Текст книги "Маленький человек из Опера де Пари"

Автор книги: Клод Изнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Нет никаких причин для беспокойства, – обернулся к ней полковник де Реовиль. – Мы готовы встретить эпидемию во всеоружии, если она доберется до старушки Европы. Правительство уже принимает решительные меры. На улице Дюто склады забиты вакциной – ее хватит, чтобы пресечь на корню эту индийскую заразу.

– Верно, – поддержал Гастон Мери, – таково мнение светил медицины и ведущих специалистов Института Пастера. Что до войны, рано или поздно придется ее начать, если мы хотим получить обратно Эльзас и Лотарингию.

Мельхиор не помнил, как скатился по лестнице и выскочил на улицу Ла-Боэти. Он побрел по городу, не разбирая дороги, не обращая внимания на развороченные мостовые у строящихся зданий, на горы мусора и земли. Гортань перехватил спазм – так, что стало больно дышать. Человечек упал на скамейку и осторожно втянул носом воздух. Его словно накрыло багровым облаком – окружающий мир исчез.

Огонь мчался за беглецами по пятам, набирал скорость, и казалось – им не спастись, уже вспыхнули деревянные двери… Потом одна женщина, жившая по соседству, рассказывала, как из горящего здания, из дыма и пламени, вывалилось чудовище о двух головах, отковыляло подальше и рухнуло на мостовую кучей тряпья. Оно, видимо, попыталось подняться – куча заворочалась, и вдруг над ней во весь рост выпрямилась девочка, ошалело заозиралась. Женщина, конечно, решила, что это ей примерещилось от ужаса и волнения – ведь ни девочку, ни чудовище потом так и не нашли…

Автомобильный клаксон вернул Мельхиора к действительности. В том, что на дворе сейчас апрельский день 1897 года, человечка окончательно убедила острая боль в желудке. Еще выяснилось, что он вымок до нитки – по городу успел пройти ливень, сделав мостовые нарядными, фиолетово-синими. Бледное солнце освещало строительный забор, за которым смутно вырисовывалась громадина Дворца промышленности, предназначенного к слому. На его месте скоро вырастут два монументальных сооружения – Париж уже начал прихорашиваться, готовясь к Всемирной выставке 1900 года. И о вступающей в свои права весне город тоже не забывал – на империалах кативших мимо омнибусов пассажиры щеголяли в соломенных шляпах, а по Елисейским полям разъезжали экипажи с опущенным верхом.

«О Всемогущий, я так одинок! Отвержен всеми и проклят! Но я готов бросить вызов самому Вельзевулу, лишь бы перевернуть свою жалкую жизнь!»

Путешествие на фиакре всегда было для Мельхиора приключением, и настроение его снова изменилось: он весело окликнул кучера. Тот покривился при виде коротышки, но все же взял его на борт.

Прижимаясь лбом к окну фиакра, маленький человек вскоре забыл о тревогах, которые пророчества ясновидящей всколыхнули в нем. Фиакр покачивался на рессорах, приятно убаюкивая, – ни печалей, ни угрызений совести не осталось, лишь удовольствие от поездки по городу.

– Ты мое спасение, мое искупленье, – прошептал Мельхиор. – И пусть ты не догадываешься о моем существовании, но то, что я видел и слышал сегодня, – знамение свыше, и я буду по-прежнему хранить тебя, заботиться о тебе тайком. Ты не узнаешь об этом, но в моей душе снова воцарится покой…

На пересечении набережной Малакэ с улицей Сен-Пер драл глотку бродячий торговец:

– Покупайте план Парижа и Версаля! Всего за один франк! Месье, карту Парижа не желаете?

Жозеф перешел на противоположный тротуар, чтобы не попасться на глаза матушке и мадам Баллю, которые сплетничали у дома 18-бис. Эфросинья двумя руками держала корзинку с овощами. Бывшая зеленщица так и не избавилась от нежной привязанности к луку-порею, артишокам и морковке, а ее сын с утра до вечера готов был питаться только жареной картошкой. «Опять шпинат! – с ужасом подумал он. – У меня так когда-нибудь заворот кишок случится!» Но как можно злиться на родную мать, которая изо всех сил старается обеспечить семье здоровое питание? А ей трудно приходится: Айрис – вегетарианка, мясо на дух не переносит, а он, Жозеф, терпеть не может рыбу…

Эфросинья попрощалась с консьержкой и направилась в сторону улицы Иакова. Мишлин Баллю, опорожнив помойное ведро в канаву, скрылась в подъезде дома 18-бис. Путь был свободен. Жозеф без опаски пересек улицу, но тут-то его и ждала коварная западня: перед ним как из-под земли вырос пышноусый гражданин с гладко выбритым подбородком, одетый в брючную пару из полосатой саржи.

