Текст книги "Прогулка по Дальнему Востоку"

Автор книги: Клод Фаррер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Клод Фаррер
ПРОГУЛКА ПО ДАЛЬНЕМУ ВОСТОКУ

Предисловие к русскому изданию

У нас давно знают и ценят Клода Фаррера, как занимательного рассказчика, как живописца экзотических пейзажей и корабельных и жанровых сцен. В этих картинках, списанных непосредственно с натуры, главное достоинство его книг. Напротив, романтическая фабула, обрисовка характеров, психологический анализ и идеология у него из рук вон плохи. Это какой-то вечный, к пятидесяти годам от роду не достигший совершеннолетия подросток, напоминающий нашего Марлинского, но перенесенный в XX столетие и во французскую обстановку. Старый знакомец наших дедов лейтенант Белозор покинул пришедший в ветхость парусный фрегат «Надежда». Он теперь плавает на турбинном крейсере «Клебер» или на сверхдредноуте «Гамбетта» и зовется графом де Фьерс[1]1
  Граф де Фьерс и упоминаемый ниже Тома-Ягненок – соответственно, герои романов К. Фаррера «Цивилизованные» («Цвет цивилизации», 1905) и «Тома-Ягненок» (1911), лейтенант Белозор – персонаж русского писателя-романтика А. А. Бестужева (1797–1837), публиковавшегося под псевдонимом «Марлинский» (Здесь и далее прим. изд).


[Закрыть]. Но от этого нисколько не изменился его нрав, ребячливый и вздорный, и похождения его не стали ни на йоту правдоподобнее.

Умственно зрелому человеку как-то совестно читать о лейтенантских подвигах, наполненных неистовой храбростью и противоестественным благородством. Поэтому приятно взять, наконец, в руки такую книгу Фаррера, где нет ни Фьерса-Белозора, ни страшного пирата Томаса Ягненка, который до такой степени отважен и свиреп, что остается живехонек даже после того, как шестьдесят испанцев выпалили в него в упор из шестидесяти мушкетов.

В «Прогулке по Дальнему Востоку», к счастью, нет ни героя, ни фабулы. Это изящная и увлекательная салонная болтовня, свободная от всякой притязательности, поскольку это вообще возможно для французского литератора, принадлежащего к эпигонам романтической школы. Но болтовня на чрезвычайно интересную тему. Дальний Восток понемногу приобретает первенствующее значение в жизни и европейского, и американского Запада и на берегах Тихого океана завязывается один из самых трагических узлов мировой политики.

Я, впрочем, никому не рекомендую знакомиться с бытом, государственным устройством, историей и природой далеких азиатских стран исключительно по очеркам Фаррера. С таким же успехом можно было бы требовать обстоятельных сведений по ботанике от мотылька, перепархивающего с цветка на цветок. Для углубленного изучения Дальнего Востока существуют другие пособия, другие источники.

Но вместе с тем в книге Фаррера читатель найдет то, чего тщетно стал бы отыскивать в большинстве серьезных, научных и публицистических сочинений, трактующих о дальне-восточной проблеме. Трудолюбивые и многоученые востоковеды, из которых каждый может в пределах своей специальности заткнуть за пояс целый десяток легкомысленных и поверхностных туристов вроде Фаррера, не обладают, однако, и десятой долей ни его свежей, живой впечатлительности, ни его таланта изложения.

Совершив мысленную поездку на Дальний Восток, рука об руку с остроумным автором, мы возвращаемся не слишком обремененные новыми познаниями по части физической и политической географии. Путешествие длилось недолго и было слишком веселым и приятным, чтобы мы согласились утруждать свою память затверживанием этнографических фактов и статистических цифр. Но, однако, никак нельзя считать, чтобы наш душевный опыт ни в каком отношении не обогатился.

Ведь Дальний Восток, словно по манию магической палочки, встал перед нами со всею пестротою красок, со всею гаммою дисгармонических звуков, со всем разнообразием острых и пряных запахов. Наш ум ничему порядком не научился, но наши глаза видели, наши уши слышали, наши ноздри обоняли. Наваждением своего искусства писатель-волшебник умудрился создать иллюзию для наших чувств.

