Текст книги "Пересадочная станция"

Автор книги: Клиффорд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Глава 12

Повернувшись к контейнеру спиной, Инек поднял с пола брусок. На полу осталась маленькая блестящая лужица натекшей с него жидкости.

Он отнес подарок к окну в противоположном конце комнаты и принялся внимательно его разглядывать: черная тяжелая древесина с очень плотной структурой, в одном месте остался кусок коры. Видно было, что куб опилен со всех сторон. Кто-то подгонял размеры, чтобы он тут, на станции, поместился в контейнер.

Инеку вспомнилась статья, которую он прочел в одной газете всего день или два назад. Автор этой статьи, ученый, утверждал, что на планетах, не имеющих суши, разумная жизнь возникнуть не может.

Разумеется, ученый ошибался, потому что цивилизация Тубана-VI возникла именно на такой планете, и в галактическое содружество входило много других миров, поверхность которых сплошь покрыта жидкостью. Человечеству, если оно когда-нибудь узнает о существовании галактической культуры, предстоит не только учиться, но во многом еще и переучиваться.

Например, представление о том, что скорость света – это предел…

Если бы ничто не могло двигаться быстрее света, галактическая транспортная система была бы просто невозможна.

Однако не стоит слишком строго судить за это человечество, напомнил себе Инек. Наблюдения – это единственный способ получения данных, посредством которого человек – или, если на то пошло, кто угодно – может делать выводы о природе Вселенной. И поскольку человечество пока не обнаружило ничего такого, что движется быстрее света, оно вправе предположить, что ничто и в самом деле не может двигаться быстрее. Но только предположить. Не больше.

Потому что импульсная система, переносившая путешественников от звезды к звезде, работала почти мгновенно независимо от расстояния…

Размышляя об этом, Инек признался себе, что даже ему самому порой с трудом в это верится.

Секунду назад существо, плавающее в контейнере, находилось в таком же контейнере на другой станции, где материализатор скопировал его целиком – не только тело, но и то неуловимое нечто, делавшее его существом одушевленным, – а затем практически мгновенно перенес в виде импульса через бездну пространства в материализатор этой станции, воссоздавший и тело, и разум, и память, и жизнь существа, оставшегося за много световых лет отсюда и теперь уже мертвого. В контейнере возникло новое тело с новым разумом, памятью, жизнью – совершенно новое существо, но точно такое же, как и прежде. Его личность, его сознание остались неизменными, и лишь на ничтожно малое мгновение прервалось течение мысли – так что существо это осталось во всех отношениях прежним.

Разумеется, возможности импульсной системы были не безграничны, но не скорость накладывала ограничения, поскольку импульс мог пересечь всю Галактику практически мгновенно. Проблема заключалась в том, что при определенных условиях характеристики импульса нарушались и, чтобы воспрепятствовать этому, требовалось много пересадочных станций – многие тысячи станций. Пылевые облака, скопления межзвездного газа, области с высокой ионизацией – все это могло разрушить импульс, и в тех районах Галактики, где встречались подобные опасности, станции строились гораздо ближе друг к другу. Нередко их строителям приходилось прокладывать маршруты в обход больших концентраций газа или пыли, способных исказить сигнал.

Сколько уже безжизненных тел, подумал Инек, оставило это существо позади, на других станциях, расположенных вдоль пути его следования? Таких же безжизненных, каким станет это тело, плавающее в контейнере, спустя несколько часов, когда существо в виде импульса отправится дальше.

Длинная цепочка безжизненных тел, протянувшаяся среди звезд, – каждое из них должно быть уничтожено кислотой и смыто в глубинный резервуар, а само существо тем временем продолжает свой путь от станции к станции, пока не доберется туда, куда влечет его цель путешествия.

Но что, какие задачи влекут в дорогу жителей Галактики от станции к станции, через космическую бездну? Их так много, этих существ, а значит, и цели у них разные. Иногда из разговоров с гостями Инек узнавал о целях путешествия, но по большей части оставался в неведении, да и не считал он себя вправе вмешиваться.

