Текст книги "Арина"

Автор книги: Клод Анэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Клод Анэ
Арина

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I
ОТ ГОСТИНИЦЫ „ЛОНДОНСКАЯ" ДО ГИМНАЗИИ ЗНАМЕНСКОЙ

Над домами и садами еще погруженного в сон города простиралось чистое, прозрачное небо, каким оно бывает где-нибудь на Востоке, ярко-голубое, как нишапурская бирюза. Глубокий покой раннего утра нарушался лишь криком гонявшихся друг за другом по крышам и веткам акации воробьев, сладострастным воркованием голубки, сидящей на макушке дерева, да по временам резким скрипом крестьянской телеги, медленно поднимавшейся по неровным булыжникам Садовой – главной и самой элегантной улицы города. Трехэтажная гостиница „Лондонская" тыльной стороной, окруженной деревянным забором, выходила на широкую, пыльную и пустынную соборную площадь, а длинным каменным, серым и скучным, как дождливый день, фасадом, лишенным балконов, пилястров, колонн и иных украшений, – на Садовую.

Первая в городе гостиница „Лондонская" славилась своей кухней. Ее знаменитый ресторан охотно посещала золотая молодежь, офицеры, заводчики и помещики. Здесь после обеда до глубокой ночи играл оркестр в составе трех тощих евреев и двух малороссов, исполнявших попурри из „Евгения Онегина" и „Пиковой дамы", грустные народные песни и цыганские мелодии. Сколько веселых кутежей, блестящих ужинов и „оргий!" – любимое название празднеств – проходило в этом модном ресторане!

Он состоял из большого и малого залов. Отдельных кабинетов в нем не было. Те, кто желал поужинать в собственной компании, снимали номера с салонами на втором этаже, которые всегда держал в резерве для своих клиентов портье Лев Давыдович. Еврей с узкими глазами и мертвенным взглядом, он был непререкаемым хозяином дома и одной из самых известных в городе личностей. Провинциальное дворянство искало его дружбы и всегда задерживалось в вестибюле, чтобы обменяться с ним парой любезных фраз. Лев Давыдович умел хранить тайны, а его молчание и услуги, должно быть, неплохо оплачивались посетителями. Сколько красненьких, а зачастую и ассигнаций в двадцать пять рублей принимал он молча и бесстрастно из лихорадочных рук мужчин, взволнованно и нетерпеливо ожидавших получить укромный уголок для галантного свидания! Надо полагать, что число желавших сохранять в тайне свое счастье было немалым, так как Льву Давыдовичу принадлежало три собственных дома. Это доказывает, что деньги потоком текли в город N, наживались легко, тратились с удовольствием и что жизнь в этом городе была так же горяча, как и жаркие летние дни южной степной губернии, столицей которой он был. Всякий, кто сколотил себе состояние в этой провинции, будь то в горном деле, промышленности или сельском хозяйстве, стремился кутнуть в ресторане „Лондонской", заранее ощущая на языке вкус французских вин, которые он поглощал здесь в компании приятных дам.

Один из трех домов Льва Давыдовича стоял на пустынной загородной улице, недалеко от трассы, по которой и в сумерки, и глубокой ночью рысаки, гордость губернии, возили парочки, жаждавшие насладиться быстрой, как ветер, ездой по утрамбованной, поддерживаемой в хорошем состоянии дороге. Дом был двухэтажным.

Лев Давыдович предполагал сам поселиться в нем, но успел отделать только лишь первый этаж, куда поселил какую-то ворчливую старуху. Многие хотели снять этот дом, так как в городе, росшем в последние годы с необычайной быстротой, квартир не хватало. Но старая мегера отвечала всегда одно и то же – квартира сдана. Однако квартиросъемщик не появлялся, и простодушные удивлялись тому, что Лев Давыдович отказывается от выгодной аренды. Другие многозначительно качали головами. Дело в том, что по вечерам часто можно было видеть, как у дома останавливается экипаж, а сквозь тщательно сдвинутые занавески и поздно ночью просачивались на улицу полоски света.

