Текст книги "Кровавый рубин (Фантастика. Ужасы. Мистика. Том I)"

Автор книги: Клод Фаррер

Соавторы: Евфемия Адлерсфельд-Баллестрем,Брендон Лоус,Михаил Фоменко,Эрвин Вейль,Анри Ренье,Де Лис,Ш. Жекио,Артур Дойль,Ганс Бетге,Эдмон Пилон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Бюрен-Ган
НЕОБЪЯСНИМОЕ
Эскиз

На церковной башне маленького города медленно и звонко пробило четыре часа, когда Герд Классен вышел из двери своего дока. Засунув рука в карманы, с трубкой в зубах, он взглянул испытующим взглядом на легкие облака, покрывающие небо. Волнения предстоящего дня не давали ему спать всю ночь и, чтобы овладеть собой, он встал и вышел на улицу.

С моря дул свежий ветер. Солнце поднималось все выше, и вскоре над землей, покрытой еще алмазными росинками, расстилалась бездонная синева небесного свода. На загоревшем лице молодого человека мелькнула радостная улыбка. Он вынул из рта трубку, сплюнул и вытер губы рукой.

У Герда Классена это было выражением высшего удовольствия. И действительно, было чему радоваться: лучшего дня нельзя было желать. Надвинув глубже свою большую шляпу, он сильно затянулся и направился к верфи своего друга, видневшейся в некотором отдалении. Несмотря на раннее утро, работа была уже в полном ходу: прилежные руки были заняты украшением большого трехмачтового корабля пестрыми флажками и венками из цветов. Вся верфь приводилась в торжественный видь.

Герд перепрыгнул через попавшуюся на дороге балку и очутился перед стоим знакомым кораблестроителем Кришаном Холеном.

Герд снял шляпу и блестящими глазами смотрел на кузов корабля, стоявшего перед ним во всей своей гордой красоте.

– Доброе утро, Кришан, – сказал Классен, – такой чудесный день!

Он нежно провел рукой по борту судна.

– Да, Герд, отличный день для нас с тобой. С вечера нельзя было сказать, что будет. Взгляни на корабль, не правда ли, хорош?

– Да, Кришан, поднимай голову выше. Ночью я не мог спать от беспокойства, но теперь мой страх прошел. Посмотри, как чудесно! Это хорошее предзнаменование. Все будет хорошо!

Герд Классен возвращался домой в прекрасном настроения. Сегодня он достигнет цели и займет известное положение в городке. Добиться этого в С. – дело нешуточное. Хотя он и сын простого корабельщика, но сегодня он станет зятем одного из наиболее уважаемых и богатых капитанов, и через несколько часов его собственный корабль будет спущен с верфи.

Но особенно счастливым он чувствовал себя при мысли, что назовет, наконец, своей женой Анжелу. Впрочем, ничего необыкновенного в этом не было, ведь Герд был красив, к тому же капитан собственного корабля и домовладелец. Герд Классен – завидная партия! Спуск с верфи собственного парохода был для него важнее свадьбы. Корабль был построен по собственным его указаниям, окрашен в любимый цвет, а на носу, золотыми буквами, красовалось имя его невесты – «Анжела». Он был его миром. Ему он доверить свою молодую жену, на нем они пустятся в далекий-далекий путь. Как она изумится, его Анжела, не переступавшая никогда границ маленького городка. Для нее будет нелегко расстаться с родителями, сестрами, братьями; но так должно быть: жена принадлежит мужу, и он не мог представить себе путешествия на собственном корабле без Анжелы!

Погруженный в такие размышления, Герд вернулся домой и, чего никогда не бывало, не заметил, как потухла его трубка. В другое время эта случайность могла бы испортить его настроение.

На пороге Герда ждала мать, в большой тревоге: она боялась, что он забудет поехать в церковь.