Хозяин постоялого двора, думал Инек, хотя многим существам он и в такой роли не всегда нужен. Но во всяком случае, человек, который следит за надежностью станции, работает здесь, готовит, что надо, к приему путешественников и отправляет их дальше, когда подходит время. А также выполняет мелкие просьбы и поручения, если в этом возникает необходимость.

Инек взглянул на деревянный куб и представил, как обрадуется Уинслоу. Такое дерево – черное и плотное – попадалось крайне редко.

Как бы повел себя Уинслоу, если бы узнал, что его статуэтки вырезаны из дерева, выросшего на неизвестной планете за много световых лет от Земли? Должно быть, он не раз задавал себе вопрос, откуда берется такое дерево и как Инеку удается его добывать. Но он никогда не спрашивал напрямую. Конечно же, Уинслоу чувствовал, что в этом человеке, который каждый день встречает его у почтового ящика, есть что-то странное. Но он ни о чем его не расспрашивал, никогда.

Видимо, потому, что они друзья, говорил себе Инек.

И этот кусок древесины, что он держал в руке, тоже свидетельство дружбы – дружбы, установившейся между жителями звезд и обычным, незаметным смотрителем станции, затерявшейся в одном из спиральных рукавов Галактики, далеко-далеко от ее центра.

Очевидно, с годами по Галактике разнесся слух, что на этой станции есть смотритель, который коллекционирует экзотические породы дерева, – и он стал получать подарки. Не только от тех существ, которых он считал своими друзьями, но и от незнакомцев вроде этого, что отдыхал сейчас в контейнере.

Инек положил полешко на стол и подошел к холодильнику. Достал кусок выдержанного сыра, что привез Уинслоу несколько дней назад, и пакетик фруктов, который днем раньше подарил ему путешественник с Сирра-Х.

– Проверено, – сказал он Инеку. – Ты можешь употреблять это в пищу без всякого вреда. Никакой опасности для метаболизма. Может быть, ты уже пробовал их раньше? Нет? Жаль. Восхитительный вкус. Если тебе понравится, я в следующий раз привезу еще.

Из шкафа рядом с холодильником Инек достал небольшую плоскую буханку хлеба – часть рациона, ежедневно предоставляемого Галактическим Центром. Хлеб, испеченный из неизвестной на Земле муки, слегка отдавал орехами и какими-то инопланетными специями.

Инек разложил все на кухонном столе – так он его называл, хотя на самом деле кухни как таковой в доме не было, – затем поставил на плиту кофейник и вернулся к письменному столу.

Раскрытое письмо все еще лежало посередине. Он сложил его и убрал в ящик.

Сняв коричневые обертки с газет, он отобрал «Нью-Йорк таймс» и сел читать в свое любимое кресло.

«ДОГОВОРЕННОСТЬ О НОВОЙ МИРНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ» – значилось на первой же странице.

Кризис назревал уже больше месяца – последний из серии кризисов, что уже несколько лет подряд угрожали миру и спокойствию на Земле. И хуже всего, говорил себе Инек, это то, что большинство из них созданы искусственно, – то одна сторона, то другая пытается добиться преимуществ в бесконечном шахматном матче силовой политики, начавшемся сразу после Второй мировой войны.

В посвященных конференции статьях «Таймс» ощущался какой-то отчаянный, почти фаталистический подтекст, словно авторы, а может быть, и дипломаты, и все остальные непосредственные участники событий уже знали, что конференция ни к чему не приведет и, возможно, даже углубит кризис еще больше.

