Но проблема с поиском инвесторов серьезна настолько, что один из руководителей крупной фармацевтической компании открытым текстом (правда, на условиях анонимности) заявил следующее: «Сложно представить, что кто-то пожелает взять на себя все затраты и риски разработки нового лекарства – лишь для того, чтобы затем другие компании быстро наладили массовое производство дешевых версий-дженериков».
Не найдя абсолютно никакого интереса и отклика у фармацевтических гигантов, ученые занялись поисками помощи в правительственных структурах, некоммерческих организациях и фондах, умеющих организовывать гуманитарный сбор средств, а также среди состоятельных индивидуальных доноров. Потому что сейчас на дальнейшие исследования элементарно нет средств. Для их сбора, разъяснения сути открытия и настоятельного совета раковым больным не прибегать к ДХА-самолечению, в университете Альберты создан специальный сайт: www.depmed.ualberta.ca/dca.
Война с наркотиками
Цитата
"DCA – вещество без запаха, без цвета, недорогое, относительно нетоксичное, состоящее из небольших молекул. Исследователи Университета Альберты полагают, что оно вскоре может быть использовано для эффективного лечения многих форм рака".
Парадоксальность, если не сказать абсурдность, так называемой войны с наркотиками, которую ведут многие государства, прекрасно известна всякому, кто мало-мальски способен анализировать происходящее. Когда одни бесспорно вредные для здоровья наркотики открыто продаются и рекламируются, а другие, нередко менее вредные наркотики, легко могут привести человека в тюрьму даже не за продажу, а просто за их хранение, то единственное, что вызывает сомнение – это психическая вменяемость политических лидеров, подобные порядки устроивших. Бредовость ситуации ярко отразила Маргарета Винберг, в недавнем прошлом министр сельского хозяйства, а затем вице-премьер правительства Швеции, когда в 2002 году выступила с резкой критикой в адрес Евросоюза, решившего оказать солидную финансовую поддержку производителям табака. С какой стати, задалась риторическим вопросом Винберг, европейские налогоплательщики должны выделять 750 млн. евро на поддержку индустрии массового убийства? С одной стороны, ЕС говорит о защите здоровья граждан, а с другой стимулирует курение табака, который, по словам Винберг, убивает людей больше, чем СПИД, преступления, пожары, а также все прочие наркотики вместе взятые...
Неадекватное восприятие государством проблемы с наркотиками стало темой большого, только что опубликованного в Великобритании исследования, проведенного комиссией RSA, Королевского общества поощрения искусств, ремесел и коммерции. В комиссию, два года изучавшую проблему, входили видные ученые, политики, врачи, журналисты, представители полиции, а главные ее выводы настоятельно рекомендуют правительству переклассифицировать наркотики по степени вреда, который они причиняют человеку. В новой классификации алкоголь, в частности, получает намного более высокую, чем ныне, степень вредности из-за его прямых связей с насилием и автодорожными несчастными случаями. А табак, по грубым оценкам ответственный за 40% всех больничных заболеваний, становится более опасным наркотиком, чем марихуана и экстази.
Однако из этого вовсе не следует, что алкоголь и табак надлежит срочно запрещать. В отчете RSA особо подчеркивается, что в государстве отмечается серьезнейшее несоответствие между законами, регулирующими наркотики, и тем, как наркотики реально применяются членами общества. В своих предложениях о том, как сделать законы о наркотиках более эффективными, комиссия в первую очередь опиралась на результаты недавнего исследования, проведенного группой Колина Блэйкмора (Colin Blakemore), одного из наиболее влиятельных в Британии ученых, возглавляющего национальный Совет медицинских исследований. В этой работе специалисты предлагают классифицировать наркотики не по тяжести наказания, положенного за их хранение, а по относительным рискам, связанным с приемом этих веществ. Изучение двадцати самых распространенных наркотических средств – как легальных, так и запрещенных, – взвешенных и оцененных по степени их физического вреда, относительной аддиктивности (формированию привыкания), а также по степени их воздействия на остальное общество, привело к построению нового, более рационального ранжирования.
В отчете RSA, как и в исследовании Блэйкмора, делается вывод, что нынешние британские законы о наркотиках безнадежно устарели. Подходы, на основе которых создавались эти законы, развивались совершенно бессистемным образом, исходя из произвольных принципов и с очевидно незначительным научным базисом. Новая система оценки рисков конкретных наркотиков основана на достоверных фактах и современных научных знаниях. Эта система могла бы сформировать фундамент для новой классификации наркотиков в законодательстве. Причем не только в Британии, понятное дело, но и в других странах. Поскольку наркотики сегодня являются серьезнейшей проблемой общества практически во всех странах.
