Текст книги "Путь Моргана"
Автор книги: Колин Маккалоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
– А когда я сидел в Ньюгейте, я пил воду, – заявил Ричард.
– Не может быть! – ахнул Недди Перрот.
– Отчего же? Всю воду я процеживал через фильтр. Он предназначен для очистки воды – вот почему мой кузен Джеймс начал вывоз этих камней с Тенерифе. Но если вы решите, что вода из Темзы пригоднее для питья, чем вода из Эйвона, вам не протянуть и недели. – Ричард пожал плечами. – Впрочем, дело ваше. Если вы можете позволить себе пить легкое пиво – отлично. Но в Лондоне рядом с нами не будет родных, нам не на кого надеяться. Свои деньги мы должны беречь на крайний случай, а не тратить их на спиртное.
– Ты прав, – согласился Уилл Коннелли, почтительно прикасаясь к каменному фильтру, стоящему на столе. – Лично я буду пить чистую воду – пиво мне не по карману. Рассудительность превыше всего.
В конце концов все согласились пить профильтрованную воду, даже Джимми Прайс.
– Значит, договорились, – заключил Ричард и отправился потолковать с Айком Роджерсом. Он сожалел о том, что фильтров всего шесть, но не собирался делить их на двенадцать человек. Пусть товарищи Айка сами позаботятся о себе, тем более что у Айка водятся деньги.
«Если мы, все двенадцать заключенных, будем держаться вместе, у нас есть шанс выжить», – рассудил Ричард.
Часть 3
Январь 1786 года – январь 1787 года
Фургон, которому предстояло увезти заключенных в Лондон и Вулвич, прибыл на рассвете следующего дня, шестого января, и Ричард вдруг понял, что с тех пор, как он в последний раз совершил поездку в фургоне, прошел ровно год. Прощание было бурным и скорбным, женщины безутешно рыдали.
– Что же я буду делать без тебя? – спросила Лиззи Лок у Ричарда, провожая его до дома начальника Хаббарда.
– Найдешь кого-нибудь другого, – не без сочувствия отозвался Ричард. – Тебе не обойтись без покровителя. Впрочем, нелегко будет найти второго такого же, как я. Мало кто согласится защищать тебя, ничего не получая взамен.
– Знаю, знаю. О, Ричард, как я буду скучать по тебе!
– А я – по тебе, худышка Лиззи. Кто станет штопать мне чулки?
Усмехнувшись сквозь слезы, она шутливо толкнула его в бок.
– Не прибедняйся! Я же научила тебя держать в руках иголку. Ты неплохо шьешь сам.
В этот момент явились двое надзирателей и повели обратно в тюрьму машущих руками, выкрикивающих слова прощания и протестующих женщин.
И вновь талию Ричарда охватил железный пояс, а четыре цепи сошлись спереди, на замке.
* * *
С виду фургон ничем не отличался от того, что привез Ричарда из Бристоля в Глостер, – он был запряжен восемью битюгами, парусиновый тент крепился на железных дугах. Но внутри новый фургон выглядел иначе: вдоль боковых стенок стояли длинные скамьи, на каждой из которых свободно могли разместиться шестеро мужчин. Их вещи сложили на дно фургона между скамьями, и Ричард понял, что на каждом ухабе и колдобине сундуки будут подпрыгивать и разъезжаться. Нечего и надеяться на то, что в такое время года, в середине дождливой зимы, дорога окажется ровной.
Заключенных сопровождали двое надзирателей, которые устроились не внутри фургона, а под навесом на козлах, рядом с возницей. Неусыпный надзор за заключенными был излишним: как только их усадили на скамью, еще одну длинную цепь пропустили под левым наручником каждого и приковали к полу. Если бы кто-нибудь задумал побег, ему пришлось бы бежать вместе с пятерыми товарищами.
Места в фургоне заключенные выбрали себе заранее. Кутаясь в пальто на теплой подкладке, Ричард уселся на край скамьи, напротив Роджерса, вожака молодежи.
– Долго нам ехать? – спросил Айк.
– Если в день мы будем проезжать шесть миль, можно считать, нам повезло, – с усмешкой откликнулся Ричард. – Должно быть, тебе еще не доводилось путешествовать в фургоне, Айк. Сколько времени займет поездка, я не знаю. Смотря какую дорогу выберет возница.