«Столичные обозреватели, – писал один из сотрудников вашингтонского бюро „Таймс“, – отнюдь не убеждены, что конференция оттянет конфликт, как случалось на прошлых конференциях, или послужит продвижению вперед в спорных вопросах. Многие источники почти не скрывают, что конференция может вместо этого еще сильнее раздуть пламя вражды, так и не выработав в качестве компенсации каких-либо решений, которые откроют пути к компромиссу. Конференция предположительно должна предоставить возможность для трезвой оценки фактов и спорных доводов, однако сейчас мало кто верит, что предстоящая встреча послужит этой цели в полной мере».

Кофейник закипел, и Инек, отложив газету, бросился к плите, чтобы успеть его снять. Потом достал из шкафа чашку и поставил ее на стол.

Но прежде чем приняться за еду, он снова достал из ящика таблицу и развернул ее на письменном столе. В который раз уже его посетили сомнения, имеет ли она какую-либо практическую ценность, хотя временами ему казалось, что в определенных случаях таблица все же себя оправдывает.

Таблица основывалась на статистической теории, выработанной на Мицаре, но в силу природы изучаемого объекта он был вынужден заменить кое-какие величины и сместить влияние определенных факторов.

Поэтому Инек в тысячный раз задавал себе вопрос: не сделал ли он где-нибудь ошибку? Может быть, эти подстановки и замены свели достоверность результатов на нет? И если так, то каким образом он может исправить ошибки, чтобы восстановить объективность метода?

Вот они, факторы, думал Инек, все здесь: скорость прироста и численность населения Земли, смертность, официальные курсы денежных единиц, рост стоимости жизни, сведения о числе исповедующих различные религии, успехи медицины, прогресс технологии, темпы роста промышленного производства, состояние рынка рабочей силы, тенденции в мировой торговле и многие другие, включая даже то, что на первый взгляд может показаться не слишком важным, – цены, назначаемые на аукционах за произведения искусства, передвижение населения во время отпусков и предпочитаемые районы отдыха, скорости транспортных средств и количества психических расстройств.

Он знал, что статистические методы, созданные математиками Мицара, пригодны для любых условий и для любых ситуаций – но только если они применены правильно. Ему же пришлось подгонять модель ситуации на чужой планете к тому, что происходит здесь, на Земле. Не сказалась ли эта подгонка на работоспособности метода?

Инек снова взглянул на таблицу и вздрогнул. Если он нигде не ошибся, если все факты учтены правильно, если подгонка не нанесла ущерба самой концепции оценки, то Земля движется к еще одной большой войне, к уничтожительной ядерной катастрофе…

Он отпустил края листа, и таблица сама свернулась в трубку.

Протянув руку, Инек взял плод, подаренный ему гостем с Сирра, и откусил. Покатал на языке, наслаждаясь необычным вкусом, и решил, что он действительно выше всяких похвал, как утверждало это странное, похожее на птицу существо.

Было время, когда он надеялся, что таблица, созданная на основе мицарской теории, подскажет ему если не способ покончить с войнами, то хотя бы путь к тому, как продлить мир. Но таблица ничем не могла ему помочь. Путь, который она указывала, неумолимо вел к войне.

Сколько войн смогут еще вынести люди Земли?

Никто, конечно, не ответит с уверенностью, но, вполне возможно, это будет последняя война. Сила оружия, которое люди готовятся пустить в ход, никем еще не проверена в полной мере, и ни один человек не знает точно, каковы могут быть последствия.

Когда-то люди сражались, держа все свое оружие в руках, и уже тогда война была достаточно страшна, но в любой современной войне смертоносный груз будет обрушиваться с небес, сметая с лица земли сразу целые города – не скопления войск, а города со всем их населением.

Инек протянул руку к таблице, но остановился. Какой смысл просматривать ее еще раз? Он и так помнит все наизусть. Никакого проблеска надежды! Он может корпеть над таблицей до второго пришествия, и это ничего не изменит. Никакой надежды. Над миром снова сгущались грозовые тучи, и человечество неумолимо скатывалось к войне.

