Текст книги "Паразиты разума"

Автор книги: Колин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

И эта бездна пустоты внезапно разверзлась подо мной. Она даже не повергала в ужас – это была бы слишком человеческая реакция. Я словно встретился с леденящей реальностью, которая заставляет всё человеческое казаться маскарадом, которая заставляет саму жизнь казаться маскарадом. Меня словно поразило в самую сущность моей жизни, в нечто, представлявшееся мне почти священным. Я чувствовал себя словно король, который всю свою жизнь отдавал приказания, незамедлительно выполнявшиеся, и который неожиданно попал в руки варваров, своими мечами выпускавших ему кишки. Это было столь ужасно и реалистично, что низвергло всё, чем я когда-либо был, превратило это в иллюзию. В тот момент мне стало совершенно безразлично, победят Паразиты или нет. Все мои силы, всё моё мужество улетучились. Я был подобен кораблю, напоровшемуся на скалу, и только тогда показавшему, насколько он уязвим.

Паразиты не нападали. Они наблюдали за мной, словно за корчащимся в муках отравленным животным. Я пытался собраться с силами, чтобы подготовиться к нападению, но был совершенно парализован и истощён. Это казалось бессмысленным – сила моего разума была против меня. Он созерцал эту пустоту не как в прежние дни, рассеянно моргая, но вперившись в неё немигающим взглядом.

Они совершили ошибку, не атаковав тогда. Они могли бы победить меня, так как я был почти полностью обессилен, и у меня не было времени на восстановление. Именно так они убили Карела Вейсмана – теперь я знал это точно: этот образ пустоты, полнейшего Ничто, ещё и вызывает мысль, что смерть просто не может быть хуже этого. Чувствуешь, что жизнь – всего лишь цепляние за тело со всеми его иллюзиями, взираешь на него, словно смотришь на Землю с космического корабля – только в этом случае знаешь, что возвращаться некуда.

Да, им следовало напасть именно тогда. Возможно, смерть Карела убедила их, что и я умру точно также – совершив самоубийство. Но у меня такого искушения не было, ведь мой разум был свободен от навязчивых идей, которые заставляли бы меня мечтать об освобождении. Только невротичная женщина падает в обморок, когда на неё кто-то нападает, решительная же понимает, что это никак не выход из положения.

И мне в голову пришла мысль, которая помогла переломить весь ход событий. Я подумал: ведь если эти создания намеренно навязывали чувство бессмысленности всего сущего, то они должны были быть каким-то образом вне этого чувства. И как только я это понял, силы сразу же начали возвращаться. Я понял, что Паразиты вводили меня в это состояние с той же целью, с какой охотники переворачивают черепах на спины – они знали, что здесь человек совершенно беспомощен. Но, если их манёвр именно в этом и заключался, тогда, вероятно, самим-то им было известно, что это чувство пустоты было некой иллюзией. Мой разум делал всё возможное – и одновременно совершал ошибку. Взрослый легко может запугать ребёнка, воспользовавшись его незнанием. Он может, например, свести его с ума, забивая его голову страшными сказками – о Дракуле или Франкенштейне – и затем переходя на Бухенвальд и Бельзен[113]113
  Дракула – мифический персонаж, основанный на реально существовавшем румынском князе Владе Тепеше Пятом (1431-1476) по прозвищу Дракула, отличавшемся неимоверной жестокостью. Широкую известность его имя приобрело после романа ирландского писателя Абрахама Брэма Стокера (1847-1912) «Граф Дракула» (1897), где Дракула предстаёт в образе трансильванского вампира. Франкенштейн – персонаж романа английской писательницы Мэри Уолстонкрафт Шелли (1797-1851), жены поэта Перси Шелли, «Франкенштейн, или современный Прометей» (1818), создавший искусственного «демона» и впоследствии им же и убитый (сюжет основан на каббалистической легенде о големе). Бухенвальд и Бельзен – нацистские концентрационные лагеря в Германии.