Экономико-медицинская механика
Автор: Юданов, Андрей
Андрей Юданов – известный ученый-экономист, профессор Финансовой академии, много лет консультировал российские фармацевтические компании. Мы попросили его рассказать об экономических и других внемедицинских факторах, влияющих на разработку новых лекарств, в том числе о протоколах, регламентирующих вывод лекарств на рынок в рамках концепции «доказательной медицины».
Термин
«Медицина, основанная на доказательствах» (evidence-based medicine, EBM), – термин, предложенный в 1990 году специалистами из университета Мак-Мастер (Канада).
Концепция EBM предполагает, в частности, оценку лекарств и методов лечения на основе сбора надежных клинических данных и их корректной интерпретации.
Развитие медицинской науки вообще и фармакологии в частности – это очень хитрый процесс, в котором собственно научные процессы, внутренний прогресс познания тесно переплетены с экономическими интересами фармацевтических фирм. Новое лекарство находит дорогу к использованию, только если оно получило одобрение медицинского сообщества, а сверх того прошло очень строгую государственную проверку. Естественно, что эта часть процесса подчинена по своей идеологии обычным принципам научных исследований (проверяемость, повторяемость результата, его репрезентативность и т. п.). Соответствующие требования сформулированы в международных стандартах, которые первоначально считались рекомендательными, но к настоящему времени практически стали обязательными. Это так называемые стандарты GXP, которые по своему статусу очень похожи на используемые в других отраслях международные стандарты качества (вроде ISO 9000), только более детальны и строги. Вроде бы никто не требует от производителя, чтобы он сертифицировал свою продукцию по ISO 9000, но поди попробуй продать эту продукцию в приличную страну без такого сертификата.
Так вот, эти самые стандарты GXP представляют собой единую систему подходов к обеспечению качества в разных сферах здравоохранения (G – Good = надлежащая, P – Practice = практика, X – условное обозначение той конкретной сферы, в которой такая практика должна осуществляться). Например, стандарт GMP – это надлежащая практика фармацевтического производства. Как надо производить лекарство, чтобы каждая таблетка имела тот состав, который нужно, чтобы не было примесей и т. п. Для сферы исследований действуют стандарты GLP (надлежащая практика доклинических исследований), и GCP (надлежащая клиническая практика, то есть практика клинических исследований с участием человека).
Общая полномасштабная процедура исследований безумно сложна и нацелена на снятие даже малейших опасностей того, что лекарство принесет вред, а не пользу. Сначала идут химические исследования действующего вещества (как оно реагирует с другими соединениями, имеющимися в организме), потом опыты на животных, потом опыты на здоровых добровольцах, потом проверка на малых выборках больных соответствующим заболеванием, потом массовые испытания для выявления редких побочных явлений и т. п. Только когда весь этот марафон пройден, лекарство получает государственную регистрацию и может попасть на рынок. Но и на этом дело не кончается. Во-первых, обычно ведутся пострегистрационные исследования для уточнения дозировок для разных контингентов больных и собираются данные по побочным явлениям, выявившимся не в исследованиях, а в практике применения. Во-вторых, специальные независимые от государства этические комитеты (в России – Комитет по этике при федеральном органе контроля качества – как ясно из названия он не очень негосударственный, это наша специфика) следят за тем, чтобы в ходе всех этих исследований не нарушались права испытателей.
Россия провозгласила свое присоединение к стандартам GXP. И многое действительно делается, хотя сделано, скорее, меньше, чем еще предстоит. Например, производственные стандарты (GMP) выполняет только горстка лучших фирм… и несет от этого одни потери. Ведь соблюдение стандартов стоит денег, а многие конкуренты их даже не пытаются соблюдать и, следовательно, имеют более низкие издержки. Стандарты клинических исследований (GCP) недавно тоже одобрены, но большинство старых отечественных препаратов были зарегистрированы не по ним, а по старым нормам.
Теперь о второй стороне дела – о роли фармацевтических компаний. Строгости с исследованием лекарств бесспорно нужны и объективно служат интересам пациентов. Но кто платит за все эти процедуры, причем платит баснословно много? Разработка принципиально нового препарата (есть мировой реестр таких разработок, их бывает обычно около десятка в год по всем странам) стоит 500—700 млн. долларов. Причем больше половины этой суммы идет как раз на проверку действенности и безопасности нового лекарства.
Ясно, что в рыночной экономике нести такое бремя предпринимательского риска (а вдруг препарат не пройдет испытаний? а вдруг пройдет, но не окупит всех издержек и т. д.?) в подавляющем большинстве случаев могут только частные фирмы. Причем несут они издержки, разумеется, в надежде, что последующее производство лекарства с лихвой их покроет и принесет солидную прибыль. Поэтому примерно 80% всех клинических исследований финансируется фармацевтическими фирмами. Надо четко понимать: не было бы этого финансирования – и прогресс мировой медицины замедлился бы на порядок, во всем мире это обернулось бы миллионами дополнительных жертв болезней.