Он откусил еще кусочек – плод показался ему даже вкуснее. «В следующий раз, – сказало существо с Сирра, – я привезу тебе еще». Но, видимо, пройдет немало времени, прежде чем оно сюда вернется. А может быть, они никогда больше не увидятся. Многие путешественники показывались тут лишь единожды, хотя было и несколько таких, которые объявлялись чуть ли не каждую неделю, – постоянные посетители, они уже стали близкими друзьями.

Ему вспомнилась небольшая группа сиятелей, навестивших его много лет назад. В те далекие годы они заранее договаривались о длительных остановках на станции, чтобы можно было вволю посидеть за столом, поговорить с Инеком. Прибывали сиятели всегда словно на пикник – с огромными плетеными корзинами, полными всякой снеди и напитков.

Но в конце концов они перестали появляться. Инек уже давно не видел никого из них и грустил: с ними всегда было весело и интересно.

Инек выпил еще одну чашку кофе и все сидел за столом, вспоминая старые добрые времена, когда его посещала эта маленькая компания сиятелей.

Тут послышался легкий шорох, и, вскинув взгляд, он увидел на диване женщину в скромной юбке с кринолином, какие носили в шестидесятых годах прошлого века.

– Мэри! – удивленно воскликнул он, вскакивая на ноги.

Мэри улыбалась ему, как умела улыбаться только она одна. Какая она красивая, подумал Инек, с ней просто никто не сравнится.

– Мэри, – сказал он, – я так рад тебя видеть!

Тут Инек заметил, что в комнате появился еще один его друг: у камина стоял мужчина с пушистыми черными усами, в синей военной форме и с саблей на поясе.

– Привет, Инек! – сказал Дэвид Рэнсом. – Надеюсь, мы не помешали?

– Что ты! Как могут помешать двое лучших друзей!

Он стоял у стола, а вокруг него возникало прошлое, доброе, понятное прошлое, напоенное ароматом роз, прошлое, которое он не так уж часто вспоминал, но которое никогда его не покидало.

Откуда-то издалека доносились звуки флейты и барабана, бряцание оружия и амуниции, юноши уходили на войну под предводительством славного полковника при всех регалиях, гарцующего на великолепном черном скакуне; на порывистом июньском ветру реяли полковые знамена.

Инек прошел через комнату и остановился у дивана.

– Ты не возражаешь? – спросил он с легким поклоном.

– Садись, пожалуйста, – ответила она. – И если у тебя дела…

– Никаких дел. Я так надеялся, что вы придете.

Инек опустился на диван, но чуть поодаль от нее. Он смотрел на ее руки, чинно сложенные на коленях, и ему хотелось взять их хоть на мгновение, подержать в своих руках, но он знал, что не может этого сделать.

Потому что Мэри здесь не было.

– Прошла почти неделя с тех пор, как мы виделись в последний раз, – сказала Мэри. – Как твоя работа, Инек?

Он покачал головой:

– Все те же проблемы. За мной по-прежнему следят. А таблица предсказывает войну.

Дэвид прошел по комнате и, опустившись в кресло, положил саблю на колени.

– Война, если судить по тому, как сейчас воюют, – заявил он, – будет страшна и безжалостна. Мы в свое время воевали совсем не так.

– Да, – сказал Инек, – мы воевали не так. Но хотя война ужасна сама по себе, сейчас может произойти нечто еще более ужасное. Если на Земле разразится еще одна война, мы закроем себе дорогу к галактическому братству – навсегда или по крайней мере на многие века.

– Может быть, это и не так плохо, – предположил Дэвид. – Мы пока еще не готовы присоединиться к жителям Галактики.

– Может быть, и не готовы, – произнес Инек. – Я тоже такого же мнения. Но когда-нибудь это должно произойти. А если у нас начнется война, этот день отодвинется далеко в будущее. Чтобы объединиться с другими расами, нужно хотя бы делать вид, что мы цивилизованны.

– А если они не узнают? – спросила Мэри. – Я имею в виду, про войну. Они ведь нигде, кроме этой станции, не бывают.