Теперь, закрыв книгу Фаррера на последней странице, попробуйте пробежать в сегодняшней газете агентские телеграммы из Китая и Японии. Вы увидите, как оживут, как исполнятся людского движенья и шума толпы эти сухие, отрывочные сообщения. Какой захватывающий интерес приобретут они в ваших глазах.

Ради одного этого Фарреру можно простить большую половину грехов, которые натворил он в притонах Сайгона и опиумных курильнях всех остальных портов Восточно-Азиатского берега вместе со своим непутевым графом де Фьерсом.

В. К.

I От Марселя до Сайгона

Итак, мы отправляемся путешествовать по Дальнему Востоку, по самому Дальнему, Дальнему Востоку, – я хочу сказать, по Кохинхине, по Китаю и Японии. Остается только отплыть от берегов Европы.

Прежде всего изучим вместе путь, по которому нам с вами придется следовать.

Этот путь велик: сорок дней, или что-то в этом роде, – мы пробудем в море, – длиннее пробега нельзя, кажется, и сделать на нашей маленькой планете! Приходится выбирать такое время года, когда можно надеяться, что море будет спокойно и когда меньше всего шансов познакомиться с морской болезнью. Придется остановиться на времени зимнего муссона, бережно относящегося к Индийскому океану, океану, который мы пересечем во всю его ширину.

А теперь назначим час – и в путь! Мы отправляемся, конечно, из Парижа. По авеню Доминик мы доберемся до Лионского вокзала. И оттуда, в один прекрасный вечер, нас унесет пресловутый «голубой поезд», – экспресс Кале – Средиземное море, который, как говорят (и я склонен этому верить), самый усовершенствованный из всех поездов на свете. – А поезд, действительно, необычайный: в нем даже не чувствуется толчков. Мы не станем, разумеется, слушать, как выкрикивают – «Ларош, Дижон, Лион, Авиньон», – мы в спальном и, значит, будем спать. В Марсель прибудем только утром.

Не стоит надеяться на то, чтобы застать там хорошую погоду. Ведь дело происходит в ноябре, в декабре или в январе: я полагаю, что будет холодно, но, по всей вероятности, сухо. Я всеми силами постарался бы убедить вас не брать в отеле комнаты, окно которой открывается прямо над одним из тротуаров улицы Каннебьер; принимая во внимание шум, который царит на этой, одной из величайших в мире, артерий, вы, смело можно сказать, отдохнули бы очень плохо.

Поезд наш приходит ни свет, ни заря, а потому у нас достаточно времени, чтобы побродить по городу и в частности отправиться на набережную Жюльет посмотреть на пакетбот, который нас увезет отсюда.

Для нас с вами этот пакетбот имеет громадное значение: он будет заменять нам дом в течение сорока дней. Посмотрим же на него. Разумеется, мы не сможем попасть на его борт: сегодня день последних приготовлений, день генерального мытья и чистки… а потому будем глядеть только издали.

Современный пакетбот являет грандиозное зрелище. Дабы вы могли получить представление о его форме, представление весьма точное, припомните гоночную шлюпку на Сене… У него точь-в-точь такой же корпус… только бесконечно больших размеров. В длину современный пакетбот имеет от 180 до 250 метров, но, помимо размеров, повторяю, он ничем не отличается от шлюпки; подобно ей, он удивительно строен, элегантен, породист. У него две мачты; две, три или четыре трубы; и над корпусом роскошное сооружение, – целый дворец водяного города в четыре этажа, ослепительно белый, с бесконечным множеством окон, обильной позолотой, бесчисленными огнями и не поддающейся описанию роскошью внутреннего убранства.

Я не стану вам рассказывать, само собою разумеется, ни о подводной части судна, ни о его спасательных средствах, ни о машинах. Пакетбот пойдет очень быстро, – это всем известно. Но, невзирая на это, будьте уверены, что на нем вы не подвергаетесь никакой опасности. Я осмелюсь почти утверждать, что если, вследствие какого-нибудь невероятного несчастного случая, подобный пакетбот был бы разрезан пополам, ни больше, ни меньше, то обе половинки продолжали бы держаться на поверхности воды.