Старушка в последний раз снаряжала своего единственного сына. Завтра другая возьмет на себя заботы о нем. Когда оба, мать и сын, сидели друг против друга за чисто накрытым столом, Герд едва мог уделить должное внимание любимым блюдам. Он был в грустном настроении, какого никогда еще не испытывал. Старуха-мать заботилась о нем более тридцати лет, берегла его. Теперь она смотрела на сына с такой печалью во взоре. Ему стало жаль ее. Как тяжело, должно быть, ей уступать свои права другой! Он сделал над собой усилие, чтобы скрыть грусть, встал, поцеловал ее дрожащие руки и поехал в церковь.

* * *

Было три часа пополудни. На верфи Кришана Холена царило оживление. Вблизи корабля теснились сотни детей; сегодня было что посмотреть!

В четыре часа «Анжелу» спустят с верфи. Пастор, строитель корабля, Герд Классен с молодой женой и часть свадебных гостей собрались на корабле. Рабочие уже стояли с топорами в руках, чтобы разрубить канаты, удерживавшие судно. Настала торжественная минута. На площади воцарилась глубокая тишина. Во время чтения молитвы пастором, все опустились на колени. Рабочие взмахнули топорами и одним ударом перерезали канаты. Медленно и величественно соскользнул корабль со своей высоты, но, не достигнув воды, остановился на полдороге. Пришлось употребить новое усилие, чтобы сдвинуть его с места. Когда, наконец, он тяжело нырнул в воду, сотни голосов закричали «ура», и каждый спешил пожать руку счастливого обладателя. Но тот стоял у руля с мертвенно-бледным лицом и безумными глазами всматривался в сверкавшее и пенившееся море. Какое-то предчувствие говорило ему, что корабль принесет ему несчастье… Царившее кругом оживление не рассеяло его мрачного настроения и, когда огненный шар солнца опустился в море и окрасил волны ярким заревом, Герду Классену показалось, что это зрелище он видит на родном берегу в последний раз…

Прошло две недели. Герд не мог забыть неудачного спуска своего корабля. Чем ближе приближался день отъезда, тем он становился беспокойнее и мрачнее. Родные и знакомые сочувствовали ему, потому что никто не сомневался, что молодые не вернутся из первого путешествия. Народное поверье говорило, что корабль, не сразу спущенный с верфи, никогда не возвращается из первого путешествия!

Наступил день отъезда. «Анжела» с надутыми парусами ждала в гавани времени отхода, качаясь на волнах. На палубе стоял один Герд Классен. Он не мог решиться взять жену с собой. Если ему суждено вернуться домой с первого первого путешествия – тем лучше, тогда злой дух будет побежден, и «Анжела» не сделает больше ни одного рейса без своей тезки. Как тяжело было оставлять дома горячо любимую жену! Это решение стоило ему нескольких бессонных ночей…

Постепенно скрывались с его глаз родные места, где осталась его молодая жена, самое дорогое, что было у него на земле…

С тех пор, как «Анжела» покинула гавань, в доме Герда Классена царила мрачная, зловещая тишина. Молодая женщина ходила бледная и убитая. Она не ожидала, что ей будет так тяжело остаться одной, без Герда, в маленьком домике. Медленно и монотонно тянулись дни, и единственной отрадой были письма мужа, приходившие время от времени.

Сегодня Анжела сидела у окна, сложа руки, и неподвижно смотрела на бушующее море. Казалось, оно хотело поглотить и людей, и саму землю. Вокруг дома яростно гудел ветер, и каждый порыв заставлял молодую женщину испуганно вздрагивать. Дрожащими губами шептала она слова молитвы о сохранении жизни ее возлюбленного мужа.

Вдруг Анжела стала вглядываться в море. На лице ее изобразился ужас, глаза неестественно расширились. Она ясно увидела «Анжелу» без мачт и руля; корабль отчаянно боролся с бушевавшей стихией. Лихорадочным взором, сдерживая дыхание, искала молодая женщина своего Герда и нигде не находила. Но вот она ясно расслышала голос мужа, звавшего ее. Холод пронизал Анжелу с головы до ног. В эту минуту старинные часы медленно пробили шесть и с шумом остановились… Глаза Анжелы сразу потухли, с душераздирающим криком: «Мама, он зовет меня, он умер!» – она без сознания упала на пол.