Инек покачал головой:

– Узнают. Я думаю, они за нами наблюдают. И уж во всяком случае, прочтут в газетах.

– В тех, что ты выписываешь?

– Я их сохраняю для Улисса. Вон та стопка в углу. Он каждый раз забирает их в Галактический Центр: за годы, что Улисс провел здесь, Земля очень заинтересовала его. И я подозреваю, эти газеты, после того как он их прочтет, попадают в самые разные уголки Галактики.

– Представляешь, – сказал Дэвид, – как бы удивились в отделах подписки, узнай они, сколь широко распространяются их газеты?

Инек улыбнулся.

– В Джорджии выходит одна газета, – добавил Дэвид. – Так вот, они пишут в своих рекламных объявлениях, что появляются «каждое утро так же регулярно и повсеместно, как роса на траве». Придется им придумать что-нибудь в таком же духе, только про всю Галактику.

– «Наша „Перчатка“ годится для всей Галактики!» – живо отозвалась Мэри. – Каково?

– Вот-вот.

– Бедный Инек! – произнесла Мэри с сожалением. – Мы тут сидим и развлекаемся шуточками, а у него столько проблем.

– Не мне их, конечно, решать, – ответил Инек, – но все-таки они меня беспокоят. Впрочем, чтобы избавиться от них, достаточно не выходить из дома, и все проблемы исчезнут. Когда дверь дома захлопывается, проблемы Земли остаются снаружи.

– Но ты не можешь так поступить.

– Не могу.

– Я думаю, ты прав, полагая, что другие расы наблюдают за нами, – сказал Дэвид. – Может быть, с намерением в один прекрасный день пригласить человечество присоединиться к ним. Иначе зачем бы им понадобилась станция здесь, на Земле?

– Они расширяют транспортную сеть постоянно. И станция в нашей Солнечной системе была нужна им, чтобы продлить маршрут в этом спиральном рукаве Галактики.

– Да, верно, – согласился Дэвид, – но почему именно на Земле? Они могли построить станцию на Марсе. Назначили бы смотрителем кого-нибудь из своих, и все было бы прекрасно.

– Я об этом часто думаю, – сказала Мэри. – Им понадобилась станция именно на Земле и смотритель – землянин. Должно быть, для этого есть какая-то серьезная причина.

– Я тоже надеялся, но, боюсь, они пришли слишком рано. Слишком рано для человечества. Мы еще не повзрослели. Мы все еще подростки.

– А как жаль! – вздохнула Мэри. – Мы могли бы многому у них научиться. Ведь они знают куда больше нас. Взять, например, их концепцию религии…

– Я не думаю, – сказал Инек, – что это на самом деле религия. У них нет тех привычных ритуалов, что мы ассоциируем с религией. И основано их мироощущение не на вере. В ней нет необходимости. Их понимание основано на знании. Они просто знают.

– Ты имеешь в виду энергию духовности…

– Да, и это такая же сила, как и все другие, из которых складывается Вселенная. Энергия духовности существует точно так же, как время, пространство, гравитация и все те факторы, что характеризуют нематериальную сторону Вселенной. Она просто есть, и люди галактического содружества научились ее использовать.

– Но, видимо, люди Земли тоже ее ощущают? – спросил Дэвид. – Они не знают о ее существовании, но чувствуют что-то. И тянутся к ней. Поскольку точного знания нет, людям остается только вера, которая имеет давнюю историю. Может быть, еще с пещерных времен. Это грубая, примитивная вера, но тоже вера, поиск, попытка.

– Очевидно, да, – ответил Инек. – Но на самом деле я думал не об энергии духовности. Я имел в виду другое: практические достижения, научные методы, философские концепции, которые человечество могло бы использовать. Назови любую отрасль науки – и у них наверняка найдется что-то для нас новое, потому что они знают гораздо больше нас.