В тот ранний час, с которого начинается наш рассказ, на рассвете, предвещавшем жару майского дня, парадный вход гостиницы „Лондонская" был уже закрыт, а электричество давно погашено и в ресторане, и в вестибюле. Маленькая калитка в деревянном заборе служебного двора, скрипя, открылась, и появившаяся в ней молоденькая девушка на мгновение остановилась в нерешительности.

Она была одета в форму лучшей гимназии города – простое коричневое платье с черным люстриновым передником. Строгую форму оживлял белый кружевной воротничок, казавшийся немного смятым. Вопреки правилам, платье было с небольшим вырезом, приоткрывавшим нежную стройную шею, на которой держалась легкая подвижная прелестная головка в белой соломенной шляпе с согнутыми по бокам широкими нолями. Девушка, живо наклонив голову, осмотрела пустынную улицу и, чуть поколебавшись, ступила на тротуар. За ней показалась вторая девушка, несколькими годами постарше, слегка расплывшаяся блондинка в черной шелковой юбке и батистовой блузке под легким демисезонным пальто.

Девушка в гимназической форме потянулась, взглянула на небо и, вдохнув полной грудью свежий воздух, сказала со смехом:

– Какой ужас, Ольга, уже совсем светло!

– Я уже давно хотела уйти, – ворчливо заметила та. – Не знаю, почему ты так тянула… А мне в десять часов надо быть в конторе! Этот тиран Петров устроит мне сцену! Кроме того, я выпила слишком много шампанского…

Гимназистка с жалостью посмотрела на нее, повела левым плечом – жестом, свойственным только ей, – и ничего не ответила. Она шла беглой, легкой и счастливой походкой, постукивая по тротуару высокими каблучками открытых туфель, уверенно поглядывая по сторонам, радуясь тому, что попала из прокуренной комнаты в нежданную свежесть весеннего утра. Обе девушки пересекли широкую соборную площадь и расстались, условившись встретиться вечером.

Гимназистка пошла по левой от собора улице. Вдруг она услышала позади торопливые шаги и обернулась. За ней почти бежал высокий студент в форме, на фуражке которого были изображены скрещенные молоток и кирка.

Она остановилась. Ее лицо приняло строгое выражение, длинные брови нахмурились; неотрывно глядевший на нее студент смутился. Крайне взволнованный, он пробормотал:

– Простите, Арина Николаевна… я ждал, пока вы останетесь одна… Я не мог так просто расстаться с вами… После того, что произошло…

Она сухо прервала его:

– И что же, по-вашему, произошло? Растерянность молодого человека была безмерна.

– Я не знаю, – забормотал он, – не знаю, как вам объяснить… Мне казалось… Я в отчаянии… Вы сердитесь на меня, не правда ли? Скажите мне лучше сейчас же…

В такой неизвестности невозможно жить, – заключил он, совсем не владея собой.

– Я вовсе не сержусь, – ответила Арина. – Заметьте раз и навсегда: я никогда не раскаиваюсь в своих поступках. Но разве вы не помните, что я запретила вам подходить ко мне на улице? Я удивлена, что вы об этом забыли.

Под леденящим взглядом девушки он поколебался мгновение, потом повернулся и ушел, не сказав ни слова.

Несколькими минутами позже Арина подходила к большому деревянному дому с лавками на первом этаже. Она поднялась на второй, и последний, этаж, вынула из сумочки ключ и осторожно открыла дверь. Покой в квартире нарушало лишь тиканье больших настенных часов в столовой. Девушка на цыпочках прошла по длинному коридору и толкнула дверь комнаты, в которой на узкой кровати, открыв рот, спала полуодетая горничная.

– Паша, Паша, – позвала она. Горничная вздрогнула, проснулась и попыталась подняться.

– Разбуди меня в девять часов, – сказала Арина, не давая ей встать, – в девять часов, слышишь? Утром у меня экзамен.