[Закрыть], доказывая этим, что наш мир даже страшнее сказок. В некотором смысле, это было бы правдой, но взрослый человек легко увидел бы ошибку: Бухенвальд и Бельзен не есть непреложные ужасы нашей Вселенной, и они могут быть побеждены здравым смыслом. Может быть, эти создания точно также и воспользовались моим невежеством? Мои давнишние рассуждения казались достаточно точными: наша способность продолжать жить зависит от ряда поддержек, которые по своей природе есть иллюзия. Но ведь ребёнок может продолжать любить своих родителей, уже перестав верить в их непогрешимость. Другими словами, когда все иллюзии исчезают, реальность, чтобы любить её, по прежнему остаётся. Может быть, и эта ужасная агония – или, скорее, эта ужасная нехватка агонии, это чувство полнейшего холода и действительности происходящего – не более опасна, чем боль ребёнка при падении?

Я ухватился за эту возможность. Тогда мне пришла другая мысль, придавшая ещё больше сил. Я понял, что, размышляя над этой чуждой "вселенной" и воспринимая её как случайную и абсурдную, я совершал старейшую из человеческих ошибок, полагая, что слово "вселенная" подразумевает "внешнюю вселенную". Разум же, как я уже хорошо знал, сам по себе был Вселенной.

Паразиты сделали свою первую ошибку, не напав на меня, когда мои силы были подорваны, и я был истощён. Сейчас же они допустили ещё большую. Они увидели, что я каким-то образом оправился и атаковали в полную силу.

Я впал в панику, так как знал, что у меня не было сил, чтобы дать им отпор. Взгляд в бездну истощил всё моё мужество, восстанавливалось же оно крайне медленно.

И в этот момент до меня дошёл полный смысл моей идеи насчёт ребенка. Ребёнок может быть запуган из-за своего незнания потому, что он недооценивает свои силы. Он не осознаёт, что потенциально он уже взрослый – возможно, учёный, поэт или какой-нибудь важный деятель.

Я тут же понял, что, возможно, делаю то же самое. И неожиданно мне вспомнились слова Карела о его первом сражении с Паразитами – о том, как собрались его собственные глубинные жизненные силы, чтобы ударить по ним. Существуют ли какие-то более глубокие источники силы, к которым я ещё не взывал? Я сразу же вспомнил своё частое за последние месяцы чувство, что на нашей стороне была какая-то странная удача – которую я называл "богом археологии", некая благотворная сила, защищавшая жизнь.

Несомненно, верующий человек отождествил бы эту силу с Богом. Для меня же это было неприемлемо. Я лишь внезапно понял, что у меня, должно быть, есть неожиданный союзник в этой битве. И когда я подумал об этом, то словно услышал трубы армии, идущей мне на выручку. Меня охватило самое неистовое возбуждение, какого я не испытывал никогда прежде, и никакая эмоция не смогла бы выразить это чувство облегчения и торжества – плач, смех или вопль были бы бессмысленны, словно попытка осушить море напёрстком. И как только эта сила пришла, она разнеслась подобно атомному взрыву. Я боялся её почти больше, чем Паразитов. И в то же время я знал, что она высвобождалась именно мною. В действительности это не была «третья сила», вне меня и Паразитов. Я вошёл в контакт с некой пассивной благотворностью, которая сама по себе не обладала силой действия – её нужно было достигнуть и использовать.

Я преодолел страх, схватил эту силу и, стиснув зубы, подчинил её своей воле. К моему изумлению, я мог ею управлять. Я направил луч своего внимания на врагов и ударил по ним, ослеплённый и опьянённый этой силой, видя смысл там, где я едва ли когда-нибудь ожидал увидеть его, и совершенно никак не мог его ухватить. Все мои слова, идеи, представления были словно листья, подхваченные ураганом. Паразиты увидели опасность слишком поздно. Очевидно, в некотором смысле они были также неопытны, как и я – это была борьба слепого со слепым. Неописуемо обжигающий порыв ударил по ним, как гигантский огнемет, уничтожая их словно уховёрток. У меня не было желания использовать эту силу больше нескольких секунд, мне показалось это даже не совсем честным – словно стрелять из пулемёта по детям. И я намеренно отвернул её и почувствовал, как она проносится сквозь меня волна за волной, треща вокруг моей головы подобно электрическим искрам. Я видел сине-зелёный свет, исходящий из моей груди. Она всё продолжала и продолжала накатываться, подобно громовым раскатам, но я больше не применял её – это уже было ненужно. Я закрыл глаза и принял её всем телом, зная, что она могла уничтожить меня. Постепенно она пошла на убыль, и, несмотря на своё исступление и признательность, я был рад видеть, что она уходит. Слишком уж невероятной она была.