– Месье Пиньо! Рад вас видеть. Зная вашу страсть к загадкам, я хотел бы с вами посоветоваться. Почему, скажите на милость, чем меньше предметов выставлено в витрине, тем дороже они стоят? Вот, к примеру, парфюмер на бульваре Сен-Жермен предлагает четыре флакона духов – не пять, не шесть, а четыре, заметьте! – по весьма экстравагантной цене, тогда как…

– С чего это тебе духи понадобились, Альфонс? Новой потаскушкой обзавелся, что ли? – Мишлин Баллю, подбоченившись, смерила кузена недобрым взглядом с порога дома.

Альфонс Баллю заговорщицки подмигнул Жозефу и возвел очи горé.

– Я к тебе обращаюсь, Альфонс! Что ты там гримасничаешь? Позволю себе напомнить: я тебя приютила, для того чтоб ты здоровье поправил после армии и стал мне всяческой поддержкой и опорой, а не для того чтоб ты за юбками бегал по всему городу спозаранку!

– Да я в Военное ведомство ходил старых соратников навестить, – пожал плечами Альфонс.

– И как, не упарился, навещаючи-то? – прищурилась Мишлин.

– Ничего, сейчас отдохну и буду в порядке, – невозмутимо отозвался ее кузен. – Ах, армия! Лучшее время моей жизни! – С этими словами он уселся на свое привычное место возле арки, ведущей во двор, сунул в зубы сигару и развернул свежую газету.

– Нет, вы видали? – разбушевалась мадам Баллю. – Черная неблагодарность! Взгляните на этого лоботряса! И компашка у него такая же – одни бездельники и голодранцы! Ему еще повезло, что он мой единственный родственник и я его из дома не выгнала! А вы, месье Пиньо, не обижайте свою мамочку – хоть у нее и премерзкий характер, она ради вас в лепешку готова расшибиться…

Жозеф с трудом подавил зевок.

– Это что же?! – возопила консьержка. – Вам скучно слушать, что я говорю? В сон клонит? Люди добрые, еще один неблагодарный! – Она развернулась и удалилась в дом, оскорбленно хлопнув за собой дверью.

– О как! – хмыкнул Альфонс. – До чего ж бабы любят читать нотации!

– Однако же кузина о вас заботится, – заметил Жозеф.

– Это да, и стряпуха она отменная. Кстати, ваш новый роман-фельетон великолепен! Я не пропустил ни одной публикации. И у меня есть предложение: возьмите за основу очередного сюжета дело в Бют-о-Кай – это будет грандиозно! – Альфонс протянул Жозефу газету. – Вот, почитайте про него. Только с возвратом! Иначе кузина Мимина меня со свету сживет.

Кэндзи сидел в книжной лавке за столом и просматривал каталог издательских новинок.

– У вас глаза, как у белого кролика, – констатировал он, взглянув на зятя поверх очков. – Плохо спали?

– И чего всем не дает покоя мой сон? – проворчал себе под нос Жозеф, направляясь к подсобке. Пока он пристраивал на вешалке редингот и котелок, зазвенел колокольчик на двери, и молодой человек узнал визгливый голос Матильды де Флавиньоль:

– Месье Мори, в каком страшном мире мы живем! Бедняжка Рафаэлла де Гувелин упала в обморок из-за этого северного Христофора Колубма – норвежского путешественника Нансена, которого с такой помпой принимали в Географическом обществе.

– Что же, ее так впечатлили заполярные подвиги месье Нансена? – прозвучал серьезный мужской голос.

– Ах, месье Легри, как я рада вас видеть! – Матильда де Флавиньоль вцепилась в только что вошедшего Виктора, лишив его возможности откатить велосипед в подсобку. – Представьте себе, месье Нансен застрял на своей шхуне «Фрам» во льдах, припасы быстро закончились – и что же сделал этот ужасный норвежец? Он разрешил команде съесть всех собак, которых взяли с собой в экспедицию!