– Хорошо, хорошо, Арина Николаевна, я не забуду… Но уже день на дворе. Как поздно вы возвращаетесь! Прошу вас, Бога ради, поберегите себя. Позвольте мне помочь вам раздеться, – добавила она, делая новую попытку встать.

– Нет, Паша, не беспокойся. Поспи еще немного. Слава Богу, я умею раздеваться и одеваться самостоятельно. Это необходимо в той жизни, которой я живу, – бросила она, смеясь.

Спустя некоторое время в большом доме на Дворянской улице воцарился покой.

В десять часов того же дня в знаменитой гимназии госпожи Знаменской преподаватель истории Павел Павлович с двумя ассистентами проводил выпускной экзамен.

В просторной, светлой и пустой, с широкими окнами классной комнате собралось около двадцати девушек. Доносились обрывки тихой беседы, сделанные шепотом замечания, отрывочные фразы, которыми они обменивались между собой. Кто-то нервно листал учебник истории, другие жадно следили за тем, что происходило на возвышении у кафедры.

В течение пяти минут ученица должна была отвечать по теме, содержавшейся в вытянутом билете, в то время как следующая выпускница готовилась за соседним столом. Арина ждала своей очереди и мяла в руке билет, который только что вытянула из тех, что лежали перед Павлом Павловичем.

Двух часов сна было достаточно, чтобы вернуть ее лицу почти детскую свежесть. Ее небольшие светло-серые глаза были обрамлены длинными дугообразными бровями, которые почти сходились у основания прямого, правильного и красивого носа. Тонко очерченный рот был сжат. Арина не думала о своем билете, а слушала ученицу, которая, стоя перед экзаменаторами, путалась в ответах. Серые глаза с черными ресницами блестели, и было видно, что Арина едва сдерживалась, чтобы не броситься на помощь подруге.

Сидевшая поодаль классная дама посмотрела на часы и вышла. Через две минуты она вернулась в сопровождении начальницы гимназии. Экзаменаторы засуетились, каждый предлагал свой стул. Госпожа Знаменская поблагодарила их кивком головы и села немного позади кафедры на стул классной дамы.

По классу пронесся шепот. Девушки вполголоса обменивались мнениями.

– Она опять тут как тут.

– Она всегда приходит, когда отвечает Арина.

– Как не стыдно – такая протекция!

Не успела начальница сесть, как Павел Павлович постучал легонько по столу и сказал ученице:

– Благодарю вас.

Молодая девушка спустилась с возвышения, вернулась на свое место и закрыла покрасневшее лицо платком.

Слегка дрожащим голосом преподаватель вызвал:

– Кузнецова. Арина подошла.

Не поднимая глаз, экзаменатор спросил:

– Какая у вас тема?

– Господин Великий Новгород!

Не ожидая дальнейших вопросов, Арина начала отвечать. Она говорила с поразительной уверенностью и точностью в формулировках. Самый запутанный вопрос в ее ответе приобретал ясность; сложная тема сразу становилась понятной. Пункты излагались в порядке относительной важности, и Арина, не отвлекаясь от деталей, рисовала яркую картину, в которой каждый факт находил подобающее ему место.

Экзаменаторы слушали ее с наслаждением, как внимают на концерте большому артисту. Павел Павлович не сводил с нее глаз, а на обычно бесстрастном лице начальницы гимназии отражался интерес, с которым она следила за изящными и точными ответами Арины. Все лица в зале были обращены в сторону кафедры.

– Это на пять с плюсом, – сказала одна из учениц.

– Первая награда и золотая медаль, – прошептала другая.

– Посмотри на Пал Палыча, – тихо заметила третья. – Сомнений быть не может. Он обожает ее.

– Я давно это знаю, – вставила еще одна бледная и серьезная девушка.

Через пять минут Павел Павлович прервал Арину.

– Достаточно, Кузнецова, благодарим вас.