– Через Челтенхэм и Оксфорд, – откликнулся бывший грабитель, принимая шутку за чистую монету. – А где находится Вулвич, я не знаю. В Оксфорде я еще бывал, но в Лондоне – ни разу.
Ричард наизусть заучил главу о Лондоне из своей книги по географии.
– Оксфорд расположен довольно далеко от Лондона, к востоку, но на южном берегу Темзы. Не знаю, предстоит ли нам переправляться через реку, – в конце концов, нас везут на корабли, стоящие у берега Темзы. Если мы двинемся через Челтенхэм и Оксфорд, значит, до Вулвича сто двадцать миль пути. – Он сделал паузу, занятый мысленными подсчетами. – Со скоростью шесть миль в день мы покроем это расстояние примерно за три недели.
– Мы будем трястись в фургоне три недели?! – в ужасе переспросил Билл Уайтинг.
Его товарищи дружно расхохотались.
– Не бойся, от скуки ты не помрешь, Билл, – успокоил его Тэффи. – Нам придется вылезать из фургона раз по десять на дню.
Он был прав. Однако возница отнесся к пассажирам не столь заботливо, как Джон – к Ричарду и Уилли. Путникам не довелось ночевать в амбарах, под теплыми попонами; их кормили только хлебом да легким пивом. Каждую ночь они устраивались спать в фургоне, переставляя сундуки на скамьи и вытягиваясь на полу, подкладывая под головы шапки и укрываясь верхней одеждой. Парусиновый тент промок от непрерывных дождей, но, к счастью для продрогших путников, температура не опускалась до нуля. Сапоги имелись только у Айка, а у остальных башмаки вскоре покрылись коркой засохшей грязи до самых кандалов.
Ни Челтенхэма, ни Оксфорда они не увидели: возница предпочел обогнуть оба города вместе со своим грузом, а Хай-Уайком представлял собой единственную улицу на холме, которую так развезло, что лошади запутались в упряжи и чуть не перевернули фургон. Ударяясь об острые углы сундуков, заключенные выбрались из опасно накренившегося фургона и принялись выправлять крен, а Айк Роджерс, который любил лошадей, тем временем успокаивал животных и распутывал упряжь.
Лондон путникам тоже не удалось повидать: один из стражников опустил заднее полотнище тента, лишив узников возможности видеть, что происходит снаружи. Вскоре мерное колыхание фургона сменилось жестокой тряской: он катился по мощеной дороге, а это означало, что впредь заключенным не придется вытаскивать его из жидкой грязи. Снаружи доносился шум: крики, конское ржание, брань, обрывки песен, раскатистый хохот, свидетельствующий о том, что где-то неподалеку находится открытая дверь таверны, глухой стук неизвестных механизмов, изредка – лязг.
С наступлением ночи стражники сунули под парусиновый тент хлеб и кувшин пива и предоставили узников самим себе; те, кому требовалось справить большую или малую нужду, были вынуждены пользоваться ведром. Утром заключенные вновь получили хлеб и пиво и двинулись в путь, прислушиваясь к мешанине звуков, в которой преобладали крики уличных торговцев, и принюхиваясь к новым запахам, в том числе вони гнилой рыбы, мяса и овощей. Бристольцы с усмешками переглядывались, остальные путники с трудом сдерживали тошноту.
Еще две ночи они провели где-то в окрестностях огромного города, а на третий день днем, после двадцати суток пути, кто-то отдернул заднее полотнище тента, и путникам предстал большой мир во всей красе. Перед ними расстилалась могучая река, по серой глади которой то и дело пробегала рябь. Судя по положению бледного зимнего солнца на сероватом небе, они уже пересекли реку и теперь находились на ее южном берегу – в Вулвиче, как догадался Ричард. Фургон стоял у пристани, возле которой на якоре покачивалось обветшалое подобие корабля с едва различимым названием на медной дощечке – «Прием». Ричард нашел его весьма подходящим к случаю.
Надзиратели отомкнули замок на цепи, которой были скованы узники, и велели Ричарду и Айку выходить. Чувствуя дрожь в ногах, они спрыгнули на землю, сопровождаемые товарищами.
– Не забудь, два отряда по шесть человек, – тихо напомнил Ричард Айку.