Итак, – за мною без боязни! Для начала недурно изучить внутреннее устройство корабельных помещений, представляющее огромный интерес. Тут есть каюты, расположенные внутри, и каюты, расположенные снаружи. Первые значительно хуже вторых. Нас с вами предупредили, а потому мы выбрали каюты снаружи. Тут много салонов, огромных салонов, гигантских столовых с очень маленькими столиками; музыкальных комнат, читален, «баров» английских или американских, не припомню в точности. Мой знаменитый собрат Авель Герман видит большую разницу между барами английскими и американскими, но теперь я не припоминаю больше, которые именно из них никогда не закрываются. Во всяком случае, те, которые находятся на нашем судне, открыты всю ночь. На палубе площадки для игр, под открытым небом, бесчисленное множество «chaises longues»[2]2
  Шезлонгов (фр.).


[Закрыть], а так как мы прибыли в очень холодную погоду, вам отнюдь не ясно, кому они могут понадобиться! Но подождите… – всякому овощу свое время. А пока что завтра, при отплытии, вы, дамы и барышни, наверно наденете все ваши теплые вещи, ваши меха и пледы.

Пароход отойдет около шести часов вечера, – таков обычай.

И тотчас же предпочитаю предупредить вас заранее, – наш пароход при выходе слегка покачает. Подход к Марселю с моря – не из приятных. Вам, сударыни, едва хватит времени на то, чтобы полюбоваться весьма необыкновенной панорамой города, с его гаванью, почти пустой в настоящее время (статьи морских ограничений коснулись и ее), с холмами, усеянными точками домов, с собором, с Notre-Dame de la Garde[3]3
  Католическая базилика сер. XIX в., символ Марселя.


[Закрыть] и ее громадной золоченой статуей, царящей над всем… потому что вам сейчас же будет очень и очень не по себе.

О! разумеется, вы не захвораете морской болезнью… но вам будет неспокойно! Быть может, вы даже не станете обедать в этот первый вечер. Обидно! следовало бы пообедать! Первый обед куда забавнее всех остальных.

Замешательство всей этой массы людей, сошедшихся здесь, их затруднения при выборе столов, чтобы избежать неприятных соседств, вынужденные взаимные представления, предупредительность офицеров судна, капитана, комиссара, доктора, – ничего не может быть смешней! Согласитесь сами: дело идет о том, чтобы разместить людей, которым придется жить вместе сорок дней и не ссориться… В конце концов, это и не так трудно, по крайней мере по дороге «туда». Мне приходилось неоднократно быть свидетелем корабельных распрей, но всегда при возвращении из путешествий. При прямых рейсах все находились в наилучшем расположении духа… Все здоровы (раз отъезжают из Франции); все идут навстречу неизвестности, с глазами, раскрытыми широко, с возбужденным любопытством… Короче сказать, дело ладится! И только на обратном пути, страдая печенью или желудком, люди делаются нервными, и тогда ссоры нередки.

* * *

Мы пересечем все Средиземное море с запада на восток. Зимою оно зачастую негостеприимно.

В первое же утро пройдем мимо устья св. Бонифация. Вам покажут маленькое кладбище «Резвого» – тут погиб фрегат с людьми и грузом. (Но это было когда-то давно, давно, этого больше не случается, никогда не случается, – пусть каждый запомнит!) Потом начнется Тирренское море: мы увидим Стромболи, увидим, по всей вероятности, ночью, когда над нами, я надеюсь, взойдет золотая луна (это будет прекрасно, даже волшебно!..); быть может, в нашу честь вулкан извергнет даже несколько снопов пламени.

На завтра мы приблизимся к Мессине, разрушенной, но еще более величественной от этого, и к Реджио, напротив Мессины. Если это случится ночью, то во мраке засияет множество огней.

Потом мы увидим Харибду и Сциллу… вернее сказать, мы их не увидим; потому что Сцилла просто мыс, как и все мысы; что же касается Харибды, то мы пройдем над нею, но даже и не заметим пресловутого водоворота, столь грозного когда-то для средневековых «нефов»[4]4
  Неф – торговое и военно-транспортное средиземноморское судно X–XVI вв. с одной-двумя мачтами.