Спустя час экзамен был окончен. Пока ученицы выходили из класса, Арина осталась поговорить с начальницей. Их беседа продолжалась довольно долго. Теперь они были одни. Вдруг в порыве нежности, изумившей девушку, г-жа Знаменская наклонилась к ней, поцеловала и сказала:

– Где бы вы ни были, Арина, не забывайте, что я ваш друг…

В вестибюле Арину ожидали две девушки. Их шепот прерывался быстро подавляемым смешком. Одна была высокой, худой, бледной, с блестящими глазами и угловатыми движениями, другая – некрасивая, с круглыми глазами, широким носом, но кокетливой и живой. Они пользовались дурной репутацией; на них часто видели украшения, происхождение которых казалось подозрительным, так как обе были из небогатых мещанских семей. Дождавшись Арины, они пошли вместе, засыпая ее нежностями, поздравлениями, расточая тысячу комплиментов.

– Послушай, Арина, – сказала высокая, – не хочешь ли ты вечером поужинать с нами? Соберется небольшое общество… В новой загородной усадьбе, которую недавно купил Попов (этот Попов был богатейшим городским купцом, человеком зрелых лет и отталкивающей наружности)… Он устроил дом самым оригинальным образом. Представь себе, там нет ни одного стула, только диваны. Уверяю тебя, на это стоит взглянуть.

Низкорослая ретиво вмешалась:

– Музыкантов он прячет в соседней комнате. Их слышно, но они остаются невидимыми. И потом он придумал кое-что совершенно оригинальное. Свет дают только коротенькие свечи, которые гаснут одна за другой.

– А кто, пирует на этих диванах? – спросила Арина. – Я не представляю себя рядом с Поповым.

– Несколько его друзей, очаровательные люди. Но почему же ты не хочешь пойти к Попову? Он безумно влюблен в тебя, моя дорогая; он мечтает и говорит только об Арине Николаевне. Ты непременно должна пойти с нами.

– Премного благодарна, – ответила Арина. – Попов отвратителен.

– Но как остроумен! Наконец, ты должна послушать, как он поет… Он чарует, он совершенно преображается!

– Пусть поет без меня, – ответила Арина, останавливаясь. – У меня нет желания видеть ни его усадьбу, ни его диваны, ни его свечи – ни сегодня, ни завтра! Передайте ему это.

– Он умрет от отчаяния.

– Пусть утешится водкой.

Она рассталась с девушками. Взволнованные отказом, обе продолжали свой путь, оживленно беседуя.

– Просто смешно, как она заставляет себя упрашивать, – заметила высокая.

– Попов будет недоволен, – добавила маленькая.

Арина вышла в небольшой садик, скорее, параллельную улице аллею, обрамленную деревьями и кустами роз. В состоянии крайнего возбуждения здесь прогуливался Павел Павлович. Мягкий по натуре, безобидный, благодушный и мечтательный, он боялся всего на свете и особенно встреч с Ариной Николаевной в этом узеньком подобии сада, случавшихся два-три раза в неделю после уроков. Всякий раз он бывал парализован волнением до такой степени, что едва мог говорить. К тому же сегодня после беседы с двумя своими товарками Арина казалась раздраженной, что еще более усиливало замешательство учителя. Однако он нашел в себе мужество пригласить ее присесть на стоявшую в стороне скамейку. Она отказалась, так как и без того сильно опаздывала и попадала домой лишь к концу обеда.

Он пошел проводить ее, поздравляя с блестяще выдержанным экзаменом, повторяя лестную оценку одного из экзаменаторов: „Гениальный ребенок".

Арина легким движением тонкой шеи вздернула головку и негромко заметила:

– Ребенок! Какая дерзость! Ведь мне семнадцать лет.

Потом умолкла, и смущенный учитель также погрузился в молчание. Они быстро шли по полупустым улицам. Впервые в этом году стояла угнетающая жара, предвещавшая жаркое южное лето.

Так они подошли к дому на Дворянской, где жила Арина. Павел Павлович был бледнее обычного. Сделав над собой усилие, он попытался что-то сказать.