В это самое время «Анжела» без руля и без мачт танцевала свой предсмертный танец. Ни корабля, ни его команды никто никогда больше не видел!..

Эрвин Вейль
СОН БАРОНА ФОН БАТОНКУРА

Озеро, похожее на громадный бледно-фиолетовый аметист, стало совсем темным. Напротив стоял пароход, и продолжительный, жалобный крик сирены звучал, как голос сказочного животного…

– Батонкур… барон Батонкур… – сказал толстый портье отеля на своем грубом швейцарско-немецком наречии. – Не знаю…

Пробегавший мимо мальчик от подъемной машины знал, где жил барон.

– Комната тридцать три! – сказал он и вместе со мной поднялся во второй этаж.

Я вошел в комнату № 33. Батонкур сидел у окна неподвижно и смотрел на озеро. При моем приближении он слегка повернул голову в мою сторону. Я испугался. Как страшно изменился он за один год! Его прежде красивое, жизнерадостное лицо сделалось узким и серым; голубые глаза охвачены темными кругами, высокая, стройная фигура согнулась.

Предо мною был старый, надломленный человек. Казалось, он видел, что происходило во мне, и тень улыбки скользнула по его лицу.

– Я знаю, что вы думаете, доктор, – сказал он. – Вы испытали такое же впечатление, как человек, сохранивший в своих воспоминаниях красивую гордую постройку и при своем возвращении нашедший развалины… С вашей стороны очень мило, что вы пришли ко мне. Как вы узнали?

Я пробормотал что-то вроде «прочел в списке прибывших иностранцев»… и «старая дружба».

Он устало опустил голову.

– Вы знаете?..

– Да, поэтому я и пришел. Я хотел лично выразить вам свое глубокое сочувствие, барон.

Он схватил мою руку и крепко, до боли, сжал ее.

– Вы знали ее, – тихо прошептал он. – Она часто вспоминала вас. Помните один вечер, когда она читала нам свои стихотворения? Тогда был май… свежий, цветущий май… Теперь осень… и все, все мертво…

Он откинулся на спинку кресла и закрыл лицо своими тонкими аристократическими руками. Я взглянул на стол у его кресла, где в беспорядке лежали книги. Между ними было несколько сочинений о спиритизме. Как, неужели Батонкур интересовался подобной литературой? Не искал ли он здесь утешения в смерти своей подруги? Он, у кого раньше разговоры о спиритизме вызывали скептическую улыбку? Когда я посмотрел на барона, то увидел его испытующий взор, устремленный на меня. Я не мог скрыть смущения, как будто он поймал меня на месте преступления. Он заметил мое смущение.

– Вы удивляетесь, как и многие, знавшие меня раньше, – сказал он. – Я, неисправимый противник всяких сверхъестественных теорий, так изменился! Да, я обращен, – прибавил он особенным тоном, как дети, понимающие, что они неправы, но желающие доказать свою правоту.

– Но что заставило вас так сильно измениться? – не мог я удержаться от вопроса, хотя сейчас же почувствовал его нескромность.

Несколько мгновений барон безмолвно смотрел на меня. Затем вынул из кармана свой узкий золотой портсигар, украшенный маленьким гербом, и положил на стол. Мы сидели и курили молча. Душистые облака дыма поднимались к потолку; иногда они становились между нами стеной. В камине трещал огонь. Несмотря на довольно теплый октябрьский вечер, барон дрожал всем телом.

– Вы знали Веру… – сказал он наконец, гася папиросу дрожащей рукой. – Вы тоже любили ее…

Я почувствовал, как горячая краска залила мое лицо. Он был прав: я любил ее, эту загадочную сероокую русскую с грациозной фигуркой куколки, белыми широкими зубами в рамке рубиново-красных губ.

Я машинально сделал отрицательный жест.

– Зачем вы лжете? – заметил Батонкур, качая головой.

– Разве это стыдно? Ведь ее нельзя было не любить. Она была такая добрая, прекрасная… Ангел! Вы читали, что я потерял ее. Несчастный случай, не правда ли? Вы так думали. Боже мой!.. Если бы это было так!.. Но… Зачем это случилось, зачем?