Затем я снова оказался в своей комнате – ведь в течение многих часов я был где-то в другом месте. Снизу доносились звуки с улицы. Электрические часы показывали половину десятого. Кровать была насквозь пропитана потом – она была такой мокрой, что, казалось, на неё вылили целое ведро воды. Моё зрение было поражено – всё слегка раздваивалось, и было как будто окружено кругами света. Цвета казались неправдоподобно чёткими и яркими, и я наконец-то понял, какие зрительные эффекты произвёл мескалин на Олдоса Хаксли.

Я также знал, что теперь нахожусь в другой опасности: я не должен пытаться осмыслить произошедшее, потому как только безнадёжно запутаюсь и впаду в депрессию. По сути эта опасность была даже больше, чем около получаса назад, когда я заглянул в бездну. Поэтому я решительно направил свои мысли в другое русло, обратившись к повседневным вещам. Я не хотел задаваться вопросом, зачем я сражаюсь с Паразитами разума, если обладаю такой силой, и зачем люди так страдают, если могут мгновенно разрешить любую проблему; не хотел и думать о том, а не было ли всё это просто игрой. Я поспешил в ванную умыть лицо и даже испугался, увидев себя в зеркале совершенно нормальным и свежим – никаких следов схватки не было, если только я казался несколько похудевшим. Когда же я встал на весы, меня поджидал ещё один сюрприз: я потерял почти тридцать фунтов.

Зазвонил видеофон – это был директор ЕУК. Я посмотрел на него, словно он был из другого мира, но заметил, что он почувствовал облегчение, увидев меня. Он сказал, что репортёры пытаются связаться со мной с восьми часов, поскольку за эту ночь погибли двадцать моих коллег: Гиоберти, Кёртис, Ремизов, Шлеф, Херзог, Хлебников, Эмис, Томсон, Дидринг, Ласкаратос, Спенсфильд, Зигрид Элгстрём – в общем, практически все, за исключением братьев Грау, Флейшмана, Райха, меня и – Жоржа Рибо. Первые четверо, очевидно, умерли от паралича сердца. Зигрид Элгстрём перерезала себе запястья, а затем горло. Хлебников и Ласкаратос выпрыгнули из окон высотных домов. Томсон, судя по всему, сломал шею в припадке сродни эпилептическому. Херзог застрелил всю свою семью, а затем себя. Остальные приняли яд или смертельную дозу наркотиков. Двое скончались от поражения головного мозга.

Ройбке очень нервничал, думая о плохой рекламе для ЕУК, так как за несколько прошедших недель почти все жертвы были моими гостями – и, естественно, гостями ЕУК, – и Ройбке лично встречал большинство из них. Я успокаивал его, как мог – хотя сам был потрясён, – и велел ему, чтобы он не давал журналистам связаться со мной. Когда же он сказал, что пытался дозвониться до Райха, но не получил ответа, я весь похолодел. Медленно начала наступать реакция на произошедшее. Я бы предпочёл лечь спать, но позвонил Райху по специальному личному коду. Невозможно передать моё облегчение, когда его лицо наконец появилось на экране. Его первые слова были:

– Слава Богу, ты в порядке.

– Да, всё нормально, с тобой что? Ты ужасно выглядишь.

– Они приходили к тебе ночью?

– Они были у меня всю ночь. Они пришли ко всем нам.

Через пять минут я был у него, мне только пришлось задержаться, чтобы сообщить Ройбке, что с Райхом всё в порядке. Но, когда я увидел его, я понял, что это было преувеличением. Он выглядел словно человек, только начинающий оправляться после полугодовой болезни. Он весь потемнел и выглядел постаревшим.