Их провели по дощатому трапу на корабль прежде, чем кто-нибудь успел оглядеться и увидеть город, раскинувшийся возле пристани. В одном из корабельных помещений узников избавили от цепей, поясов, ручных и ножных кандалов, которые отдали надзирателям из Глостера.
Окруженные сундуками, мешками и узлами, заключенные застыли посреди комнаты, зная, что за ее дверью стоят стражники. Побег был бы возможен, если бы товарищи по несчастью действовали сообща. Но даже если им удастся выбить дверь – как быть дальше?
В комнату вошел незнакомец.
– Скидай верхи! – приказал он.
Заключенные недоуменно уставились на него.
– Верхи долой!
Не дождавшись исполнения своего приказа, незнакомец раздраженно возвел глаза к потолку, затем подбежал к ближайшему заключенному, которым оказался Ричард, сбил с него шляпу и принялся стаскивать пальто и сюртук.
– Похоже, он приказывает нам снять верхнюю одежду.
Все подчинились. Но следующий приказ, отданный на непонятном наречии, вновь поставил заключенных в тупик.
Незнакомец стиснул зубы, зажмурился и старательно выговорил:
– Спустите штаны, рубашки оставьте.
Его требование тут же было исполнено.
– Готово, сэр! – крикнул незнакомец. В комнату вошел еще один мужчина.
– Откуда вы все? – спросил он.
– Из глостерской тюрьмы, – ответил Айк.
– А, с запада! Тебе придется говорить с ними по-английски, Мэтти, – обратился он к первому незнакомцу, а потом снова заговорил с заключенными: – Я врач. Среди вас есть больные?
Увидев, как присутствующие отрицательно мотнули головами, он кивнул и вздохнул.
– Поднимите подолы рубах, я осмотрю вас. – Он проверил, нет ли на пенисах заключенных твердых шанкров, и вновь вздохнул, не найдя ни одного. – Хорошо, – заключил он. – Вы все здоровы – по крайней мере пока. – И прежде чем покинуть комнату, врач добавил: – Оденьтесь и ждите здесь, и не вздумайте шуметь.
Заключенные послушно оделись и затихли.
Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Билл Уайтинг, самый болтливый из всей компании, обрел дар речи.
– Кто-нибудь из вас понял, что сказал этот Мэтти? – спросил он.
– Ни слова, – ответил молодой Джоб Холлистер.
– Должно быть, он родом из Шотландии, – предположил Коннелли, вспомнив, что никто в Бристоле не понимал толком Джека-маляра.
– А может, из Вулвича, – высказался Недди Перрот, и все вновь умолкли.
Прошел час. Устав стоять, заключенные расселись, прислонившись спинами к стене и ощущая легкое покачивание пола под ногами. «Мы беспомощны, – думал Ричард. – Мы остались без руля и без ветрил, как эта посудина, которая некогда была кораблем; нас увезли далеко от родного дома, мы понятия не имеем, что нас ждет…» Молодые узники выглядели подавленными, даже Айк Роджерс казался растерянным. А самого Ричарда охватил безотчетный страх.
Вскоре послышались глухое шарканье ног и знакомый лязг цепей. Все двенадцать мужчин зашевелились, встревоженно переглянулись и встали.
– Несут кандалы! – объявил Мэтти, заглянув в дверь. – Всем сесть на пол и не двигаться!
Цепи, оказавшиеся на шесть дюймов длиннее, чем в бристольской и глостерской тюрьмах, были уже прикреплены к железным браслетам – более легким и достаточно гибким, которые мускулистый кузнец легко сгибал вокруг щиколоток и запястий, так что отверстия на обоих концах железных полос совпадали. Вставляя в эти отверстия короткие стержни с широкими головками, кузнец хватал заключенного за ногу и подсовывал под железный браслет тонкую и узкую наковальню. Двух ударов тяжелого молотка хватало, чтобы расплющить головку стержня и превратить его в заклепку, скрепляющую концы браслета.
«Эти оковы мне предстоит носить ближайшие шесть с лишним лет, – думал Ричард, потирая ноющие запястья. – Если бы меня заковали в них всего на полгода, такие прочные заклепки не понадобились бы. А значит, кандалы не снимут даже после того, как нас привезут в Ботани-Бей».