Барон замолчал, голова его тяжело опустилась на грудь. Когда он снова поднял ее, лицо его показалось мне еще более бледным и осунувшимся.

– Вера чувствовала себя не совсем здоровой, – продолжал барон. – Нервы… ей необходимы путешествия, говорили доктора. И мы уехали. Италия… Африка… Поезд… пароход… опять поезд, отель… Меня все это очень утомляло, но ей хотелось все дальше… дальше. Наконец, мы поехали обратно, домой, через Марсель. Вера казалась опять совершенно здоровой. Щеки были, как прежде, круглые и розовый, глаза блестели. В Париже, по ее желанию, мы остановились и заехали в маленький отель на Вандомской площади, где я останавливался и прежде много раз. В день нашего приезда мы оба очень устали и рано легли спать. Было около одиннадцати, когда я погасил свет в своей комнате.

И в эту ночь я видел сон… Думаете ли вы, доктор, что сновидения ничего общего с нашей жизнью не имеют? Что они случайны и с наступлением дня рассеиваются, как туман от солнца?

– Они зависят от нашего ужина, – сказал я, но сейчас же рассердился на себя за это пошлое замечание.

Впрочем, барон как будто не слыхал его.

– Мне снилось, – продолжал он, – что мы с Верой вышли из зала, задрапированного черным. Человек в коричневой ливрее с поклоном сделал нам пригласительный жест рукой. Вдруг перед нами появился черный ящик. Человек открыл крышку, приглашая Веру лечь в него. Вера со смехом согласилась, и человек захлопнул за ней крышку. В ужасе я стал рвать ее, впиваясь ногтями в дерево, но открыть не мог. Но вот ящик стал медленно и беззвучно подниматься кверху… Я вскрикнул… и проснулся. Солнце ярко освещало мою кровать. С улицы доносились неясные звуки и крики парижских газетчиков. Все еще под влиянием страшного сна, я оделся и отправился в кафе, где Вера ждала уже меня. Она была прекрасна в своем платье, с большим букетом темных благоухающих фиалок. Когда я рассказал ей свой сон, она много смеялась. После кофе мы поехали в Лувр «сотворить молитву перед Венерой Милосской», как сказала Вера. Когда мы вернулись в отель обедать, к нам подошел человек, поднимавший машину. Я видел его так близко в первый раз. Эта темно-коричневая ливрея… где я видел ее?.. В Риме? В Каире?.. Я сразу вспомнил!.. Минувшей ночью, во сне! И теперь… то же движение рукой, как тот… Я хотел было удержать Веру, но она быстро вскочила в подъемную машину, человек вошел вслед за ней и машина медленно и беззвучно поднялась вверх… Я стоял, как пригвожденный к месту, и ждал. Я знал, что в следующий момент произойдет что-то страшное. Старый американец, стоявший возле, испуганно смотрел на меня. И вот это произошло… Какой-то свист… грохот… треск… Два отчаянных крика… и оглушительное падение…

Я очнулся в больнице. Сестра милосердия сидела у моей постели. Заикаясь, я спросил о Вере… Сестра приложила палец к губам. Потом я узнал все от доктора. Подъемная машина упала, Вера и служитель отеля были убиты…

Барон замолчал и неподвижно смотрел перед собой широко раскрытыми глазами, точно видел что-то ужасное.

– Вчера я был у психиатра, – проговорил он, наконец, хриплым голосом. – Но все пожимают плечами и никто не может сказать, чем я болен.

К. Мэтью
МЕСТЬ ПРОФЕССОРА
Из области спиритизма

– Не могу, не могу! Я не смею. Боюсь.

В комнате было темно, только огоньки догоравшего камина, прыгая искорками, освещали ее лицо и глаза, полные страха.

Он взял ее руку и сжал.

– Боишься? Чего? Что моя любовь умрет, когда ты будешь со мной? Что жизнь моей души погаснет при первом дуновении счастья? Клотильда! Клотильда! Я не могу выразить тебе словами, но посмотри в мои глаза! Разве ты не можешь прочесть? Дорогая, любимая, посмотри.

– Нет, нет! Я не смею… Не смею.