– Мадам, как сказал Гёте, «человеку свойственны любые мерзости», – бесстрастно отозвался Кэндзи. – Вы пришли к нам за книгой?

– У вас есть «Неотразимое очарование» Даниэля Лесюэра в издании Лемера?

– Жозеф справится по нашему каталогу. Жозеф!

– Ну уж нет! Это выше моих сил! – пробормотал молодой человек, притаившись за кучей картонных коробок. Он уселся поудобнее, потер о рукав яблоко, откусил добрую половину и принялся просматривать любимую рубрику всякой всячины в газете.

С помощью рентгеновских лучей и индукционной катушки Румкорфа мошенники на спиритических сеансах морочат голову доверчивой публике, пугая ее внезапным появлением скелетов.

– Доверчивой публике стоило бы прогуляться по Катакомбам, – шепотом прокомментировал Жозеф.

Любители прогулок в Венсенском лесу расстроены внезапной смертью уток-мандаринок на озере…

– Похоже, репортерам совсем делать нечего – скоро они будут рассказывать нам о каждой бродячей собаке, издохшей под колесами фиакра… А вот это уже интересно.

ЭКСТРЕННАЯ НОВОСТЬ

Сегодня ночью канализационным рабочим обнаружен труп. Месье Мишель Потье шел по бульвару Распай к улице Буассонад и у ограды Монпарнасского кладбища увидел неподвижно лежащего на тротуаре человека. Личность покойного пока не установлена…

– Черт побери! Труп в двух шагах от входа в Катакомбы! Это надо вырезать… А где ножницы и клей? Вот невезение, они у меня на конторке, а тетенька и не думает избавить нас от своего присутствия!

– …Да-да, месье Легри, уверяю вас! Ваша супруга невероятно талантлива, ее портрет Рафаэллы де Гувелин – просто чудо расчудесное, и мне…

Жозеф решился на отчаянные действия – ему не терпелось поговорить с Виктором и пополнить коллекцию статеек о необычных событиях, которые служили ему подспорьем в писательском труде. Выскочив из укрытия, он метнулся к конторке, но с маху налетел на педаль велосипеда и, ругаясь почем зря, заскакал на правой ноге, схватившись за лодыжку левой под насмешливым взглядом Кэндзи.

– Черт, теперь синяк будет! – прошипел сквозь зубы Жозеф. – Смешно вам? Конечно, стульев тут понаставили – не развернешься. Я в подвал – надо сделать компресс, пока нога не распухла.

Виктор отвернулся, едва взглянув на зятя, но Жозеф успел прочитать в его глазах обещание поскорее освободиться.

Внизу, миновав склад, загроможденный книгами, молодой человек доковылял до бывшей фотолаборатории, отданной Виктором ему в безраздельное владение. Подождав, пока боль утихнет, и обработав уже наливавшийся кровью синяк, он аккуратно наклеил в блокнот со всякой всячиной три вырезки из «Пасс-парту». Что ж, придется вернуть мадам Баллю искромсанную газету… Жозеф подчеркнул красным карандашом имя Мишеля Потье, канализационного рабочего, и в порыве вдохновения набросал сюжет нового романа-фельетона, в котором фигурировали рентгеновские лучи, подземелья Парижа, горы костей и сумасшедший ученый, которого не менее сумасшедший колдун превратил в утку-мандаринку.

– Назову это «Люди подземелий» или «Демоническая утка»!

– Надеюсь, я не вспугнул вашу музу? – Виктор, бледный и осунувшийся, опустился на табурет. – Гувелинша меня оглушила на левое ухо. А как ваша лодыжка?

– Если начнется гангрена, придется ее ампутировать, – вдумчиво сказал Жозеф.

– Эй, вы двое внизу! Мне нужно отлучиться по делу! – прогремел сверху голос Кэндзи. – Извольте кто-нибудь присмотреть за лавкой!

Виктор и Жозеф, повздыхав, поплелись в торговый зал.

– И почему он все время где-то шастает? Дело у него, видите ли, – проворчал Жозеф в адрес тестя. – Кстати, спасибо, что вчера бросили меня одного в Катакомбах. Я, конечно, готов безропотно обеспечивать вам алиби всякий раз, как вы решите поиграть в поборника справедливости, но в данном случае я имею право хотя бы узнать результаты вашей беседы с княгиней Максимовой. Что у нее стряслось?