Два кузнеца работали проворно и умело. За каких-нибудь полчаса они успели заковать всех заключенных, собрали инструменты и вышли. В комнате остались два стражника, одним из которых был Мэтти, помощник врача. На этот раз заговорил второй стражник, изъяснявшийся по-английски бегло, но с сильным акцентом. Он не стал прибегать к помощи жаргона лондонского Ньюгейта и всех, кому случалось побывать в этой тюрьме.
– Сегодня вы будете спать и есть здесь, – лаконично сообщил он, постукивая толстым концом дубинки по широкой ладони. – Вам разрешается говорить и ходить по комнате. Ведро вон там. – И вместе с Мэтти он вышел, заперев за собой дверь.
Два паренька из Уилтшира украдкой смахнули слезы; глаза остальных узников были сухими. Все молчали, пока Уилл Коннелли не встал и не попробовал пройтись.
– А эти кандалы легче прежних, – сообщил он, приподнимая одну ногу. – И цепи длиной не меньше тридцати дюймов. В них удобнее ходить.
Ощупав браслеты, Ричард обнаружил, что у них округлые края.
– И края не такие острые. Значит, под них придется подкладывать меньше тряпок.
– Настоящие кандалы, – подытожил Билл Уайтинг. – Хотел бы я знать, какая работа нам предстоит?
Незадолго до наступления ночи узникам принесли легкое пиво, черствый черный хлеб и вареную капусту вперемешку с луком.
– Это не по мне, – заявил Айк, с отвращением отталкивая миску с капустой.
– Поешь, Айк, – посоветовал Ричард. – Мой кузен Джеймс говорит, что мы должны есть побольше овощей, чтобы не заболеть цингой.
Предостережение не вразумило Айка.
– Это месиво нас не спасет.
– Верно, – согласился Ричард, попробовав капусту. – Но нельзя же питаться одним хлебом.
Приунывшие, лишенные общества женщин, узники расположились на полу в тесной комнате без окон, завернувшись в одежду и подложив под головы шапки. Постепенно покачивание судна усыпило их.
На следующее утро под моросящим серым дождем узников повели с судна на причал. До сих пор с ними не случилось ничего ужасного; стражники выглядели тупыми и жестокими, но, поскольку заключенные выполняли все приказания, дубинки бездействовали. Деревянные сундуки вновь прибывших вызывали всеобщее любопытство, но никому и в голову не пришло обыскать их. Лишь позже узники узнали, кому положено проводить обыск. Когда их выстроили на причале, какой-то пухлый коротышка в старомодном парике и таком же наряде сбежал по трапу, ведущему от ветхого корабля, простирая руки и сияя улыбкой.
– А, еще дюжина из Глостера! – радостно воскликнул он с акцентом, который, как впоследствии выяснилось, был шотландским. – Доктор Мидоуз уже говорил, что вы – прекрасные экземпляры, и теперь я вижу, что он был прав. Я мистер Кэмпбелл, а это – мое творение. – И он величественно взмахнул рукой. – Плавучие тюрьмы! Они гораздо удобнее Ньюгейта и, в сущности, любой другой тюрьмы. У вас есть вещи? Отлично. Позор тем, кто отказывает заключенным в праве на имущество. Нил! Нил, где ты?
Человек, который был точной копией Кэмпбелла, вынырнул откуда-то из люка корабля, сбежал на причал и остановился, отдуваясь.
– Я здесь, Дункан.
– Прекрасно! Я не хотел упускать случай показать тебе этих замечательных ребят. Мой брат помогает мне, – объяснил мистер Кэмпбелл так, словно считал заключенных равными себе. – Его попечению поручены «Юстиция» и «Блюститель», а я слишком занят моей дорогой «Церерой» – она великолепна! Новенькая, как с иголочки! Разумеется, вы отправитесь на «Цереру». Как удобно, что вас ровно двенадцать и что вы настолько здоровы. Два отряда для двух новых черпалок. – От удовольствия он начал пританцовывать. – Прекрасно, прекрасно! – И он ринулся прочь, увлекая за собой безропотного брата.
– Какой чудак! – не выдержал Билл Уайтинг.
– Ша! – рявкнул надзиратель и с тошнотворным глухим стуком обрушил дубинку на руку Уайтинга. – Умолкни!
Эти слова все поняли без объяснений. Айк Роджерс незаметно поддерживал теряющего сознание от боли Уайтинга, остальные окружили их, вцепившись в свои пожитки, и двинулись по скользким доскам к ждущему лихтеру.