[Закрыть]… Я лично не менее двадцати раз проходил над Харибдой, и ни разу ничего не заметил! Надо думать, что она никогда и не существовала. То Улисс (вот уж поистине… «грек»!..) придумал в свое время эту ахинею.

А теперь дальше, дальше! Мы пройдем всю восточную часть Средиземного моря. И на четвертый день нашего плавания, считая с момента отправления из Марселя, – вечером увидим, как внезапно изменится цвет моря: оно до сих пор бывало попеременно то синим, то зеленым, то серым, в зависимости от часа дня, неба или ветра, а теперь оно вдруг без какого-либо перехода сделается желтым. В этом виноват Нил. Нил близко. Пока еще, конечно, ничего не видно. Берег Египта плоский, к нему можно пристать, а он все еще не будет виден. Но так или иначе, около восьми или десяти часов вечера мы прибудем в Порт-Саид, а это прибытие не из обычных. Один из величайших писателей современности, англичанин Редьярд Киплинг, сказал однажды с картинностью и точностью, присущими его таланту: «Если б вам захотелось встретиться с кем-нибудь из тех, кого вы знали и кто теперь путешествует, то существуют только две точки на земном шаре, где вам достаточно будет сесть и подождать: рано или поздно человек, которого вы ищете, туда придет; эти две точки, – доки Лондона и Порт-Саид».

Действительно, Порт-Саид – прихожая, без которой не обходится никто из людей, взявших шляпу и палку, чтобы выйти… чтобы «выйти»… что называется, всерьез…

* * *

В Порт-Саиде восемьдесят громадных пароходов всех национальностей ждут нас, в то же время сами ожидая очереди, чтобы пройти канал. Наш пакетбот бросил якорь. Вечер. Но не успел еще якорь коснуться дна, как внезапно спардек как будто взят был на абордаж неистовой толпой негров, бедуинов, греков, мальтийцев, триполитанцев, феллахов, сирийцев и левантинцев, – разноцветной толпой, которая вопила на всех языках строителей вавилонской башни! Не думайте, а вы могли бы это подумать (подобно храброму Тартарену, который сам испугался того же), что это банды пиратов, лезущих на абордаж: то мирные лодочники, навязчивые проводники предлагают вам попросту свои услуги, предлагают на восточный манер. Восточные люди немного крикливы, вот и все! К этому нужно только привыкнуть. Вся эта голосящая толпа прибыла сюда единственно для того, чтобы отвезти вас на берег. Да-с! Обратите внимание: сегодня вечером нужно отправиться на берег. Нужно. Вы слышите? Необходимо отправиться на берег…. И если вы, сударыни, рискнете этим пренебречь, то не более, чем через двадцать минут, вы превратитесь в чистокровных негритянок! На судне будут заниматься углем! То есть погрузят в угольные ямы те два, четыре или восемь миллионов кило угля, которыми придется кормить наши машины между Египтом и Цейлоном. Ближайший результат: все отверстия, двери, окна, иллюминаторы и даже мышиные норки на судне будут закрыты, задраены, законопачены, так как угольная пыль проникает в самые маленькие щелки. Ваши каюты закрыты. Внутри вы задохнулись бы. Снаружи чернильная ванна была бы менее опасной.

Итак, на берег, скорей на берег! «Сию же минуту», как говорят моряки. Вы уже пообедали, – на море обедают между шестью и семью. Поскорее доверьте вашу персону первому попавшемуся лодочнику… И – лезем на набережную! Не бойтесь, – я вам протяну руку. Однако? Чего же вы продолжаете сидеть на месте, разинув рот?

– Что? Порт-Саид (говорите вы), Порт-Саид…

Ах, вот оно что! Порт-Саид не такой город, как все другие? Конечно, нет! Даже вовсе нет!