– Я только что пришел, Жозеф, дайте мне отдышаться!.. Ладно, помните того длинноволосого денди, который сопровождал Эдокси, когда она заявилась к нам в лавку? Вы в тот день как раз прикупили для нас бесценные «этцели» у герцога де Фриуля.

– Вы о кларнетисте? – проглотил насмешку молодой человек.

– Да. Он утонул.

– Стало быть, хитрая бестия заманила вас в Катакомбы для того, чтобы сообщить эту радостную новость? Или она все-таки снова пыталась вас соблазнить?

– Кларнетист был любовником ее подруги Ольги Вологды, прима-балерины Опера, – не отреагировал на подковырку Виктор. – И у Эдокси есть подозрение, что кто-то пытался мадемуазель Вологду отравить. Должен признать, эта история показалась мне несколько замысловатой…

– Порой реальность превосходит любой вымысел. Каким образом ее хотели отравить?

– Ольга Вологда отведала угощения, присланного ей анонимным поклонником. Подарок оказался пряничной свинкой с ее именем, а на карточке было написано: «Съешь меня…» и еще что-то.

– Пряничная свинка! – воскликнул Жозеф. – Вчера вечером, после того как вы малодушно сбежали, я познакомился с одним музыкантом, который, правда, больше походил на гладиатора, чем на виртуоза смычка. Так вот, коротышка, провожавший нас в крипту, вручил ему сверток. Угадайте, что в нем было?

– От мертвого осла уши? – предположил Виктор.

– Нет, пряничная свинка! И у нее на боку глазурью было выведено имя. Я его запомнил, потому что папенька, когда пытался меня накормить в детстве, всякий раз читал мне «Сетования» Жоашена дю Белле: [49]49
  Жоашен дю Белле(1522–1560) – французский поэт, теоретик творческого объединения «Плеяда» и близкий друг Ронсара. (Примеч. пер.)


[Закрыть]

 
Франция, матерь искусств, оружия и законов,
Вскормлен я был в свое время твоим молоком…
 

– Жозеф, вы бредите?

– Скрипача звали Жоашен – как дю Белле! И ему тоже прислали карточку вместе со свинкой. Я успел прочитать: «Маэстро, съешьте меня…» Дальше не помню. Вот только попробуйте сказать, что между ним и вашей балериной нет ничего общего… О, у нас посетитель!

На пороге книжной лавки «Эльзевир» возник господин в помятом костюме и фетровой шляпе а-ля Виктор Гюго. По роскошным галльским усам Виктор тотчас узнал комиссара Рауля Перо – доброго гения бродячих псов и беспризорных черепах.

– Месье Легри, месье Пиньо, ваш покорный слуга! Не смог отказать себе в удовольствии заглянуть к вам, проходя мимо. Ох, сколько книг, сколько книг! А запах – кожа и бумага, какое чудо!

– Давненько мы вас не видели, комиссар! – искренне улыбнулся Виктор.

– Меня снова перевели в другой участок. Надо сказать, эти постоянные переезды мне весьма тяжело даются. Надеюсь, на сей раз я надолго обосновался под сенью Бельфорского льва.

– Моя супруга читала мне ваши стихи, опубликованные в «Жиль Блаз». Браво! Они превосходны!

– Вы слишком добры ко мне, месье Легри. Услышать такое от знатока поэзии необычайно лестно. А нет ли у вас…

– Сочинений Жюля Лафорга? Увы, в данный момент нет.

– Что ж, я готов удовольствоваться сборниками других символистов. К слову, вы не были на спектакле «Король Убю»? Премьера состоялась в минувшем сезоне в театре «Эвр». Общество шокировано этим вызывающим фарсом Альфреда Жарри, но символистская молодежь встретила его восторженно, я и сам хохотал как сумасшедший!

– Кажется, я видел томики Эфраима Микаэля и Рене Гиля, когда составлял опись, – вспомнил Жозеф. – Непременно найду их и доставлю вам, месье Перо.

– Очень любезно с вашей стороны, месье Пиньо. Знаете ли вы, что мои подчиненные не пропускают ни одного из ваших романов-фельетонов? Я и сам порой с наслаждением вас почитываю, если выдается свободная минутка.

– Много работы?