Мимо проплывали низкие, болотистые берега и силуэты кораблей, едва различимые сквозь серую пелену дождя. Подняв воротники, поправив шапки так, чтобы вода стекала на плечи, а не на шею, заключенные сидели среди своих сундуков, мешков и узлов. Двенадцать молчаливых гребцов оттолкнули лихтер от причала, развернули его и вывели на середину широкой реки плавными и легкими движениями весел, почти не тревожившими водную гладь.
Примерно в трехстах ярдах к югу, у побережья Кента, вдоль берега выстроились четыре судна, похожих на стадо коров. Каждое было пришвартовано более надежно, чем любой другой корабль, даже в Кингроуде, в устье Северна. Суда почти не качались на якорях и пришвартованы были не обычными тросами, а цепями. Самый маленький корабль располагался выше всех по течению и ближе к Лондону, а самый большой – ниже всех по течению; по возрасту каждое судно превосходило предыдущее на добрую сотню лет.
– Корабль-лазарет «Хранитель», а дальше – «Блюститель», «Юстиция» и «Церера», – объяснил стражник.
Лихтер направился к «Блюстителю», развернулся и поплыл вниз по течению; отлив облегчал гребцам работу. Благодаря этому узникам посчастливилось рассмотреть все три плавучие тюрьмы. Они выглядели жалкой пародией на корабли: такелаж давно исчез, грот-мачты, спиленные на высоте сорока футов, расщепились и потрескались, фок-мачты уцелели, но лишились вантов, на веревках, протянутых между грот– и фок-мачтами, сушилось белье – как и на тросах между фок-мачтой и обрубком бушприта. На палубах теснились дощатые хибары и надстройки, лес железных дымоходов поднимался над ними, кренясь во все стороны; такие же строения заполонили шканцы, полубаки и сгрудились вокруг кормовой рубки. Судя по виду, «Блюститель» и «Юстиция» выходили в море еще вместе с флотом доброй королевы Бесс и сражались с судами «Непобедимой армады»: краска на них облупилась, все медные гвозди позеленели, доски потрескались.
По сравнению с этими судами «Церера» выглядела не ветхой, а попросту старой. На обшивке еще сохранилась местами черная и желтая краска, а под бушпритом – носовое украшение в виде дородной женщины с обнаженной грудью и ярко-красными сосками. Бойницы «Блюстителя» и «Юстиции» были наглухо задраены, а на «Церере» снабжены решетками из толстых железных прутьев, поэтому бристольцы, сведущие в подобных делах, пришли к выводу, что под верхней палубой на корабле имеются еще две – первая и вторая нижняя. Стало быть, когда-то «Церера» была линейным кораблем с девяноста орудиями. Никакому грузовому судну или галере не понадобилось бы столько бойниц.
Ричард задумался: удастся ли им поднять свои вещи по веревочной лестнице? Цепи неизбежно будут сковывать движения. Но вскоре выяснилось, что энергичный доктор Дункан Кэмпбелл оборудовал свою красу и гордость дощатым трапом, соединенным с покачивающимся на воде помостом. Подхватив на руки сундук, перекинув через плечо два мешка, Ричард первым перебрался через борт лихтера вслед за стражником с дубинкой и с трудом поднялся по трапу на шестнадцать футов вверх, к борту судна. «Церера» имела незначительную осадку.
– Эй, старший! – крикнул стражник.
Незнакомец неряшливой, но внушительной наружности вынырнул из-за ближайшей дощатой надстройки, ковыряя щепкой в зубах. Вдалеке Ричард заметил промелькнувшую юбку, услышал женские голоса и понял, что в ветхих хибарах на верхней палубе разместились надзиратели.
– Что надо? – осведомился внушительный незнакомец.
– Двенадцать каторжников из глостерской тюрьмы, мистер Хэнкс. Понимают только по-английски. Мистер Кэмпбелл сказал, что это два новых отряда для двух черпалок. Док говорит, что все они здоровы.
– Деревенщина! – с отвращением процедил мистер Хэнкс. – И так ими здесь кишмя кишит, Сайкс. – И он повернулся к заключенным. – Я Герберт Хэнкс, старший – по-вашему, начальник тюрьмы. Отправьте их вниз, Сайкс. И запомните, тут вы не заключенные, а каторжники, ясно?