Райх пережил примерно то же самое, что и я, лишь с одним примечательным отличием. Паразиты не применяли к нему технику "полного разрушения", они просто мощно давили на него всю ночь, насылая на него волну за волной. Ближе к утру они сделали трещину в его ментальной броне, вызвав утечку его сил – именно после этого он так и истощился. И когда он уже начал думать, что поражение неминуемо, атаки прекратились.

Я без труда догадался, когда именно это произошло: когда я ударил по ним "энергетическим взрывом". Райх подтвердил это: всё прекратилось примерно за полчаса до моего звонка. До этого он слышал, как звонит видеофон, но был слишком измучен, чтобы отвечать.

Известие о других повергло его в жесточайшее уныние, но затем мой рассказ вновь вернул ему надежду и мужество. Я постарался объяснить ему как можно понятнее, как Паразитам удалось подкопаться под меня, и как я вызвал божественную силу, разгромившую их. Большего ему и не надо было: он понял, что ошибался, полагая нас беспомощными против Паразитов. Особенность "инициированных" в феноменологический метод заключается в том, что они могут оправляться после физических или умственных потрясений с огромной скоростью – и это вполне понятно, ведь они находятся в непосредственном контакте с источниками силы, управляющими всеми людьми. Через полчаса Райх уже совсем не выглядел больным и говорил так же взволнованно, как и я.

Почти всё утро я подробно объяснял ему, как действовали Паразиты, и как с ними нужно бороться. Для этого Райху пришлось научиться добровольно "подкапываться" под самого себя – чтобы изучить основы собственной личности. Я выяснил, что его характер очень сильно отличается от моего. В одних отношениях он был сильнее, в других – слабее.

В полдень наши занятия были прерваны навестившим нас Ройбке. К этому времени все газеты мира кричали о "ночи самоубийств" и строили догадки о нашей с Райхом роли в этом. Ройбке сказал, что вся территория ЕУК, покрывающая восемьсот акров, стала неприступной из-за поджидающих снаружи тысяч вертолётов журналистов.

Быстрое ментальное зондирование подсказало мне, что Ройбке недостаточно силён, чтобы знать всю правду. У меня было искушение взять полный контроль над его разумом – я понял ещё с раннего утра, что теперь могу это делать, но меня сдерживало чувство "уважения к личности". Поэтому мы поведали ему историю, которую ему было легче понять – впрочем, довольно близкую к истине.

Мы сказали ему, что Анти-кадафское Общество было право: наши раскопки на Каратепе потревожили неописуемые и опасные силы – самих Великих Старейших. Остальное было более-менее правдоподобным: эти создания обладают психической силой, которая может свести человека с ума; их цель – уничтожить человеческую расу или, по крайней мере, поработить её, чтобы раса Старейших снова могла править Солнечной системой. Но пока они ещё недостаточно сильны, и, если мы сможем вовремя разгромить их, они будут наконец изгнаны из нашей галактики или, возможно, даже полностью уничтожены.

Таким образом, мы превратили правду о Паразитах в детскую сказку, которую люди могли легко понять и которая не была слишком страшной. Мы даже дали этим созданиям имя – Тсатхоггуа[114]114
  Тсатхоггуа описывается в рассказе «Ужас в музее» (1932), написанном Лавкрафтом в соавторстве с Хейзл Хилд, следующим образом: «Чёрный Тсатхоггуа переливал сам себя из жабоподобной готической горгульи в длиннейшую змеевидную кишку с тысячами рудиментарных ножек, и весь тянущийся, как резина, расправлял в сумраке чудовищные свои крылья...» (перевод Л. Кузнецова). Использование имени Тсатхоггуа для обозначения Паразитов представляется не совсем удачным, и даже ошибочным; ниже, впрочем, будет видна некоторая правомочность отождествления многочисленных Паразитов с Тсатхоггуа.


[Закрыть], позаимствовав его из мифологии Лавкрафта.