– В основном текучка, однако случаются и весьма драматические события. Сегодня ночью мы, к примеру, подобрали труп скрипача у Монпарнасского кладбища. Я уже провел кое-какое расследование и пришел к выводу, что он возвращался с концерта в Катакомбах, но что-то помешало ему добраться до дома.

Виктор, покосившись на Жозефа, спросил:

– Полагаете, это было убийство?

– О-ля-ля, вижу прежнего месье Легри! – хитро заулыбался Рауль Перо. – Пока неизвестно, тело в морге, на вскрытии. Но у господина скрипача рваная рана на виске, и от него попахивало спиртным – полагаю, он мог упасть и размозжить себе череп о мостовую.

– А почему вы думаете, что он побывал в Катакомбах? И откуда известно, что он скрипач? – поинтересовался Жозеф. – Что вас навело на след?

– Дело в том, что в канаве рядом с телом была найдена неопровержимая улика: скрипичный футляр, а в нем… скрипка! Нет-нет, господа, больше ничего сказать вам не могу. Но знайте, что я направляюсь в Префектуру, откуда немедленно свяжусь с организаторами концерта в Катакомбах на предмет проведения опознания… Месье Пиньо, ваша матушка делает вам таинственные знаки.

Жозеф обернулся. Стоя на тротуаре у витрины, Эфросинья в шляпке набекрень и сбившемся шиньоне энергично грозила сыну пальцем. Он тотчас выскочил из лавки.

– Ой, что будет!.. – шепнул Виктор комиссару, предвкушая громы и молнии, которые наверняка будет слышно в торговом зале.

Мадам Пиньо всецело оправдала его ожидания.

– Иисус-Мария-Иосиф! Ах ты поросенок! И ты еще смеешь считать себя взрослым мужчиной?! Завел, видишь ли, семью, ребенка, второго заделал, а сам неизвестно где ночами шляется, когда его дочурка кашляет так, что стены трясутся!

– Матушка, потише, нас ведь услышат…

– Очень надеюсь, что нас услышат! – пуще прежнего взревела Эфросинья. – Пусть слышат и слушают! Пусть все знают, какой ты негодный отец! Где ты пропадал вчера вечером? Будь твой бедный папочка жив, он бы тебе ремня всыпал!

– Моя внучка больна? – раздался голос незаметно подошедшего по улице Кэндзи.

Мать с сыном резко обернулись.

– О, ничего страшного, месье Мори, – поспешно заверила Эфросинья. – Всего лишь ангина, доктор Рейно осмотрел малышку. Я просто объясняла Жозефу… Так, что я здесь делаю? Мне срочно нужно в аптеку!

Японец некоторое время смотрел в спину улепетывающей Эфросинье, затем, не сказав зятю ни слова, последовал за ним в лавку и поднялся по винтовой лестнице к себе в апартаменты.

– Месье Легри, эта восхитительная комедийная сценка заставила меня вспомнить извечный вопрос Верлена: «Такая ли уж важная и серьезная штука жизнь?» Буду почаще к вам наведываться! – С этими словами Рауль Перо раскланялся с Виктором и, выходя из лавки, кивнул Жозефу: – Не забудьте о моих книгах, месье Пиньо. Вы знаете, где меня найти – под сенью Бельфорского льва!

Виктор беспокойно побарабанил пальцами по голове гипсового Мольера на каминном колпаке.

– Ну вот, я был прав – моего скрипача отравили! – удовлетворенно заявил Жозеф.

– Боюсь, как бы комиссар Перо не пронюхал, что мы были в Катакомбах…

– Нервы у вас ни к черту! Впадаете в черную меланхолию, едва запахнет жареным. Взбодритесь же – весна на дворе, жизнь прекрасна!.. А я ведь сразу почуял: труп у Монпарнасского кладбища неспроста оказался! Глядите, что я вырезал из «Пасспарту» еще до того, как комиссар Перо рассказал про скрипача!

Виктор пробежал взглядом заметку и пожал плечами:

– С чего вы взяли, что это именно тот скрипач? К тому же месье Перо прав: наверняка он сам упал, потому что был пьян, и разбил голову.

– Это еще надо выяснить. И я готов побиться об заклад, что речь идет о Жоашене. Так что будем делать?

– Ничего. Забудем об этом.

– Ушам своим не верю!

– Я обещал Таша никогда больше не затевать расследований. Это слишком опасное развлечение… А вы между прочим то же самое пообещали Айрис. Кроме того, я намерен посвятить все свое свободное время фоторепортажу о ярмарочных праздниках.