Порт-Саид действительно не город. Он даже не похож на город… Это… как бы сказать? Это буфет грандиозного вокзала: туда заходят только по пути. Да, как мне кажется, Порт-Саид самый неуютный из всех городов мира. Но не будем больше распространяться об этом. Да и к чему, в конце концов! Скажем только, что на два дома здесь приходится один «дансинг» или даже полтора дансинга… и далеко не всегда элегантных. Но попадаются подчас и такие; потому что в Порт-Саиде можно найти все!

Для начала вам придется протискаться через целую армию более или менее голых людей; у каждого на спине громадные корзины угля для всех пароходов, расположенных поблизости; вы ступите на твердую землю на набережной, залитой белыми и лиловыми волнами электрического света, и очутитесь затем внезапно среди хаоса звуков, среди кабачков, аттракционов, светящихся реклам и лавок «редкостей».

Таков Порт-Саид, если взглянуть на него из окошка экспресса или через иллюминатор океанского парохода. Нечего и говорить, что вам придется волей или неволей войти куда-нибудь и выпить там омерзительного пива или лимонада, в котором никакой лимон никогда и не ночевал; и все это для того, чтобы вам сыграли какой-нибудь фокстрот… потому что надо же вам потанцевать, чтобы провести время, раз приходится остаться тут до двух, а то и до трех часов утра. Уголь «кончится» не раньше двух часов, а пока он не кончится, ваша постель останется для вас недосягаемой. Но так или иначе, все имеет свой конец, даже погрузка угля на пароход и даже ночи Порт-Саида. Рано или поздно вы очутитесь снова, правда, немного усталый, на борту вашего судна.

Самое любопытное в том, что вчера вы и пятьсот ваших сотоварищей, подобно вам, пассажиров первого класса, сошли на берег, не будучи ни с кем знакомы. А сегодня, встретившись вновь на судне, вы уже превосходно знаете друг друга. Черт возьми! В течение целой ночи вы повсюду видели друг друга! Вы даже танцевали вместе! Так что…

Итак, вы вернулись на судно и можете заснуть, чтобы назавтра проснуться в тот час, когда обыкновенно просыпаются на океанских пароходах, т. е. между девятью и десятью часами. Вам приносят ваш кофе… После чего вы выходите наверх, чтобы посмотреть, что там делается; вам становится сейчас же очевидным, что необходимо переменить туалет: температура – та со своей стороны уже переменилась! Стало жарко, совершенно неожиданно очень жарко. Скачок невероятный! Вчера в Средиземном море было десять-пятнадцать градусов; сегодня, не угодно ли полюбоваться, уже тридцать, а это еще только начало!

Вы в Суэцком канале. Вот уже поистине путешествие, во время которого вам меньше всего стоит двигаться: я отсюда покажу вам Суэцкий канал так ясно, как будто бы вы там побывали.

Наш пакетбот движется в узкой траншее между двумя высочайшими стенами песка, и нам не видно ничего, абсолютно ничего… Песок, – и это все! Однако, не следует забывать, что с бакборта, то есть слева от нас, Палестина и немного южнее Аравия, – земля филистимлян, – то есть чуть не вся древняя история, и даже еще древне-священная история.

Справа от нас Египет… Бонапарт когда-то пальцем указал своим солдатам на те сорок веков, что с высоты пирамид созерцали его победы. Не знаю, видели ли их или нет солдаты, но с палубы корабля вы их видите превосходно, стоит лишь закрыть глаза. Подумайте только, что за этой стеной целая история, еще более сказочная, чем та, другая, еще более ушедшая в глубь веков: история фараонов…

Никогда нельзя отнестись безразлично к стене, за которой что-нибудь происходит; но, смею вас уверить, что стена, за которой в свое время происходили тысячи тысяч вещей, производит потрясающее впечатление!