Мы закончили, поставив перед ним очень серьёзный вопрос: следует ли уведомлять человеческую расу о грозящей ей опасности, или же это создаст панику, которая может оказаться ещё большей опасностью? Ройбке весь посерел и принялся расхаживать туда-сюда по комнате, задыхаясь – он пытался сдержать приступ астмы, в чём я ему помогал, – и, наконец, сказал, что мы должны обо всём рассказать миру. Интересно, что с его стороны не возникло никаких сомнений в нашей истории: два наших разума имели полную власть над ним.

Но Тсатхоггуа всё ещё были на шаг впереди нас, как мы выяснили это часом позже. Жорж Рибо сделал заявление "Юнайтед Пресс", в котором назвал меня и Райха убийцами и мошенниками. Вот часть этого заявления:

"Месяц назад ко мне обратился Винсент Гиоберти, ассистент профессора Зигмунда Флейшмана из Берлинского Университета, и сказал мне, что небольшая группа ученых основала Лигу Мировой Безопасности, и предложил мне вступить в неё. Должным образом меня представили другим членам (список прилагается) и основателям Лиги – Вольфгангу Райху и Гилберту Остину, которые обнаружили Кадаф. Их открытие подало им идею спасения мира: они решили, что весь мир должен объединиться против некоего общего врага. Этим общим врагом были бы "Великие Старейшие" Кадафа... Мы все были вынуждены согласиться поддержать это мошенничество, чтобы ни случилось. Райх и Остин считали, что только группа хорошо известных учёных сможет убедить мир в истинности их фантастической истории... Меня, как и остальных, попросили подвергнуться гипнозу. Я отказался, но под угрозой смерти мне пришлось согласился на один сеанс. Благодаря собственным гипнотическим возможностям мне удалось убедить их, что я стал их рабом..."

Вкратце, Рибо заявил, что всё произошедшее ночью было результатом одностороннего договора о самоубийстве, внушённого мною и Райхом. Целью этого договора было не оставить у мира ни тени сомнения, что ему угрожает опаснейший враг. Мы с Райхом обещали умереть вместе с остальными, а наши открытия о Великих Старейших были бы опубликованы после нашей смерти.

Это было полнейшей чушью, но поданной весьма искусно. Всё здесь звучало неправдоподобно, но ведь и самоубийство двадцати ведущих учёных мира также казалось невозможным, да и наше ответное объяснение было таким же фантастичным и невероятным.

Если бы не моя личная победа над Паразитами, это был бы самый тяжёлый момент. Ещё только сутки назад нам казалось, что всё идёт наилучшим образом; мы полагали, что где-то через месяц, когда у нас уже будет внушительная команда, мы сможем сделать наше заявление всему миру. Теперь же практически всё было разрушено, а Рибо оказался союзником – или жертвой – Паразитов, повернув наши собственные тщательно продуманные планы против нас самих же. Что касается того, кому поверит мир, то и здесь Паразиты определённо были впереди нас. У нас не было доказательств их существования, и они позаботятся о том, чтобы таких фактов и не появилось. Если мы теперь расскажем свою историю о Тсатхоггуа, Рибо просто потребует, чтобы мы доказали, что мы их не выдумали. Единственными людьми, которые нам поверят, будут члены Анти-кадафского Общества!

Неожиданно Райх сказал:

– Бессмысленно сидеть здесь и ломать над этим голову. Мы действуем слишком медленно, и эти твари идут впереди нас. Скорость – вот что важно.

– Что ты предлагаешь?

– Мы должны встретиться с Флейшманом и братьями Грау и выяснить, насколько они пострадали. Если они также истощены, как и я четыре часа назад, Паразиты смогут их уничтожить.

Мы попытались связаться с Берлином по видеофону, но это оказалось невозможным: невероятное количество звонков из и в Диярбакыр блокировало дальнюю связь. Мы позвонили Ройбке и сказали, что нам срочно нужен ракетоплан для полёта в Берлин, и при этом должна соблюдаться строжайшая секретность. Было видно, что Ройбке был весьма обеспокоен "признанием" Рибо, поэтому нам пришлось потратить десять минут, чтобы "подзарядить" его. Результат был неутешительный: он был настолько слаб ментально, что это было всё равно что наполнять ведро с дырой в днище. Однако нам удалось это сделать, воззвав к его жадности и стремлению к славе: мы сказали ему, что его имя, как нашего главного союзника, войдёт в историю, и при этом его фирма ничего не потеряет. Мы договорились с Ройбке о маленьком жульничестве, чтобы направить журналистов по ложному следу. Я и Райх сделали видеозапись, где Райх отвечал по видеофону, а я был виден за ним, затем Райх раздражённо крикнул оператору, чтобы нас не соединяли ни с кем снаружи. Мы договорились, чтобы эта запись была показана примерно через полчаса после нашего отлёта – а какие-нибудь репортёры "случайно" засекут её.