– Браво! С такой темой вам прямая дорога на выставку в престижную фотогалерею!

– Не надо иронизировать. Мне наплевать на славу и награды. Я хочу запечатлеть поэзию улиц – ни больше и не меньше. Пусть публика недоумевает и возмущается, оттого что ей показывают сцены из обычной современной жизни, пусть меня не воспринимают как художника – я хочу сохранить на фотографиях явления, которые уходят в прошлое.

– Стало быть, от расследования вы отказываетесь? – покачал головой Жозеф. – Но к чему это вас обязывает? Ладно, предлагаю вот что: я уступаю вам честь первооткрывателя – вам всего-то и нужно еще разок побеседовать с вашей соблазнительницей Эдокси Максимовой, а дальше я буду действовать один, так уж и быть. Согласны?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Понедельник, 5 апреля

Каждое утро восстанавливать поблекшую в странствованиях по царству сна красоту – занятие утомительное. Необходимо вернуть совершенство коже, укротить непослушные волосы, извести синеву под глазами, возродить румянец на скулах, а затем облачиться в замысловатый наряд – истинный рыцарский доспех, состоящий из корсета, юбок, платья, шляпки и ботов. И не забыть духи, перчатки и веер!

Эдокси Максимова поднялась на рассвете, чтобы своими руками подвергнуть себя череде истязаний, которые в исполнении палача наверняка вызвали бы у нее живейший протест. Приспособлениям из китового уса, увеличивающим округлости фигуры, она предпочитала те, что их скрывают, и затягивала тело в тугую броню, превращаясь в андрогина – своеобразный способ скрывать возраст. Этим и многими другими ухищрениями она собиралась добиться раскаяния от Кэндзи Мори, чья нынешняя холодность шла вразрез с прежними проявлениями пылкой страсти. Он снова должен быть у ее ног. Эдокси была невыносима мысль о том, что в бесчисленном стаде зачарованных самцов, немеющих от восхищения в ее обществе, завелся один равнодушный к ее прелестям. Но главная причина тревог, хотя Эдокси отказывалась признаться в этом самой себе, заключалась в том, что невозмутимый японец, посмевший ее отвергнуть, отныне прочно занял место в ее сердце. Скорее! Протелефонировать ему, а потом со всех ног бежать на улицу Сен-Пер, пока надвигающийся ливень не уничтожил результаты самоотверженного труда, занявшего все утро!

А Кэндзи и не подозревал, какие усилия предпринимаются ради него. Он стоял в тапочках и кальсонах посреди собственной спальни и совершал магические пассы над прямоугольным аппаратом из полированного дерева, пытаясь завести его ключом. Вчера было воскресенье, весь вечер и всю ночь они с Джиной посвятили любовным утехам, и, проснувшись, Кэндзи решил, что утренний туалет его подруги должен проходить под музыку. Из коробки с четырьмя цилиндрами он извлек один наугад, приладил его к грамофону, и когда механизм был запущен, из металлического раструба полился голос примадонны, исполняющей арию из оперы-буффа Cosi fan tutte, [50]50
  «Все женщины так делают» (ит.). (Примеч. пер.)


[Закрыть]– Моцарт, вероятно никак не ожидавший такого применения своим талантам, начал задавать ритм движениям Джины, облачающейся в кремовое кружевное белье.

Волшебство модуляций оперной дивы вдруг нарушил резкий телефонный звонок из прихожей, и Кэндзи бросился туда. Разговор занял всего несколько секунд – японец вернулся в спальню, что-то бормоча сквозь зубы, поспешно натянул брюки, рубашку, накинул сюртук и обулся в штиблеты.

– Клиент звонил? – поинтересовалась Джина.

– Да, что за беспардонность! Я был с ним воплощенная любезность, но придется дать понять этому шельмецу, что нельзя беспокоить меня безнаказанно в столь ранний час. Садитесь завтракать без меня, друг мой, я к вам присоединюсь.

Выйдя на площадку винтовой лестницы, он плотно закрыл за собой дверь бывшей квартиры Виктора.

Эдокси вбежала в книжную лавку, оставив за спиной проливной дождь хлестать вдоль и поперек мостовую.

– Прости, что разбудила тебя звонком, мой микадо, – я боялась застать тебя врасплох, поэтому сочла уместным сначала протелефонировать.