Арина опередила его:

– Знаете, Павел Павлович, о чем я думаю? У меня, возможно, озабоченный вид, но я безгранично счастлива. Догадываетесь почему? Нет?.. Хорошо, я объясню вам… Через несколько минут я буду в своей комнате. У меня на диване лежит чудесное белое декольтированное платье, отделанное ирландской вышивкой. И Паша – вы знаете Пашу? – она обожает меня и одобряет все, что бы я ни делала, – Паша приготовит к платью белые шелковые чулки и около дивана поставит открытые белые туфли. Тогда, Павел Павлович, я сброшу с себя все, кину наземь эту ужасную гимназическую форму, это коричневое платье, которое не снимала три года. Я буду отплясывать на нем, попирать его ногами, я обниму Пашу… Я только и думаю об этом. Я свободна, наконец-то свободна! Порадуйтесь же вместе со мной!

Она протянула ему обе руки. Павел Павлович слушал ее, и на его лице отражались противоречивые чувства. Радость молодой девушки, один звук ее голоса опьянял его, – но в то же время он ощущал в себе глухую тоску.

Арина уже шла от него к дому, поднималась по ступеням. У двери обернулась:

– Если вам нечего делать сегодня, приходите ужинать в Александровский парк.

Она исчезла. Павел Павлович неподвижно стоял на тротуаре.

II
ТЕТКА ВАРВАРА

Когда Арина вошла в столовую, за длинным столом сидело несколько человек во главе с тетей Варварой – брюнеткой лет сорока с неправильными чертами лица, привлекавшего к себе внимание прежде всего большими черными глазами, такими прекрасными, что их одних было достаточно, чтобы оправдать мнение горожан: „Варвара Петровна – обольстительная женщина". Она была со вкусом причесана, пробор сбоку разделял ее слегка вьющиеся волосы. У нее были холеные руки, тот же красиво очерченный рот, что и у племянницы, но зубы были не очень хорошими, Варвара Петровна это знала и улыбалась с плотно сжатыми губами, зато ее темные глаза озаряли все лицо. „Она неотразима", – говорили в такие моменты ее близкие. „Когда тетя Варя прогуливается по улице, – рассказывала Арина, – идущим позади кажется, что впереди – молодая девушка". Она даже дома одевалась с тщательностью, редкой на Руси. Носила элегантную обувь, тонкое белье. Выходя на улицу, облачалась в строгий костюм черной материи от лучшего московского портного.

Ее жизнь была предметом неисчерпаемого интереса городских обывателей. Они знали, что по каким-то причинам она бросила свою семью и уехала изучать медицину в Швейцарию, потом вернулась в Россию и получила должность земского врача в нашей губернии, в поселке Иваново.

В те времена у нас больше говорили не столько о ней, сколько о ее сестре – красавице Вере, в которую безумно влюбился знаменитый романист Лоповцев, проводивший зиму в нашем городе. Как раз когда ожидалась их помолвка, писатель внезапно уехал в Крым, а Вера – в Иваново. Она поселилась у своей сестры, где прожила в затворничестве шесть месяцев. Потом уехала в Париж, где спустя год вышла замуж за инженера Николая Кузнецова, часто наезжавшего по делам во Францию.

Вскоре после отъезда Веры в Париж обнаружилось, что в доме Варвары появился еще один жилец, грудной младенец, по ее словам, – ребенок незамужней приятельницы, доверенный ее, Варвары, попечению. Эту маленькую девочку даже не окрестили в местной церкви, а когда ей исполнилось полтора года, Варвара увезла ее с собой за границу, где некоторое время провела у своей замужней сестры. Домой Варвара вернулась одна. И вдруг неожиданное событие направило ее жизнь в совершенно иную колею. Однажды ночью ее вызвали к заболевшему князю Ю., одному из богатейших землевладельцев России, проводившему месяц в соседнем имении. Она спасла ему жизнь. Князь привязался к Варваре, не пожелал расстаться с ней и увез с собой в Европу. Она прожила с ним семь лет, до его смерти. Варвара Петровна вернулась на родину и привезла с собой состояние в сто тысяч рублей и пожизненную ренту в десять тысяч, обогащенная опытом роскошной жизни, которую она вела в Европе. Тогда она и купила дом на Дворянской.