Хитрость удалась. По прибытии в Берлин мы увидели самих себя по бортовому телевизору. Журналист, раздобывший эту "сенсацию", записал её до самого конца, и не позднее чем через двадцать минут запись уже транслировалась из диярбакырской телевизионной станции. Несмотря на заявление Ройбке для прессы, о нашей участи всё равно много гадали, поэтому эта новость распространилась повсеместно. Как следствие, один-два человека, узнавшие нас в берлинском аэропорту, решили, что они ошиблись.

У дома же Флейшмана нам ничего не оставалось, кроме как обнаружить себя. Место было окружено журналистами, и попасть внутрь просто не было возможности. Но здесь мы оба открыли практичную сторону своих психокинетических возможностей: в некотором смысле мы смогли сделать себя "невидимыми", то есть смогли заслониться от направленного на нас внимания и направить его в другую сторону, так что люди нас просто не заметили. Нам удалось добраться до звонка у парадного входа, прежде чем нас узнали. Толпа сразу же ринулась к нам. К счастью, в интеркоме раздался голос Флейшмана, и дверь открылась, лишь только мы назвали себя. Секундой позже мы уже были внутри, а репортёры грохотали в дверь и выкрикивали свои вопросы через прорезь для почты.

Флейшман выглядел лучше, чем мы ожидали, но явно был измотан. Спустя несколько минут мы уже знали, что его история была аналогична истории Райха: долгая ночь сражения и неожиданное избавление точно в восемь двадцать пять утра – учитывая два часа разницы во времени между Берлином и Диярбакыром. Это сильно подняло мой дух: всё-таки я спас жизни по меньшей мере двух своих коллег и уберёг нас от полнейшего разгрома.

Флейшман также смог рассказать нам о братьях Грау, которые были у себя дома в Потсдаме. Ему удалось связаться с ними ещё утром, до того как репортёры стали глушить все выходящие звонки. Они были обязаны своим спасением тому, что были телепатически связаны. Они поддерживали друг друга в этом ночном сражении так же, как и использовали разумы друг друга для увеличения своих психокинетических сил. Флейшман сделал вывод, что Паразиты пытались разрушить их так же, как и меня, но и здесь их телепатическая связь оказалась их силой. Позже я узнал, что, в отличие от меня, они не противостояли проблеме обезличивания. Они ободряли друг друга, отказываясь принимать её, просто отворачиваясь от неё. Успех использования этой техники разрушения личности очень сильно зависит от того, находится ли жертва в одиночестве.

Следующая задача представлялась совершенно неразрешимой: как добраться до Потсдама и встретиться с Грау, или же как им суметь немедленно приехать в Диярбакыр. Дом был окружён журналистами, и над ним постоянно висел десяток вертолётов. Когда же распространилась весть о нашем присутствии здесь, их число увеличилось чуть ли не до сотни. Любая попытка связаться с Потсдамом вынудит репортёров помчаться туда, так как местные звонки перехватить гораздо легче, чем междугородные. Насколько нам было известно, имя братьев Грау ещё не всплывало в этой истории, так что, вероятно, у них пока сохранялась какая-то свобода передвижения.

Выход нашёл Флейшман. После часа, проведённого с нами, он чувствовал себя намного лучше, процесс восстановления его разума проходил гораздо легче, чем в случае с Ройбке. История моей победы повлияла на него так же, как и на Райха – к нему вернулись прежние оптимизм и решительность. И вот Флейшман неожиданно заметил:

– Мы узнали о Паразитах одну интересную вещь. Ошибочно считать, что они существуют в каком-то пространстве. Толпа, атаковавшая меня здесь, должна была быть более-менее той же самой, что и нападала на вас в Диярбакыре – в противном случае их атаки не прекратились бы одновременно.