Я никогда не мог пройти Суэцкий канал без чувства глубокого волнения. Два великих воспоминания захватывали меня всецело: Египет с одной стороны и все народы Востока – с другой. Да! здесь, среди этих песчаных равнин, бились полчища Рамзесов с ордами Навуходоносора, тридцать три века тому назад…

Переход длится что-то около двадцати четырех часов. А потом мы оставим позади нас канал господина Лессепса. Я бы очень хотел, чтобы ему окончательно было присвоено это имя: потому что, как хотите, но француз, а не кто-нибудь другой, построил его, – этот канал; и тем более, что в наши дни он, увы, перестал быть французским, перестал быть даже интернациональным…

Теперь мы находимся в заливе, очень длинном и очень узком, в заливе Суэца. Слева высокая гора… Неужели это Синай? Вот видите, мы все время живем в истории… Справа каменные утесы Египта, которые постепенно от нас удаляются… В течение четырех дней мы будем идти Красным морем и все время будем видеть берег то с правого, то с левого борта. Слева пройдет Аравия, ислам, Мекка и Медина, которую возлюбил Пророк… Справа – древний Египет, Египет Фив, родившийся после Египта Мемфиса, Египта Рамзеса II… Будет стоять удушливая жара, море в неизменном спокойствии и, несмотря на то, что мы в открытом море, нас от времени до времени будет заносить пылью: так тонки и легки пески Аравии и пески Египта; достаточно едва заметного ветерка, ветерка, который даже не освежает, чтобы донести их до проходящих мимо кораблей…

Едва не забыл: каждый вечер у нас будет развлечение высшего порядка. Мы все, конечно читали когда-то романы Жюля Верна, мы их знаем наизусть… И, значит, нам известно, что есть один, который называется «Зеленый луч». Этот Зеленый луч, о котором рассказал Жюль Верн, отнюдь не вымысел романиста: этот луч существует на самом деле. И не где-нибудь, а именно в Красном море его можно видеть чаще всего, почти каждый день. Придется только подняться на спардек около шести часов вечера, когда солнце готово закатиться.

Огромный красный диск медленно катится к горизонту. Кажется, что на западе все небо пылает пожаром. Но вот солнце касается своим нижним краем моря. Вот его не видно больше целиком, – маленькая часть диска уже исчезла под водою. А солнце все погружается. Оно скрылось почти наполовину, немного больше, чем наполовину… Теперь, смотрите хорошенько, – цвет его начинает изменяться: оно было красное, теперь оно желтое… Оно продолжает опускаться. Уже виден только один сегмент. Этот сегмент обретает зеленоватый оттенок. Он уменьшается, готов исчезнуть, и вот тогда внезапно зеленоватый оттенок уступает место неожиданной окраске: перед вами в несказанном великолепии сияет зеленый луч, луч чистейшего изумруда. Он ослепляет. Не думайте, что тут оптический обман! Возьмите ваш бинокль, присмотритесь хорошенько: солнце действительно стало зеленым…

Еще момент, и оно исчезнет совершенно…

На свете существует до ста шестидесяти пяти объяснений этого маленького феномена, и нет ни одного, которое удовлетворяло бы меня вполне. Но факт остается фактом. Я видел его множество раз и до пятисот свидетелей вместе со мною. Это достопримечательность Красного моря.

* * *

Четыре дня нам потребовалось на то, чтобы пройти Средиземное море, и столько же мы потратим на то, чтобы пересечь Красное. Итак, девятый день нашего путешествия.

Сегодня мы зайдем часа на четыре или на пять в Джибути, хотя многие пароходы проходят мимо, не останавливаясь. В прежнее время заходили в Обок или напротив, в Аден. Но все эти три стоянки стоят одна другой, то есть весьма мало чего.

Берег, к которому мы пристанем, – голый, раскаленный песок, а в городе деревья столь редки, что всех их собрали вместе в одном саду, саду губернатора… Очень жиденьком саду, поверьте мне!

Джибути – город пустыни, с климатом Сахары, город африканский и, разумеется, черный: среди жителей не увидишь никого, кроме негров. Вместо домов круглые хижины с прическами из соломы, а затем кофе, бесконечно много кофе, в огромных мешках! Не надо забывать, что Мокка лежит напротив, и что позади нас – Харрар!

Тянутся верблюды, караван за караваном, кроткие и тихие… Они идут из глубины Эфиопии, страны Менелика или его наследников… Бесконечно таинственная страна, эта Эфиопия: по существу – это государство исключительно христианское, хотя и сильно отличающееся от наших христианских государств в смысле обрядности; а во времена глубокой древности, я хочу сказать, за десять или двенадцать тысяч лет до нашей эры, весьма вероятно, что именно отсюда вышли евреи, еще задолго до Мафусаила и Ноя.