Казалось, она никогда не покидала Россию, демонстрируя искусство, едва ли не врожденное, проводить время в ничегонеделании. И даже дни, ничем не заполненные, были для нее слишком короткими. Она почти никогда не выезжала из города, лишь иногда проводила один летний месяц в маленьком имении на Дону, купленном ею, чтобы иметь свои молоко, яйца и свежие овощи. За годы, прожитые с князем, она до пресыщения удовлетворила страсть к путешествиям, свойственную русским людям. Она смотрела на свое прошлое, как смотрят на театральные декорации, возможно, и великолепные, но жить среди которых никому в голову не придет. Там, в ослепительном блеске искусственного освещения, на глазах у тысяч зрителей можно находиться короткое время, но после представления люди возвращаются к себе домой и накрепко запирают дверь.

Так поступила и Варвара Петровна, оставив, однако, свою дверь приотворенной для многочисленных друзей, которых она вскоре приобрела в городе. Она жила здесь уже пятый год, когда ее сестра Вера Кузнецова умерла в Сан-Ремо от чахотки. Она жила там одна со своей дочерью Ариной. Кузнецов примчался из Петербурга, привез дочь в Россию и, не зная, что делать с ребенком, попросил свояченицу взять его к себе.

Когда известие об этом дошло до Дворянской, завсегдатаи дома не усомнились, что Варвара откажется. Чего ради ей, независимой и свободной, заниматься воспитанием ребенка, которого она едва знала? И все же друзья Варвары ошиблись: тотчас по получении письма, нисколько не раздумывая, она телеграфировала в Петербург согласие принять племянницу.

Когда Арина поселилась у тетки, ей было четырнадцать с половиной лет, но духовно и физически она была развита не по возрасту – совсем тоненькая, но уже сформировавшаяся, с пухлыми руками и серьезным личиком и прямым взглядом, в котором угадывалось нечто агрессивное.

– Черт возьми, на кого ты похожа? – приветствовала ее Варвара Петровна. – Рот у тебя того же рисунка, что и у нас всех, но такой красивой, как твоя мать, ты не будешь. И откуда у тебя эта манера так смотреть на людей? От кого ты унаследовала эти глаза? Во всяком случае, не от отца, этого безвольного блондина. У тебя с ним ничего общего… И я тебя поздравляю с этим – ты же знаешь, какого я о нем мнения…

В таком тоне Варвара Петровна обычно разговаривала со всеми. Глаза молодой девушки загорелись, но уста не произнесли ни слова.

– Впрочем, ты мне нравишься. Я боялась, что встречу еще совсем ребенка, но теперь вижу, что ты молодая девушка. Мы сможем говорить не церемонясь.

И в самом деле присутствие девочки не внесло никаких изменений в жизнь Варвары Петровны. С первого же дня она видела в Арине, несмотря на значительную разницу в возрасте, скорее подругу, нежели племянницу, чье воспитание ей поручили.

С тех пор как Варвара Петровна рассталась с семьей, она привыкла жить свободно, по своему вкусу, и считала, что может располагать собой, как ей заблагорассудится. Если сама природа сопроводила общение полов тайным и живым удовольствием, зачем лишать себя этого? Критический ум бывшей студентки не находил причин отказываться от естественных радостей жизни. Еще учась в университете, она заводила друзей; вернувшись на родину, она их нашла и в Иванове. В заграничных путешествиях с князем она не раз имела возможность провести сравнительное изучение достоинств мужчин Запада и, вернувшись домой, продолжала жить по своему разумению. Она не понимала, как можно, отдаваясь мужчине, придавать этому большое значение, что свойственно стольким экзальтированным особам. Одним словом, смотрела на любовь чисто мужскими глазами. Она заводила себе любовника, когда возникало желание, и покидала его, если кто-то иной приходился ей больше по вкусу. Вступая в связь, не впадала в чрезмерный восторг, но и при расставании не проливала слез. Любовь не затрагивала ее глубоко, поэтому и разрыв не приводил к драме. Она вела себя так естественно, что ее любовникам не приходило в голову требовать от нее большего, нежели она давала. Она никогда окончательно не порывала со своими возлюбленными и умела без всяких сцен и потрясений превращать интимные отношения в дружеские. При случае не прочь была и возобновить прежние любовные связи. В первые годы своего пребывания в городе она часто ездила в Петербург и Москву, где останавливалась у своих бывших друзей. По возвращении так умела рассказать о своем путешествии и испытанных удовольствиях, что ее нынешний любовник принимал это как должное.