Однако мысли Инека возвращались к удивительной концепции энергии духовности и еще более удивительной машине, построенной много тысячелетий назад, с помощью которой жители Галактики черпали эту энергию. У машины было название, но подобрать близкое по значению на родном языке оказалось трудно. Ближе всего подходило слово «талисман», но Инек считал его слишком неточным, хотя именно такое слово употребил Улисс, когда они впервые разговаривали об этом много лет назад.

Там, в Галактике, существовало столько удивительного, столько различных концепций, и многие из них просто нельзя ни изложить, ни объяснить ни на одном из языков Земли. Талисман – это не просто талисман, и машина, которую так назвали, – не просто машина. Помимо определенных механических принципов в нее заложили принципы духовные, может быть, некий резонатор психической энергии, неизвестной на Земле. Это и еще многое другое. В свое время он знакомился с литературой, посвященной энергии духовности и Талисману, и, читая, осознавал, насколько далек от истинного понимания, насколько далеко от понимания все человечество.

Привести Талисман в действие могли лишь некоторые существа с определенными особенностями мышления и еще некими свойствами (может быть, думал он, это особые качества души?). Термин, которым этих существ называли, Инек перевел для себя как «восприимцы», хотя его и здесь не оставляли сомнения в точности соответствия. Хранился Талисман у наиболее способного, или наиболее умелого, или наиболее преданного из галактических восприимцев, который переносил его от звезды к звезде, – этакое бесконечное шествие. Через Талисман и его хранителя обитатели каждой планеты черпали вселенскую энергию духовности.

Мысль об этом буквально потрясала, наполняя душу восторгом. Мысль о возможности соприкоснуться с духовностью, заполняющей Галактику и, без сомнения, Вселенную целиком. Как это, должно быть, замечательно, думал он, и сколько рождает уверенности в том, что жизнь занимает особое место в великой схеме бытия, что даже один-единственный человек, независимо от того, сколь он мал, слаб и незначителен, все же наделен важной ролью в грандиозном действе, развертывающемся в пространстве и времени.

– Что-то случилось, Инек? – спросила Мэри.

– Нет, ничего, – ответил он. – Я просто задумался. Прошу прощения.

– Ты говорил о том, какие великие открытия ждут нас в Галактике, – сказал Дэвид. – Вот тот, например, раздел математики, о котором ты когда-то нам рассказывал…

– Ты имеешь в виду математику Арктура? Я и сейчас знаю не больше, чем тогда. Слишком для меня сложно. Этот раздел математики основан на поведенческом символизме.

Трудно даже назвать эту дисциплину математикой, думал он, хотя, если вдуматься, «математика» – самый подходящий термин. Это именно то, чего, без сомнения, не хватает ученым Земли, чтобы их социальные исследования оказывались эффективными и логичными в такой же степени, как эффективны и логичны механизмы, создаваемые на планете с помощью традиционных разделов математики.

– А вспомни биологию, созданную расой из созвездия Андромеды, которая заселила все эти непокорные планеты, – сказала Мэри.

– Да, я помню. Но Земля должна развиться и интеллектуально, и морально, прежде чем мы сможем рискнуть по их примеру использовать такие знания. Хотя, я думаю, даже сейчас им нашлось бы применение.

При воспоминании о том, как андромедяне использовали свои знания, его охватывала дрожь. Видимо, это доказывало, что он все еще гражданин Земли, которому по-прежнему близки все пристрастия, предубеждения и привычки человеческого разума. Потому что андромедяне поступили в полном соответствии со здравым смыслом. Если ты не можешь колонизировать планету, оставаясь самим собой, в том виде, в каком существуешь, тогда ты просто изменяешься. Превращаешь себя в существо, которое способно на этой планете жить, и подчиняешь ее себе. Если надо стать червем, становишься червем. Или насекомым, или моллюском, или чем-то еще – чем или кем нужно. И меняешь ты при этом не только тело, но и разум, меняешь до такой степени, какая необходима, чтобы выжить на этой планете.