Я и Райх задумывались об этом и раньше, но Флейшман сделал из этого ещё один вывод:

– Тогда мы здорово заблуждаемся, рассматривая разум в терминах физического пространства. В ментальном смысле всё пространство вселенной каким-то образом стянуто в одну точку. Паразитам не пришлось путешествовать, чтобы добраться от сюда до Диярбакыра. Они уже были в двух местах одновременно.

– И в Потсдаме тоже, – заметил Райх.

Следующий вывод мы сделали все одновременно: если Паразиты сейчас были, в некотором смысле, в Потсдаме, тогда и мы были там.

Ну конечно, ведь это очевидно! Люди существуют в физическом мире только потому, что недостаточно сильны, чтобы войти в собственный разум. Человек, который может надолго уйти в себя, вырывается из пространства и времени, в то время как человек, пялящийся в окно и зевающий от скуки, вынужден проживать каждую минуту и каждую милю. Наша сила против Паразитов основана на точно такой же способности погрузиться в самих себя и громить их на их же территории. Человек, плавающий на поверхности, лёгкая добыча для акул – но человек в акваланге и с гарпуном находится уже в равных с ними условиях. А значит, если мы могли проникнуть в свой разум, то могли и войти в то же царство беспространственности и безвременья, что и Паразиты. Братья могли телепатически связываться друг с другом – почему тогда мы не можем связаться с ними?

Однако на это был простой ответ: мы понятия не имели, как это делается. Мы знали, что телепатическая связь основана на способности разума того же рода, что и телекинез, но это нам совсем ничего не говорило. Поэтому мы выключили свет и начали экспериментировать, сидя за столом. Войди кто-нибудь в комнату, он бы решил, что мы проводим спиритический сеанс: головы склонены, руки соединены в замкнутый круг.

Я предпринял попытку первым. Как только мы расселись, я послал им ментальный сигнал: "Вы готовы?" Никакого результата. И вдруг внезапно, к своей неописуемой радости, я, казалось, услышал в своей груди голос Райха: "Вы готовы?" Я отозвался: "Да, ты слышишь меня?" "Не очень ясно," – ответил он.

Флейшман подключился к нашей игре только через десять минут, к этому времени мы с Райхом наладили между собой отчётливую связь. Очевидно, это произошло потому, что мы, подобно братьям Грау, привыкли друг к другу. Но через некоторое время мы могли принимать и мысленные волны Флейшмана, звучавшие словно далёкий голос. Теперь мы знали, что можем связаться друг с другом. Но сможем ли мы войти в контакт с Грау?

Прошёл долгий и изнурительный час, и я чувствовал себя, словно потерявшийся в горах, отчаянно зовущий на помощь. Я продолжал слать ментальные сигналы Луису и Генриху Грау, но они оборачивались обыкновенными словами, как если бы я просто выкрикивал их имена. Но, чтобы связаться с ними, надо было послать чистый порыв, без всяких слов.

И тут Райх сказал: "Кажется, я что-то получил". Мы все напряглись, стараясь отослать назад сигнал "Послание принято". Вдруг, с поразительной ясностью, заставившей нас подпрыгнуть, мы услышали голос, казалось, кричавший нам в ухо: "Я слышу вас. Чего вы хотите?" Мы переглянулись в изумлении, смешанном с торжеством, затем снова закрыли глаза и удвоили свои усилия. Громкий, ясный голос сказал: "Не все сразу. Кто-нибудь один. Райх, давайте вы, ваш сигнал кажется самым чётким".