Вновь прибывшие молча кивнули, с трудом поняв смысл обращенной к ним речи. Начальник тюрьмы глотал половину согласных.
– У заключенных, – светски продолжал мистер Хэнкс, – еще есть шанс оказаться на свободе. А каторжники остаются каторжниками, пока не отбудут срок. Здесь свои правила, поэтому слушайте внимательно – повторять я не собираюсь. Посетителей сюда пускают по воскресеньям, после обязательной церковной службы. Никаких сектантских или диссидентских служб – только англиканские. Всех обыскивают, обнаруженные подозрительные предметы конфискуют. Почему? Да потому, что кое-кто пробует пронести на судно напильники в пирогах и пудингах.
Он сделал паузу и обвел слушателей взглядом, в котором сочетались злорадство и свирепость. Видимо, Хэнкс наслаждался своей «тронной речью».
– На корабле вам положено сидеть взаперти, в самом низу. Только я имею право отпирать двери, а это бывает нечасто. Наверх – на работу, вниз – спать, и так с понедельника до субботы. В хорошую погоду будете работать и не вздумайте отлынивать! К примеру, сегодня никто не работает – с самого утра зарядил этот чертов дождь. Есть будете то же, что и все остальные, а пить то, что разрешу я. Джин стоит недешево, получить его можно только у меня: за шесть пенсов – полпинты.
Сделав очередную паузу, мистер Хэнкс харкнул и сплюнул под ноги.
– Есть будете вшестером из одного котла, припасы выдает эконом. По воскресеньям, понедельникам, средам, четвергам и субботам на шестерых положена одна коровья щека или голень, три пинты гороха, три фунта овощей, шесть фунтов хлеба и шесть кварт легкого пива. По вторникам и пятницам дают овсянку. Можете брать столько воды из Темзы, сколько захотите, да вдобавок получите три пинты овсяной крупы, три фунта сыра и шесть фунтов хлеба. И больше ни на что не рассчитывайте. Если съедите все это на ужин, утром вам придется поголодать. Мистер Кэмпбелл разрешает вам мыться каждый день и бриться по воскресеньям, перед церковной службой. Выходя из трюма на работу или службу, берите с собой ведра и выливайте за борт. На каждый отряд полагается одно ведро. Вас будут держать взаперти, а чем вы будете заниматься там, внизу, мне все равно, как и мистеру Кэмпбеллу.
Он довольно осклабился.
– Но сначала, – продолжал он, присев на корточки, хотя мистер Сайкс и его помощники остались стоять, – я обыщу ваши сундуки и мешки, так что открывайте их, и поживее!
Уже научившись понимать странный выговор начальника плавучей тюрьмы, каторжники отперли замки на сундуках и подняли крышки.
Мистер Герберт Хэнкс проводил обыск с непревзойденным усердием. К счастью, он начал осмотр с вещей Айка Роджерса и его товарищей, сундуки которых были меньше размером и легче, а у двух пареньков из Уилтшира вообще отсутствовали. Тряпки и одежду Хэнкс отбрасывал в сторону, но каждый предмет попадал в руки мистера Сайкса, который тщательно прощупывал все швы и подкладки. При обыске не было найдено ничего подозрительного. Тюремщики не польстились на скудные пожитки заключенных.
– А где ваши деньги? – спросил Хэнкс.
Айк умело изобразил удивление:
– У нас их нет, сэр. Мы пробыли в глостерской тюрьме целый год и потратили все до последнего гроша.
– Вот как? – Мистер Хэнкс повернулся к товарищам Ричарда, и его глаза хищно блеснули. – А что там у вас? Откуда столько вещей? – Из сундука и мешков Ричарда он извлек одежду, бутылки и флаконы, несколько каменных фильтров, кучу тряпок, книги, пачку писчей бумаги и перья – прелюбопытные предметы! – и две лишние пары грубых башмаков. Осмотрев башмаки, Хэнкс разочарованно нахмурился и переглянулся с не менее разочарованным Сайксом. – И вправду деревенщина. Таких ножищ здесь нет ни у кого, башмаки будут велики даже Длинному Джойсу. Что это? – продолжал он, указывая на бутылку.
– Деготь, мистер Хэнкс.