– А все их лекарства? – продолжала Мэри. – Все медицинские знания, которые можно было бы использовать на Земле. Хотя бы тот маленький набор, что прислали тебе из Галактического Центра.

– Да, набор лекарств, которые могли бы вылечить практически любую болезнь на Земле. Это мучит меня, пожалуй, сильнее всего. Знать, что они вот там, в шкафу, то есть уже на этой планете, где в них нуждается так много людей…

– Ты мог бы отправить образцы каким-нибудь медицинским организациям или производителям лекарств, – сказал Дэвид.

Инек покачал головой:

– Я уже думал об этом. Но я должен помнить и о Галактике, о своих обязательствах перед Галактическим Центром. Они так старались, чтобы станция осталась незамеченной. Мне нужно думать об Улиссе и обо всех моих друзьях. Я не могу разрушить их планы. Не могу предать их. И вообще, если вдуматься, Галактический Центр и работа, которую они выполняют, – все это гораздо важнее, чем одна только Земля.

– И нашим и вашим, значит, – произнес Дэвид с легкой издевкой в голосе.

– Вот именно. Одно время – много лет назад – я хотел написать несколько статей для научных журналов. Не медицинских, разумеется, потому что я ничего не смыслю в медицине. Лекарства у меня есть, лежат себе на полке, и к ним даже приложены инструкции по использованию, но эти таблетки, порошки, мази или что-то там еще – уже готовое. Однако я все же набрался кое-каких знаний в других областях, что-то понял. Не очень много, но, во всяком случае, достаточно, чтобы намекнуть, в каком направлении надо двигаться. Для людей сведущих это вполне могло бы послужить толчком.

– Вряд ли из этого что-нибудь вышло бы, – заметил Дэвид. – У тебя нет практического опыта исследования. Ты нигде не учился и не связан ни с одним из колледжей или научных центров. Тебя бы просто не напечатали, если бы ты не представил каких-либо доказательств.

– Это я понимаю, конечно. Потому и не стал никуда писать. Я знал, что это безнадежно. Да и какие могут быть претензии к научным журналам – они ведь должны отвечать за то, что печатают. Их страницы открыты отнюдь не для любого желающего. Но даже если бы редакторы отнеслись к моим статьям уважительно и захотели их опубликовать, они непременно захотели бы узнать, кто я такой. А это привело бы их на станцию.

– Но даже если бы ты сумел остаться в тени, – добавил Дэвид, – не только в этом все дело. Вот ты говорил о своей лояльности к Галактическому Центру…

– Если бы на меня никто не обращал внимания, все было бы в порядке. Если бы я мог просто подбрасывать земным ученым идеи, чтобы они сами разрабатывали их дальше, это не принесло бы вреда Галактическому Центру. Главная проблема в том, чтобы не раскрывать источник идей.

– Видимо, даже в этом случае ты все равно не смог бы слишком много, – сказал Дэвид. – У тебя нет достаточно подробных данных, чтобы на их основе можно было сделать что-то значительное. Галактическая наука слишком далека от привычных, наезженных дорог.

– Это я понимаю, – ответил Инек. – Например, психотехника Манкалинена-три. Если бы Земля располагала этими знаниями, люди наверняка нашли бы способы лечения нервных и умственных расстройств. Мы освободили бы бесчисленные заведения для нервнобольных, а потом снесли бы их или стали использовать для чего-то другого. Они просто стали бы ненужными. Но, кроме жителей Манкалинена-три, нас некому научить. Сам я знаю только, что они достигли в психотехнике невероятных успехов, но больше мне ничего не известно. Но ведь я ничего не смыслю в этой науке. Точные знания можно получить только от них, от жителей звезд.

– Ты все время говоришь о неизвестных науках, – сказала Мэри. – Люди еще даже не подозревают об их существовании.

– И не только люди – мы тоже, – добавил Дэвид.

– Дэвид! – воскликнула Мэри.

– Нам незачем прикидываться людьми, – ответил Дэвид рассерженно.