Она отшатнулась, закрыв лицо руками.

– Посмотри, посмотри, – зашептал он, притягивая ее.

Открыв глаза, она встретила его страстный взгляд.

– Любишь, любишь, – шептала она, как очарованная.

– Уйдем, нас ждет мир, этот сад любви, и всюду у наших ног будет пышным цветком распускаться любовь. Оставим все холодное и мрачное здесь и поищем храма любви, моя чудная!

Медленно сближались их губы и наконец встретились. От счастья она закрыла глаза. Опомнившись, она вскочила.

– Нет, нет! Я знаю, ты любишь, и не боюсь. Если бы ты даже не любил, а ненавидел, я бы с восторгом пошла на край света твоей счастливой рабой! – Она задыхалась. – Сплетни?! Ты думаешь, они что-нибудь значат для меня?! Наши имена достаточно трепали за эти два года! Мне все равно! – Она протянула ему руки и засмеялась. – Я твоя, твоя, любовь моя, и хочу, чтобы весь мир знал это! В моей любви к тебе нет ничего постыдного. Я замужем, да, но только по имени; я не жена ему, а только «выражение закона природы». Он обращается со мной, точно я вечно под его микроскопом. Я ненавижу его!

– Тогда, моя жизнь…

– Нет, нет! Разве ты не видишь, что я боюсь его, боюсь за тебя! – Ее голос задрожал. – Ты считаешь его полоумным стариком, который на старости лет вздумал заниматься глупостями, вызывая духов? Ты считаешь это безвредной забавой? Если бы ты только знал!

Она села с ним рядом на диван и схватила его руки. Он обнял и прижал ее, дрожавшую всем телом. Невольно ее страх передался ему, и он нервно оглянулся; он чувствовал в комнате чье-то присутствие – ему казалось, что профессор был здесь и слушал их.

– Он был знаменитым ученым, прежде чем принялся за свои исследования! – шептала она. – Он знает все науки Запада и все восточные тайны– он прожил десять лет в монастыре в Тибете. Подумай только об этом. Нет ничего на свете, чего бы он не знал и не мог сделать! Я видела его. – Она вся сжалась и оглянулась. – Я чувствую, что он здесь, около меня, позади нас… Вот здесь, здесь. – С подавленным рыданием она прижалась к нему. – Это безумие, но я уверена, что он знает все, все наши встречи, все…

– Пустяки, дорогая, пустяки, – перебил он ее, выражая уверенность, которой не чувствовал сам. – Если бы он знал, то вмешался бы давно, когда еще не было поздно.

– Нет, нет! – Она содрогнулась. – Он дьявол, дьявол без сердца, без чувства. Он хочет только полюбоваться, что выйдет из «естественного закона природы». Я знаю, он следит теперь за нами и появится в критический момент, а затем… О! – Она откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.

– Тогда испытаем его! Пусть наступит этот критический момент. – Клаверинг потянулся к ней. – Уйдем теперь, моя любовь, уйдем сейчас. – Он схватил ее руки и покрывал страстными поцелуями, притягивая к себе все ближе и ближе ее сопротивляющееся тело. – Идем в мой сад, в мой храм любви! Листья шепчут нам привет, цветы распускаются у наших ног! Оставим этот мрачный дом с его холодным дыханием смерти! Идем туда, где сияет солнце любви! Приди ко мне, я умираю от любви к тебе! Идем в наш храм, где ждет нас любовь.

– В наш храм, где ждет нас любовь! Как чудно звучит это!

Она замерла, повторяя эти слова. Камин догорал. Последний искры гасли, умирая, слабо озаряя ее лицо. Кругом тонули неясные тени.

– Идти с тобой, моя любовь, мой господин, уйти из этого холода на солнце!

Ее глаза закрылись в экстазе от нахлынувших чувств, и она склонилась к нему. С неизъяснимой нежностью ее руки обвились вокруг его шеи. Он страстно прижал ее к себе.

– В храме любви! – шептала она, ища его губ. – Любви. – Ее голос оборвался. – Смотри, смотри! – простонала она.