Как видно, Варвара Петровна не отличалась богатым воображением. Ее увлечения, в которых она себе не отказывала, никогда не приводили к безоглядной страсти. Она давала своим чувствам волю, но никогда не позволяла им одержать над собой верх.

Ее любовная мораль – а таковой она обладала – сводилась к двум принципам. Она оставалась верна своему любовнику до тех пор, пока кто-то иной не привлекал ее, и тотчас признавалась в новом чувстве, считая раздвоение недопустимым. Она могла принадлежать только одному мужчине, хотя часто меняла их. Таким образом, она никого не обманывала. Чтобы обмануть кого-то, надо любить его, быть связанной с ним узами глубокого чувства. Но до сих пор Варвара видела в своих любовниках только друзей противоположного пола, и отношения между ними и ею были четко определены.

Она гордилась тем, что смогла найти любви подобающее место. Любовь владела лишь телесной ее половиной.

– Видишь ли, моя дорогая, – говорила она Арине (когда той было пятнадцать с половиной лет), – любовь – восхитительная вещь, если не требовать от нее больше, чем она может дать. Но романтические чувства – источник всех зол… Впрочем, не думаю, чтобы тебе угрожало это опасное безумие. У тебя трезвая голова, и ты не собьешься с пути.

Девушка в ответ улыбалась той загадочной улыбкой, которая была свойственна только ей и которая не позволяла угадывать ее мысли.

Второй принцип Варвары Петровны сводился к тому, что деньги и любовь не должны иметь между собой ничего общего. Так же считают и многие женщины в России. Там, где не примешаны деньги, все складывается наилучшим образом, и что бы ни делала женщина, если материальные соображения не играют для нее никакой роли, она остается порядочной. Безнравственность приходит только с деньгами. Еще в Женеве, будучи молодой и почти без средств к существованию, Варвара не позволяла никому из своих возлюбленных, как бы богаты они ни были, угостить себя обедом или оплатить трамвайный билет. В этом плане она, как и многие ее соотечественницы, несколько перебарщивала.

Когда Арина приехала из Петербурга, другом Варвары был известный адвокат из соседнего города, который два раза в неделю приезжал по делам в губернский центр. Он останавливался тогда у Варвары, в доме которой имел свою комнату. Потом на глазах Арины его сменил инженер. Со стороны все выглядело прилично. Однако Варвара Петровна не упускала случая поделиться со своей племянницей замечаниями насчет особенностей и недостатков своих любовников.

– Я оказываю тебе большую услугу, – не раз говорила она. – Ты научишься трезво мыслить, правильно судить о вещах и будешь мне благодарна.

Но вот уже год, как жизнь Варвары круто изменилась. Ей перевалило за сорок, когда она влюбилась в одного врача. Отличавшийся яркой красотой, он уже разбил немало сердец в городе. Инженер получил отставку, и Владимир Иванович занял его место.

Первые шесть месяцев были спокойным очарованием, но затем Варвара почувствовала в себе зарождение чувства, которого дотоле не знала. Она полюбила. Это открытие заставило ее одновременно ликовать и отчаиваться. Ей казалось, что она потерпела жизненное банкротство. Она не узнавала себя. Как человек, угодивший в болото и теряющий почву под ногами, она искала, за что бы ей уцепиться. Но в то же время ее наполняла радость, неслыханное блаженство. Она мечтала, как влюбленная семнадцатилетняя девушка.