– Но вы – люди, – сказал Инек с усилием. – Для меня вы – люди. Кроме вас, у меня никого нет. В чем дело, Дэвид?

– Мне кажется, пришло время сказать, кто мы на самом деле, – ответил тот. – Мы – иллюзии, плод воображения. Мы созданы тобой с единственной целью: появляться и разговаривать с тобой, заменяя тебе настоящих людей, общения с которыми ты лишен.

– Но ты ведь так не думаешь, Мэри! – крикнул Инек. – Ты не можешь так думать!

Он потянулся к ней и тут же безвольно уронил руки, с ужасом осознав, что хотел сделать. Впервые в жизни Инек попытался дотронуться до нее, впервые за все эти годы он забылся.

– Извини, Мэри. Мне не следовало этого делать.

В ее глазах заблестели слезы.

– Если бы это было возможно! – вздохнула она. – Я так хотела бы, чтобы это было возможно!

– Дэвид, – позвал Инек, не поворачивая головы.

– Дэвид ушел, – сказала Мэри. – Он не вернется. – Мэри медленно покачала головой.

– В чем дело, Мэри? Что происходит? Что я такое наделал?

– Ничего, – ответила она, – если не считать, что ты сделал нас слишком похожими на людей. Настолько похожими, что у нас появились все человеческие качества. И теперь мы уже не марионетки, не красивые куклы, мы – люди! Мне кажется, именно это мучило Дэвида больше всего – не то, что он человек, а то, что, став человеком, он по-прежнему остается тенью. Раньше, когда мы были куклами, это не имело значения. У нас не было тогда человеческих чувств.

– Прости меня, Мэри, – произнес Инек. – Прошу тебя, прости!

Она наклонилась к нему, и лицо ее озарилось нежностью.

– Ты ни в чем не виноват. Скорее мы должны благодарить тебя. Ты создал нас, потому что любил, и это прекрасно – знать, что ты любима и нужна.

– Но теперь все по-иному, – молил Инек. – Теперь вы приходите ко мне сами, по собственной воле.

Сколько лет уже прошло? Должно быть, все пятьдесят. Мэри стала первой, Дэвид – вторым. Из всех, кого воскрешало его воображение, они были ближе и дороже других.

А сколько лет минуло с тех пор, как он попытался сделать это впервые? Сколько лет провел он, изучая безымянную науку, созданную чудотворцами Альфарда-XXII?

Когда-то, в прежние дни, при его прежнем отношении к жизни, все это могло показаться ему черной магией, хотя черная магия была тут ни при чем. Скорее упорядоченные манипуляции некими естественными характеристиками Вселенной, о которых человечество еще не подозревает. Может быть, оно никогда их не откроет. Потому что на Земле просто не существовало – по крайней мере в настоящее время – направления научной мысли, необходимого для появления исследований, которые могли бы привести к такому открытию.

– Дэвид чувствовал, – сказала Мэри, – что так не может продолжаться вечно. Эти наши благочинные визиты… Рано или поздно должно было наступить время, когда нам пришлось бы признаться себе, кто мы такие.

– И остальные тоже так решили?

– К сожалению, да, Инек. Остальные тоже…

– А ты? Ты сама, Мэри?

– Не знаю, – ответила она. – Для меня все это по-другому… Я люблю тебя.

– И я тебя.

– Нет, ты не понимаешь! Я и вправду влюблена в тебя.

Инек застыл, глядя на нее, и ему почудилось, что весь мир заполнился грохотом, словно он сам остановился, а пространство и время все так же несутся мимо него.

– Если бы все оставалось по-прежнему, как вначале… – произнесла Мэри. – Тогда мы радовались своему существованию, эмоции наши были не столь глубоки, и нам казалось, что мы счастливы. Как маленькие беспечные дети, что играют на улице под яркими лучами солнца. Но потом мы повзрослели. И возможно, я больше, чем другие.