Дверь открылась, и на пороге в лучах ярко хлынувшего света рельефно выделилась фигура профессора. Лицо его было в тени, и одна рука, на которой сверкал изумруд, была поднята над головой. Он стоял, не двигаясь. Клотильда вырвалась из объятий Клаверинга и двинулась к мужу, останавливаясь на каждом шагу и как бы противясь его молчаливому приказу, но – увы! – тщетно.

Профессор отступил, пропустил ее и, не взглянув даже на Клаверинга, молча последовал за ней.

В столовой Клотильда обернулась, ожидая, что он заговорит. Профессор запер дверь и впился в нее черными глазами.

– Ну, что ж, что ж вы молчите? – вырвалось наконец у нее. – Вам нечего сказать?

Тонкие, бескровные губы открылись, извиваясь, как змеиное жало и обнаружив два кривых обломка зуба.

– Очень интересно, очень интересно, – пробормотал он, – поймать мужу жену при таких… таких обстоятельствах.

С жестом отвращения Клотильда отвернулась. У него не было даже человеческих чувств! Открытие ее измены ничего не значило для него.

Молчание нарушалось только тиканьем часов и нервным постукиванием ее ноги о решетку камина. Несколько раз она бросала на него взгляды через плечо, но профессор не двигался. Он казался скорее злым духом, чем живым существом, в длинном сюртуке, висевшем, как на вешалке, на худом теле, с мертвенным лицом, представляющим такой чудовищный контраст с горевшими злым огнем черными глазами и густыми нависшими бровями. Он бесшумно двинулся к столу, и у Клотильды вырвался вздох облегчения.

Все было лучше, чем это ужасное молчание!

– Ввиду некоторых обстоятельств, – начал он, гипнотизируя ее пронзительным взглядом, – я предпочитаю окончить свое земное существование сегодня вечером ровно в 8 часов 35 минут.

– Вы хотите убить себя? – крикнула, задыхаясь, Клотильда.

– Конечно, нет!

Профессор стоял, не двигаясь, как каменное изваяние, только черные глаза сверкали и говорили, что жизнь еще теплилась в этом теле.

– Конечно, нет! Но мои вычисления указали точный момент, когда окончится мое земное существование. Я умру от естественных причин, если говорить не научным языком.

– О! – вырвалось у Клотильды.

– Я желаю быть похороненным, как указано в моем завещании, – продолжал бесстрастно профессор, – и вы должны следить, чтобы мои инструкции были в точности выполнены, – в точности до малейшей детали. Это кольцо с изумрудом, как я уже упомянул в завещании, ни под каким видом не должно быть снято, и меня должны похоронить с ним.

Клотильда бросила взгляд на зловеще сверкающий изумруд и содрогнулась.

Профессор заметил это и насмешливо улыбнулся:

– Мое астральное «я» потребует по крайней мере четырех, даже пяти дней, чтобы привыкнуть к окружающей обстановке. А потому в пятницу ночью я буду уже свободен, чтобы соединиться с вами.

– Со… со… мной? Когда вы будете мертвым?

Клотильда зашаталась.

– Не мертвый, – а астральный. Но это не важный пункт. Обратите внимание на мои приказания. В пятницу в половине девятого вечера вы постучитесь в дверь № 29, Vesta Terrace, Pimlico. Там вас будут ждать мои друзья. Вы выполните все без малейшего колебания и будете ждать моего послания. Вот и все.

– Но…

– Нам не о чем больше говорить, – перебил ее профессор, вытягиваясь во весь рост. – Помните и повинуйтесь.

– Но…

Клотильда двинулась к нему, с мольбой протягивая руки; в ее глазах стоял ужас. Профессор поднял руку.

– Помните! – прозвучал его голос угрозой.

Клотильда покорно склонила голову.

– Я буду помнить и повиноваться! – произнесла она безжизненным голосом.

Профессор взглянул с насмешливой улыбкой на шатающуюся фигуру жены и бесшумно оставил комнату.

* * *

Клаверинг не почувствовал ни малейшего сожаления, когда узнал о смерти профессора, но чувство приличия удержало его, и он не пытался увидеть Клотильду до тех пор, пока она сама не прислала за ним.