– Я не один, – прошептал Кэндзи.

Посетительница уставилась в потолок и некоторое время прислушивалась к легким шагам на втором этаже, свидетельствовавшим о присутствии женщины. Хозяин заведения, заложив руки за спину, нервно крутил большими пальцами. Вид у него был еще тот – лицо помятое, веки припухли, отчего глаза казались тонкими щелочками, галстук-«бабочка» перекосился. Думал японец об одном: только бы Джина не выглянула в торговый зал – ее столкновения с его бывшей любовницей он не вынесет! К тому же желудок восстал против внезапного вторжения Эдокси, лишившего его скромного утреннего пропитания – чашечки зеленого чая и бисквита без масла.

– Что привело вас сюда в такую рань?

– Хотела сообщить вам о том, что я уезжаю. Повезу бедную Ольгу, мою подругу, на Ривьеру – ей совершенно необходим хороший отдых. Врач прописал ей полный покой. У нее до сих пор случаются приступы тошноты, а какая рвота была в тот день…

– Умоляю, избавьте меня от медицинских подробностей, – поморщился Кэндзи. – С ней стряслось что-то серьезное? Инфлюэнца? – добавил он с показным участием.

– Как, месье Легри вам не рассказывал? Странно, мы ведь виделись с ним на концерте в Катакомбах в пятницу вечером. Он пришел туда с месье Пиньо… Здоровье Ольги идет на поправку, но чтобы полностью окрепнуть, ей понадобится время, потому мы и отправляемся в Ниццу… Ах, если бы ты знал, как мне тяжело уезжать так далеко! Я уже заранее по тебе скучаю, мой микадо!

– Когда вы уезжаете? – холодно спросил Кэндзи, все больше нервничая при мысли о том, что их может застать Джина.

– Поезд в одиннадцать. Это будет печальное отбытие – мы одни-одинешеньки, никто не помашет платочком вслед… Я обречена чувствовать себя изгнанницей – сначала Россия, теперь вот юг Франции…

– Ну, на сей раз вас ждет изгнание в рай, моя дорогая. К тому же я убежден, что вы недооцениваете рвение своих воздыхателей – перрон будет заполнен толпой прекрасных мужчин, готовых броситься на рельсы, лишь бы вас удержать.

– Смейтесь, злодей! – Эдокси поправила шляпку, усеянную блестками и расшитую золотой нитью, запахнула накидку из серебристо-голубой шерсти, не скрывшую, впрочем, глубокого декольте платья из тафты, и направилась к выходу.

А Кэндзи все с тем же невозмутимым видом почти вытолкнул ее из лавки.

Когда он поднялся на второй этаж, Мелия Беллак, сидя на кухне, переписывала перечень покупок, составленный Джиной.

– Рокфор и масло! Право слово, моя матушка назвала бы это сущей ересью! Вы уверены, что стоит смешивать коровье молоко с овечьим? – сурово осведомилась она, завидев хозяина.

– Утро, конечно, вечера мудренее, но моя способность соображать возвращается не раньше десяти часов, – пробормотал Кэндзи, довольный тем, что не застал Джину – она уже ушла через подъезд дома 18-бис на улицу Дюн, где ее ждали ученики класса акварели. Но кое-что его не на шутку разозлило: «Мои совладельцы – коварные плуты! Это же надо – втихаря в Катакомбы полезли, а герцога де Фриуля взяли в сообщники, он им алиби обеспечил! Вот паршивцы!»

Японец со всем тщанием привел себя в порядок, потратив немало времени на то, чтобы добиться идеального наклона крахмального воротничка, и снова спустился в торговый зал открыть лавку – Жозеф в этот день должен был явиться только к полудню.

Первым посетителем оказался гражданин, которого из-за вечной ухмылки в «Эльзевире» прозвали за глаза Человек-который-смеется.

– Месье Мори, не надумали продать мне за полцены ваше «Путешествие юного Анахарсиса» [51]51
  «Путешествие юного Анахарсиса в Грецию в половине IV века до начала вульгарной эры», сочинение аббата Жан-Жака Бартельми, 1788 г. (Примеч. авт.)


[Закрыть]без карт? Все равно у вас его больше никто не купит! – еще шире осклабился Человек-который-смеется, хотя, казалось бы, дальше некуда. – Так что? «Юный Анахарсис» дорог вашему сердцу или все же уступите его мне?