Ученые наших дней полагают, что они скорее пересекли Баб-эль-Мандебский пролив, нежели прошли Суэцким перешейком… Значит, они должны были пройти недалеко от Джибути…

В этом путешествии мы на каждом шагу попираем прах бесконечной, невероятной древности.

Мне ведомы страны прекраснее тех, о которых идет речь, но я не знаю мест, которые бы воскрешали столько снов далекого прошлого, могли бы заставить вас так насторожиться, так взволноваться…

Я много думал над словами моего учителя Лоти[5]5
  Пьер Лоти (наст. имя Л. Ж. Вио, 1850–1923) – автор чрезвычайно популярных в свое время «колониальных» романов, путевых очерков и пр., офицер французского флота.


[Закрыть], сказанными во время его путешествия в Персию, когда он достиг развалин дворца Ксерксов: ужас охватил его перед этими камнями, пережившими столько веков, свидетелями стольких событий…

Мне тоже знаком этот ужас, я его ощущаю каждый раз, когда отправляюсь на Дальний Восток, хотя бы – лишь мысленно. И мне кажется, будто ногами моими я попираю многоценные реликвии, тревожу чей-то великий прах…

* * *

Теперь расстанемся с Джибути; мы спустимся к югу или, как говорят моряки, отхватим добрый кусок широты… Ведь действительно, Сингапур находится на экваторе. Вы полагаете, что с каждым днем мы все больше и больше будем страдать от жары? Нет, мы находимся в Индийском океане и, кроме того, теперь зима. Мы нарочно покинули Францию в ноябре или в декабре, чтобы иметь в Индийском океане самую лучшую погоду из всех, о которых можно мечтать. Ветерок будет дуть едва-едва, и притом попутный. Наш пакетбот будет покачиваться не больше, чем танцевальный зал; вполне естественно, что рано или поздно он и превратится в место для танцев…

Ну что прикажете еще делать на борту судна в такую погоду, если не танцевать?

Примите во внимание, что от Порт-Саида у нас было достаточно времени, чтобы узнать друг друга. И, кроме того, что с тех пор, как изменилась температура, внешний вид спардека тоже изменился, и изменился радикально; виднеются одни белые платья и прозрачные легкие ткани. Мужчины покинули во время обеда мрачные европейские одеяния, черное сукно и черный фай; появились смокинги из белого полотна, как то принято под тропиками. Родилось немало флиртов всех оттенков. Пароход превратился, как по мановению волшебного жезла, в нечто чрезвычайно приятное, любезное и очаровательное. С утра до вечера (океанский пароход, – это такой уголок, где работают меньше всего на свете: во-первых, там слишком жарко; а во-вторых, здесь царит настроение слишком сладкой лени…) с утра до вечера никто не покидает своих chaise-longue’oв; появились в воздухе легкие контуры интимностей; вскоре будут болтать, будут изливаться, начнут зарождаться нежности… будут курить папиросы, будут сосать ледяные ситронады и будут есть, есть без конца…

Ведь это тоже развлечение за неимением лучшего! Первый раз на судне завтракают в девять часов; во второй раз – в одиннадцать часов; в два часа «tiffin»[6]6
  Закуска (англ.).


[Закрыть], в четыре – чай.

Наконец, в шесть часов настает время обеда; а в девять часов второй чай, в ожидании ужина, который подается в одиннадцать, – для тех, кто танцевал: надо же, правда, этим бедным танцорам поужинать!

Назавтра можно начать сначала. Мы находимся в океане, делать нам абсолютно нечего! Каждый вечер мы танцуем, и ужинаем, и флиртуем… чего, кажется, лучше?

Начиная со второго дня после Джибути, начинают обычно подготавливать неизбежную салонную комедию, которую, к тому же, никогда не будут играть, но которую будут репетировать каждый вечер, без исключения, вплоть до прибытия в Коломбо!.. Репетировать с такими переменами в распределении ролей, что они заслуживают того, чтобы о них поговорить.