– А это что за штуковина?
– Каменный фильтр, сэр. Через него я пропускаю воду для питья.
– Здесь уже есть фильтры, стоят под каждой помпой. Как тебя зовут, большеногий?
– Ричард Морган.
Хэнкс выхватил у одного из помощников Сайкса лист бумаги и просмотрел его: он умел читать, но это искусство давалось ему с трудом.
– Теперь у тебя нет имени. Отныне, Морган, ты каторжник номер двести три.
– Да, сэр.
– Смотрю, ты у нас грамотный. – Мистер Хэнкс перелистал одну из книг Ричарда, надеясь отыскать скабрезные рисунки или стишки, но ничего не нашел и раздраженно захлопнул книгу. – А это что?
– Средство от нарывов, сэр.
– А это?
– Мазь для лечения порезов и язв.
– Черт, да у тебя здесь целая аптека! Зачем ты притащил сюда эту дрянь? – Вытащив пробку из одной бутылки, он подозрительно принюхался. – Фу! – Он отшвырнул бутылку. – Воняет, как вода из реки!
Не меняясь в лице, Ричард наблюдал, как начальник тюрьмы поднял пустой сундук, потряс его в воздухе, простукал все боковые стенки и дно. После этого Хэнкс принялся прощупывать швы мешков, но ничего не обнаружил. В конце концов он присвоил лучшую бритву Ричарда, ремень, точильный камень и самую новую пару чулок. Затем пришла очередь сундука и мешка, принадлежащих Уиллу Коннелли. Невозмутимо и незаметно Ричард присел, подобрал бутылку и пробку и отложил их в сторону. Поймав многозначительный взгляд мистера Сайкса, Ричард кивнул неподвижному Роджерсу и принялся укладывать вещи обратно в сундук. Роджерс и молодежь последовали его примеру.
Осмотрев вещи всех двенадцати каторжников, мистер Хэнкс самодовольно усмехнулся.
– Так где вы прячете монеты? Где ваши деньги, черти?
– У нас их нет, сэр, – отозвался Недди Перрот. – Мы целый год пробыли в тюрьме, а там были женщины… – И он виновато развел руками.
– Вывернуть карманы!
Карманы оказались пустыми у всех, кроме Ричарда, Билла, Недди и Уилла, которые засунули в них книги.
– Скидай одежу! – рявкнул мистер Хэнкс.
Каторжники сняли пальто и сюртуки, мистер Сайкс лично осмотрел всю одежду.
– Ничего, – доложил он с усмешкой.
– Обыщите их, мистер Сайкс.
Заключенные истолковали эти слова как приказ обыскать их самих. Мистер Сайкс добросовестно исполнил его, с явным удовольствием щупая гениталии и ягодицы.
– Ничего, – повторил он, и в его глазах вспыхнуло предвкушение.
– Всем присесть и наклониться! – велел мистер Хэнкс сладостно дрогнувшим голосом. – И предупреждаю: если мистер Сайкс найдет деньги у кого-нибудь в заднице, отмывать их будете собственной кровью!
Мистер Сайкс действовал грубо, неторопливо и умело. Четверо молодых мужчин и Джо Лонг расплакались от боли и унижения, остальные перенесли экзекуцию, не выказывая никаких эмоций.
– Ничего, – заключил мистер Сайкс. – Ровным счетом ничего, мистер Хэнкс.
– Мы из Глостера, – объяснил Ричард, одеваясь. – Там живут бедно.
«Вот я и получил сполна. Позор и деньги. Чтоб мне провалиться!»
– Отведите их вниз, мистер Сайкс, – велел начальник плавучей тюрьмы и с разочарованным видом отошел.
Двадцать восьмого января тысяча семьсот восемьдесят шестого года на «Церере» насчитывалось двести тринадцать каторжников; двенадцать прибывших из Глостера получили номера с двести первого по двести тринадцатый, Ричарду достался двести третий. Но по номерам их называл только мистер Герберт Хэнкс с Пламстед-роуд близ Уоррена, Вулвич.