Кэндзи мысленно представил себя на одиноком тихоокенском атолле, где никакому разумному книгочею не придет в голову затеять торг. Где вообще нет никаких книгочеев…

Дафнэ придумала игру: колыбель для будущего братика или сестрички была превращена в берлогу, где живет медведь, и как только он собирался высунуть оттуда нос, девочка обстреливала его игрушками. Наполненная метательными снарядами, колыбель походила на пещеру Али-Бабы – ни один косолапый оттуда не вылезет! Победа! Дафнэ знала, что игра продлится недолго: скоро берлогу займет некое крошечное существо. Ей об этом все время говорили взрослые, делая круглые глаза – мол, ты же не будешь швыряться игрушками в малыша? И Дафнэ мысленно дивилась их глупости: неужели взрослые думают, что она не знает, какое хрупкое существо – младенчик? К тому же когда этот младенчик появится, сражаться будет уже не с кем – бурый мишка, устрашенный его воплями, спрячется под кровать, где давно обитает семейство гризли.

Эфросинья хлопотала на кухне, пытаясь приготовить бланкетт [52]52
  Бланкетт– мясное рагу под белым соусом. (Примеч. пер.)


[Закрыть]без мяса – она уже умудрилась заменить говядину треской и теперь корпела над соусом. Айрис тем временем нежилась в постели, покусывая кончик карандаша. Мысль связать двадцать третью шерстяную распашонку ее не вдохновила, и, уютно откинувшись на гору подушек, она созерцала чистую страницу тетради. Но муза витала где-то далеко – новая сказка никак не сочинялась, пришлось отложить тетрадку. Возможно, музу вспугнул малыш, который с самого рассвета беспокойно толкается в животе? В тишине громко тикали ходики, на кухне гремели кастрюли. Взгляд Айрис упал на карманные часы, оставленные Жозефом на тумбочке, и вдруг в ее воображении закачался целый лес маятников, населенный забавными персонажами с длинными руками и лицами-циферблатами. Все были круглоглазы, шевелили усами-стрелками и немедленно расшумелись, осыпая ее советами:

«Нельзя терять ни минуты! Время – деньги!»

«Пора, пора вставать, лежебока, ну-ка быстро умываться-одеваться!»

«В твои годы мы вскакивали на заре и работали как заведенные!»

Айрис схватила тетрадку, и слова, теснясь и мешая друг другу, словно из ниоткуда стали появляться на чистых листах. Она даже не заметила, как вернулся муж и нежно поцеловал ее в лоб.

– Какой я рассеянный – часы забыл! Дафнэ просится поиграть в нашу спальню, а матушка ушла к Таша.

– Угум-м-м… – отозвалась Айрис, не поднимая головы.

Жозеф бесшумно вышел из комнаты. Ему не терпелось заняться расследованием – он собирался наведаться в морг и справиться там о покойнике, найденном у Монпарнасского кладбища. И наведался бы, но неистовая матушка нарушила все планы – теперь ему вместо этого предстояло вызвать водопроводчика, сходить за хлебом и поиграть с Дафнэ.

Остановившись у окна в гостиной, молодой человек облокотился на подоконник, печально уставился на липу во дворе, терзаемую ветром, и почувствовал сродство с бедным деревом. Ведь и он отдан во власть стихиям – трем женщинам, которые веревки из него вьют.

«Что за жизнь – расписание навязывают, детей подкидывают! Ну да пусть их, уж завтра-то я точно загляну в морг, и если окажется, что тамошний покойничек – тот самый скрипач с пряничной свинкой, расследованию быть! И дельце обещает стать интересным…»

Мельхиор Шалюмо не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться маленькими танцовщицами, повторяющими урок под суровым взором наставницы, вечно готовой придраться к чему угодно – то подъем не тянем, то спину не держим.

– Мадемуазель Жермена, ну-ка соберитесь!

Мельхиор смотрел и умилялся. До чего же тоненькие, хорошенькие, трогательные девчушки! У всех волосы растрепаны, глазки припухли со сна, но от этого будущие балерины еще восхитительнее. Некоторые были в вязаных гетрах, иные в шерстяных платочках – зал не отапливался, девочки мерзли. А при виде Жермены в штопаных-перештопаных чулочках, тарлатановой юбочке и стоптанных балетках у него защемило сердце, как в прежние времена.