Получилось, словно в односторонней связи между Берлином и Потсдамом наладился второй канал связи. Мы чувствовали, как разум Райха выбрасывает послания подобно вспышкам энергии: "Вы можете приехать в Диярбакыр?" Ему пришлось повторить это около десяти раз. Слушая его, мы сами собой принялись помогать ему. В ответ Грау сначала запротестовали: "Кто-нибудь один", и тогда, совершенно неожиданно, мы как будто попали в ногу с Райхом, просто используя свои ментальные передатчики для усиления и отправки его сигнала. Грау немедленно отозвались: «Вот так лучше. Теперь вас слышно отчётливо». С этого момента исчезли все трудности. Мы даже смогли описать им своё положение, как если бы разговаривали по телефону. В течение всего этого времени мы были не в комнате, мы полностью ушли в себя, словно в молитве. Я понял, что причиной плохого усиления было то, что я недостаточно глубоко вошёл в свой разум, был слишком близок к поверхности. Препятствие этому было довольно простым: стоило мне погрузиться слишком глубоко, как меня сразу же начинало клонить ко сну. Язык, значения слов принадлежат царству тела, и внести их в глубины разума так же тяжело, как и внести в сон логичную мысль. Я упомянул об этом, потому что именно тогда впервые осознал, насколько всё-таки велико наше незнание. Эти глубокие пространства разума в основном населены воспоминаниями и снами, плывущими по течению подобно огромным рыбам. Здесь крайне тяжело сохранять какое-либо чувство направления, отличать реальность от иллюзии. И всё-таки для действительно эффективной телепатии «отсылать» сообщения приходится именно с этой глубины.

Впрочем, в данном случае это не имело значения. Райх, Флейшман и я поддерживали друг друга – только в таком опыте можно понять полный смысл фразы "мы члены друг другу"[115]115
  К Ефесянам 4:25.


[Закрыть].

После окончания разговора с Грау мы чувствовали себя необычайно счастливыми и освежёнными, словно пробудившись после глубокого и спокойного сна. Флейшман снова выглядел по-прежнему. Его жена, принёсшая нам кофе, до этого явно с трудом сдерживавшая враждебное отношение к Райху и ко мне, смотрела на него в изумлении и, очевидно, изменила своё отношение к нам. Между прочим, интересно отметить, что нескрываемая нежность Флейшмана к ней – она была на тридцать лет моложе его, и они поженились всего год назад – как-то сама передалась нам с Райхом, и мы смотрели на неё с любовью – как к своей собственной женщине, – смешанной со страстью и интимным знанием её тела. Она просто попала в наш телепатический круг и по существу стала женой всех нас троих. Следует также отметить, что страсть, которую испытывали Райх и я, не была обыкновенным мужским желанием овладеть незнакомой женщиной, так как мы, так сказать, уже овладели ей – через Флейшмана.

К трём часам ночи репортёры в вертолётах устали нас караулить, кроме того, их число было гораздо больше разрешённого Нормами городской воздушной безопасности. Но толпа на улице не уменьшилась, и улица была забита машинами со спящими журналистами. Мы поднялись на чердак и подставили лестницу к световому люку. В три двадцать над домом раздался звук вертолёта, и мы быстро открыли люк. Вертолёт завис, и оттуда нам сбросили верёвочную лестницу, по которой Флейшман, я и затем Райх залезли быстро, как только могли – прежде чем репортёры внизу смогли понять, что происходит. Братья Грау помогли нам забраться в машину, втянули лестницу, и вертолёт отлетел с максимальной взлётной скоростью. Операция была проведена без сучка и задоринки. Журналисты были уверены, что мы никак не могли вызвать вертолёт, поскольку у них в машинах были перехватывающие устройства (конечно же, строго запрещённые). Поэтому, если кто-то из них и заметил летящую машину, то они скорее всего решили, что это ещё один репортёр или же патруль Службы воздушной безопасности. Во всяком случае, мы добрались до аэропорта без признаков преследования. Пилот предварительно радировал на ракету, и к трём тридцати пяти мы уже были на пути в Париж. Мы решили, что нашим следующим делом будет разговор с Жоржем Рибо.

С рассветом мы приземлились на Ле-Бурже. Конечно, мы могли бы сесть в более удобном воздушном аэропорту над Елисейскими Полями, но там надо было посылать запрос на посадку, а это могло привлечь репортёров. Поэтому мы взяли воздушное такси от Ле-Бурже до центра Парижа, и уже через двадцать минут были на месте.