Итак, фирмы продумывают, в каких отношениях некий препарат мог бы обеспечить прогресс в лечении соответствующей болезни, а значит, мог бы в дальнейшем пользоваться рыночным спросом, и предлагают направление исследований. То есть клинические исследования осуществляются с полной научной достоверностью, но почти всегда только в тех областях, которые предложены и профинансированы фирмами. Естественно, что фирмы сами себе не враги. Они изучают структуру заболеваемости и ищут, какие препараты наиболее нужны пациентам и, следовательно, имеют лучшие перспективы продаж. Другими словами, В СВОЕЙ ОСНОВЕ мы имеем вполне здоровый симбиоз интересов науки (в лице врачебного сообщества) и фармацевтических компаний.
Но назвать ситуацию безоблачной тоже нельзя. Ясно, например, что астрономическая величина издержек на клинические исследования – отличная метла, с помощью которой крупные корпорации способны вымести с рынка мелочь. Например, все российские производители в мировых масштабах именно такой мелочью и являются. Крупнейшие из них имеют годовую сумму продаж менее 200 млн. долларов. Очевидно, что собрать из нее 700 млн., потребных на разработку принципиально нового препарата, не удастся никогда. Есть и многие другие проблемы. Например, бывает, что замалчиваются негативные результаты клинических исследований под нажимом фирм, осуществлявших их финансирование.
Цитата
"Требовать от практикующего врача, чтобы он сам искал, оценивал и обобщал необходимую информацию, содержащуюся в 2 млн. статей, ежегодно публикуемых в 40 тысячах биомедицинских журналов, не имеет смысла – ему будет попросту некогда лечить!"
Вместе с тем как экономист в теорию заговора фармацевтических фирм я не верю. Допущение, что они сознательно навязывают рынку никому не нужные средства, а разработкой подлинно эффективных лекарств пренебрегают, кажется мне неосновательным. В условиях характерной для отрасли всемирной конкуренции (такой дорогой и компактный товар, как лекарства, практически не имеет ограничений по перевозке) пытаться водить потребителей за нос просто опасно. Обязательно кто-то из конкурентов воспользуется ситуацией и, сосредоточив усилия на решении реальных медицинских проблем, вырвется вперед. Другое дело, что, когда подвертывается возможность подогреть интерес к своим препаратам средствами PR, как это было с птичьим гриппом, то ее, конечно, не упускают (кстати, погрели на этом руки не только иностранные, но и наши производители).
Несколько слов об отечественных фирмах. Положение их на рынке достаточно непростое. Выпуск по-настоящему новых препаратов для них по уже описанным причинам практически невозможен. Производство старых добрых советских лекарств становится все менее выгодным именно из-за их устарелости. При выпуске копий иностранных оригинальных препаратов после истечения срока их патентной защиты приходится иметь дело с дешевой конкуренцией лекарств из развивающихся стран.
Есть ли выход из этой ситуации? Если говорить о разработке принципиально новых лекарств, то самим фирмам ее не решить, сколько бы ни призывало их к этому правительство. Единственная возможность состоит в частно-государственном партнерстве. Нужен госзаказ на разработку, причем делать его надо с умом, консультируясь со специалистами лучших фирм страны. Пока, увы! об этом можно только мечтать. Реально же государство в основном пытается переложить на фармацевтические фирмы ответственность за плохо подготовленную и потому вызвавшую кризис программу обеспечения населения льготными лекарствами (так называемое ДЛО).
Своими же силами наши производители научились решать проблемы либо чисто маркетинговыми методами (пример – удачная «раскрутка» старого доброго пенталгина), либо с помощью придания старым препаратам элементов новизны (новые формы, новые сочетания компонентов и т. п.), либо производством тех групп препаратов, для которых строгие процедуры исследований не сложились еще и в международных масштабах. Например, для иммуномодуляторов, ряда многокомпонентных препаратов, лекарств, включающих сложные соединения растительного происхождения, гомеопатических средств современная «медицина, основанная на доказательствах» еще не разработала методик жесткой количественной оценки процесса влияния на организм. Выпуская такие препараты, производитель, конечно, не может похвастаться наличием доказательного подтверждения их эффективности. Более того, не вызывает сомнений и то, что среди таких средств есть фактически бесполезные. Но и установившаяся (не без воздействия западных фармацевтических гигантов) в современной медицине тенденция считать неподтвержденным клинический эффект, если его нельзя современными методами «разложить строго по полочкам», тоже вряд ли неуязвима.
Есть надежда, что, «барахтаясь» и работая в не самых престижных рыночных нишах, наши производители все же наберутся опыта и окрепнут. Примеры таких успехов, хотя и немногочисленных, есть. Тогда в среднесрочной перспективе станет возможным и переход к разработке и выпуску действительно инновационных препаратов.