Чрезвычайно любопытная вещь – салонная пьеса, разыгрываемая на борту судна! Вам известно, что в салонных пьесах, по обыкновению, какой-нибудь мужчина в известный момент целует даму. Недурно было бы сосчитать, сколько раз во время репетиций, о которых я говорю, роль этой дамы меняла своих исполнительниц, и сколько раз менялся претендент на роль этого господина…

А, между тем, мы все дальше и дальше движемся по пути к Дальнему Востоку… Теперь нам осталось уж не так много: еще шесть или семь дней, и мы переступим порог Желтой страны. Мы уже пересекаем море Омана. Можно идти двумя дорогами: по восьмому или девятому градусу. Вы имеете основание предпочитать один из них? Нет? Пусть, значит, все совершается помимо нашей воли…

Вот мы уже между Мальдивскими островами… Дальше, дальше… Мы увидим лунные ночи на океане, великолепные лунные ночи… Наше путешествие длится больше месяца и рано или поздно нам придется любоваться незабываемой картиной полной луны над океаном… Вы помните, конечно, прекрасные стихи Мюссе:

 
…Гигантский осетр поднимает спиной
Синий плащ океана и смотрит в молчаньи,
Как проходит светило ночей
в безграничном зеркальном сияньи…
 

Да, так, именно так!

Представьте только на поверхности моря, которому нет конца, широкую полосу расплавленного серебра, которая тянется прямо к луне, луне огромной, круглой и белой, среди звезд, не смеющих соперничать с ее светом… Эти десять дней среди Индийского океана – самые очаровательные десять дней из всех, которые можно провести на море!

И вот, в последний из этих десяти дней, а считая с отплытия из Марселя, на пятнадцатый, утром, на восходе солнце, когда здесь все цвета розового коралла, – мы увидим, как внезапно перед нашим форштевнем возникнет нечто необычайное, зеленое. Это нечто – Цейлон.

За полчаса до настоящего разговора мне пришлось принять участие в споре с одним из моих друзей, путешественником, подобно мне. Мне хочется, чтобы вы были судьей в этом споре. Мой друг говорил мне:

– Цейлон – это уже другой мир!

Я отнюдь не нахожу этого. Я нахожу, что Цейлон наш, вполне наш мир. Потому что в действительности Цейлон расположен по сю сторону Великих Ворот… А под словами «великие ворота» я подразумевай) те сказочные ворота, которые отделяют наш Запад от Дальнего Востока. Цейлон, – это еще только Индия. Я бы сказал даже больше: это Индия самая классическая, та, которую Лоти так хорошо назвал «Индией больших пальм». Это слегка преувеличенная Индия наших детских книг, Индия распространенных олеографий, та Индия, которую мы все видели в наших снах. Об этой Индии говорилось очень много и с незапамятных времен; она приблизительно та, которую покорил Александр Македонский! Вы видите, таким образом, что уже издавна мы здесь приблизительно у себя дома. Индусы нам приходятся родственниками. Их религия, буддизм, не так уже отличается от нашего христианства! Кажущееся различие между индусами и европейцами далеко не так подчеркнуто… Конечно, сингалезцы отличаются темным оттенком кожи, но черты лица их жен чистейших линий. И, кроме того, в этом темном оттенке нет ничего, кроме черного и белого. При всем желании здесь нельзя открыть ту другую, специальную окраску, то «желтое», которое мы найдем по ту сторону великих ворот, на восточном лице Азии.

Нет, на Цейлоне мы еще положительно находимся у себя. Вкусы тамошних людей, их эстетизм, весьма приближаются к нашим. Я менее всего желал бы разыгрывать ученого… Но так или иначе, мне говорили ученые, которые знают все то, чего я не знаю, что наше искусство родилось из греческого античного искусства, искусства эллинского, – а что само эллинское искусство выросло из такового индусов… Выходит, что эти люди – наши прародители, что мы происходим от них. Наши европейские языки, во всяком случае, две главнейшие ветви их, латинская с одной стороны и саксонская с другой, – обе вышли из Индии. Да, на Цейлоне мы все еще у себя дома.