Какой-то мудрый человек – вероятно, чтобы умаслить заключенных из лондонского Ньюгейта, презирающих деревенщин, – отделил столичных преступников от привезенных из провинции, поместив их на разные палубы. Лондонцы заняли вторую палубу, а провинциалы – самую нижнюю. А может, причиной столь мудрого решения стала непрекращающаяся борьба между лондонскими преступниками и провинциалами на кораблях «Блюститель» и «Юстиция», где все смешалось так, что распутать это хитросплетение было не под силу даже мистеру Дункану Кэмпбеллу. Размещая каторжников на судне «Дюнкерк» в Плимуте, он зашел еще дальше и разделил корабельные помещения на семь отсеков – согласно разработанной им самим запутанной классификации.
Различия между англичанами были поразительны. Жаргон лондонского Ньюгейта для непосвященных звучал как совершенно незнакомый язык, хотя многие, кто пользовался им, умели говорить на вполне понятном, но ломаном английском. Беда заключалась в том, что большинство заключенных из принципа отказывалось пользоваться литературным языком, демонстрируя свою исключительность. Узники, привезенные с севера и с юга, из Йоркшира и Ланкашира, более-менее понимали друг друга, но как бы правильно они ни выражались, остальные не могли разобрать ни единого слова, произнесенного ими. Мало того, ливерпульцы говорили на так называемом скаусе, еще одном малоизвестном диалекте. Жители центральных графств могли объясниться с уроженцами западных округов; и те и другие понимали каторжников из Суссекса, с морского побережья Кента, из Суррея и Гемпшира. Но те, кто жил в Кенте близ берегов Темзы, пользовались жаргоном чем-то сродни тюремному, то же самое относилось к уроженцам районов Эссекса, прилегающих к Лондону. Выходцы из северных областей Эссекса, Кембриджшира, Суффолка, Норфолка и Линкольна говорили на своем диалекте. Это сборище англичан было настолько многоязычным, что двое каторжников из Бирмингема на «Блюстителе» не понимали друг друга: один из них был родом из деревни Сметуик, а второй – из Фор-Оукс, и оба ни разу не отъезжали от родных деревень дальше чем на милю, пока не попались в сети правосудия.
В результате заключенные образовывали группы. Между отрядами из шести человек, способных хоть как-то объясниться друг с другом, устанавливалось нечто вроде взаимопонимания. Те, чей акцент или жаргон был никому не понятен, оказывались в изоляции. Поэтому заключенные из Глостера держались обособленно, с остальными их объединяла только ненависть к обитателям лондонского Ньюгейта, расположившимся палубой выше. Именно им доставалась львиная доля пищи и дешевого джина, поскольку они с тюремщиками понимали друг друга и, кроме того, их сплотила неприязнь к провинциалам.
Свою долю джина лондонские заключенные получали по праву, поскольку находились на своей территории и располагали большими средствами, но то, что им доставалась лучшая еда, было несправедливо.
Жизнерадостный пухлый мистер Дункан Кэмпбелл проявлял редкостную бережливость во всем, за что ему приходилось платить дополнительно сверх двадцати шести фунтов в год, которые правительство его величества выплачивало ему за каждого каторжника, а еда стоила немалых денег. В неделю на одного заключенного приходилось тратить не меньше десяти шиллингов; благодаря судам, стоявшим у берегов Темзы, в январе доход Кэмпбелла составлял триста шестьдесят фунтов в неделю, к тому же он изыскивал самые разные способы увеличить этот доход – к примеру, сам выращивал овощи и варил легкое пиво. О более простых способах получения прибыли – таких, как приписки или провокация цинготных мятежей, – не могло быть и речи: суда посещало слишком много назойливых представителей власти. Хлеб и мясо Кэмпбелл закупал в гарнизоне лондонского Тауэра – только бычьи головы и голени, только черствый хлеб – и поначалу не заботился о качестве провизии. Затем в дело вмешался мистер Джон Ховард, и вскоре заключенных стали кормить гораздо лучше. Но несмотря на все досадные запреты и ограничения, а также тщательно подобранных надзирателей числом около ста человек, мистер Кэмпбелл ухитрялся получать не меньше ста пятидесяти фунтов прибыли в неделю. Ему же принадлежало одно судно в Плимуте, «Дюнкерк», и два в Портсмуте – «Удачливый» и «Твердыня». Общий барыш, приносимый этим предприятием, достигал трехсот фунтов в неделю; помимо того, Кэмпбелл принимал участие в запутанных махинациях, связанных с поставками припасов для предстоящей экспедиции в Ботани-Бей.