Когда он вошел, она встретила его с протянутыми руками, но мягко отклонила его объятия.

– Он все-таки был моим мужем, и мы должны считаться с этим. Когда он был жив, я ничем не была ему обязана, теперь он умер… – Она не договорила и схватила его руку. – Я боюсь, Дик, о, как я боюсь! Он сказал, что будет приходить ко мне, и сегодня ночью я получу от него первую весть. Дик, дорогой, скажи, он может? Нет?

– Конечно, нет, дорогая, он только пугал тебя. Это немыслимо!

– Но я боюсь, боюсь.

Клотильда была смертельно бледна, ее губы дрожали от страха, и она с мольбой смотрела на Клаверинга, ухватившись за него дрожащими руками.

– Он приказал мне сегодня вечером прийти на сеанс. Приказал, загипнотизировал меня. Я не знаю, что со мной творится, но каждый раз, когда я просыпаюсь, я повторяю его приказание. Дик, спаси меня!

Усталая от пережитых страданий, она прильнула к нему, как обиженный ребенок и, убаюкиваемая его шепотом, наконец заснула.

В первый момент восхитительная новизна положения отогнала все другие мысли Клаверинга. Но когда в комнате стало темнеть, им овладел непонятный, безотчетный страх.

В последнее время в газетах так много говорилось об успехах, достигнутых профессором в области спиритизма и оккультизма. Для тех, в кругу которых профессор был центром, смерть не была больше разлукой с живущими. Посредством автоматического писания, рисунков, фотографий и медиумов постоянно получались известия с «того света». А раз это так, так почему же не что-нибудь более вещественное?

Все знали, что профессор верил в возможность более вещественных явлений и, чтобы доказать свою теорию, приказал похоронить себя с изумрудным кольцом.

Тайное общество, в котором он был председателем, должно было собраться в эту ночь, чтобы проверить его обещание. На этом-то сеансе и должна была присутствовать Клотильда.

Клаверинг встрепенулся. Смешно! Даже если профессор и призвал ее, так что же из этого? Ученый или неученый, но он был мертв. Клаверинг вздрогнул, почувствовав за спиной прикосновение ледяной руки. В комнате было совсем темно и как-то странно, мертвенно спокойно, тихо. Он чувствовал – больше: он слышал биение сердца, которое заглушало дыхание спящей Клотильды. Часы пробили восемь. Клаверинг воспрянул духом.

Клотильда мирно спала, мотор не был заказан, а до «Vesta Terrace» было по крайней мере полчаса езды.

Следовательно, гипнотический приказ профессора не был таким могущественным, иначе бы она проснулась раньше.

Дверь отворилась.

– Мотор готов, – доложил лакей, заглядывая в комнату.

– Тише, тише, – зашептал Клаверинг.

Безотчетный страх с удвоенной силой охватил его.

– Миссис Грейг спит, вы разбудите ее!

– Но мне приказано разбудить, сэр, – настаивал слуга.

– Приказано? Когда?

– Когда был заказан мотор. Госпожа спустилась ко мне и приказала, в случае, если она заснет, чтобы разбудить ее. Это было полчаса назад.

– Полчаса назад! – Опять Клаверинг почувствовал ледяное прикосновение к спине и страшный холод, проникающий до самого мозга. – Полчаса назад, – повторил он упавшим голосом. – Да она спала!

– Да, она выглядывала несколько сонной, сэр, но, уверяю вас, это была она.

– Хорошо, хорошо, она переменила намерение. Ступайте и тихонько затворите дверь. Отошлите мотор.

– Нет, он мне нужен! – Клотильда поднялась. – Я хочу ехать в «Vesta Terrace» и видеть моего дорогого мужа! – проговорила она, запинаясь, точно ребенок, повторяющий урок.

Она протерла глаза и встала.

– Который час, Мастерс? – спросила она уже спокойным тоном слугу.

– Десять минуть девятого.

– Как, уже? Я опоздаю.

Отклонив протянутую руку Клаверинга, она бросилась к двери.