– Ах, – вздыхала она, обращаясь к Арине, – я и не знала, что такое счастье. У меня было восемнадцать любовников, да что я говорю? Все были скорее друзьями, не более того. И вот мне уже сорок, и я встречаю Владимира!.. Подумать только, он жил по соседству, а я не была с ним знакома… Не могу себе этого простить. Ах, если бы я знала, какой он человек!..

Она говорила о нем, не умолкая. Арина молча слушала, даже улыбалась, но на сей раз ее зубки прикусывали нижнюю губу.

Познав любовь, Варваре суждено было познать и страдания. Ей показалось, что чувства Владимира Ивановича стали иными, чем прежде.

Конечно, она продолжала видеть его каждый день, но уже не зная доподлинно, когда он придет. Иногда он появлялся к шести часам, когда Варвара бывала на прогулке. Не задерживался больше допоздна, как в начале их знакомства. Теперь он редко проводил вечера в маленьком салоне, смежном со спальней Варвары. Ей стоило больших усилий заманить его туда. Он предпочитал оставаться в столовой, где всегда, кроме Арины, присутствовала ее подруга Ольга, имевшая обыкновение обедать у Варвары, и несколько завсегдатаев дома.

У него всегда были готовы отговорки: то жена возвратилась из деревни, то она нездорова, то ему нужно посетить больного, то он страдал мигренью и т. п.

Варвара Петровна пребывала в отчаянии. Эта женщина, которая никогда ничего не просила, теперь униженно молила его о свиданиях, не стесняясь ни племянницы, ни друзей.

Ее мучила ревность. Она опасалась, что у Владимира Ивановича появилась новая любовница, и начала следить за ним, пытливо всматриваясь и размышляя. Она караулила его взгляды, прислушивалась к интонации речи. Если прежде она никогда не выходила ранним утром, теперь Варвара бродила по городу, проходя сотни раз мимо дома своего возлюбленного. Даже следовала за ним на извозчике. Но подите узнайте, чем занят модный в городе врач!

Она потеряла жизнерадостность и беззаботность счастливой женщины, которой все удается и которая живет в свое удовольствие.

В тот день, когда Арина вернулась с последнего экзамена, Варвара сидела за столом с несколькими друзьями, хотя обед давно закончился.

– Как прошел экзамен?

Не успела девушка ответить, как отворилась дверь и появился Владимир Иванович. Казалось, он караулил Арину, чтобы тотчас броситься за ней. Он принадлежал к породе вечно занятых и спешащих мужчин. Ему было за пятьдесят. Лицо его было гладко выбритым, волосы серебрились. Выделялись исключительной красоты зубы, великолепные черные глаза под черными длинными и густыми бровями. Даже в самых мельчайших его жестах чувствовалась абсолютная уверенность в себе. Варвара Петровна вскочила, протянув ему руку.

– Как вы поздно!

Владимир Иванович поцеловал ей руку и сразу же повернулся в сторону неподвижно стоявшей Арины.

– Я специально пришел поздравить вас, Арина Николаевна. Узнал от дочери о вашем триумфе. Впрочем, ничего другого я и не ждал.

Он крепко сжимал руку Арины, но та резко выдернула ее, что не укрылось от взора Варвары.

– Садитесь, Владимир Иванович, – сказала она, – я велю принести вам кофе.

– Нет, нет, у меня нет времени. Мне надо сделать тысячу дел.

– Выпейте чашку кофе, иначе я не отпущу вас. Может быть, потом я пойду вместе с вами подышать свежим воздухом. Ведь сегодня первый летний день. Что ты собираешься делать, Арина?

– Я останусь дома до семи часов, потом за мной заедет Николай. Я устала и хочу спать.

– Ах, забыла сказать, – заметила Варвара, – у тебя в комнате лежит письмо от отца.

Арина нахмурилась: всякий раз, как она слышала слово „отец", ее лицо омрачалось.

Несколько минут спустя столовая опустела.