– Не удерживай меня, не удерживай, – мой дорогой муж…

– Клотильда, Клотильда, – умолял ее Клаверинг, бросившись за ней и столкнувшись в дверях с лакеем.

Эта задержка дала Клотильде возможность опередить его и сесть в мотор, так что, когда он спустился на улицу, за углом мелькнули только огни умчавшегося автомобиля. Догнать ее не было возможности, но Клаверинг решил присутствовать на сеансе во что бы то ни стало. Вскочив в первый попавшийся мотор и крикнув адрес, он упал на сиденье, объятый паническим страхом, предчувствием чего-то неизвестного.

Его страх усилился, когда на ближайших часах ударила половина девятого и, обогнув «Vesta Terrace», он, высунувшись, увидел, как Клотильда вошла в дом под № 29. Профессор вычислил время до точности!

К его удивлению, ему никто не препятствовал войти, – напротив: служанка, отворившая дверь, объявила, что его ждут, и ввела его в еле освещенную комнату, где за круглым столом сидели человек двенадцать мужчин и женщин и среди них смертельно бледная, с полными безнадежного ужаса глазами Клотильда.

Умоляющий взгляд ее остановил его намерение увести ее и, повинуясь ей, он сел рядом на незанятое место, очевидно, приготовленное для него.

Огни потушили, и воцарилось зловещее молчание. Тяжелые драпировки на дверях и окнах не пропускали извне ни малейшего звука. В комнате не слышно было даже дыхания присутствующих, лишь слабое, подавленное рыдание Клотильды было единственным признаком жизни.

Минуты ползли. Вдруг раздались три громких стука. Клотильда вскрикнула, и Клаверинг почувствовал, как холод пополз у него в мозгу.

К ужасу Клаверинга, на столе при каждом ударе сверкали зеленые огоньки.

Маленькая ледяная ручка Клотильды схватила его руку, и все его страхи исчезли.

Он был здесь, с нею, готовый защищать ее!

Он смело выпрямился.

Зеленая искра превратилась в зеленое туманное пятно, сначала в величину монеты, затем блюдечка и наконец человеческой головы. Пятно носилось кругом стола, отбрасывая демонический отблеск на лица. Проходя по лицу Клотильды, пятно остановилось, а затем завертелось над столом в уровень с ее глазами – а затем, извиваясь, как змея, стало кружиться около Клаверинга.

Как жало змеи из зловещего цветка, выросла из него человеческая рука с изумрудным кольцом. Рука бросилась к горлу Клаверинга и остановилась всего на вершок, как бы издеваясь и заранее торжествуя победу. Затем она медленно поднялась и вдруг бросилась на Клотильду.

Крик ужаса, вырвавшийся у нее, заставил очнуться онемевшего Клаверинга. Вскочив, он изо всей силы ударил ужасное видение, и его удар пришелся по чему-то плотному, осязаемому, ужасному. Опять рука бросилась вперед, но Клаве-ринг схватил обеими руками что-то липкое, страшное, извивающееся.

Разбросавшиеся лучи опять собрались в одну точку, в середине которой было изумрудное кольцо, горевшее, как человеческий глаз.

Отпрянув в ужасе, Клаверинг выпустил руку, которая ринулась вперед и ударила его по лицу. Защищая себя от ударов, он поднял руки.

Почти потеряв сознание, он смутно чувствовал, что находится между этой ужасной рукой и Клотильдой; стиснув зубы, он наклонился вперед и ударил ее. Опять рука бросилась вперед. Клаверинг хотел предотвратить удар, но рука его скользнула, и когти вцепились ему в волосы. Все глубже и глубже забирались эти пять раскаленных цепких когтей, просверливая ему мозг. Зеленые и красные круги пошли у него перед глазами. Раскаты грома гремели в ушах; затем рука приподняла его в какую-то пустоту, и все померкло… Он потерял сознание.

* * *

Прошли годы. И до сих пор на лице Клаверинга заметна с годами побледневшая, но все еще красноватая полоса. Жена его уверяет, целуя каждый день этот знак, что у профессора было намерение испортить не его, а ее лицо, с тем, чтобы он разлюбил ее.